РОССИЯ В СИСТЕМЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

В 1989 г. мир стал свидетелем начала процесса радикальных политических перемен в отношениях между Востоком и Западом, включая демонтаж берлинской стены, исчезновение однопартийных коммунистических режимов по всей территории Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), преобразование республик бывшего Советского Союза в независимые государства и завершение раздела Европы.

За полтора десятилетия после окончания холодной войны мир коренным образом изменился. Все более неустойчивой становится разбалансированная система международных отношений. Блоковые стимулы поведения перестают работать, а другие пока не оформились. В этих условиях многие государства начинают переосмысливать свои интересы. Внешнеполитическая самостоятельность России воспринимается ее политической элитой как безусловный императив. Как отмечает министр иностранных дел России Сергей Лавров в современном глобализирующемся мире далеко не все могут себе позволить самостоятельность во внешней политике. «Для нас это - вопрос ключевой, вопрос суверенитета. Наша страна не подходит для того, чтобы ею или ее внешней политикой управляли извне. Россию порой упрекают в том, что она пытается жить в нескольких цивилизационных измерениях. Но именно так - на стыке цивилизаций – она всегда существовала. Мы не пытаемся всем нравиться - просто исходим из своих, понятных прагматических интересов[149]».

Большинство российских исследователей сходится во мнении, что двухполюсная картина мировой политики рухнула, а по сравнению с СССР территория страны стала меньше на четверть, а население – наполовину. В этой связи Россия находится постоянно в поисках своей внешнеполитической идетичности и вектора развития. Несмотря на обладание ядерным оружием, России предстоит многое сделать для обретения статуса великой державы, который она по-прежнему пытается восстановить в силу особенностей собственного геополитического местоположения.

Тем не менее, картина мира давно уже поменялась. В представлении большинства российских политологов, США превратились в бесспорную мировую державу, в то время как Китай – является страной претендентом. У обоих государств заложены стремление к гегемонизму.

Чтобы понять место России в международных отношениях и ее влияние на международные институты, целесообразно изучить особенности протекания внешнеполитического процесса в России за последние двадцать лет. На этапе с 1993 по 1995 годы, Россия в военно-политической сфере проводила политику уступок и открытости, шла навстречу стратегическим интересам США, получив взамен поддержку, важную для ее становления как самостоятельного государства. Свидетельством отказа от военного противостояния с другими странами стала ее новая военная доктрина, утвержденная в 1993 году, которая предусматривала формирование Вооруженных Сил на основе принципа достаточности для поддержания обороноспособности страны. Уже тогда к числе приоритетных задач Вооруженных Сил было отнесено обеспечение действий Совета Безопасности ООН по поддержанию мира и стабильности. Уже с начала 1994 года МИД России вместо основополагающей идеи общности интересов с США стал выдвигать новый внешнеполитический тезис о необходимости соблюдения собственных национальных интересов.

С 1996 по 2003 годы были заметны ощутимые изменения во внешней политики России – рост ее инициативности и самостоятельности. Во многом связано это было с назначение на должность министра иностранных дел Е.М.Примакова, бывшего руководителя службы внешней разведки. Знаковыми для России стали тогда решения о снятии санкций в отношении боснийских сербов. Россия также стала выражать озабоченность процессами расширения НАТО на восток, а также ослаблением роли ООН. В 1996 году Россия также осудила бомбардировку военных объектов на территории Ирака, а с 1997 года стала возвращать свои позиции на ближневосточном направлении. Тем не менее, остановить процессы расширения НАТО на восток было не под силу России, а поэтому значимых успехов во внешней политики не было. Россия постоянно пятилась назад и теряла влияние на многие регионы мира. 

Начиная с 1999 года и прихода к власти Президента В.Путина, вектор России начинает постепенно трансформироваться. Из внешней политики стали все больше уходить эмоции. Доминирующей тенденцией становится предельный прагматизм. Как отметил профессор, председатель Комитета внешнеполитического планирования С.Кортунов «главным вектором движения России может быть только один – Большая Европа без разделительных линий. «При этом в геополитическом плане Россия является евразийской, а следовательно, и глобальной державой, что делает неизбежными ее тесное взаимодействие с основными игроками мировой политики, прежде всего с Китаем и Индией (эти страны стремительно превращаются в важную часть мировой инновационной экономики), с Ираном, с арабскими странами, с Турцией и пр., а также, конечно, стратегический союз с США по вопросам глобальной безопасности[150]».

Рассмотрим взаимоотношения России с Европой. Россия продолжает оставаться перед выбором будущей политической стратегии взаимоотношений с Европой. Фактически существует две основные альтернативы: интеграция России в «большую Европу» (либеральный подход) – либо партнерство и сотрудничество России с интегрирующейся «большой Европой» (традиция политического реализма). Это далеко не безобидная игра в слова, как может показаться. От теоретического выбора зависит принятие важнейших, основополагающих решений по реформированию российской экономики и общества. От него зависит долгосрочный характер европейского развития. Это серьезнейший вызов для России, ответ на который, несомненно, требует от нее переоценки своих интересов и приоритетов.

События, связанные с развалом СССР, коренным образом повлияли на формирование внешней политики России в сложившемся новом геополитическом пространстве. Европейское сообщество отреагировало на эти события в декабре 1991 г. проведением чрезвычайной встречи министров иностранных дел стран-членов ЕС, на которой было принято совместное Заявление о принципах признания новых государств в ЦВЕ и Советском Союзе. В этом Заявлении Европейское Сообщество подтвердило свою приверженность принципам Хельсинкского заключительного акта и Парижской хартии, особенно принципу самоопределения. Оно продекларировало свою готовность признать, в соответствии с нормами международной практики и политическими реалиями, новые государства, которые «вследствие исторических изменений в регионе строятся на демократической основе, приняли на себя соответствующие международные обязательства и по доброй воле включились в мирный процесс и переговоры»[151].

Договор с Европейским Сообществом был подписан 7 февраля 1992 г. и в том же году Россия и Евросоюз приступили к согласованию нового временного договора о партнерстве и кооперации, подписание которого, однако, было отложено ЕС под предлогом нарушения прав человека в ходе войны в Чечне. Такое решение приняла Парламентская сессия Совета Европы. Одновременно было отклонено и заявление РФ о приеме в Евросообщество. «В обоих случаях вопрос стоял не о «сожжении мостов», а лишь о том, чтобы на время закрыть их перед Россией», – пишет доктор Хайнц Тиммерман из Федерального института исследований стран Восточной Европы и международных проблем (Кёльн, ФРГ)[152].

Переговоры о подписании данного документа продолжались полтора года. Важной вехой на этом трудном пути стал визит президента РФ Б.Н. Ельцина в Брюссель в декабре 1993 г. и подписание им и главами государств и правительств и Председателем Европейской Комиссии Совместной политической Декларации о партнерстве и сотрудничестве между Российской Федерацией и Европейским союзом[153].

В Декларации 1993 г. было отмечено, что стороны пришли к договоренности по основным принципам партнерства и параметрам политического, торгово-экономического, а также культурного сотрудничества.

Внешняя политика новой России с самого начала складывалась как асимметричная – приоритет в ней отдавался атлантическому, западному направлению. Но фактически Россия в то время не располагала четко выработанной доктриной внешней политики, ее концепции были расплывчаты и недостаточно четко определены в виду того, что политический консенсус в России складывался очень трудно, поскольку внешняя политика нового Российского государства испытывала на себе влияние как левых, так и правых консервативных сил.

На рубеже ХХ – ХХI веков ЕС начал одновременно осуществление нескольких крупных преобразований: вводится единая европейская валюта – евро, в Союз вступают страны Центральной и Восточной Европы и Балтии, что становится самым крупным расширением Европейских Сообществ за всю их историю, создается европейская оборонная идентичность, продолжается институциональная реформа Европейского Союза, принимается конституция ЕС. Столь крупных и единовременных преобразований не было, пожалуй, за все годы европейской интеграции. Для ЕС, определившегося с основными направлениями интеграционного строительства, сотрудничество с Россией крайне важно для обеспечения предсказуемости и проевропейского содержания ее политики.

Возможность расширения сотрудничества, создания общего экономического пространства, по мнению европейских политиков, появится лишь в том случае, если российская власть согласится на последовательное сближение законодательства РФ с нормами и стандартами, существующими в Европейском Союзе. Экономические отношения с Москвой всегда были для Брюсселя неотделимы от реализации политических задач. Главной из них является приведение России «в соответствие» европейским нормам в области соблюдения прав человека и методам государственного управления.

Данная модель во многом напоминает политику ЕС по отношению к развивающимся странам (так называемая «политика развития»), по мере эволюции которой в 70-90-е годы масштабы чисто политических требований Брюсселя к странам-партнерам становились все больше. Однако в отличие от этих стран Россия позиционирует себя на международной арене как самостоятельный игрок, пусть даже и менее влиятельный, чем некогда. Временный тактический альянс с гегемоном, заключенный после событий 11 сентября 2001 года, предоставил российскому правительству возможность игнорировать политические рекомендации европейских стран. Кроме того, от поставок российских энергоресурсов ЕС зависит гораздо больше, чем от импорта из бывших колоний.

Образ Европейского Союза в России преимущественно положительный. Прежде всего, это связано с надеждами на более справедливое устройство международных отношений, в которых односторонняя гегемония США представляется нежелательной.

При исследовании отношений России и ЕС нельзя обойти стороной опросы российского общественного мнения. Свыше половины граждан РФ (51,5 %) поддержали тезис о том, что Россия должна всемерно стремиться войти в Европейское Сообщество, став частью общеевропейского экономического пространства. При этом во многих российских регионах соотношение сторонников и противников вхождения в Европейское Сообщество близко к паритетному. В их числе, между прочим, оказалась и Москва, где голоса «за» и «против» разделились в отношении 42 % и 39 %. Интересно, что сторонники вхождения России в Европу приблизительно в одной и той же пропорции представлены во всех возрастных и образовательных группах[154].

Стоит отметить, что на фоне резкого падения симпатий россиян к США, восприятие ими Европы выглядит устойчиво позитивным. Весной 2000 года благоприятные ассоциации со словом «Европа» зафиксированы у 83,0 % респондентов, а летом 2002 года – у 79,0 %. Это намного выше, чем соответствующий показатель по слову «Америка» (56,6 и 43,3 %)[155]. Реконструировать образ Европы в массовом сознании россиян и лучше уяснить, как он соотносится с образом России, позволяют ответы на один из вопросов исследования, проведенного немецким фондом Ф. Эберта. Респондентам надо было отметить в предложенном им списке слова, ассоциирующиеся с Западной Европой. Если выделить 4-5 общезначимых смысловых ассоциаций, которые респонденты отмечали чаще всего, то окажется, что «Западная Европа» для россиян это, в первую очередь, – благосостояние, комфорт, права человека, цивилизация.

Многие исследователи полагают, что наиболее важной составляющей внешней политики России является энергетика. В последнее время Россия активно заявляет о себе как об энергетической сверхдержаве, и именно интересы таких крупных государственных компаний как Газпром, Транснефть, Роснефть определяют векторы направления российской внешней политики. Более того, энергетическая зависимость западных стран и бывших советских государств становится важным инструментом влияния. Не стоит забывать, что в 2006 году Россия председательствовала в большой восьмерке (GE 8) и определила для себя проблему энергетической безопасности мирового сообщества как основную.

Последние несколько лет характерны для Российской Федерации не только чрезвычайно благоприятными ценами на энергоносители, позволяющими получать огромные доходы от экспорта, но и качественными изменениями в характере внешней политики. «Газовые войны» с Украиной, Молдавией, Грузией, Белоруссией, жесткие заявления в адрес европейских импортеров энергоносителей – недавние события стали предметом бурных дискуссий, в том числе, и в научной среде.

Основной фронт мировой энергетической игры-войны сегодня проходит в сфере мировых цен на углеводородное энергосырье: нефть и газ. Нефтегазовый бизнес же, как считают аналитики, практически на 90% определяется политикой. В нынешней технологической парадигме горючие углеводороды остаются почти единственным сырьем для энергетики и для производства и при этом являются классическим ограниченным ресурсом.

Отсюда в нефтяном бизнесе и возникают такие специфические и вряд ли применимые к отраслям, работающим на внутреннем рынке, и к отраслям обрабатывающей промышленности понятия, как «нефтяная дипломатия», «нефтяные войны» и так далее.[156]

Предметом геополитики нефти является распределение на Земле нефтяных запасов и маршруты доставки нефти в разные пункты планеты, причем эти темы трактуются ею с точки зрения безопасности заинтересованных держав, в увязке с блоковым и цивилизационным членениями мира и с разворачивающимися в нем антагонизмами[157].

Мировой энергетический рынок сегодня – это почти полная монополия производителей энергоресурсов. Это рынок, где не покупатель, а продавец определяет условия купли-продажи, и именно с позиций монополиста-продавца он смотрит на проблемы обеспечения безопасности своего рынка»[158].

Характеризуя основные направления геоэкономического применения энергетической политики РФ, будет уместно прежде всего рассмотреть векторы поставок Российской Федерацией энергоносителей, так как, в первую очередь, именно отношения импорта и экспорта дают возможность геоэкономического воздействия.

В этом отношении важнейшим коридором энерготранзита, где пока сохраняется российское доминирование, являются долгосрочные поставки газа в страны объединенной Европы. Значение российского газа для Европы, где он используется в основном для отопления, можно сравнить только с Гольфстримом— теплым потоком, омывающим европейский полуостров Евразии. Если поставки российского газа внезапно прекратятся, то современной Европе грозит новый ледниковый период. Кстати, и специалисты по климату в недалеком будущем прогнозируют «веерное отключение» теплого течения. Поэтому стабильность российского «газового Гольфстрима»крайне важна с точки зрения энергетической безопасности Евросоюза[159].

Касаясь стратегического взаимодействия России и Европейского союза, эксперты отмечают, что ключевым вопросом их сотрудничества является вопрос о стабильности и постоянном росте поставок нефти и газа. Такое положение дел сложилось еще в 1990-е гг., когда сформировалась устойчивая модель торговых отношений России с Европой. Стой поры в российском экспорте доминируют две группы товаров: энергоносители (преимущественно нефть и газ), а также такие энергоемкие товары, как металлы и химическая продукция. К началу XXI в. Россия, имеющая   крупнейшие в мире запасы газа, и Европа, чьи запасы составляют всего 3% от общемировых, оказались более привязаны друг к другу экономически, чем когда-либо в совместной истории.

Одним из основных «проблемных» факторов в энергодиалоге между Россией и ЕС остается наличие между ними стран бывшего СССР, через которые пролегают основные трубопроводы. Их политика защиты собственных интересов зачастую препятствует эффективному развитию сотрудничества РФ и Европы.

Так или иначе, Россия по-прежнему сохраняет позиции лидера на постсоветском пространстве и прежде всего в силу монополии на энергетические ресурсы, в которых остро нуждаются все постсоветские государства.

Как бы то ни было, усиление позиций Москвы в Средней Азии и на Кавказе становятся очевидными. Революция в Киргизии, кровавые беспорядки в узбекском Андижане, неудачная попытка госпереворота в Азербайджане. То, что эти события не привели к дестабилизации региона, — во многом заслуга Москвы, которая активизировала азиатское направление своей политики. До недавнего времени российскую власть не слишком волновали процессы, происходящие в Средней Азии. Отношение к региону изменилось по двум причинам. Во-первых, взрыв в регионе, до которого оставался один шаг (достаточно было, чтобы Ислам Каримов дрогнул под напором западной критики), мог резко увеличить издержки России по поддержанию стабильности в Средней Азии. Во-вторых, стало понятно: азиатские энергетические проекты сулят в недалеком будущем колоссальные экономические и политические дивиденды. Благодаря им Россия может стать для растущих экономик азиатских гигантов тем же, чем уже является для Европы, — крупным и супернадежным поставщиком энергоресурсов, гарантом энергобезопасности. Конкретный интерес Индии и Китая к проектам газопроводов через Центральную Азию означает: некоторое увеличение российских военно-политических и экономических обязательств по поддержанию стабильности в регионе становится рентабельным.

Необходимо понимать, что посредством энергетической политики Россия имеет прекрасные возможности контроля за странами Центральной Азии, которые чрезвычайно важны и для России, и для Китая. На данном этапе интересы РФ и КНР там почти совпадают, хотя и имеют разную природу. Если коротко, совпадение интересов можно выразить так: КНР и РФ озабочены дестабилизирующим влиянием внерегиональных сил, прежде всего США, которые в любой момент могут использовать регион против самих РФ и КНР. Кроме того, Китай и Россия не конкурируют за среднеазиатские ресурсы, в том плане, что Китай потребитель нефти, а Россия экспортер. И Россия не против поставок нефти Китаю, вне зависимости от того, кто их осуществляет. Притом что Россия заинтересована, чтоб нефть и газ Средней Азии не попадали на западные рынки, основные для России (или по крайней мере попадали туда под контролем самой России). Поэтому Россия не против восточного вектора поставок среднеазиатских энергоресурсов, и так же не против своего непосредственного участия в таких проектах (нефтепровод Казахстан-Китай, газопровод Иран-Индия). 

Интересы России в Среднеазиатском регионе давно известны - это в первую очередь традиционная сфера влияния Москвы, наши бывшие союзные республики. Наличие таких глубоких исторических и культурных связей с регионом, а так же крупной русской диаспоры (по разным оценкам от 8 до 12 млн. человек), обуславливает столь мощные гуманитарные и политические интересы России к ЦАР. Россия еще так же не исчерпала своего интеграционного интереса к региону, тут в первую очередь имеется в виду Казахстан, самая мощная и развитая страна ЦАР, с которой перспектива довольно тесной интеграции весьма реальна. Это определяется в первую очередь, сильным распространением русской культуры и языка в Казахстане, которая порой сильней казахской, а так же исторически успешным союзным сосуществованием. И именно Казахстан был постоянным и главным интегратором в Евразии, наиболее последовательным противником демонтажа СССР в 91-м году, за что «заговорщики» и не позвали Назарбаева в Беловежскую Пущу, опасаясь, что тот переубедит Ельцина в последний момент.

 Второй не менее важный интерес России - это экономический. Россия хочет получать выгоды от экономической деятельности в ЦАР, разработке месторождений полезных ископаемых, участия в других серьезных проектах (например, интеграция ташкентского авиационного предприятия им.Чкалова, производящего грузовые ИЛ-76, в создаваемую в России объединенную авиастроительную корпорацию (ОАК), сооружение двух ГЭС в Таджикистане РАО «ЕЭС» и РУСАЛом, и строительство алюминиевого завода, и т.д.). Россия заинтересована, в избежании конкуренции со среднеазиатскими энергоносителями на своих традиционных европейских рынках, поэтому она хочет контролировать процесс поставок углеводородов из ЦАР, направляя их в соответствии со своими геополитическими интересами. Россия хочет пополнять ресурсную базу своих нефтяных компаний за счет месторождений в Центральной Азии.

В новых, резко изменившихся условиях 90-х годов китайская сторона обратила особое внимание на укрепление отношений с более «слабым» из двух партнеров, то есть Россией. Укрепление сотрудничества с Москвой могло способствовать усилению международных позиций Пекина, а также росту экономического и военного потенциалов КНР. Таким образом, вновь образовалась геополитическая основа для сближения двух сторон, на этот раз на базе неантагонистического противостояния доминированию США в азиатском регионе и в мире в целом.

Сильное сходство китайского и российского подходов к мироустройству создает базу для развития стратегического партнерства опережающими темпами.

К середине 90-х годов стало ясно, что именно политическая мотивация, следуя логике «треугольных отношений», играет ведущую роль в российско-китайском сближении - а его экономическое содержание «отстает». Совместные декларации 1994 и 1996 гг. последовательно зафиксировали формулы «новых отношений конструктивного партнерства» и «равноправного доверительного партнерства, направленного на стратегическое взаимодействие в XXI веке». Китай, кроме того, заявил, что с пониманием относится к позиции России, осуждающей расширение НАТО на восток, и поддержал ее действия в Чечне. Россия в свою очередь подтвердила, что правительство КНР является единственным законным правительством, представляющим весь Китай, и что Тайвань остается неотъемлемой частью территории Китая.

Обе страны одинаково раздражены американским военным присутствием вблизи своих границ. Существенно при этом то, что в КНР с середины 90-х годов уже не видят необходимости внерегиональных противовесов российскому военному присутствию на Дальнем Востоке. В совместной российско-китайской декларации 1997 г. была закреплена приверженность обеих сторон идеям многополярного мира и формирования нового международного порядка. Де-юре страны существенно сблизили свои позиции уже по очень широкому кругу мировых проблем. В то же время следует отметить, что это сближение во многом остается пока что декларативной реакцией на изменившуюся расстановку сил в мировой политике, страны пока не выступают как союзники.

Что касается тезиса о недостаточном внимании Пекина к глобальным проблемам, то он уже окончательно устарел. «Международная активность Китая выросла буквально на глазах» – таково было одно из главных откровений Сергея Лаврова, которым он поделился с журналистами, когда оставил пост представителя РФ при ООН и стал министром. Однако наблюдатели отмечают и другое: было довольно много случаев, когда китайские дипломаты старательно избегали конфликтных ситуаций, если они непосредственно не затрагивали интересов КНР. Проявления такого подхода имели место даже в дискуссиях в Совете Безопасности ООН по Ираку в начале 2003 года. Тогда Пекин выступал совместно с Москвой, Парижем и Берлином, но как бы держался на полшага позади. В итоге всеобщее внимание сфокусировалось на противостоянии «тройки» и США, хотя правильнее было бы говорить о «четверке».

Ныне, похоже, Пекин расстался с таким подходом, и в процессе обсуждения реформы ООН по настойчивости почти не уступает Вашингтону.Так же устарело и общепринятое мнение - которое всячески поощряют сами китайцы - что Китай никогда не ввязывается в международные споры, не угрожающие напрямую его национальным интересам. Китайцы - в отличие от англичан, русских, японцев, французов или американцев - никогда не стремились к влиянию в мировом масштабе. Однако было бы близорукостью полагать, что новый Китай станет непременно следовать этой исторической традиции, особенно сегодня, когда национальные интересы требуют от него искать по всему миру новые источники поставок энергоносителей.

Превратившись в 1993 г. в импортера нефти, Китай сегодня ввозит половину потребляемого объема этого топлива. За последние пять лет импорт нефти Китаем увеличился вдвое, а спрос на нее в стране только за первые шесть месяцев 2004 г. возрос на 40%. По данным за весь 2004 г. на долю Китая пришлось 30% от общемирового роста потребления нефти.[160] 

К 2022 г. Китай будет ежедневно потреблять по 22 миллионов баррелей - столько же, сколько сегодня потребляют Соединенные Штаты.[161]

Отмечаемый за последние годы небывалый экономический рост Китая вызывает постоянный энергетический голод и заставляет правящий режим предпринимать немалые усилия для увеличения импорта нефти и газа из соседних стран. Кстати сказать, добыча энергоресурсов в самой Поднебесной переживает застой, а чрезмерное потребление угля оборачивается настоящим кошмаром для окружающей среды, что превратилось в последнее время в фактор политической нестабильности КНР. Вскоре после формального образования «Шанхайской пятерки» в 1996 г. правительство КНР перешло в наступление и в сентябре 1997 г. подписало так называемый «договор века» с Казахстаном на 9,5 миллиарда долларов. Китайская нефтяная компания стала победителем тендера на участие в разработке и освоении Узеньского и Актюбинского нефтяных месторождений, причем это соглашение предусматривало построение Китаем нефтепровода длиной 3 тысячи км до границ Китая.[162]

Заключив этот исторический договор, Китай сумел одним махом сместить акценты в Центральной Азии и включиться в «большую игру», как называют конкурентную борьбу за лидерство в этом регионе, возникшую после неожиданного распада СССР. Таким образом, Китай не только выдвинулся на авансцену геополитической борьбы, но и продемонстрировал свое стремление во что бы то ни стало закрепиться в этом регионе. «Нефтяные месторождения Казахстана, - весьма откровенно признал Ли Пэн сразу после подписания договора, - к нам намного ближе, чем нефтепромыслы на Ближнем Востоке».[163]

Нет ничего удивительного в том, что именно после этого события, если, конечно, не считать вполне успешные переговоры с Россией и нормализации всех пограничных вопросов, Китай стали считать весьма серьезным геополитическим фактором в регионе Центральной Азии, а продвижении идеи развития «Шанхайской пятерки» стало неизбежным следствием этой сложной политической игры.

Таким образом, Китай преследует в Центральной Азии двойную цель: во-первых, обеспечить себя надежными источниками энергоносителей, чтобы выполнить все амбициозные программы экономического развития на ближайшие годы, а во-вторых, добиться определенной политической стабильности на своих северных рубежах, чтобы гарантировать выполнение более важных и неотложных задач. И одно из главных мест в этой геополитической стратегии отводится Шанхайской организации сотрудничества, обеспечивающей гарантированные политические ресурсы правительству КНР.[164]

Тезис о многополярности мирового порядка, который стал доминирующем в риторике политического класса, начинает сейчас переосмысляться. «Многополярный мир», на котором настаивают многие отечественные политики и дипломаты, при ближайшем рассмотрении оказывался крайне опасным для России. В своем состоянии она просто не дотягивала до статуса одного из «полюсов» в этой конструкции. Поэтому в реальности Россия сделала ставку на становление региональной державой постсоветского пространства.

Тем не менее успехи внешнеполитической стратегии России на постсоветском пространстве представляются нам далеко не однозначными. Анализируя процессы смены власти в таких государствах, как Украина, Грузия, Киргизия, можно отметить, что позиции России начинают серьезным образом подвергаться ревизии. Угроза дестабилизации политической ситуации на пространстве Евровостока существенно видоизменяет конфигурацию политических сил и способствует переформатированию постсоветской политической реальности, бросая новые вызовы России, теряющей позиции доминирующего суверенного политического игрока. Концепция национальной безопасности России, предполагающая экономическое, политическое и культурное доминирование на просторах Евразии, подвергается ревизии, инициированной внешними политическими силами, заинтересованными не только в ослаблении влияния российского государства в странах СНГ, но и ограничении суверенитета внутри страны.

Другим немаловажным вопросом остается место В.Путина и его роль во внешней политики России. Путину удалось восстановить целостность и работоспособность российской внешней и внутренней политики, которая была нарушена в середине 90-х. Конечно, она не идеальна и не лишена ошибок, но она внутренне непротиворечива и базируется на реальных возможностях и интересах страны, а не на мифах и комплексах. А кроме того, преемственна по отношению к изначальной российской политике, что явно способствует укреплению российской государственности, становлению российской нации. Всякая иная политика — безоглядное стремление на Запад, примитивный изоляционизм или агрессивный империализм — одинаково гибельны. Они означали бы конец современной России со всеми ее плюсами и минусами, означали бы новый период неопределенности и хаоса на постсоветском пространстве.

В целом Россия продолжает последовательно двигаться в избранном направлении. Умеренный либерализм в политике и экономике, строительство национального государства, опора на сырьевой сектор, переход к политике разумной достаточности в военной сфере и приоритет разработок высокотехнологичных видов вооружений — по всем этим направлениям достигнут определенный прогресс. Где-то он заметен невооруженным взглядом, где-то незначителен, где-то происходит определенный откат после слишком резких перемен, где-то идет поиск новых форм и восстановление утраченного потенциала, но в целом достигнутые успехи отрицать невозможно.

Рассмотрим взаимоотношения России с США за последние два года. В США в последние годы во внешней политики доминируют неоконсерваторы, преобладающие в нынешнем политическом истеблишменте и рассматривающие себя продолжателями политической линии Р. Рейгана, принципиально вынесли своеобразный "окончательный приговор" нынешней России еще в 2004-2005 годах на волне эйфории от успеха "оранжевых революций" в Грузии и на Украине. Суть этого приговора - отказ от негласно обсуждавшегося в 2003-2004 гг. соглашения Белого дома с Кремлем (согласие на "доброжелательное" широкое партнерство со стороны Москвы в обмен на признание СНГ зоной ее интересов) и переход от попыток контролирования политики Москвы к ее формированию "изнутри", т.е. осуществлению "оранжевого проекта" демократизации в России. Совершенно очевидно, что у США в последнее время не было и до сих пор нет никакого реального плана строительства отношений с Россией как с относительно равным партнером на случай провала планов замещения нынешнего российского курса на более проамериканский. Отсюда возможны непродуманные и даже провокационные выпады на российские мероприятия, особенно в тех регионах, где взаимные интересы сталкиваются.

Фактором, который стимулирует активизацию действий США по замене нынешней правящей группировки в России является твердый выбор руководства страны в пользу реальных мер по социально-экономической модернизации общества. Отказ от следования либерально-монетаристским шаблонам в их радикальной трактовке, инициирование системы "национальных проектов" и начало инвестиций в совершенствование инфраструктуры понимается в США как хотя и медленное, но явное начало процесса социальной модернизации страны и трансформации абстрактного макроэкономического потенциала в реальные позитивные сдвиги для населения. А это, в свою очередь, является инструментом преодоления глубинного разрыва между элитой и большинством общества, что в период правления Ельцина заставляло правящие элиты ориентироваться именно на США - единственный источник собственной устойчивости и легитимности. При условии относительно успешной реализации хотя бы части национальных проектов к 2008 году может обозначиться кристаллизация новой структуры общественных отношений и баланса сил в элите, при которых сложившийся доминирующий внутриполитический консенсус ("путинское большинство") станет решающим политическим фактором. Таким образом, "окно возможностей" для коренного слома развивающихся в России тенденций и инспирирования прихода к власти в Москве достаточно податливого руководства относительно невелико.

Растущая энергетическая и политическая самостоятельность Кремля, происходящие изменения в психологическом настрое россиян, а также переоценка ценностей российской политической элитой в отношениях с Западом и поиск новой идентичности в отстаивании ею российских национальных интересов нарушили ранее утвердившиеся замыслы республиканской администрации "дожать Россию" уже на этапе электорального цикла 2007-2008 гг. Российская государственно-политическая конструкция, несмотря на все ее недостатки, оказалась устойчивее, чем полагали в Белом доме.

Новое финансовое могущество России подрывает базовый принцип парадигмы, на протяжении конца 80-90-х гг. лежавшей в основе российско-американских отношений: США были донором, а Россия - получателем помощи/содействия и пр. Смена парадигмы де-факто привела к переоценке приоритетов в духе классической "реалполитик" - ключевой для Вашингтона становится задача подрыва российского суверенитета, лишение Кремля основных источников силы и устойчивости и возвращение РФ в "позднеельцинское" управляемое состояние. Новую, во многом ущербную, идеологию Белого дома точно описывает цитата из журнала Foreign Policy: "У некоторых чудовищных режимов сейчас столько денег, что они способны еще долгое время вершить злые дела, а многие достойные демократические страны вынуждены перед ними пресмыкаться, чтобы получить нефть и газ". Эта мысль в той или иной форме сейчас присуща представителям обеих партий в США.

Не вызывает сомнения, что, несмотря на все заявления о готовности к равноправному сотрудничеству, главной мотивацией действий США и вообще Запада является стремление везде, где возможно, ущемить интересы России и за ее счет решать свои долгосрочные экономические и политические задачи.

Отсюда - неизбежность роста американских претензий по всему спектру проблем внутренней и внешней политики Кремля. Иными словами, в представлении российского внешнеполитического истеблишмента, любые надежды на снятие американских "озабоченностей" снижением активности в отстаивании действительно принципиальных позиций, усилением пиар-сопровождения деятельности Кремля, "образцово-демократическим поведением" или частичными уступками Вашингтону в энергетической и некоторых других сферах иллюзорны и губительны с точки зрения национальных интересов страны[165].

Сильные позиции России во многом спровоцировали смену при