Идеологическая подготовка войны

Мировая война 1914-1918 гг. была грандиозной по масштабам. В ней участвовали десятки миллионов человек. В начале XX века умственный уровень населения в целом значительно вырос, люди стали больше читать, особенно прессу. Их надо было убедить в необходимости, неизбежности, справедливости надвигавшегося гигантского столкновения. Это потребовало огромных, многолетних усилий по идеологической обработке масс с тем, чтобы они приняли как свою надвигавшуюся войну и легко пошли бы сражаться и умирать, веря в нужность этого ради всего святого, Родины прежде всего. В этих целях были использованы милитаризм и милитаристская пропаганда, а также национализм и шовинизм. Они составили ядро, центр идеологической обработки населения и подготовили его к вступлению в войну. Для этого были мобилизованы все средства пропаганды: пресса, литература, искусство, школа, наука, церковь. Такая обработка ставила себе и другую цель: отвлечь массы трудящихся от социальных проблем, от классовой борьбы и революционных устремлений. Возникло сложное противоречивое явление, создавшее в итоге то, что Дж. Джолл назвал «настроением 1914 года».

Отечественная историография недооценивала роль идеологического фактора, игнорировала такие его аспекты, как патриотизм, сводя все к простой формулировке: «буржуазный обман».

Теперь историки говорят по-другому. Они зовут понять проблему происхождения первой мировой войны, выйти за рамки экономики и дипломатии, узко-классового подхода, призывают учесть и дать анализ самой духовной атмосфере эпохи, показать и объяснить повсеместную победу национализма и шовинизма, их содержание и значение.

Осью этого патриотически-шовинистского настроя была идеология национализма, то есть проповеди национальной обособленности и исключительности, недоверия к другим нациям вплоть до признания межнациональной вражды. Французский ученый Ж. Нойрор указывал, что национализм зовет рассматривать политику только с точки зрения национального интереса, ставшего высшей абсолютной ценностью. Такой национализм часто сочетался с чувством религиозного превосходства, что позволяло считать другие конфессии ущербными.

Национализм сочетался и переплетался с другими идейными течениями, особенно индивидуализмом, консерватизмом и всеми реакционными учениями и взглядами. Особенно близким он оказался к милитаризму и его идеологии.

Когда-то в борьбе с феодализмом буржуазный национализм имел прогрессивное значение и помог созданию однонациональных государств. К 1871 г. процесс создания таких государств в Европе завершился, и национализм стал менять свой характер и значение. Этому способствовали колониальные захваты. Появился великодержавный национализм населения метрополий, а вместе с этим – национализм угнетенной нации с его призывами к замкнутости, недоверию к другим народам, сепаратизму.

Переход к империализму закрепил и усилил негативное содержание национализма, придав ему агрессивность, истеричность, презрение и даже ненависть к другим нациям. Империалистический национализм включил в себя расизм и так называемый имперский синдром, то есть сочетание признаков непомерной гордости за империю и неуважение и презрение к жителям колоний, превосходство хозяина над слугами, почти рабами. Национализм дошел до крайности. Крайний национализм получил название шовинизма. Это слово возникло от имени французского гренадера Шовена, восторженного поклонника завоевательной политики Наполеона I, сатирического персонажа популярного в XIX веке водевиля братьев Коньяр «Трехцветная кокарда». Шовен презирал всех людей, кроме своего обожаемого императора.¹

Национализм и шовинизм исказили и подчинили себе идею защиты Отечества, готовности его защищать, которая сочеталась с преувеличенно высокой оценкой своей страны и недоверием, подозрением и неуважительностью к соседним и другим странам. Именно такой патриотизм культивировался «верхами» каждой страны и многочисленными патриотическими и милитаристскими организациями, их лидерами, прессой. В атмосфере такого чувства правящим кругам и удалось легко толкнуть людей на «защиту Отечества», то есть на войну. Патриотизм такого сорта имел глубокие корни и привлекательную «обертку», стал традицией, поэтому был легко принят и усвоен широкими массами политически неразвитых людей, «обывателей». Но и множество социалистов приняли его, отказавшись от интернационализма и социализма с его проповедью единства пролетариев всех стран. Оказалось, что многомиллионные массы не поверили идее о том, что у пролетариев нет Отечества. Напротив, они приняли националистический патриотизм и пошли воевать против «супостата», замахнувшегося на Родину, родных и близких, их имущество, права и свободы, духовные ценности, исторические традиции и религиозные святыни. Внешне убедительная, простая, без всяких «сложностей» идея национализма победила.

Вместе с ней в сознании масс утвердился искусственно созданный «образ врага». Его старательно создавали и распространяли во всех странах. В нашей литературе эту проблему впервые подняла профессор МГУ Е.С. Сенявская.² Она показала, как, какими средствами и «красками» создавался этот «образ» жестокого гунна – наследника Атиллы или не менее зверский образ казака с кнутом и саблей. Для этого привлекались в первую очередь пресса, литература, живопись (карикатура), театр, кино и др. Письма фронтовиков особенно в первые дни войны показали, что в определенной части воюющих «образ врага» запечатлелся крепко и надолго.³ «Образ врага» вытеснил прежние представления о народах-соседях, их мирном общении, взаимовлиянии культур разных наций.

«Играя на патриотизме, национальных чувствах, традициях и предрассудках, объявляя свои цели благородными и справедливыми, а цели потенциальных противников – низменными и корыстными, пропаганда каждой из сторон … закладывала в сознание своего народа образ врага, воскрешая старые обиды и выискивая новые… «Психология «свой - чужой» в кризисный период обострялась до предела», - так объясняла Е.С. Сенявская происхождение «образа врага». Она показала источники формирования этих представлений, сделав вывод о создании как глобального образа врага (государство, союз государств), так и «бытового», то есть не6посредственного врага в лице солдата, гражданских лиц из враждебного лагеря. Эти представления полностью расцвели и укрепились в ходе военных действий, но их создание началось задолго до начала войны.⁴

Широко использовалась «историческая память» и традиции. Например, традиционная любовь и забота российского православного народа о «меньших братьях» - балканских славянах, к тому же единоверцах. Или воспоминания о борьбе с «неверными» на Кавказе, в Крыму. Русские традиционно уважали немцев как народ рабочий, гордый «трудами», строгий в нравах, но не доверяли «легкомысленным» французам и англичанам, о которых даже возникло в художественной литературе особое клише: «англичанка гадит».

«Образ врага» был создан особыми усилиями национальной пропаганды, пронизавший всю политику, идеологию (то есть общественное сознание) и менталитет (частное сознание отдельного «обыкновенного» человека), человека, культуру европейцев.

Особую роль играл главный инструмент воспитания масс в то время – газеты, журналы, пресса. Во всех странах без исключения почти все органы печати, кроме революционно-социалистической и пацифистской, распространяли националистические и милитаристские идеи и настроения. Во всех странах тон газет направляли министерство иностранных дел, военные ведомства и их главы. Наиболее агрессивна была пресса Германии. Германию пугал подъем российской экономики и угроза ее усиления после выполнения соответствующих военных программ. Страх перед русским колоссом сочетался с презрением к «полуазиатскому варварству русских». Убежденность в экономической, военной, культурной отсталости России дополнялось чувством превосходства германской нации, которая со своим особым духовным складом может якобы обновить «дряхлую Европу» и остановить «азиатские орды». Пангерманские идеологи открыто говорили, что славянские народы являются «этническим материалом» или еще проще «… навозом для произрастания германской культуры». Широко и открыто обсуждали планы раздела, выселения и эксплуатации славянских народов в составе Российской империи. Идеологи и пропагандисты пангерманизма звали к превентивной войне с Россией для решения векового конфликта «высокой и отсталой культуры».⁵

Авангардную роль в антирусской кампании играли также многочисленные выходцы из Прибалтики, прибалтийские немцы, многие из которых занимали в Германии высокое положение.⁶

Германская печать требовала от правительства решительного тона, каким должно говорить государство, имеющее первую армию в мире. В ней усиливалась нота вражды к Антанте, особенно к России.

Германская пресса выдвинула лозунг: «Бороться за берега Черного моря». Как метко отметил Е.В. Тарле, «в Германии и других странах размышление стало уступать место воображению, увлечениям, надеждам».⁷ Большую роль играла идеология пангерманизма и представлявшего его Пангерманского союза, созданного в 1891 г., с ее агрессивностью и ненавистью к целым народам, например, русскому и славянам вообще. Последние предвоенные годы в Германии не утихала антирусская кампания под лозунгом спасения мира, мировой культуры и европейской цивилизации от русских варваров, которых олицетворяла фигура казака на коне с саблей или пикой в руках, невероятным чубом на голове и зверским оскалом огромных зубов. Пресса требовала защиты «Фатерланда» (Отечества) с помощью превентивной, то есть предупредительной войны с Россией.⁸ «Наши патриотические задачи не будут выполнены и не разрешимы без удара меча», - говорил уже известный немецкий генерал Бернгарди.⁹

Пропагандировались идеи шовинизма и расизма. Они принимались населением, особенно в средних слоях. Они издавна легко впитывали проповеди превосходства тевтонов и арийской нации. Здесь верили, что немцы – «первые рыцари». Примечательно, что первые идеологи расизма англичанин Х. Чемберлен и француз Ж. Де Гобино нашли приют и поддержку при дворе Вильгельма II и были популярны у нацистов.¹⁰

Выступления прессы все время поддерживались воинственными призывами «вождей нации» во главе с императором. В апреле 1913 г. канцлер Т. Бетман-Гольвег произнес вызывающую речь в Рейхстаге о вражде германцев и славян и о росте антигерманских настроений во Франции.¹¹ Немецкие газеты, особенно с началом 1913 г. усилили атаки на французов, Францию, ее политику и армию. Они обвиняли Пуанкаре в увеличении своей армии. Их дружные и резкие выступления должны были отвлечь внимание от мероприятий Берлина по усилению своей армии. Большой шум подняла немецкая пресса в связи с инцидентом в Нанси в 1913 г., где французы избили группу немцев, которых полиция фактически не стала защищать. Германская пресса раздула этот случай изо всех сил и несколько дней подряд требовала предъявить Франции ультиматум.¹² Французская пресса в свою очередь подняла антигерманскую кампанию в связи с инцидентом в Цаберне.

Германская пресса утверждала, что немцы принесут с готовностью любые жертвы ради престижа империи, если правительство пустит, наконец, в ход «могучую армию, второй в мире флот, богатство страны и патриотизм всего народа, чтобы разбить удушающую цепь, которой Антанта окружила Германию». Большое значение имела для милитаристской и национальной пропаганды открытое выступление с патриотических позиций части германских социал-демократических лидеров и прессы, заявлявших, что «возьмут ружье, чтобы защитить Отечество от русского деспотизма».¹³ Русский посол в Берлине С.Н. Свербеев в мае 1914 г. отметил «воинственное настроение некоторых слоев германского общества». «В последнее время, - говорил посол журналистам», - шовинизм пустил глубокие корни в Германии. Им заражены все слои, армия, флот, агитационная деятельность разных патриотических союзов, военных корпораций и печати.¹⁴ В таком состоянии было нетрудно толкнуть немецкий народ на войну.

Необычайный подъем, просто «выброс» националистической и милитаристской пропаганды, огромная волна шовинизма появились после Марокканского кризиса 1911 г., когда в главных странах Европы руководство уяснило, что без войны не обойтись, что она неизбежна и – более того - необходима. Все средства массовой информации бросились воспевать свою страну, ее историю, героев, традиции, поднимать на щит достоинства и достижения и всячески хулить страну противника, уже четко определенного и открыто объявленного. Широко тиражировался без всякой маскировки «образ врага» с его действительными в редакциях недостатками и пороками.

Яростный характер эта пропаганда приняла в Германии, болезненно пережившей Агадирское поражение. Все три предвоенные года нагнеталась военная истерия через газеты, журналы, книги, брошюры, отдельные статьи, листовки. Воспевался «бронированный кулак», ставший во всем мире символом германской политики. Распространялись лозунги и призывы типа «Сила выше права!», «Бог – великий бог войны» и т.п.

В газетах писали: «Только в наступательной войне найдет Германия свое спасение!» или «Для нас, наконец, должен пробить радостный час великой победы».¹⁵

Празднование в 1913 г. столетней годовщины освобождения Германии от наполеоновского завоевания превратилось в непрерывную антифранцузскую демонстрацию, и населению империи внушалось, что скоро опять придется воевать с тем же «наследственным врагом».¹⁶ Франции не простили поражения «при Агадире», а ее переход к трехлетней воинской службе был принят как шаг, требующий возмездия.

Активную идеологическую работу вела русская пресса. Она чутко следила за развитием международных событий и довольно полно отображала их. Пропаганда велась в умеренных тонах. Но после событий 1911 г. и резкого подъема антирусской, антиславянской пропаганды в Германии усилилась и антигерманская и антиавстрийская нацеленность российских партий и газет. Они стали открыто поддерживать идею национального возрождения южных славян под эгидой России, идеи славянской солидарности, панславизма и покровительства братьев-славян.

В печати и Государственной думе жарко обсуждались проблема проливов, положение на Балканах и в Турции. Раздавались призывы перейти от «обороны к наступлению» и защищать религиозные святыни в Константинополе от турок-мусульман. Подогревались имперские амбиции и претензии на верховенство на Балканах, требовали «освободить Царьград», что было давней мечтой определенных слоев русского общества.¹⁷

Русские буржуазные партии, бывшая опора внешней политики П.А. Столыпина, теперь требовали не «покоя», но «активной политики», отбрасывая сдержанность. Открыто писали и говорили, что «настал час свести счеты с нашим историческим врагом». При дворе усилилась антигерманская «партия», и Николай II явственно поддавался ее давлению.¹⁸

Газеты и в Думе резко критиковали политику Германии и Австро-Венгрии.

После событий 1911 г. и особенно после известий о миссии германского генерала Ф. Лимана фон Сандерса между Россией и Германией началась настоящая «газетная война», статью о которой написала Е.Г. Кострикова.¹⁹ «Война» эта проходила в 1913-1914 гг. Русская печать в основном проводила «крикливо-патриотическую линию», которую поддерживали патриотические выступления в Государственной Думе. Особого накала эта кампания достигла в связи с миссией Лимана фон Сандерса в Турцию. Поднялись требования пересмотреть невыгодный России торговый договор с Германией. Кампания в прессе приняла весьма острую форму. Противника критиковали, не скрываясь. Даже журнал «Нива» поместил обзор, в котором утверждалось, что «немецкая гегемония» на юге Европы держится на искусственном разделении и натравливании местных народов, на максимальном развязывании вражды между ними и является «синонимом торжества глупости и зверства». «Новое время» в номере от 23 декабря 1913 г. потребовала «разорвать тевтонское кольцо» вокруг России и всего славянства». Полемика приняла особо жесткую форму в начале 1914 г., когда посыпались с обеих сторон откровенные угрозы. 27 февраля этого года «Биржевые новости» поместили статью «анонимного автора» (по слухам это был военный министр В.А. Сухомлинов) «Россия готовая», в которой заявлялось, что Россия готова к войне и ставился вопрос о готовности Франции. В статье подчеркивалось, что Россия «не боится угроз и окриков и полностью готова к войне». Аналогичная статья «Россия хочет мира, но готова к войне» была опубликована в газете «Русский инвалид». Тон полемики двух стран, инициатором которой была германская сторона (провокационная статья в газете «Кёльнише Цайтунг» от 18 февраля 1914 года), все время повышался, пока не превысил предел, установленный «верхами». Правительства с обеих сторон постарались унять яростные нападки газет. Страсти в печати утихли, но свой вклад в создание накаленной предвоенной атмосферы «газетные войска» внесли, ускорив приготовления к схватке.

После 1908 г. антиавстрийская направленность в русской прессе. Она усилилась в ходе балканских войн и приобрела высокую степень в начале 1914 г. Одновременно в Австро-Венгрии разгорелась антирусская газетная кампания, объявившая Петербург «врагом № 1».

Группа русского воинствующего националистического дворянства требовала разрушения Австро-Венгрии и освобождения «подъяремной» Галиции (и ее присоединение к России). Устраивались шумные демонстративные «славянские трапезы». Развернулась горячая, хорошо поставленная пропаганда в правительственно-консервативных и даже либеральных газетах.²⁰ Ее поддержали при дворе, когда Николай II сказал, что Австрии «ничего спускать не следует, а всякое лыко в строку».²¹ Конечно, такое указание сейчас же прошло в печать и усилило ее антиавстрийские выступления.

И все же надо признать, что царская Россия отставала в идеологической подготовке к войне. Причин этому было много, в том числе неразворотливость агитационного аппарата, борьба политических и «придворных» партий, отсутствие в стране общей воинственной, напряженной атмосферы и др. Немалую роль играла неграмотность русского населения, когда на 1000 новобранцев 610 не умели писать, а среди немецких солдат лишь 4.²²

Суммируя все это, генерал А.А. Брусилов отметил, что немцы готовили народ к войне, а в России ничего подобного не было и наш народ жил в полном неведении того, какая грозовая туча на него надвигалась и кто его ближайший лютый враг.²³

По остроте идеологическая подготовка во Франции мало уступала деятельности германских националистов и милитаристов. Национализм рос на прочной основе реваншизма и старых буржуазно-националистических традиций. По мнению Дж. Джолла, он питался из двух источников: воспоминаний о военных победах французов – галлов в древние времена и средневековье – и из наследства революционной Франции 1793 г. и побед Наполеона.²⁴ Отсюда шло уважение к армии, отсюда – воинственные антигерманские настроения, которые все время подогревались агрессивной позицией Германии, ее национализмом и милитаризмом, ростом ее вооруженных сил. Е.В. Тарле справедливо отметил, что Германия и Франция как наперегонки помогали друг другу в деле военной агитации и национальной травли.²⁵ Пышного расцвета французский национализм достиг в 1911-1914 гг. Одной из причин этого были успехи социалистов на парламентских выборах 1912 г. Неслучайно борьба с идеями социализма и влияния социалистов входила как обязательный элемент в идеологическую подготовку войны. Больше всего оберегали солдатскую массу, наиболее восприимчивую к идеям социалистов. Офицеры читали специальные лекции, распространялась антисоциалистическая литература и пресса. В военных кругах обсуждалась необходимость запрета социалистических партий и даже роспуска парламента.²⁶

Воинственное настроение с открыто антигерманской окраской были характерной чертой идеологии, менталитета и психологии французов, начиная с 1870 г. С начала XX века они усилились, а после 1911 г. достигли апогея. Их главным содержанием была идея реванша за поражение 1870 г. и возвращения отнятых провинций, а также наказание известного врага – немцев. В этом плане формировалось общественное мнение с помощью прессы, театра и кино, литературы, науки. В шовинистской пропаганде участвовали многие видные деятели политики, идеологии, культуры, науки.

Францию отличало наличие большой массы мелкобуржуазных средних слоев, всегда податливых на призывы к патриотизму, национальному сплочению и т.п. Пресса внушала им и с большим успехом, что новое нападение Германии не за горами, надо готовиться к его отражению. Атмосфера в стране сгущалась, чему не мало способствовали выступления Р. Пуанкаре, Ж. Клемансо, Ш. Маррас, Л. Доде и других националистов.

Среди проповедников войны особенно выделялся Жорж Клемансо, всю жизнь мечтавший о войне-реванше с Германией. Врач по профессии, политик по призванию, энергичный, эмоциональный, но и жесткий политик, он никогда не забывал позор поражения 1870 г. («тень Седана») и сказал в 1918 г., что он ждал победы Франции целых 49 лет.²⁷ И не только ждал, но и готовил, отдав много сил и времени подготовке к войне и возбуждению милитаристских и шовинистских настроений, реваншизма и военной истерии. Клемансо весной 1913 г. основал газету «Ом либр» - «Свободный человек», в которой опубликовал 1600 статей. В них он призывал французов готовиться к войне с Германией. Газета стала очень популярна, ее тираж быстро достиг 100 тыс. экз.²⁸ Клемансо указывал в своих статьях, что Германия, не скрываясь, хочет покончить с Францией и лихорадочно готовиться к нападению. Французы же ведут себя беспечно, рассуждая о мире. В итоге германцы все, включая социал-демократов, с пушками ворвутся на французскую землю. Играя на патриотических чувствах молодежи, Клемансо писал: «… твоя участь покажется тебе прекрасной, и ты будешь так горд отдать за нее все, что, падая на землю тяжело раненый или убитый, испытаешь чувство гордости!» Клемансо гневно упрекал миролюбивые силы и правительство в неподготовленности к войне и восклицал: «Мало быть героями. Мы хотим быть победителями!»29

В Англии национализм развивался не менее энергично под названием джингоизма. М.Н. Покровский называл так «воинствующий английский капитализм». Название пошло от одной песенки времен лорда Биконсфильда, каждый куплет которой кончался припевом: «By Jingo» («Бай джинго!», что можно перевести как: боже мой!, ей-богу!, черт возьми!).³⁰ Под словом «джинго» имели в виду ура-патриота, шовиниста. Советский историк Л.Е. Кертман писал, что джингоизм – это крайний колониализм, органически связанный с англосаксонским расизмом, шовинизмом, проповедью расовой и национальной исключительности. Он был связан с идеями социал-дарвинизма, считая, что естественную борьбу за существование ведут не индивиды, но целые нации и расы. Ученые-расисты объявили англосаксов более жизнеспособной расой, доказавшей якобы свое право господствовать в мире. Англичанам это нравилось: любой бедняк мог считать себя представителем «высшей расы» как и королева Виктория.³¹

Джингоисты связывали воедино колониализм и борьбу против революционного рабочего движения. Они пропагандировали колониальный шовинизм, расовые предрассудки, раздувая шовинистический угар.

Трубадуром джингоизма выступал знаменитый английский поэт Р. Киплинг, известный своими романтическими произведениями, посвященными, в том числе, отношениям белого человека и жителей колоний. Белый у Р. Киплинга всегда сильный, умный, ответственный, целеустремленный. Он мужественно несет «бремя белого человека», воспитывает, подчиняя человека Востока, ленивого, лживого, неполноценного. В его «воспитании» и приобщении к ценностям европейской цивилизации годятся все средства: насилие, войны, обман, шпионаж, коварство.³² Итогом этой цивилизаторской работы стало создание гигантской империи, которую Киплинг воспевал в прозе и стихах. Он писал:³³

«За прибыль твою и мою

За Ссудные банки наши

За флот наш торговый – пью!

Всевышний, храни королеву!»

Большую роль в пропаганде джингоизма играла британская печать. Особо выделялась так называемая бульварная пресса, то есть газеты большого тиража, приманившие читателя самыми невероятными сообщениями о страшных событиях, особенно происшествиях, преступлениях, которые расписывались в самых грязных кровавых подробностях. Такие газеты особо гонялись за сенсациями, то есть событиями необычными, которые поднимали широкий интерес, возбуждали, тревожили, вызывали нездоровую реакцию. Как писал Л.Е. Кертман, девиз это прессы можно было выразить так: если собака укусит человека – это не новость, вот если человек укусит собаку – это сенсация. Бульварная пресса широко пропагандировала джингоизм, отвлекая англичан от насущных социальных проблем.³⁴ Представителями такой прессы в Англии были братья Хармсворт, позже ставшие один - лордом А. Нортклифом, другой – лордом Ротермиром. Помимо газет издавался шовинистический журнальчик «Юнион Джек» (так звали британский союз и его фланг).

Шовинизм в Британии был широко распространен и имел антигерманское лицо, лицо будущего врага. Ненависть к нему возбуждалась во всех органах печати, в литературе, театре и кино. Это вызывало «лихорадочный энтузиазм», в том числе, студентов и вообще образованных людей, охваченных иллюзией защиты демократии, культуры, свободы. Такими были многие интеллигенты, пошедшие на войну. Их ярко изобразил Р. Олдингтон в романе «Смерть героя».³⁵

«Простонародью» шовинизм забрасывал идеи «попроще», например, об угрозе германского шпионажа. В 1909-1914 гг. Англию охватила «шпионская лихорадка», распространялись слухи, догадки, легенды о германских шпионах, об их организации «Тайная рука» и т.п. Особо старался писатель У. Ле Ка. Он прямо таки был одержим германской угрозой. Он написал роман «Вторжение» (1910 г.), который вызвал панику и волну шпиономании, как и другой роман «Шпионы Кайзера», «абсолютно детский», но который стал бестселлером. Коварные германские шпионы изображались в нем в виде обольстительных блондинок.³⁶

Британский национализм и шовинизм имел глубокие корни, «питался» из колониальной идеологии, имперских тенденций и амбиций, из сложившихся в начале XIX в. представлений о первенстве англичан на морях и во всем мире. Джингоизм крепко держал население Британии и помог легко поднять его на войну.

Националистическая идеологическая работа шла и в других больших и малых государствах, набирая к 1914 г. большой масштаб и силу.

Идеологическая обработка населения активно шла и Италии, особенно после Ливийской войны. Она стала еще сильнее в связи с боснийским кризисом 1908 г., подогревалась возмущением агрессивными действиями Австро-Венгрии. В стране развернулось движение националистов, со своей прессой, их идеология требовала создания большой военной мощи и новых захватов, называла состояние мира «безнравственным» и прославляла войну, «обновляющую» «общественный организм», открывающую путь экономической экспансии и дающий выход «избыточному» населению. Националисты требовали создания «Великой империи», демагогически говорили о страданиях Италии – «великой пролетарки», причиненных соседями – «плутократами». Они ненавидели социализм и рабочее движение, требовали уничтожить демократию.³⁷

Подготовка населения Турции к войне сводилась к насаждению массового шовинизма, имевшего религиозную основу и форму панисламизма. Отсюда вышли идеи Джихада – «священной войны против всех неверных». Джихад совмещался с планами захвата чужых территорий и богатств, прежде всего, традиционных врагов³⁸ – Англии и России. В.Н. Виноградов писал, что "турки вступили в войну под воздействием «панисламских экспансионистских миражей».³⁹ «Идеологические поиски младотурок, - пишет В.И. Шеремет, - оказались, условно говоря, ориентированы в одном направлении с расистскими идеями пангерманцев. Реанимируется панисламизм и быстро становится государственной доктриной пантюркизма, еще более близкого концептуально «пангерманской идее» своими воинствующими поисками единого центра тюрок – Великого Турана от скал Адриатики до Синцзяна».⁴⁰

Это были воинственные идеи, замешанные на национализме и патриотизме. И хотя не все население Османского государства разделяло это идеи, свою роль в подготовке Турции к войне они сыграли.

Националистическая пропаганда велась и во всех балканских странах, в частности, Сербии, где буржуазные элементы требовали образования «Великой Сербии», освобождения 7 млн. славян, живших на территории Австро-Венгрии.⁴¹ На этих территориях велась успешная антиавстрийская агитация. Центром панславянской пропаганды были многочисленные патриотические и националистические общества, кружки, группы. Особо выделалась своим решительным голосом организация «Единение или смерть» («Черная рука»). Ее газета писала в 1912 г.: «Война между Сербией и Австро-Венгрией неизбежна. Если Сербия желает жить по чести, она может сделать это через войну… Эта война должна принести настоящую свободу сербам, южным славянам, балканским народам».⁴²

Идеологическая подготовка к войне проводилась и Болгарии. Стали выходить после 1913 г. новые газеты («Народ и армия», «Военная Болгария» и др.), проповедовавшие идеи укрепления армии. Политические деятели разных буржуазные партий пропагандировали идеи реванша, призывали к идеалу «силы и первенства» Болгарии. Интенсивно проводилась антисербская и отчасти антирусская пропаганда. Народу внушалась мысль о том, что виновником поражения Болгарии в 1913 г. якобы являются державы Антанты, в первую очередь Россия.⁴³ Росли реваншистские настроения среди многочисленных беженцев из Македонии и других мест. Разжигался великоболгарский шовинизм.

 Националистическая пропаганда интенсивно велась в Греции, Румынии, Черногории. Балканы, можно сказать, были окутаны национально-шовинистическим и патриотическим туманом.

Свою мечту в создании воинственных построений внесла и церковь всех конфессий. Она проповедовала обоснованность «защиты» («кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет»), ссылалась на пример Христа, силой изгнавшего «менял из Храма». Христос мог, оказывается, вооружиться, а его знаменитая заповедь «Не убий» относилась якобы к мирным временам.⁴⁴ Американский автор А. Гувер заметил, что национализм давал людям чувство лояльности, такое прочное, как смерть. «Национализм стал суррогатом религии».⁴⁵

Идеологический фактор подготовки сильно влиял на психологию населения. Повсеместно отмечались в 1911-1914 гг., особенно в кругах политической и интеллектуальной элиты, да и в определенных слоях «простых людей» нервозность, неуверенность в будущем, страхи, тревога, повышенная напряженность и переменчивость общественного мнения. И.В. Бестужев пришел к выводу, что психология правящих классов России и других стран привела к войне.

 Опасность войны, ее ожидание стали постоянными институтами европейцев жизни. Ожидания Апокалипсиса, то есть мировой катастрофы пронизывали духовную атмосферу Европы задолго до 1914 г. Война грянула неожиданно, но ее ждали, она уже была «закодирована» в сознании людей, которые о ней думали, говорили. Ее боялись и ожидали со страхом, но утешались лишь надеждой, что войну удастся отложить, перенести ее начало, а, может быть, вообще избежать. Многие верили, что война будет «легкой» ввиду ее возможной краткосрочности. Ссылались на то, что войны второй половины XIX – начала XX вв., действительно, были непродолжительными, потери – относительно невелики, и шли они в основном на мировой периферии далеко от Европы. Правда, балканские войны как бы подавали сигнал опасности, но европейские старались не тревожиться, полагая, что на то и есть. Балканы – «пороховая бочка» Европы. Такие соображения ослабляли сопротивление гонке вооружений, приближению к началу войны.

Многие историки считают, что в такой духовной атмосфере рост национализма, шовинизма и милитаризма вызвал глубокий духовный кризис, возникавший как реакция на реалии предвоенного мира. В сопоставлении с жестокостями мира война «…казалась некоторым людям, - пишет З.П. Яхимович, - необходимым этапом, способным устранить опасности государственным интересам и перспективе развития». «Если верно, что война вырастала на почве коллизий мировой экономики и политики и была прямым следствием усилившихся империалистических тенденций, то не менее верно другое – поворот в общественном сознании, происходивший под воздействием национальных и мировых реалий, открывал дорогу к войне». Это и было, полагает Яхимович, весомым выражением цивилизационного кризиса.⁴⁶

Определенная часть городской и сельской молодежи легко приняла пропаганду войны, видя в ней своего рода развлечение, геройскую авантюру с риском и «приключениями», противостоявшее тусклой, серой, однообразной повседневной жизни с ее заботами, нуждой, бедностью, бюрократизмом, дороговизной, безработицей».⁴⁷

Пропаганда умело возбуждала иллюзии и надежды на легкую беззаботную жизнь будущих победителей.

Неожиданная возможность с почетом уйти от жизни общества с его установившимися нормами и представлениями, привычностью, скукой, подготовкой чего-то необычного, возбуждала молодую кровь.

Итак, правящие круги Европы, используя националистические чувства и традиции, патриотизм народов, подготовили их к принятию и гонки вооружений, и самой войне. Народы поверили в массе своей в необходимость войны благодаря изощренной, тщательно продуманной и умело проведенной идеологической обработке. На нее были затрачены многие силы и многие миллионы денег. Она свое действие произвела. По всем странам наблюдалось заметное ослабление антивоенных настроений. Националистически-патриотические чувства получили сразу же широкое распространение и довольно долго держались, почти до самого конца войны. Они составляли сердцевину идеологии общества, проникли в менталитет, духовную сферу и религию. Многие деятели культуры, искусства, литераторы были покорены хотя бы на миг этим чувством: С. Есенин, В. Маяковский, А. Блок, А.Н. Толстой и даже «пролетарский писатель» М. Горький.

На западе была та же картина: А. Конан-Дойл, Г. Гауптман, А. Барбюс, Г.Д. Аннунцио и многие другие на время или надолго оказались в плену национализма и шовинизма.

Объявление войны вызвало возмущение и сопротивление определенной части населения, прежде всего, социалистов, пацифистов, рабочих, либеральной интеллигенции. Но их подавили, и утвердился патриотизм («настроение 1914 года»). Действительно, на определенное и относительно небольшое время шовинистское опьянение охватило широкие круги населения Европы. Призыв в армию произошел везде, не встретив большого сопротивления. Напротив, он сопровождался энтузиазмом, патриотическими восторгами или вполне осознанным послушанием. Призыв в армию прошел везде легко, с явкой 90-95% - новобранцев. Воинственная пропаганда делала свое дело, доведя население в первые дни войны до «патриотических истерик». Полиция Штутгарта была потрясена этим и доносила властям: «Население начинает сходить с ума. Улицы переполнены старыми бабами обоего пола, ведущими себя совершенно недостойно. Каждый считал своего соседа русским или французским шпионом и полагал своей обязанностью или избить до крови как его, так и полицейского, вступившегося за соседа, или же, собрав огромную толпу, передать его полиции. Облака принимали за аэропланы, носились слухи о повреждении проводов и мостов, отравлении воды и т.д. Патриотическое настроение выгоняло население на улицы, оно жаждало массовых действий».⁴⁸

В Мюнхене толпа разгромила кафе (разбила посуду, мебель, само здание, окна) под чей предлог, что хозяин якобы возражал против исполнения патриотической музыки. О том же самом сообщали из В