Е) Звание и род занятий

Звание, или служебное положение, и род занятий, или профессия, утрачивают постепенно свое значение в смысле условия право- и дееспособности. Но в границах принципа равенства всех перед законом звание и профессия продолжают оказывать и в системах современных законодательств известное влияние, если не на правоспособность, то на дееспособность сопричастных к ним лиц. Это, конечно, не то, что было в Средние века, когда службой и профессией определялись даже сословные группы и крупные различия не только в политическом положении, но и в гражданских правах, и когда, особенно в городах, для многих родов занятий, напр., торговли, ремесел и т. д., создалось и особое для каждого из них право, состоявшее из исключавших все другие общественные группы норм публичного и гражданского права. Тем не менее и в настоящее время торговое право заключает в себе особые нормы для купцов, купеческих приказчиков, купеческих маклеров и т. д. Точно так же сохраняют силу и особые нормы морского права для моряков, особые нормы горного права для лиц, занимающихся горным промыслом, и обширное промышленное право, связывающее целый ряд юридических последствий с принадлежностью к промышленному классу вообще или к тому или другому промыслу в частности. Но так как все эти отрасли права (торговое, морское, горное, промышленное и т. д.) перешли теперь из профессионального права для определенных кругов лиц в особое право для определенных категорий имуществ и юридических отношений, то и влияние профессий на соответствующее им право может быть изложено только в системах тех же особых отраслей права.

Что касается звания, или особого юридического положения, даваемого службой государству, церкви и другим публично-правовым организациям, подобным, напр., нашему земству, городскому самоуправлению и т. д., то возникающие отсюда права и обязанности хотя и носят, главным образом, публично-правовой характер, отражаются тем не менее и на гражданском праве. Чиновники, служители церкви и особенно состоящие на военной службе лица подчинены в кое-каких отношениях и особых гражданско-правовых нормах, которые то ограничивают их дееспособность, то сообщают им известные преимущества. К ограничивающим дееспособность нормам принадлежат, напр., встречающиеся в большинстве европейских кодексов и, в их числе, в новом Немецком уложении - нормы, предписывающие не только военнослужащим, но и многим гражданским чинам запасаться согласием подлежащего начальства на вступление в брак, принятие опеки и совершение некоторых других юридических актов; сюда относятся и ограничения этих же лиц в местожительстве, заключении займов, приобретении недвижимых имуществ, занятии известными промыслами, вступлении в известные товарищества и т. д. К льготным нормам могут быть отнесены: облегченные формы завещания, привилегированная подсудность, отступление от договоров найма и аренды при перемещениях по службе, исключительные нормы для передачи и залога причитающегося жалованья и т. д.*(416)

В нашем законодательстве надо обратить внимание на исключительное положение лиц военного звания, которым, пока они состоят на действительной службе, воспрещается самим заведовать торговыми и промышленными предприятиями, но разрешается брать промысловые и купеческие свидетельства и пользоваться ими через своих управляющих, приказчиков и поверенных. Нижним чинам воспрещено вступление в брак, обусловленное для офицеров разрешением подлежащего начальства, без которого священники не должны совершать обряда венчания. Брачное совершеннолетие офицеров армии принято в 23 года, флота - в 25 лет, причем для лиц, не достигших 28-, а во флоте 25-летнего возраста, брак разрешался до последнего времени не иначе, как по представлении так наз. реверса, или имущественного обеспечения не ниже 250 р. годового дохода, и командиру, разрешавшему брак, вменялось в обязанность удостоверяться в его "пристойности" для офицера (Собр. Узакон. 1887 г., N 112). Но так как эти ограничения права вступления в брак обусловлены "особенностями военной службы", то военное начальство может и диспензировать, или освобождать от них, подведомственных ему офицеров, когда находит это целесообразным, как, напр., в некоторых родах службы на окраинах. Вообще же об этих ограничениях следует сказать, что они представляют собой форму leges minus quam perfectae, т. е. таких законов, неисполнение которых не влечет за собой недействительности совершенных с их нарушением актов. Последствия нарушения ограничиваются служебным взысканием и устранением неудобств, проистекающих от заключенного брака. О других ограничениях дееспособности военнослужащих, упоминаемых в нашем Своде военных постановлений (ст. 2264 кн. I ч. II, ст. 3077 кн. II ч. I, ст. 330 кн. I ч. III) и состоящих в запрещении всем служащим по военному ведомтсву делать займы у нижних чинов и вообще обязываться займами нижним чинам Донского казачьего войска, а также - просить разрешения начальства на вступление в договоры личного найма и т. д. - мы не будем распространяться, так как эти ограничения не имеют общего значения и принадлежат не столько гражданскому, сколько военному праву*(417).

По вопросу о гражданской службе особое внимание обращают на себя ст. 528 (по сводному продолжению 1890 г.) и ст. 529 т. III Устава о службе. из коих первая говорит о несовместительстве известных должностей, а вторая запрещает всем чиновникам участвовать в приобретении имуществ, вверенных их надзору, входить в договоры подряда и поставки с казной и в долговые обязательства с подрядчиками и поставщиками в тех местах, где они состоят на службе, отдавать в залог свое имущество по этим подрядам и поставкам, быть поверенными в тех же местах, где они служат, и т. д. Все эти запрещения не представляют собой, как это правильно замечено Дювернуа*(418), умаления гражданской правои дееспособности, так как законы о несовместительстве следует рассматривать как гарантии правильного отправления служебных обязанностей, а запрещения приобретать известные имущества, вступать в подряды, залоговые обязательства и т. д. вытекают прямо из служебного долга и так же мало ограничивают правоспособность должностных лиц, как мало обязанности, лежащие по договорным и внедоговорным отношениям на частных лицах, ограничивают правоспособность этих последних. По существу, едва ли можно провести границу между обязанностью члена какого-нибудь товарищества не вступать в отношения, противоречащие цели этого товарищества, напр., эксплуатировать то же предприятие в своих личных выгодах, и обязанностью таможенного чиновника, нотариуса, браковщика, аукциониста - не совершать в личном интересе операций, надзор за которыми составляет их служебный долг. Поэтому наш Свод поступает правильно, когда он заносит такого рода ограничения в соответствующие уставы о службе гражданской, но он же не выдерживает этой точки зрения, вводя в Гражданский кодекс и рассматривая как умаление если не право-, то дееспособности, некоторые запрещения, имеющие целью то же предупреждение нарушения служебного долга. Сюда принадлежат, напр.: 1) запрещение дипломатам вступать без разрешения начальства в брак с иностранкой (ст. 66 т. Х ч. I); 2) запрещение казначеям совершать акты на имения или капиталы, принадлежащие как им, так и их женам и детям, не иначе, как с дозволения начальства (ст. 718); и 3) запрещение карантинным чиновникам быть душеприказчиками и легатариями по завещаниям лиц, пребывающих в карантине (ст. 786, перенесенная теперь в Уст. врач., ст. 1211, продолж. 1886 г.).

Ж) Гражданская честь

1. Гражданская честь есть понятие, производное от общего понятия чести, принадлежащего прежде всего области нравственности. Но независимо от нравственных отношений честь играет важную роль и в нравах, переходя отсюда, под особым названием "гражданской чести", и в область права. Во всех трех областях понятие чести выражает одинаково уважение, достоинство и идеальную ценность человеческой личности, которая рассматривается только с различных и приспособленных к особенностям каждой из этих областей точек зрения.

В пределах нравственных отношений достоинство и ценность личности определяются ее собственным сознанием о своем достоинстве и своей ценности. Понятие чести совпадает здесь с понятием нравственного долга, и так как основание последнего, если отвлечься от его исторических корней и процесса развития, лежит в личном сознании, то не может подлежать сомнению, что в порядке нравственных отношений каждый является сам судьей своей чести. Нравственность велит поступать согласно долгу, независимо от того, что скажут другие или что требуется правом; и если реквизиты нравственных действий совпадают, в виде общего правила, с нормами общественных нравов и права, то они нередко и расходятся, вызывая необходимость разграничения понятия чести в сфере нравственности, общественных нравов и права.

В сфере общественных нравов понятие чести регулируется общественным мнением и переходит из внутреннего сознания каждого индивида о своем достоинстве во внешнее признание этого достоинства со стороны общества. Человек как существо социальное нуждается в уважении себе подобных столько же, а часто и больше, чем в уважении самого себя; и , придавая такую цену уважению других, он подчиняется общественному мнению, которое овладевает в большей или меньшей степени его личным сознанием и стремится даже стать на его место. Если личное сознание слабо или низко, оно поддерживается и возвышается общественным сознанием, предохраняющим первое от действий, противных принятым в обществе предоставлениям о чести. Если, напротив, личное сознание сильно и высоко, оно не дает определять себя общественным мнением и диктует образ действий, согласованный не столько с общественным, сколько с личным представлением о чести. Во всяком случае, честь гарантируемая общественным мнением, навязывается извне и поэтому уже резко отличается от чести, вытекающей из внутреннего сознания о нравственном долге. И если это последнее не представляет собой постоянной величины, изменяя свое содержание в различных условиях времени и пространства, то условленность общественного мнения средой и историей еще значительнее. Регулируемая общественным мнением, честь есть понятие социальной жизни и как таковое подвергается постоянным колебаниям не только от места к месту и от времени к времени, но и от одной общественной группы к другой: честь в одном кругу лиц оказывается часто бесчестием или безразличным поведением в другом. Но это не уменьшает власти общественных представлений о чести над нашим поведением, и мы понимаем обыкновенно честь в смысле именно таких общественных о ней представлений. Им мы подчиняемся, по общему правилу, беспрекословно, несмотря ни на возникающее нередко противоречие этих представлений о чести с требованиями нравственности, ни на кажущуюся слабость санкции управляющих ими особых норм, называемых конвенциональными. Характерная черта этих норм состоит в том, что основание их обязательной силы лежит в согласии с ними каждого исполняющего их лица, и эта обусловленность конвенциональных норм согласием на них всех тех, на кого они рассчитаны, резко отличает эти последние от норм юридических, стоящих независимо от согласия или несогласия подчиненных им лиц. Но, невзирая на зависимость конвенциональных норм от согласия или признания подчиняющихся им лиц, материальное действие этих норм не уступает, обыкновенно, таковому же действию норм юридических, что выступает особенно ярко в случаях столкновения тех и других норм, напр., при выходе на дуэль вопреки запрещению закона и т. д. Это действие бывает часто даже настолько сильно, что оно заставляет сообразоваться с ним право, и в этих случаях конвенциональные нормы обращаются в юридические, а понятие чести, переходя в область права, вбирает в себя черты юридического понятия. Этот переход одного и того же понятия из порядка нравственных явлений в общественные нравы и отсюда в область права - объясняется, с одной стороны, тесной связью между нравственной, социальной и юридической жизнью, и, с другой - стремлением права осуществлять, насколько это совместимо с его основными задачами и понятиями, требования нравственности и общественного мнения.

В праве понятие чести выступает в трех главнейших формах: во-первых, условия приобретения и пользования теми или другими правами, насколько эти последние предполагают обладание незапятнанной честью; во-вторых, атрибута личности или нераздельного с ней идеального блага, поставленного под защиту юридических норм против посягательств третьих лиц, и, в-третьих, предмета наказания, в смысле лишения этого блага тех, кто вызывает против себя общественное осуждение или совершает известные преступления. Здесь нам придется иметь дело с юридическим понятием чести только в первом из указанных его обнаружений, так как честь как личное благо входит в содержание института прав личности, а честь как предмет наказания составляет оборотную или отрицательную сторону того же института, принадлежащего специальной части системы гражданского права*(419).

Честь - в смысле условия пользования теми или другими правами - есть самостоятельное юридическое понятие, выражающее способность к обладанию этими правами. Эта способность в том или другом размере признается общественной властью за личностью в силу должного ей уважения и отрицается вполне или отчасти в тех случаях, когда личность лишается этого уважения по тем или другим основаниям в глазах того общества, которому она принадлежит. Ни один правопорядок не может не считаться с этим фактом признания или непризнания обществом достоинства личности, и само собой разумеется, что права и обязанности, обусловленные таким уважением к достоинству личности, относятся, главным образом, к области публичного права. Это - отправление публичных должностей, свидетельство на суде и в публичных актах, принадлежность к высшему сословию, почетные знаки отличия и т. д. Напротив, положение кредитора, должника, собственника, отца, супруга и т. д. весьма отдаленно от этого понятия чести, и если, не обладая ее полнотой, нельзя занимать известные должности, подписывать формальные акты и т. п., то можно состоять в разного рода обязательствах, владеть собственностью, быть супругом, отцом и т. д. Поэтому юридическое понятие чести есть прежде всего понятие публичного права, распространяющее свое влияние на право гражданское лишь в некоторых из его отношений, которые будут указаны ниже. Но из сказанного уже видно, что юридическое понятие чести, или гражданская честь, в модернизированном смысле этого выражения, отвлеченном от отношений подданства или гражданства, есть юридическая способность к обладанию известными правами, а гражданское бесчестие - такая же неспособность к обладанию этими правами. И если условия и последствия того и другого состояния точно определены нормами объективного права, то гражданская честь и гражданское бесчестие получают значение самостоятельного института права.

Существует, однако, другая, менее определенная форма обнаружения понятия чести в праве. Если суждение о том, заслуживает ли данное лицо доверия, обусловливающего отправление известных прав, предоставлено свободной оценке судьи, то оценка эта не может не определяться общественным мнением, которое получает здесь в лице судьи орган для своего выражения и дает нам также юридическое понятие чести, основанное только не на шаблонах объективного права, а на санкционируемых в каждом отдельном случае представлениях общества о порядочности или непорядочности того или другого лица. Конечно, это понятие неопределенно, подвержено колебаниям и не может быть точно установлено; внушающее его общественное мнение так же неопределенно, так же подвержено колебаниям и может иметь своим источником не объективную оценку, а предрассудки, способные опорочить и лучших людей. Поэтому если нельзя оспаривать юридическое значение и этой чести, влияющей на право через общественное мнение без посредства обобщающих его норм объективного права, - что мы видим, напр., в тех случаях, когда судам предоставлено не доверять свидетельству или не допускать к известным должностям лиц, опороченных общественным мнением, или, напротив, доверять свидетельству, назначать на известные должности лиц, которые считаются безупречными, - то следует признать, что понятие чести в этом смысле, при неопределенности своих условий и последствий, носит скорее фактический, нежели юридический характер. Во всяком случае, оно должно быть строго различено от чести, поставленной в связь с точно определенными условиями и последствиями.

На указанном различии основано и давно принятое в европейской юриспруденции деление бесчестия на так назыв. infamia juris, бесчестие юридическое, опирающееся на определенные и общие юридические нормы, и infamia facti, бесчестие фактическое, основанное на санкционируемом в каждом конкретном случае общественном мнении. Эти названия, хотя и несогласные со словоупотреблением римских источников, выражают верно как римские, так и современные нам юридические отношения, связанные с понятием чести, и против них можно было бы не возражать, если бы они не подавали повода к предположению, что в обоих случаях дело идет об институтах с одинаково определенными условиями и последствиями. Между тем о подобном институте не может быть речи при infamia facti, и только в случаях infamia juris право выдвигает, вместо неопределенного и передаваемого судье общественного мнения, свой определенный критерий чести, с которым соединяются столь же определенные последствия. Этот критерий и связываемые с ним юридические последствия изменяются в условиях времени и места, и вследствие особо тесной зависимости представлений о чести от национального характера и общественных отношений каждого отдельного народа мы находим здесь, быть может, более, чем где-либо, свободное и независимое от чужеземных влияний развитие*(420). Тем не менее римское право, хотя и видоизмененное германскими воззрениями, сыграло важную роль в судьбах и этого учения в современных нам законодательствах. Поэтому для понимания последних необходимо вспомнить, хотя бы в общих чертах, как римское, так и средневековое германское учение о чести.

3. В древнеримском праве понятие чести сливалось с понятием гражданства: честь (existimatio) была правом гражданства. Отсюда происходит и современный термин "гражданская честь" (bьrgerliche Ehre). Если же гражданство служило критерием чести, то, не имея его, нельзя было иметь ни чести, ни прав, основанных на jus civile; и таково было положение не только рабов, но и всех иностранцев. Поэтому же потеря права гражданства (capitis deminutio maxima et media) вела неминуемо к потере как чести, так и всех прав, принадлежавших римскому гражданину (consumptio existimationis). Полное бесправие составляло, вместе с тем, и полное бесчестие, но не наоборот, так как существовали права, основанные не на jus civile и поставленные независимо от обладания гражданской честью. Но честь подвергалась не только уничтожению, но и умалению (minutio existimationis), когда кто-либо лишался не права гражданства, а только соединенных с ним публичных прав (suffragia et honores). Это умаление чести, устанавливаемое нормами положительного права, называлось infamia (теперь - infamia juris); оно наступало в точно определенных условиях, а именно - при осуждении в уголовном суде, неисполнении обязанностей по опеке и договорам товарищества, поручения и поклажи, двойном обручении, двойном браке, прелюбодеянии жены, браке опекуна или его сына с подопекаемой, бегстве из войска, профессиях актеров, борцов, публичных женщин и т. д. - и обнаруживало свой публично-правовой характер в том, что связанная с ним потеря политических прав (jus suffragii et honorum) не затрагивала, в общем, гражданской правоспособности (commercium et connubium); во всяком случае, влияние infamia на отношения гражданского права было незначительно и выражалось, главным образом, ограничениями в судебном представительстве и введенными Lex Julia ограничениями брачной правоспособности. Другие невыгодные в гражданско-правовом отношении последствия бесчестья вытекали не столько из бесчестья как самостоятельного института, сколько из потери уважения и доверия к данному лицу со стороны общества, и подводились под разъясненное выше понятие turpitudo (ignominia), или infamia facti. Само собой разумеется, что те же последствия наступали и при infamia juris, представлявшей собой высшую ступень того института бесчестья, корни которого лежали в праве гражданства, а последствия угрожали, прежде всего, не гражданским, а политическим правам.

Но политический строй Древнего Рима потерпел существенные изменения с утверждением империи; политическая свобода пала, и с нею притупились и политические последствия infamia. От них ко времени Юстиниана осталось только закрытие доступа к некоторым почетным званиям и к адвокатуре. В общем, публичная сторона института была упразднена, а с нею вместе - и его самостоятельное значение, что совершилось тем легче, что с течением времени постепенно исчезали и гражданско-правовые последствия прежде самостоятельного института. Они перестали отличаться от последствий фактического бесчестья, в ряду которых общее значение сохранилось только за правом братьев и сестер завещателя оспаривать завещание, сделанное в пользу turpis persona, т. е. лица, опороченного в мнении общества, и за возможностью не допускать таких же опороченных лиц к положениям, требующим особого доверия, напр., к опеке. Таким образом, infamia juris не исполняла более функции особого юридического понятия; она сливалась с так наз. turpitudo, т. е. нравственной непорядочностью, сопровождавшейся известными гражданско-правовыми последствиями только в том случае, если она признавалась судом и опиралась на общественное осуждение (infamia facti)*(421).

4. Средневековое германское право знало, даже в свою раннюю пору, защиту чести и выработало достаточно развитую систему этой защиты. Точкой отправления для нее, как и для защиты других прав, служила кровная месть, выкуп которой сначала был предоставлен добровольному соглашению, а потом и обстоятельно регламентирован законом. Оставляя в стороне эту регламентацию, мы ограничимся замечанием, что в основании ее лежало не только признание права на честь, но и такая высокая оценка этого права, которая отождествляла его наличность с правоспособностью, а отсутствие - с бесправием. Это право следовало охранять как в суде, так и вне суда - в случае надобности, и силой оружия, что мы видим хотя бы на общераспространенной практике как судебных, так и внесудебных поединков. Но если честь и составляла право личности, то различным положениям этой личности в сословном строе Средних веков соответствовало то, что высшим сословиям принадлежала высшая, а низшим - низшая честь, и мы находим в средневековом обществе столько же институтов чести, сколько в нем было сословий: честь феодальной знати, честь рыцарей, честь горожан, купцов, ремесленников и т. д.

Понятие чести сливалось с понятием сословных прав: гражданская честь была сословной честью, и это выражалось, между прочим, в том, что и слово "право" употреблялось на средневековом юридическом языке в смысле, в котором оно означало принадлежность лица к тому или другому сословию. Поэтому и гражданским бесчестьем считалось не лишение политических прав, как это было в Риме - сознание этих прав в Средние века все более и более затеривалось - а лишение или умаление сословных прав, причем следует отметить три института, носившие названия: Echtlosigkeit, Rechtlosigkeit, Ehrlosigkeit.

а) Echtlosigkeit, или Friedlosigkeit, была настоящей гражданской смертью, т. е. состоянием лица, объявленного вне закона и лишенного всех прав и всякой правоспособности. Разрушение семейного состояния, конфискация имущества и безнаказанность убийства такого лица сопровождались естественно и лишением его чести. Но это бесчестье не имело самостоятельного значения: оно было последствием потери общей правоспособности, а не особых действий или состояний, влекущих за собой лишение именно чести.

б) Rеchtlosigkeit выражала не полное бесправие, а такое состояние, в котором лицо не обладало полнотой своих прав, или "правом", в смысле сословной чести. Оставаясь, в общем, под защитой норм, охраняющих семейные и имущественные отношения, "бесправный" в этом смысле (Rechtloser) не получал вовсе виры или получал ее в сокращенном размере, не мог вступить в равный брак, участвовать в народном собрании, быть судьей, свидетелем, опекуном и т. д. И это состояние, вообще исключавшее права, обусловленные принадлежностью к какому-либо сословию, было последствием или известных преступлений, напр., воровства, грабежа и т. д., или незаконности рождения (Anrьchtigkeit), или известного рода занятий и промыслов, напр., профессий палачей, наемных борцов в судебных поединках, комедиантов, канатных плясунов, музыкантов, публичных женщин, содержателей публичных домов, ростовщиков из христиан, злостных банкротов и т. д.

в) Состояние Ehrlosigkeit, или бесчестья в собственном смысле, смешивалось часто с предшествующим состоянием и отграничивалось от него тем, что, не применяясь к "бесправию" ни по незаконности рождения, ни по роду занятий, оно наступало по судебному приговору о бесчестье данного лица в силу его бесчестных действий. Это бесчестье сопровождало всегда и оба предшествующих состояния, но здесь оно выступало самостоятельно и рассматривалось не столько как последствие преступления, сколько как последствие некоторых действий, почитаемых особенно бесчестными, напр., нарушения верности, бегства с поля битвы, лжесвидетельства, лжеприсяги и т. д. Характерной чертой этого бесчестия было то, что оно нравственно дискредитировало лицо, ему подвергавшееся, и делало для него невозможным как достоверное свидетельство, так и принятие присяги, заменявшееся судом Божьим даже там, где к присяге допускались так наз. "бесправные" по своему рождению или роду занятий лица. Сверх того, осуждение на такое бесчестье закрывало доступ к общественным должностям, союзам и собраниям честных людей*(422).

5. Рецепция римского права внесла значительные изменения в изложенные положения средневекового германского права. Эта рецепция обняла сначала все римское учение об infamia, несмотря на то, что это учение не представляло собой и на месте своей родины - по крайней мере, во время Юстиниановской кодификации - института с определенными предположениями и последствиями. Не было обращено внимания и на то обстоятельство, что гражданское бесчестье носит отпечаток публичного права, делающий особенно неудобным его механическое перенесение на почву иных отношений государственной жизни. Много содействовали применению римского учения, с одной стороны, согласие в некоторых пунктах римских и германских положений о потере и ограничениях чести, а с другой - рецепция римского учения каноническим правом. Установилось объясненное выше различие между infamia facti и infamia juris с подразделением последней на infamia immediata, наступающую ipso jure, т. е. независимо от судебного приговора, и infamia mediata, вступающую в силу только по судебному приговору; под первую была подведена германская Anrьchtigkeit, т. е. бесчестье по незаконности рождения, под вторую - Recht- и Ehrlosigkeit. Принята, наконец, под именем levis nota (Verдchtlichkeit) и третья - качественно различная от предыдущих - степень ограничения чести, связанная с известными занятиями или принадлежностью к низшим классам. Романизирующая тенденция не помешала все-таки устранению из рецепции инфамирующего в римском праве действия осуждения по договорам товарищества, поручения, поклажи, и управлению опекой, - так что германские представления о чести не погибли, а лишь видоизменились и вошли в соответствующих современным понятиям формах и в новые законодательства*(423).

6. Характеризуя отношение к гражданской чести современных законодательств, нужно прежде всего заметить, что эти законодательства окончательно расстаются с римскими категориями capitis deminutio maxima et media вместе с соответственными им германскими представлениями о Fried- и Echtlosigkeit, принимавшими уничтожение личности со всеми ее публичными и даже гражданскими правами. Современное право не знает такой гражданской смерти личности, и, считая честь прирожденным каждому человеку благом, оно не связывает ее более ни правом гражданства, ни сословным началом, ни каким бы то ни было общественным положением или особым качеством личности. Честь как нравственное достоинство человека принадлежит ему от рождения до смерти и не может быть никем ни отнята, ни нарушена. Ее сохраняет и приговоренный к высшим из существующих мер наказания, и даже всесильное теперь государство не способно ни дать чести, ни отобрать ее у кого бы то ни было. Имея корень в существе самой личности, честь не может быть уничтожена действием третьего лица и сохраняет свою ценность даже при общем к ней неуважении. Это - капитал, который приумножается или расточается только его владельцем. Правда, ценность этого капитала отражается и в суждении о ней третьих лиц и общественной власти. Но третьи лица могут нарушить не нравственное достоинство личности, составляющее содержание понятия чести, а то притязание на уважение этого достоинства, нарушение которого дает понятие обиды или оскорбления. Что касается общественной власти, то единственно возможные теперь с ее стороны ограничения чести устанавливаются не иначе, как на основании поведения самого субъекта чести и постановляемого о том судебного приговора.

Таким образом, честь выступает теперь непосредственным последствием правоспособности личности, и насколько эта последняя демократизирована новыми законодательствами, т. е. сделана для всех равной и не могущей ни у кого отсутствовать, настолько и честь - несмотря на свое различное содержание у различных народов и в различных классах одного и того же народа - остается всегда неотъемлемым и неотделимым от личности правом ее на самоуважение и уважение со стороны других*(424). Это значит, что честь не составляет более, как это было прежде, условия правоспособности, и с этой стороны не представляет уже интереса для права. Все римское учение об infamia juris отброшено и заменено постановлениями новых уголовных законодательств о бесчестии как последствии различных преступлений, и бесчестии как особом наказании за известные бесчестные действия. Но римское же учение о turpitudo, или infamia facti, сохраняет свою силу, так как оно соответствует всем известным нам культурным состояниям права, хотя суждение о бесчестности тех или других действий основывается теперь не на римских и средневековых, а на иных воззрениях, не считающих, напр., бесчестьем ни вне брачного рождения, ни профессий актеров или музыкантов.

Современное право, опираясь на свое прошлое, различает ясно две степени умаления чести: 1) бесчестие в собственном смысле (Ehrlosigkeit), и 2) "нравственную непорядочность" (Verдchtlichkeit). Третья, промежуточная между той и другой, степень бесчестия (Anrьchtigkeit), связанная непосредственно с незаконностью рождения и известными занятиями, отвергается значительным большинством новых законодательств и должна быть отнесена к числу если не вполне умерших, то решительно умирающих явлений права.

1) Бесчестье в собственном смысле, или лишение так наз. "почетных прав" (bьrgerliche Ehrenrechte), есть прямое продолжение той средневековой "Rechtlosigkeit", которая наступала в силу осуждения за тяжкие преступления и смешалась во время рецепции римского права с бесчестьем в смысле Ehrlosigkeit, наступавшем в силу особого указания на него в судебном приговоре. Какие преступления и какие наказания сопровождаются бесчестьем в том и другом случае, это определяется уголовными уложениями, перечисляющими обыкновенно и те "почетные права", из лишения которых составляется понятие гражданского бесчестия. Эти права носят, как и прежде, преимущественно публичный характер, но с потерей их связывается, по общему правилу, уже не постоянная, а более или менее продолжительная неспособность к службе в войске и во флоте, также - к отправлению политических избирательных прав и публичных должностей, куда отнесены и профессии адвокатов, нотариусов, шеффенов, присяжных заседателей и т. д. В область гражданского права и процесса входят следующие умаляющие честь последствия: а) потеря соединенных с должностью имущественных притязаний на жалованье, пенсию и т. д.; б) недопущение к опеке, попечительству, участию в семейном совете; в) запрещение свидетельствовать при совершении брака, завещания и публичных - судебных или нотариальных - актов; г) возможность устранения из состава третейского, или посреднического, суда. Французское законодательство присоединяет сюда еще неспособность приговоренного уголовным судом к лишению прав состояния не только завещать и дарить, но и приобретать по завещаниям и дарениям. К его имуществу назначается опека, организуемая на тех же началах, что и опека над малолетними; она управляет имуществом приговоренного и представляет его во всех юридических актах, касающихся этого имущества*(425).

2) "Нравственная непорядочность", соответствующая римской turpitudo, или infamia facti, устанавливается юридически не на преступлении или проступке, а на общественном мнении, которое проникает в право через юридические сделки, автономные постановления уполномоченных на то юридических лиц и опирается на закон и свободное усмотрение судьи. Условия, определяющие эту "нравственную непорядочность", не могут быть точно указаны, так как они лежат глубоко на дне нравственных и общественных отношений и, кроме того, подвержены постоянным колебаниям. В общем, сюда можно отнести безнравственную и недостойную жизнь, которую право карает тем, что разрешает в известных условиях суду не допускать лиц, ведущих такую жизнь, к положениям, требующим особого доверия и общественного уважения. Поэтому, независимо от ограничения таких лиц в публичной жизни и пользовании так назыв. "почетными правами", независимо и от признания свидетельства их недостоверным, - новые законодательства предоставляют суду и некоторым другим, как правительственным, так и общественным органам, не допускать этих лиц к опеке и адвокатуре, отказывать в согласии на вступление их в брак, считать их нравственную неблагонадежность основанием для разрыва с ними договоров товарищества и личного найма, для требования развода, лишения наследства, предъявления споров против сделанных в их пользу завещаний (querela inofficiosi testamenti) и т. д. Тот, кто состоит под конкурсом, не допускается также ни к посещению биржи (Berliner Bцrsen-Ordnung 1866 г., § 3), ни к приему в цехи (Gewerbe-Ordnung 1869 г., § 83 и 90; 1881 г., § 100); промысловые товарищества могут исключать из своей среды товарищей за их "бесчестный образ жизни" (Genossenschafts-Gesetz 1868 г., § 38). Само собой разумеется, что судебный приговор о лишении чести за то или другое преступление обязателен и для судьи, постановляющего решение о фактическом бесчестье: предоставленное ему "свободное усмотрение" не заключает в себе права считать безупречным с точки зрения чести того, кто уже лишен по суду своих прав чести.

Новейшие кодификации в области уголовного и гражданского права - Уголовное уложение (Strafegesetzbuch, § 31-34) и Гражданское уложение (Bьrgerl. G. B., §§ 1318, 1568, 1666, 1781, 2333, 2236, 2237) Германской Империи - освящают почти целиком изложенные принципы современного учения о чести, а некоторые из имперских законов последнего времени даже распространяют эти принципы на новые отношения. Закон о промысловых товариществах 1889 г., § 68, исключает из состава как этих товариществ, так и цехов - лиц, утративших права чести. Закон о кассах вспомоществования 1876 г., § 21, и закон о страховании рабочих от болезней 1883 г., § 37, не допускают на устанавливаемые ими общие собрания - членов, не обладающих правами чести. Соответственные постановления сделаны и в позднейших рабочих законах. Только лица, владеющие полнотой чести, могут быть и ответственными редакторами периодических изданий (Закон о печати 1874 г., § 8): утрата гражданской чести лишает права посещения биржи (Закон о бирже 1896 г.), и т. д.

Особенность определений о бесчестии в новом немецком Гражданском уложении состоит в том, что эти определения носят диспозитивный характер. Другими словами, они производят не неспособность лиц, терпящих умаление ч<