Неизвестный художник. XVIII в.

В последние годы петровского царствования Андрей Иванович делается большим человеком. В 1723 году он занимает место своего опального начальника Шафирова в Коллегии иностранных дел, то есть фактически становится у руля всей внешней политики.

Современники отзывались о личности Андрея Ивановича разноречиво. Все отмечают его ум и необычайную хитрость. При всяком трудном решении Остерман обычно сказывался больным. Набор его недугов был впечатляющ. Внезапная мигрень не позволяла ему отвечать на неудобные вопросы; обострение подагры в правой руке мешало подписывать документы; ревматизм препятствовал выходу из дома, а в рискованный момент переговоров у страдальца мог случиться и очень убедительный приступ рвоты. Автор «Записок о России» Х.Г. фон Манштейн пишет:

У него была особая манера говорить так, что лишь очень немногие могли похвалиться тем, что поняли его… Все, что он говорил и писал, можно было понимать по-разному. Он был мастером всевозможных перевоплощений, никогда не смотрел людям в лицо и часто бывал растроганным до слез, если считал необходимым расплакаться.

Примерно так же характеризует Андрея Ивановича, «производящего себя дьявольскими каналами и не изъясняющего ничего прямо», другой современник – знаменитый Артемий Волынский. Французский посол Кампредон прибавляет: «Ему главным образом помогают ябедничество, изворотливость и притворство».

Однако историк Костомаров, вообще-то суровый к петровским «птенцам», с дистанции в полтора столетия оценивает Остермана очень высоко:

Это был человек редчайшей для России честности, его ничем нельзя было подкупить – и в этом отношении он был истинным кладом между государственными людьми тогдашней России, которые все вообще, как природные русские, так и внедрившиеся в России иноземцы, были падки на житейские выгоды, и многие были обличаемы в похищении казны. Для Остермана пользы государству, которому он служил, были выше всего на свете.

Андрей Иванович действительно не брал взяток и даже не принимал подарков, что было совсем уж диковинно. Известно, что во время Аландских переговоров ему было выделено сто тысяч на дары шведским представителям, дабы сделать их уступчивее (обычная для тогдашней российской дипломатии тактика). Остерман поразил Петра тем, что все непотраченные деньги вернул обратно в казну, хотя контролировать этот расход было невозможно.

Примечательно и то, что при всем карьеризме и коварстве Остерман, в отличие от многих других успешных иноземцев, сохранил верность своей религии, лютеранству, хоть переход в православие сильно упрочил бы его положение в российской элите.

Все эти подробности важны, потому что Андрей Иванович Остерман – один из тех, кому предстояло руководить государством после Петра.

Государево око

Павел Ягужинский

(1683–1736)

Ближе всех к Петру в самые последние годы был Павел Иванович Ягужинский, которого можно назвать «полуиностранцем», потому что его ребенком привезли в Москву из Белоруссии, входившей в состав Речи Посполитой. Отец мальчика Иоганн Евгузинский (так фамилия звучала изначально) получил место то ли органиста, то ли пономаря в лютеранской кирхе Немецкой слободы, где будущий генерал-прокурор и вырос. Но русский язык для него, кажется, был родным, а православие он принял еще в ранней юности.

Как обычно бывает с петровскими «выдвиженцами» из низов, о начале жизни Павла Ивановича почти ничего неизвестно. Каким-то образом он оказался в услужении у генерал-адмирала Ф. Головина, попался на глаза Петру, чем-то ему понравился и около 1701 года угодил в царские денщики. Это были одновременно личные слуги, ординарцы и телохранители государя. Голштинец Бассевич пишет про них так:

Царь брал своих денщиков из русского юношества всех сословий, начиная с знатнейшего дворянства и нисходя до людей самого низкого происхождения. Чтобы сделаться его денщиком, нужно было иметь только физиономию, которая бы ему нравилась. Враг всякого принуждения и этикета, он допускал к себе своих дворян и камергеров только при каких-нибудь значительных празднествах, тогда как денщики окружали его и сопровождали повсюду. Они могли свободно высказывать ему мысли, серьезные или забавные, какие им приходили в голову. Случалось довольно часто, что он прерывал какой-нибудь важный разговор с министром и обращался к ним с шутками. Он много полагался на их преданность, и этот род службы, казалось, давал право на его особенное расположение… Сообразно своим способностям и уму они получали всякого рода должности и после того всегда сохраняли в отношениях к своему государю ту короткость, которой лишены были другие вельможи.

В разное время при Петре могло состоять до двадцати денщиков одновременно. Большинство из них так и остались маленькими людьми, но для некоторых особенно способных или удачливых близость к царю открыла путь к ослепительной карьере. Из этих «чистильщиков царских сапог» вырастет немало генералов, будут даже фельдмаршалы, но выше всех – конечно, не считая Меншикова – поднялся Ягужинский (который в конце концов затмит и Меншикова).

Светлейший Александр Данилович получал звания и титулы, командовал войсками и губерниями, но великие заботы неминуемо отдаляли его от государя, Ягужинский же был силен «постоянным неотлучением от царского величества». Уже в 1710 году прозорливый датский посланник Юль пишет:

Милость к нему царя так велика, что сам князь Меншиков от души ненавидит его за это; но положение [Ягужинского] уже настолько утвердилось, что, по-видимому, со временем последнему, быть может, удастся лишить Меншикова царской любви и милости, тем более что у князя и без того немало врагов.

При этом Павел Иванович в это время, по выражению того же Юля, всего лишь «царский камердинер», а Меншиков уже фельдмаршал и светлейший князь. Однако при самодержавии главным фактором влиятельности является близость к государю, и по этому параметру Ягужинский долгие годы занимал одно из первых мест при дворе.

Чем этот молодой человек так полюбился Петру, угадать нетрудно. Он был весел и приятен в обращении, как Лефорт, безудержен в пьянстве и лихачестве, как тот же Меншиков, но в отличие от Алексашки не лжив, а всегда искренен и – главное достоинство в царских глазах – по-собачьи предан.

Понемногу верный человек рос в чинах, доказывая свою полезность не только в услужении, но и в ответственных делах – человека никчемного Петр при себе держать бы не стал. Во время Прутского «сидения» Ягужинский, к этому времени капитан Преображенского полка, бегает в турецкий лагерь от царя к Шафирову и обратно, донося Петру о ходе судьбоносных переговоров. После чудесного избавления от опасности царь на радостях жалует Павла Ивановича званием генерал-адъютанта.

В последующие годы Ягужинский по-прежнему сопровождает государя во всех поездках, но генерал-адъютанту начинают давать и самостоятельные задания, в том числе дипломатические. Нельзя сказать, чтоб Павел Иванович на этом поприще как-то особенно отличился, однако главным его капиталом был не талант. Способных людей вокруг Петра, в общем, хватало, но никому из них он не доверял так, как Ягужинскому.

При реформе государственного управления, развернувшейся во втором десятилетии XVIII века, скоро стало ясно, что самой острой административной проблемой жестко централизованной власти является контроль за бюрократической машиной. По учреждении коллегий Ягужинский получает довольно странную должность «понудителя» их деятельности. Если воспользоваться терминологией другой эпохи, это что-то вроде комиссара, который, не являясь специалистом, понимает высшие политические задачи, следит за их реализацией и «докладывает руководству». Павел Иванович – надежное «государево око», которым Петр наблюдал за делами, имевшими наибольшую важность. Когда приоритеты менялись, Ягужинский получал новое назначение.

Павел Ягужинский

Гравюра XIX в.

Вот открылся Аландский конгресс, на котором решается судьба Северной войны, – и Павел Иванович становится там вторым (после Брюса и выше Остермана) «министром», опять-таки не для ведения переговоров, а для контроля.

Когда с первой попытки заключить мир не получилось, Петр увлекся идеей австрийско-российского союза, который должен был изменить политический баланс в Европе, – и Ягужинский едет чрезвычайным посланником к императору Карлу. Ничего путного из этой поездки не выходит, и в 1721 году Павел Иванович работает «оком» на втором туре российско-шведских переговоров, где от него опять немного пользы, всё делает Остерман.

Но, как уже говорилось, Петр ценил фаворита не за способности, а за верность, и в конце концов для Ягужинского находится идеальное место.

В 1722 году Павел Иванович получает только что учрежденную должность сенатского генерал-прокурора, задача которого «накрепко смотреть, чтобы Сенат свою должность ревностно отправлял». Генерал-прокурор стоял между государем и высшим органом власти – то есть был выше Сената. «Аппаратный вес» Ягужинского гарантировался тем, что он чаще всех прочих вельмож видел императора и обладал полным его доверием.

Самый сановный из петровских соратников в это время – князь Меншиков, но и он бессилен против Ягужинского. Многолетнее соперничество двух бывших денщиков заканчивается безусловной победой младшего. В последние месяцы жизни Петра старинный царский приятель в немилости, вот-вот угодит в окончательную опалу. Не жалует царь и супругу, в преданности которой после истории с Виллемом Монсом сомневается. Ярче всего в начале 1725 года сияет звезда генерал-прокурора Ягужинского.

Тень, знавшая свое место

Алексей Макаров

(1675–1740)

Впрочем, близ царя находился еще один служитель, уже вовсе с ним неразлучный, истинная тень Петра. Род обязанностей этого человека исключал всякую самостоятельность, положение его было очень скромное, почти незаметное, а все же от него зависело многое и никто не осмеливался портить с ним отношений.

Алексей Васильевич Макаров был потомственным подьячим и начинал службу в приказной избе. Сначала у Меншикова, потом – несомненно, по рекомендации Александра Даниловича – попал подьячим же к государю. Это произошло в 1704 году, и с тех пор Макаров состоял при Петре до самого конца.

Государь ценил этого тихого работника за любовь к порядку, честность, идеальную исполнительность и неучастие в придворных интригах. Макаров аккуратно вел всю огромную переписку вечно спешащего Петра, с одинаковым усердием занимался и государственными делами, и личными нуждами царя. Через некоторое время Петр уже не мог без этого помощника обходиться.

При этом существовала и так называемая «ближняя походная канцелярия», которой руководил старый пьяница Никита Зотов, к которому царь был привязан с детства. Зотов пышно именовался «ближней канцелярии генерал-президентом», получил титул графа, но никакого веса не имел. Макаров же в чинах практически не поднимался, его просто переименовывали: из «государева двора подьячего» в «придворного секретаря», затем в «кабинет-секретаря» – однако он был в курсе всех царских дел, мимо него не проходила ни одна бумага, и все знали, что путь к Петру лежит через Алексея Васильевича.

Нет смысла перечислять круг обязанностей Макарова – всё, чем интересовался и занимался царь, автоматически становилось компетенцией Кабинета, как называлось маленькое ведомство кабинет-секретаря. Помимо прочего оно распоряжалось приватной казной государя, а в ней скапливались немалые суммы. Петр желал подавать своим подданным пример денежной щепетильности и поначалу брал на свои личные надобности только жалование, полагавшееся ему по занимаемому чину (десятника, капитана, потом гвардейского полковника), но через некоторое время в ту же копилку полились более существенные суммы – например, «подарки» от торговых кумпанств, губернских управлений и так далее. Туда же шел доход от монополии на соль – 600 тысяч рублей в год. Расходовались эти средства по желанию государя на что угодно, бесконтрольно. Ведал такими денежными выплатами Макаров, и деньги к его рукам не прилипали. Он так и не стал богачом, получая весьма нещедрый оклад: сначала 300, потом 600 рублей в год (последний соответствовал чину полковника). Иногда царь награждал секретаря поместьями, но тоже умеренно – не десятками тысяч и не тысячами душ, как других своих соратников, а сотнями. Известно, что для повышения доходов экономный и расчетливый Алексей Васильевич давал ссуды под процент, тоже невеликими суммами.

А.В. Макаров