ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО 3 страница

Серай его оцепили, сына с дебиром задержали, а меня заставили написать письмо с черновика, который они составили, как ты читал. На другой день от его дебира потребовали записку, прибывшую, как сказывали, от его величества [султана]. Тот отпирался, [говорил], что Каид [295] ему ничего не давал. Осмотрели дом и бумаги Каида, однако никакой записки не нашли. [Тогда снова] стали крепко допрашивать дебира. Он признался и отдал им записку. Они взяли, [никому] не показали и, говорят, спрятали так, что никто о ней не узнал. Три дня у хорезмшаха приема не было, и он уединялся с Ахмедом. На четвертый день, в пятницу, открыли прием, как бывало ежедневно, но с иного рода великолепием и обрядом. Во время молитвы прочитали хутбу как обычно. Они не проявляют ничего, что напоминало бы восстание, но меня ни о чем не оповещают, кроме того, что полагается по правилу. Гулямов и верховых животных они начали скупать гораздо больше, чем обычно. Все, что я напишу после этого, будет по их желанию и с их слов, и доверять тому никак нельзя. Мне теперь остается ограничиться странниками да тайными гонцами, и это опасно для жизни, *дай боже уменья*».

Это словесное сообщение я изложил на бумаге и отнес во дворец. Эмир прочел, тихо встал и сказал: «Это надобно запечатать до завтра, покуда придет ходжа». Я так и сделал. На следующий день, когда [эмир] закрыл /325/ прием, он остался с великим ходжой и со мной. Когда ходжа прочитал письмо [заместителя начальника] почты и запись cловесного сообщения, он сказал: «Да будет долгой жизнь государя. Вот, каково бывает последствие необдуманного дела. Теперь придется отказаться от Алтунташа, ибо нам от него добра не ждать. Только бы он нам не напортил, не сговорился бы с Али-тегином, ведь они близко друг от друга, и не причинил бы большого зла». — «Не обязательно, чтобы он это сделал,— заметил я,— он хранит верность к покойному эмиру и знает, что нашего государя ввело в заблуждение злое наущение». «Как же быть с моей собственноручной запиской, которую они захватили как доказательство? Как мне отречься, коль скоро они станут доказывать?»— спросил эмир. «Это теперь уже ни к чему, — ответил ходжа,— но остается еще кое-что; ежели его исполнить, то дело можно будет сразу же немного успокоить. Это [кое-что] можно возместить, хотя бы оно оказалось не совсем приятно для сердца государя; а что касается Алтунташа и той громадной страны, то ведь их не возместишь». — «Что же это такое, — спросил эмир, — ежели бы даже мне пришлось отдать любимого сына, чтобы уладить дело и [чтобы] оно не тянулось, то я не пожалею».

«[Мне], слуге [твоему], надлежит [блюсти] благополучие дел государевых,— начал ходжа, — и не нужно представлять себе, что слуга [твой] говорит [сейчас] из ненависти к одному из слуг высочайшего двора». «Ходжу в этом не подозревают и никогда не будут подозревать,—заметил эмир. «Корень этой пагубы — Бу Сахль,— продолжал ходжа,— и Алтунташ его ненавидит. Хотя записка написана рукой государя, ему совершенно ясно, что Бу Сахль придумывал, как ее достать от государя, и достал. Его надобно принести в жертву этому делу таким [296] способом, что государь прикажет его посадить за то, что он дал два дурных совета и побуждал к дурным поступкам, для исправления коих понадобится много времени. Ему [должно] покаяться перед обоими государями, во-первых, в том, что отобрал обратно награды, [выданные] эмиром Мухаммедом, братом государя, и во-вторых, в том, что внушил подозрения Алтунташу. Как только его посадят, вину возложат на его шею. От государя можно написать об этом письмо, так чтобы подозрения Алтунташа исчезли. Ежели он даже и не явится [сам] ко двору, то по крайней мере ни с одним [нашим] противником не объединится и злобы к нам не проявит. Я, слуга [государя], тоже могу написать письмо и могу подержать перед лицом его зеркало ⁴¹, дабы он понял, что у меня в этом деле «никаких верблюдов не было» ⁴². Пусть [государь] послушается моих слов, и дело отпадет».— «Прекрасно,— сказал [эмир],— завтра же прикажу его посадить. /326/ Пусть ходжа примет [меры] предосторожности касательно Бу Сахля и людей его здесь и в областях, дабы они не ускользнули и ничего не пропало».— «Слушаюсь»,— промолвил [хoджa]. Мы удалились. По дороге ходжа мне сказал: «Теперь государю нашему стало понятно, что стадо забрело слишком далеко. И то хорошо, что пoдобного больше не произойдет».

На другой день, когда [государь] кончил прием, ходжа пошел в свой диван, Бу-Сахль — в войсковой диван, а я сел один в посольском диване. Спешно отправили письма, чтобы людей и добро Бу Сахля в Мервe, Завзане, Нишабуре, Туре, Герате, Бадгисе и Газнe забрали. Когда эти письма уже отослали, ходже через Абу-л-Хасана Кудьяни, нeдима, пришел приказ эмира: «Письменные сообщения, насчет которых вчера был разговор с ходжой, отправить во все места словесно, пусть поедут спешные гонцы; ходже покончить с делом этого человека». Великий ходжа позвал [к себе] Бу Сахля вместе с его помощниками по войсковому дивану и потребовал войсковые реестры; они остались одни и занялись ими. Скрыто ходжа дал распоряжение дежурному хаджибу сесть верхом, поехать домой к Бу Сахлю с мушрифами и доверенными лицами ходжи и занять его жилище, а родичей и приверженцев его, всех находящихся в Балхе, задержать. Об исполнении того, что было сделано ходже доложили. Он уехал из дивана, сказав, чтобы Бу Сахля отправили в кухандиз ⁴³. Дежурный хаджиб посадил его на мула и отвез с толпой конных и пеших в кухандиз. На пути привели двух его служителей и шестьдесят гулямов—они шли к нему. Их доставили в серай, а Бу Сахля увели в кухандиз и заковали в цепи. И [дума] о своем злодеянии сверлила ему голову. О происшедшем рассказали эмиру.

На следующий день, закрыв прием, он уединился с ходжой. Позвали меня. Эмир сказал: «История с Бу Сахлем кончена, и это большое счастье, потому что человек препятствовал появлению благополучия. Что теперь делать?». [Ходжа] ответил: «Лучше всего было бы [297] приказать Мус'ади, чтобы он сейчас же написал письмо хорезмшаху, как положено писать представителю двора, и сообщил, что поскольку Высочайшему собранию стало ясно, что /327/ c самого прибытия Бу Сахля ко двору, он обманывал и обманывает в государстве до такой степени, что cбил с толку насчет столь благородного старца, как хорезмшах, и тому пришлось уехать омраченному. Он и после этого не переставал настраивать против хорезмшаха и против других, [поэтому] по высочайшему усмотрению Бу Сахля отрешили от должности [главы] войскового дивана и посадили, дабы царство и слуги [государевы] избавились от его подстрекательства и вредительства.

Потом слуга [твой] скажет Мус'ади по секрету, чтобы он написал тайнописью: государь султан, мол все это совершил потому, что Бу Сахль воспользовался удобным случаем, составил черновик, улучив время, когда государь выпил вина, и [побудил] его написать высочайшей рукой записку. Он тотчас же отправил ее в Хорезм, а на следующий день, когда государь об этом поразмыслил и потребовал записку обратно, поклялся жизнью государя, что сам, обдумав и поняв совершенную ошибку, [записку] разорвал. Когда было установлено, что это ложь, [государь] велел его достойно наказать. Пусть это письмо сегодня же отправят. Потом, через неделю, напишет письмо Бу Наср, изложит сие обстоятельство пространно, и сердце хорезмшаха будет обретено. Слуга [твой] тоже напишет, а от высочайшего двора будет назначен какой-нибудь верный человек, расторопный, благоразумный, понимающий толк в словах и красноречивый, поехать в Хорезм и передать письма, исполнить словесные поручения, уяснить себе положение и вернуться обратно. Хотя все это сработано грубо, и люди умудренные и бывалые на это не попадутся—они поймут, что сие только сладкое блюдо ⁴⁴ — но все же внешне добрые отношения друг с другом сохранятся, потому что турок успокоится. Его сына Сати надобно завтра же обласкать и дать ему часть хаджиба и тысяч пять динаров в награду, дабы сердце того старца нашлопокой».

«Все это — прекрасно,— промолвил эмир,— [и] полностью нужно осуществить. А ходже надобно знать: впредь все, что будет совершаться [по части] управления, денежных средств ⁴⁵ и [разных] мероприятий, все 'будет происходить по его указанию и с его совета». Ходжа облобызал землю, прослезился и сказал: «Государю /328/ следует знать, что три-четыре старика, кои здесь [еще] остаются, лучше тысячи молодых. Господь бог велик он и всемогущ, оставил их в помощь державе государя, не стоит их сразу выбрасывать». Эмир подозвал его к себе, заключил в объятья и сказал ему много добрых слов. И меня он обласкал. Мы удалились, [Ходжа] вызвал Мус'ади и с ним уединился. Я составил черновик того что надлежало написать, дабы он переписал [его] явно и тайнописью; письмо отправили. Через неделю после этого ходжа назначил Бу-л-Kасима [298] Дамгани, чтобы он поехал в Хорезм, а Бу-л-Касим этот был человек старый, мудрый и красноречивый. [Ходжа] написал хорезмшаху письмо от себя, весьма любезное, а я написал письмо от [имени] Высокого собрания такого содержания:

(пер. А. К. Арендса)
Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962

Комментарии

1. 19 декабря 1031 г. 1 мухаррама — начало лунного года хиджры. В том году день нового года был воскресенье, а не четверг, как сказано ниже.

2. Т. е. султанская гвардия.

3. В тексте ***, что значит колчан, но в этом значении в данном предложении уже есть слово ***. Мы читаем ***: по некоторым ферхенгам *** — "мех некоего зверька", по другим источникам — куница, соболь иих мех. Поскольку, однако, мало вероятно, чтобы 2000 гулямов были в столь дорогих шапках, оставляем в переводе условно "в меховых". Ср. то же слово ниже, на стр. 408,

4. ***

5. ***

6.Об одеждах и вооружении султанской гвардии см. также А. А. Коhzad, Uniformes et armes des gardes des sultans de Ghazni, "Afghanistan", 1951, No 1.

7. *** — род литавры котлообразной формы.

8. Кор. 2₁₅₁.

9. Т. е. когда эмир закрывал аудиенцию.

10. Начало суток мусульмане считают с заходом солнца, так что вечер пятницы по нашему календарю равен вечеру четверга.

11. *** — полицейские, шедшие впереди царских процессий и разгонявшие толпившийся народ. Vullers, Lexicon Persico-Latinum . . . s. v.

12. ***— воссел; этот глагол мог означать также сел на носилки, сел в балдахин на слона и т. п.

13. Завулистан — горная местность в области нынешнего Кандагара, в верхнем течении р. Гильменд. Le Strange, 344. См. также примеч. 153 на стр. 625.

14. 2 января 1031 г.

15. Брат Якуба б. Лейса; о нем см. примеч. 202 к летописи 422 г.

16. 7 января 1031 г.

17. ***

18. *** — этим словом обозначалась не только почтовая организация, пересылавшая корреспонденцию, но также и курьер, доставлявший ее, и сама корреспонденция; ср. значение слова почта в русском языке.

19. Кор. 39₄₃.

20. Кор. 7₃₂.

21. Кор. 19₄₁.

22. Кор. 21₃₆.

23. Кор. 55₂₉.

24. Кор. 11₁₁₇.

25. Кор. 9_21-22.

26. ***

27. Кор. 22₄₂.

28. Т. е. для народа.

29. ***

30. Кор. 48₁₀.

31. Кор. 17₃₆.

32. В оригинале ошибочно “тридцать”; для тридцатикратного путешествия пешком не хватило бы человеческой жизни. Каждый хаджж длился два-три года. Ср. в Приложении III присяжную грамоту везира Ахмеда б. Хасана Мейменди.

33. Далее на стр. 304—316 оригинала следует переложение послания и присяжной грамоты на персидском языке.

34. Т. е. в Хорезме.

35. Т. е. войск эмира Мас'уда, стоявших в Хорезме.

36. ***; пренебрежительное значение этого слова установить не удалось.

37. *** Мелик аш-Шу'ара Бехар объясняет, что важные и секретные письма, свернутые в свиток, заклеивали полоской бумаги, называвшейся ***. Кольца, о которых говорит Бейхаки, были либо металлические, либо кожаные. Их надевали одно или несколько на свиток и затем закрепляли. Слово ***, по его мнению, искаженное *** то есть каемка, застежка, и является тем же *** которым заклеивали свиток или сумку или то и другое одновременно. Когда посылали особо важные и секретные документы, свитки вкладывались в кожаные сумки. На каждый свиток надевалось кольцо, через которое вдоль свитка наклеивалась полоска бумаги и ставилась печать. Точно так же и на сумку надевалось и закреплялось кольцо и ставилась печать, ***

38. ВМ: *** и ***

39. В тексте ***, что, видимо, ошибочно вместо *** Ср. на стр. 104 и 602.

40. ***

41. ***

42. *** — т. е. я к этому делу совсем не причастен.

43. Т. е. в цитадель города Балха.

44. ***

45. ***

АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

ВЫСОЧАЙШЕЕ ПОСЛАНИЕ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ШИХАБ АД-ДОВЛЕ АБУ СА'ИДА МАС'УДА, ДА БУДЕТ ИМ ДОВОЛЕН АЛЛАХ, НАПИСАННОЕ К АЛТУНТАШУ, ХОРЕЗМШАХУ

«Во имя Аллаха милостивого, милосердого! Превосходительный хаджиб, дядя, хорезмшах, да продлит Аллах ему помощь свою! Он нам сегодня заместо отца и державе он величайший столп. При всех обстоятельствах он проявлял честность, единодушие и богобоязненность свою и искренне показал нутро сердца и привязанность свою, ибо то, что он сделал и оказал во время кончены отца нашего, покойного эмира, да смилуется над ним Аллах, по части сочувствия и советов вновь ставшим у власти людям ⁴⁶ в Газне, кои счел [для себя] долгом, они таковы, что не обязывают [их] когда-либо позабыть. Затем прибытие [его] ко двору с чистым сердцем и без лицемерия, его советывание по вопросам государственного управления и оказывание помощи таковы, что о том можно сочинить историю ⁴⁷. Можно понять, сколь счастливый удел уже обрел и обретет в сем мире и в жизни загробной — по слову *жил счастливо и умер достойно* — человек, коего убеждения таковы, [кто], ради державы кровь и плоть свою отдает ей, [кто] столь хранит верность и считает для себя должным платить благодарностью за милости покойного эмира и нынешнего государя и прилагает старание исполнить и другие обязанности перед государем. Да живет он всегда, и ни одно ухо да не услышит об утрате его! Поскольку с его стороны непрестанно было прямодушие, чистосердечие, неизменная привязанность и доброжелательство а от нас взамен /329/ не оказывалось никакой ласки, напротив, смутьяны, подстрекатели, люди недальновидные и неопытные творили недопустимые дела, то нам совестно и мы порицаем себя [за это], хотя у нас и было постоянно доброе мнение о его советах. Однако мы полагаемся на доблесть и полноту его благоразумия, пусть смотрит он в корень и не тревожит сердце из-за ветвей, он, Алтунташ — единственный по прямодушию и чистосердечию человек. И ежели до слуха его что-нибудь доведут или уже довели, или покажут ему что-либо воочию, отчего на сердце его падет беспокойство, то пусть он вспомнит и представит перед собой особу покойного эмира, да осветит Аллах его доказательство, и взглянет на его благодеяния и милости, на величие и нрав его, а не на то, что показывают ему завистники и смутьяны, ибо oн мудр, рассудителен, дальновиден и проницателен, следовательно, не так-то скоро сумеют сбросить его камень в реку ⁴⁸. Мы молим господа [299] бога, велик он и всемогущ, помочь [нам] вознаградить хорезмшаха за его заслуги, и ежели что-нибудь произошло, роняющее его достоинства или заронившее в его сердце отвращение, то оно непременно будет исправлено, *господь пресвятой — благодетель и миротворец по всеобъемлющей милости и милосердию своему*.

Когда мы двинулись из Рея, чтобы принять царский престол отца [нашего] и прибыли в Дамган, к нам присоединился Бу Сахль Завзани. Он служил нам раньше долгое время, будучи нашим доброжелателем, понес много трудов и оказался в Газнийской крепости. Нам представилось, что в эту пору он был самый верный советник и добрый друг из числа слуг [наших]. Около нас не было [тогда] никого из подвинутых в годах вельмож державы, кто вершил бы дела и принимал нужные меры, а перед нами стояло большое дело. Поскольку он в то время превосходил всех прочих, то само собой, вел речи о разном, и мы украшали их своим одобрением. Человек [этот] становился все более виден, люди возлагали на него, как полагается, свои надежды, и было несколько человек, как-то: Тахир, Абдус и еще [кое-кто] помимо них, которые подчинились ему. Такое положение его оставалось, покуда мы не прибыли в Герат. Брата нашего посадили в некоем месте, а родичи, свита и все войско явились на служение нашему двору. Дела вершил этот человек, приверженцы же отца [нас] сторонились и чуждались, покуда он, [Бу Сахль], не зашел столь далеко, что стал считать должность везира ниже своего достоинства. /330/ Поскольку мы искали поправить дела еще лучше и взвесили их со всех сторон, то сочли за правильное повелеть доставить из Хиндустана превосходительного ходжу Абу-л-Касима Ахмеда, сына Хасана, да продлит Аллах ему свою помощь. Мы укоротили руки этому злоискусителю и украсили должность везира [великим ходжой], а Бу Сахля заняли войсковым делом, чтобы состоял он при нем одном, и собрание наше нашло покой от его вольностей и развязности. Однако он не находил для себя верного пути; высокомерие, зародившееся в его голове, из нее не уходило, он не воздерживался от вольностей и вмешательства до тех пор, покуда все вельможи двора нашего не стали уязвлены и обижены им настолько, что начали проситься от отставки с должностей им пожалованных, кои править могли только они, а других, кто бы обладал должным весом, не было. Они отвратили свои сердца от нас и от дел наших, через что в царстве началась неурядица. При всем этом он бранил господ меча ⁴⁹ и оговаривал их облыжно, вот как нынче поступил с хаджибом ⁵⁰, потревожив его сердце.

Он привлек [к своему замыслу] Каид-Манджука, расхваливал его на все лады и понуждал нас к тому, чтобы переменить доброе мнение о хаджибе, который нам заместо отца и дядя. Когда человек этот o своих деяниях хватил через край и пресловутые облыжные дела его [300] для нас стали ясны, мы повелели отставить его от войскового дивана, посадить в каком-либо месте и начисто отобрать имущество, которое у него было, дабы прочие безрассудные люди получили поучительный урок. Несомненно, доверенные слуги хаджиба написали ему об этом обстоятельстве и открыли ему причины. Ныне мы без промедления oказали великую милость отпрыску хаджиба Сати, сыну и доверенному человеку [его],— он получил степень хаджиба, и мы любим его, как [своего] сына, ибо кто бы заслуживал этого больше, нежели он, в смысле сыновства, благородного происхождения и достойности. [Но] в сравнении с заслугами хаджиба это весьма мало. Ежели от собрания нашего хаджибу до сих пор не оказано никакой милости, то теперь она будет непрестанна, покуда не исчезнут отвращение и все подозрения, кои посеял тот смутьян. Великий ходжа по нашему велению послал одного верного человека, написал в этом смысле более пространно и дал ему словесные поручения, которые слышал из наших уст. /331/ Надобно, чтобы [хаджиб] отнесся к ним с доверием и не столь сердился бы [на нас], как раньше. Пусть нашего верного человека: поскорее возвратят самого, а все, что желательно [хаджибу] и вернет ему сердечный покой, пусть он полностью просит, ибо согласие на то будет дано *с соизволения Аллаха*» ⁵¹.

Это письмо написали, доверенный человек из дивана везира поехал и вернулся обратно. Внешне наступило успокоение и сразу никакого большого возмущения не произошло, но все таки дело хорезмшаха Алтунташа продолжало оставаться сложным до тех пор, покуда из султанского присутствия не снарядили значительное войско, и Алтунташ получил распоряжение прибыть с хорезмским войском к Амую. К нему присоединились [другие] войска, и он отправился на войну с Али-тегином. У Дебуси ⁵² они сразились, Али-тегин потерпел поражение, и множество его воинов было убито. В хорезмшаха попала стрела, он лишился сил и на другую ночь получил [божье] повеление [отойти в иной мир]: Ходжа Ахмед, сын Абдассамада, да смилуется над ним Аллах, человек способный, знающий и опытный, прежде чем объявить смерть хорезмшаха, [успел] ночью заключить мир с Али-тегином, и Али-тегин благодарил за этот мир. На другой же день [Ахмед, сын Абдассамада], поднял войско, казну и дворцовых гулямов и, применив тонкие ухищрения, благополучно увел их обратно в Хорезм, да смилуется Аллах над ними всеми. Как сие происходило, я расскажу в своем месте.

Об убийстве Каид-Манджука я, Бу-л-Фазл, слышал подробнее от ходжи Ахмеда, сына Абдассамада, в том году, когда эмир Мавдуд прибыл в Динавер, отмстил за павшего жертвой эмира [Мас'уда], отправился [затем] в Газну и сел на престол царства. Должность везира он отдал ходже Ахмеду. После [назначения] везиром ходжа Ахмед, сын Абдассамада, прожил недолго и умер ⁵³, да смилуется над ним Аллах. [301]

Однажды я сидел у этого ходжи, а пришел я к нему со словесным поручением. Бу Сахль Завзани еще не прибыл из Буста. «Когда приедет ходжа Бу Сахль?»— спросил он меня. «Извещения из Буста не было,— ответил я,— однако, должно быть, /332/ дней через десять приедет».— «Эмир хочет поручить посольский диван ему?»— спросил он [еще]. «Да кто же достойней его?— заметил я,— при павшем жертвой эмире он его возглавлял». Зашел разговор о Хорезме и Каид-Манджуке, и я рассказал о том, в каком смысле я был причастен к делу. «Ты рассказал совершенно верно, так оно и происходило, но одно важное обстоятельство тебе неведомо, а знать его нужно». Ежели ходжа признает полезным, пусть расскажет, мне, слуге [его], оно пригодится — я собирался писать эту «Историю» и хватался за всякое стоящее внимания сведение, где бы его ни узнавал. Я спросил у него о том, что было с Каид-Манджуком, и он рассказал:

«В первый же день, когда хорезмшах мне поручил должность, кедхудая, он установил такое правило, чтобы я ежедневно являлся к нему, садился и оставался [у него] один-два часа. Когда же он громко произносил: «Начинайте прием!»— входили и прочие. Бывало ли что-нибудь важное или нет, он оставлял меня и расспрашивал, что, мол, делал вчера вечером, что ел, как спал; а я, мол, делал то-то. «Что за прихоть такая,— спрашивал я себя,— каждый день оставаться [со мной] наедине?» Однажды мы были в Герате. Ночью случилось очень важное дело, и от покойного эмира пришло письмо. Оно была разрешено в той же негласной беседе, и никто [ничего] не узнал. Он сказал мне: «Вот для такого случая я и остаюсь с тобой вдвоем ежедневно». «Здорово я ошибался, хорезмшах прав,— подумал я про себя. То же было и в Хорезме. Когда прибыла тайнопись Мус'ади, он остался со мной. Закрытая беседа наша тянулась долго. [Хорезмшах] был в большом отчаянии, он плакал и говорил: «Да будут прокляты эти злоучители. Такого, как Али Кариб, еще не бывало— его свалили, [устранили] и таких, как Гази и Арьярук у Шапургана был близок к тому и я, да сохранил господь всевышний, преблагий. Теперь они прибегают к подобного рода ухищрениям, но того не ведают, что человеку как Каид-Манджук меня не устранить. [Но] допустим, я пал, как можно будет уберечь такое огромное владение, как у султана, от врагов? Ежели они даже тысячу раз так поступят, я свое доброе имя не замараю, ибо я стал уже стар и час от часу ожидаю смерти». Я ответил: «Совершенно верно, однако же зубы показать надо, чтобы и здесь высокомерие поубавилось, и в присутствии [государя] тоже поняли, чтохорезмшах не дремлет и не так-то скоро на него можно наложить руку». «Поскольку Каид /333/ зазнается, надо его одернуть», — сказал [Алтунташ]. «Лучше того нужно [сделать],— возразил я,— голову, в которую такой государь как Мас'уд, заронил пустую мечту быть хорезмшахом [302] следует отсечь, а не то вреда от нее будет много».— «Это слишком дерзко и бессовестно»,— промолвил он. «Пусть господин предоставит это мне»,— заметил я. «Предоставляю»,— сказал он.

Это тайное собеседование происходило в четверг. Собственноручная записка султана дошла до Каида и породила в нем страшную заносчивость. В тот же четверг он созвал большое собрание гостей и приступил к пресловутому делу. В пятницу Каид пришел приветствовать хорезмшаха. Он был пьян, произносил неблагопристойные речи и угрожал. Хорезмшах терпел, сколько ни ругал [Каид-Манджука] Таш Нахруй, сипахсалар хорезмшаха. Я отправился домой и распорядился насчет его. Когда Каид пришел ко мне — обыкновенно по пятницам все являлись ко мне — я увидел в нем такую заносчивость, что сильнее я быть не может. Я начал [к нему] придираться и бранить его, зачем он не соблюдал предела приличия перед хорезмшахом и говорил непристойно. Он рассвирепел,— а был он человечишка кичливый, пустомеля, надутый спесью,— и стал разговаривать громко. Я хлопнул в ладоши,— это был знак,— вошла толпа воинов-кёчатов и зарубила его. Хорезмшах тогда [только] услышал, когда в городе поднялся крик и шум — то к ногам Каида привязали веревку и волокли. [Потом] я позвал заместителя начальника почты, дал ему денег и одежд, дабы он послал извещение согласно той прописи, как ты читал. Хорезмшах позвал меня и спросил: «Что же это произошло, Ахмед?»— «Это был верный способ»,— ответил я. «Что вы скажете [султанскому] присутствию?»—«Я уже придумал»,— сказал я и доложил о том, что написали. «Смелый ты человек»,— промолвил он. «Иначе нельзя быть хорезмшахом»,— ответил я; и весьма большой гнев утих».

Поскольку происшествие с заключенным [в острог] Бу Сахлем пришло к концу, я считаю [своим] долгом рассказать одну повесть о заточении в тюрьму.

РАССКАЗ

Я так читал, что когда Бузурджмихр ⁵⁴, мудрец, отверг веру гебров ⁵⁵, ибо то была вера с недостатками, и принял веру пророка Иисуса, да будут над ним благословения Аллаха, он завещал братьям: «Я читал в книгах, что в конце времени явится пророк по имени Мухаммед, избранник божий, да благословит его Аллах и да приветствует. /334/ Ежели я доживу, то первый человек, кто последует за ним, буду я, а ежели не доживу, то надеюсь, что нашу братию объединят с его общиной. То же самое вы завещайте своим детям, дабы они попали в рай».

Это довели до сведения царя Нуширвана. Царь написал своему амилю письмо: «Тотчас же, как только прочитаешь это письмо, [303] отправь ко двору Бузурджмихра в тяжких оковах и ошейнике». Амиль, согласно повелению, отправил. В Парсе распространился слух, что схваченного завтра увезут. Ученые и улемы приходили к нему и говорили: «Удели нам от твоего знания, не пожалей ничего, дабы и мы стали сведущи. Ты был нашей светлой звездой, указующей нам праведный путь, и был прохладной водой, ибо ты поил нас, и был нашим пастбищем полным плодов, ибо много чего мы обрели от тебя. Государь разгневался на тебя, и тебя увозят, но ты не из тех мудрецов, которые сходят с правого пути. Оставь же нам на память часть знания твоего».

Он ответил: «Заповедую вам верить в единство господа бога, велик он и всемогущ, покоритесь ему и знайте, что он видит ваши деяния, дурные и добрые, и ведает то, что у вас на сердце. В жизни вашей волен он, и когда вы умрете, то возвращение ваше к друзьям и собравшимся будет в день воскресения из мертвых, [в день] вопрошения и ответствования, награждения и наказания. Говорите правду и творите добро, ибо господь бог, велик он и всемогущ, сотворил вас, сотворил для добра. Остерегайтесь, не совершайте дурного, сторонитесь дурных людей, ибо жизнь злодеев бывает коротка. Будьте благочестивы и держите в отдалении очи и плоть, руки и срамы [свои] от запретного и от достояния чужого. Ведайте, что смерть есть дом жизни; сколько бы вы ни жили, придется войти в него. Облачитесь в одеяние стыдливости, ибо оно есть одеяние людей благородных. Говорите всегда правду, ибо от сего просияет лицо. Люди любят говорящих правду и говорящий правду не погибнет. Избегайте говорить ложь, ибо ежели лжец даст правдивое свидетельство, [ему] не поверят. Зависть есть увядание тела, завистнику никогда не бывает покоя, ибо он постоянно борется с предопределением господним, да славится имя его. Зависть убивает людей еще до прихода смертного часа. А алчному нет отдохновения, потому что он ищет то, что, быть может, положили не для него. Отдаляйтесь от жен, которые получают хорошее содержание, но разоряют дома. Каждый, кто хочет, чтобы жена его оставалась честной, /335/ тот пусть не ходит за чужими женами. Не осуждайте людей, ибо никто не безгрешен. Каждый, кто слеп к своим недостаткам, тот самый невежественный из людей. Добрый нрав есть величайший дар господень, велик он и всемогущ, отрешитесь от злонравия, ибо оно — тяжкие оковы на сердце и на ногах. Злонравный всегда очень страдает [сам], и люди от него страдают, а для добронравного — и сей мир, и тот мир, и в обоих мирах [ему] хвала. Каждого из вас, кто по рождению старше, считайте выше [себя], соблюдайте к нему уважение и не противьтесь ему. Все вы не полагайтесь на надежду настолько, чтобы прекратить работать. Люди, которые строили города, селения, [304] здания икаризы и вкусили горести сего света, все они покинули то и отошли [в иной мир], а построенное превратилось в ничто. Сказанного мною достаточно, и знаю я; что мы встретимся в день страшного суда.