М. С. и А. М. КЕРЗИНЫМ

4/17 мая 1906 г.

[Марина-ди-Пиза]

 

Многоуважаемые Марья Семеновна и Аркадий Михайлович.

Сегодня десятилетие «Кружка»¹. Позвольте мне от всей души поздравить Вас с этим счастливым и хорошим днем. Позвольте мне также не перечислять всех достоинств «Кружка», как это принято всегда делать на юбилеях. И вот почему: только что написал Вам другое письмо, где были приведены все эти достоинства, а также указано несколько грустных фактов. Не говоря уже о том, что докладывать о разных, хотя и немногих грустных фактах, в день юбилея — юбилярам, — крайне неуместно— письмо это оказалось таким скучным и противным, что я его решил лучше разорвать, и написать Вам другое, минуя подробности, и ограничившись одними искренними поздравлениями. Кроме того, решил никогда больше не пускаться в юбилейные речи, так как они мне, по-видимому, плохо удаются.

Вчера же Вам отправил поздравительную телеграмму. Боюсь, что она не дойдет вовремя, так как я адресовал ее на Залу Благор[одного] Собрания. Написать же Вам адрес — по-французски, оказалось совсем невозможным...

С искренним уважением к Вам С. Рахманинов

 

Мы уже переехали на дачу: сообщаю Вам наш новый адрес: Italia. Marina di Pisa. Via della República Pisana, № 6 a.

Давно не имею от Вас писем, и очень скучаю.

 

Н. С. МОРОЗОВУ

4/17 мая 1906 г.

[Марина-ди-Пиза]

 

5-е письмо.

Благодарю тебя, милый друг Никита Семенович, за твои быстрые, энергичные действия. Я ничего еще не получил до сих пор от Свободина, что дает мне возможность с полным правом отказаться от его работы, если таковая все-таки придет. Хочу думать, что Слонов не хуже сделает, а кроме того, он аккуратный, и гораздо более для меня симпатичный, а посему дело с ним иметь для меня приятнее. Согласен с тобой также относительно размера и рифмы стихов. Надеюсь, что Слонов мне скоро что-нибудь и пришлет и сообщит свой адрес, которого я не помню, тогда я отстану от тебя с разными поручениями. Мне хочется только, чтоб ты предупредил бы Слонова о том, чтоб он не был скуп на слова. Нет ничего досаднее, когда не хватает слов. В противном же случае — их легко сократить самому.

Живем мы тихо и приятно. Мне здесь пока нравится. Боюсь только наступления сезона, когда здесь все переполнится и когда тишина исчезнет. Чувствую я себя недурно! Что же касается моей головы, то она все-таки пустая пока, и мне остается надеяться только на текст, который, может быть, что-нибудь и вытащит из моей головы. На днях написал письмо в Дирекцию импер[аторских] театров с просьбой отсрочить мой решительный ответ еще на месяц, а так как очень возможно, что, по прошествии этого срока, я не буду в состоянии подписать контракт, то прошу их озаботиться все-таки приисканием мне заместителя¹. Такое же письмо отправил в вашу Дирекцию, относительно симф[онических] концертов²... Тяжело сочинять после такой длинной паузы!³ И еще хочу сказать, что очень это меня смущает во всех смыслах: и в смысле личного самочувствия, а также и в

 

 

смысле решения всех моих будущих планов. С Америкой, похоже, ничего не выйдет⁴. Они меня хотят прижать, кажется. Я же им поставил ультиматум и назначил месячный срок. Кстати, Америка мне непременно нужна, если я отказываюсь от всего московского (откуда ты получил известие, что Сафонов приглашен на три года дирижировать Филарм[оническими] конц[ертами]). Вот это все вместе меня и смущает. Без чего-нибудь одного я прожить не могу. Что же оставить? За Америку я оттого держусь, что она, давая мне большую сумму денег, отнимает только два месяца. А если там надуют, и если я ничего не напишу? Вот и начинаются мои вечные припевы...

Отчего ты мне не пишешь ничего о себе? Меня, право, это очень интересует, а ты точно воды взял в рот! Напиши мне!

Получаю здесь две газеты: «Новое время» и «Русские ведом[ости]» и на каждый звонок бегаю сам отворять, думая что это почта. Я пока еще знаю только о торжестве открытия Думы⁵. Речь Петрункевича мне показалась неудачною⁶. Первая речь, в первом заседании, при открытии первого русского парламента и речь на такую тему еще—могла бы быть более полной, более освещенной со всех сторон, а значит более убедительной. И что же сделали в ответ на нее члены Думы? Похлопали только. А где же какое-нибудь решение и постановление? Придется, значит, опять затрагивать этот вопрос. И это будет лучшим доказательством того, что в первый раз вопрос был затронут неудачно, а главное безрезультатно. Не понравился мне также инцидент Муромцева с приставами⁷. Тоже, как будто, ни к чему! Мы с тобой Свободина выгнали более мотивированно! До свиданья. Всего тебе хорошего! Пиши мне.

Твой С. Р.

 

М. А. СЛОНОВУ

8/21 мая 1906 г.

[Марина-ди-Пиза]

 

Милый друг Михаил Акимович!

Начну с того, что очень рад с тобой работать и составление либретто поручаю тебе. Вперед только оговариваюсь,

 

 

чтоб ты не отказывался от поправок и переделок и не обижался бы на меня, если мне не будут нравиться кой-какие стихи, что я тебе буду говорить прямо, не стесняясь. Мне кажется, что никакой обиды здесь не должно быть. Мы взялись вместе написать оперу. Если тебе тяжело и неприятно переделывать что-нибудь тобой уже написанное, то мне так же тяжело и неприятно сочинять музыку на такие слова, которые мне не подходят. Поэтому ты должен примириться заранее с тем, что я буду многое менять. Уверенность же в том, что ты можешь написать хорошие стихи, имея к тому же такой большой материал, данный Флобером, у меня полная. Итак, прошу наперед твоего согласия на все здесь выраженное.

Перед тем как перейти к разбору присланных тобой слов я хочу тебе сказать, чтобы ты меня посвятил также в планы твоего сценария. Я написал свой¹ и держусь за него только оттого, что не имею никакого другого. Кроме того, убежден, что он не совершенен, а посему был бы очень рад услышать на него критику и получить некоторые указания, как его исправить, или дополнить, или изменить. Всякой дельной и полезной поправке буду очень рад. А посему критикуй, пожалуйста!

Вот еще что, не по поводу сценария, а по поводу твоего адреса. Будут ли аккуратно доходить до тебя письма, через какого-то сторожа, которому надо письма адресовать? Меня это беспокоит.

Теперь мне остается только сказать, что экземпляр «Саламбо», которым я пользуюсь, издан вторым изданием, в Петербурге 1904 г. Губинским, и я могу перейти к разбору присланного. Меньше всего мне нравится все вступление, т. е. все то, что говорит вначале Саламбо. И это все я прошу переделать. Возьми роман (стр. 34), перечти еще раз со слов «Как тихо плывешь ты», и сделай мне все так, как там. Не пропускай ничего до стр. 35, там все прекрасно! Посиди на этом побольше, это такое важное место, и пользуйся только романом, и придерживайся по возможности порядка сравнений только по роману. И совсем Саламбо не надо смотреть на небо, как у тебя почему-то. Она смотрит только на луну, и говорит все то, что у Флобера. Выдержи все ту же

 

 

систему куплетов. Ты начал («Прекрасен ясный свод») 3+3, а через два уже куплета перескочил на 2+2. Это нехорошо. Если бы ты переменил систему куплетов при перемене смысла выражений, тогда это было бы гораздо лучше. Например, все, начиная от слов «Как тихо плывешь ты» — 3+3, а «Куда скрываешься ты» 2+2, с тем, чтобы закончить «О, Танита, любишь ли ты» опять 3+3.

Затем еще (стр. 33) «она заговорила жалобным тягучим голосом, как будто призывала кого-то к себе». Это необходимо вставить в начало. Призывала Саламбо, конечно, ту же Танит. Здесь надо хоть четыре стиха другого размера, и мне кажется, что тут может быть то же обращение к Танит, что по моему сценарию, в 3-ей картине, хор говорит на богослужении Танит в ее храме. А затем уже, когда воззвание к Танит прозвучало, она «переводит глаза на луну» (стр. 34) и начинает свое удивительное обращение. Надави на себя и напиши мне чудные стихи здесь. Ты это можешь. Дальше. Вариант мне не нужен, а переход к песне меня удовлетворяет. Теперь сама песня Таанах. Мне она не нравится совсем, кроме самой идеи, которая меня удовлетворяет. Прежде всего кидается в глаза, что эта песнь не в честь Гамилькара. Из 22 строчек текста ему посвящено только три. Затем слишком много действующих лиц. Я бы выкинул орлицу и заставил бы действовать одного орла с ягненком и немножко более бы подчеркнул самую борьбу. Как мальчик вцепился в орла, как орел, подымаясь, боролся с мальчиком, менялся бы, изнемогал и наконец только изнемог совсем — и спустился мертвым на землю. Размер стиха гораздо короче, энергичнее. Фразы короткие и сжатые! Итак, прошу тебя и песню переделать. Дальше. Ты начинаешь топтаться на одном месте.

Таанах: «О Гамилькар, наш щит и слава» и т. д.

Саламбо: «Да, он велик» и т. д.

Таанах: «Он гордость, слава Карфагена», и т. д.

Все это выкинуть. После песни лучше, чтоб Саламбо не меняла своего настроения и повторила бы свой прежний вопрос: «Где он теперь, отец мой дорогой!?», а Таанах идет дальше и говорит ей на эту фразу: «Коль не вернется он» и т. д. Далее все правильно. Одна только ошибка. Саламбо говорит: «Скорее приведи Шахабарима» и... появляется Шахабарим. Это неловко, или пустое место. Когда Таанах уйдет исполнять приказание, надо

 

 

дать ещё две строчки Саламбо, в которых она бы сказала себе, что попробует попытать еще раз жреца относительно интересующего ее божества. Тогда естественнее будет дальнейшая фраза ее: «Я жду... Ты сам почти мне обещал». Дальше. После слов Шахаб[арима]: «Я все сказал» и фразы Саламбо: «О, нет!» надо выкинуть восемь строчек у Саламбо и сделать ей в одной строчке переход к дальнейшему, т. е. опять к Танит. Все же здесь упоминаемые имена других богов должны фигурировать впервые только в рассказе самого Шахабар и м а. Само же обращение здесь к Танит мне нравится. И дальше все правильно и рассказ Шахабарима мне нравится и, пожалуй, все дальше до конца, если только такое заключение тебя удовлетворяет по моему сценарию (мне оно лично кажется всегда немного куцым и неестественным). Кой-что я тут выкину, уже без твоей помощи. Тебя еще попрошу только к заключительным словам Саламбо прибавить еще несколько стихов. Вместо пяти стихов, нельзя ли сделать восемь.

Итак все, Михаил Акимович! Как видишь, переделать надо все вступление и песню. Остальное годится, за ничтожными поправками, и мне нравится! Песню сделать трудно, надо самому измышлять. Но вступление? Повторяю еще раз. Перечти, и сделай, и скажи все то, что Флобер сказал. Не выдумывай ничего больше, и не вычеркивай ничего. Все те же слова, только в стихах. Ведь это же удивительное вступление. А у тебя не совсем вышло оно, побледнело и стало недоговоренным чем-то. Очень интересуюсь второй картиной. Она, по-моему, одна из самых интересных! Предупреждаю заранее: буду недоволен, если ты опять пойдешь не близко по Флоберу. Я там наметил буквально все, весь текст, которым надо пользоваться. Прошу тебя в сотый и последний раз: держись ближе Флобера и будет хорошо.

До свидания. Жду от тебя еще 3-ю картину. Затем остановись и подожди ответа. Исправленную 1-ю карт[ину]-высылай немедленно. Впрочем, лучше не торопись, а сделай получше.

Твой С. Я.

Р. S. Оставляй у себя черновики написанного, чтоб не отправлять тебе постоянно обратно все присланное.

 

 

Если тебе уже будет очень противно, то из первого монолога Саламбо «Как тихо плывешь» я позволю выкинуть только две фразы: 1) «Во дни твоей убыли и прибыли меняются — глаза кошки, и пятна пантеры».

2) «Твои глаза пожирают здания, и некотор[ые] животные] страдают, когда ты идешь на ущерб».

Более выкинуть ничего нельзя.

Еще последнее замечание. Для меня важнее первый монолог, чем песня. Имей это в виду.

 

А. М. КЕРЗИНУ

14/27 мая 1906 г.

[Марина-ди-Пиза]

 

Многоуважаемый Аркадий Михайлович.

Сегодня получил от Вас два письма. Одно от 9-го мая, а другое, за неисправностью почты, от 27-го апреля. Так как главное содержание этих двух писем касается одного и того же вопроса, то я отвечаю Вам на них сразу: никогда не решусь исполнить Вашего предложения. Мне не остается ничего к этому прибавить больше, кроме того разве, что я должен Вас поблагодарить все-таки за самое выражение этого предложения ¹.

Очень мне было приятно читать все то, что Вы мне пишете по поводу празднования десятилетия «Кружка»² и, право, очень я жалел, что не мог провести этот день у Вас и с Вами. Обозлился я только на свою телеграмму, которая не нашла более удобного времени для своего прихода как в 4 часа утра. Этакая досада! Человек спит и спит крепким сном! Ему приносят телеграмму! Будят его, предполагая, что дело важное и неотложное. Нечего делать! Просыпаешься, встаешь и расписываешься в получении. Распечатывая телеграмму, беспокоишься: что такое случилось? В телеграмме же только всего и стоит, что «поздравляю Вас» и т. д. Больше ничего! Этак от собственного юбилея откажешься!..

Вот уже около трех недель, как мы живем здесь «на даче». Пока мне здесь нравится! Хорошо и тихо! Начал немного заниматься, но результатов до сих пор не видно! Тяжело сочинять после такой длинной паузы! Тяжело и

 

 

утомительно! Надо налаживаться, иначе только одна дорога: в театр!

До свиданья, Аркадий Михайлович. Мой привет Марье Семеновне и Вам.

Искренно преданный С. Рахманинов

Р. S. Сейчас, со второй почтой получил стихи Марьи Семеновны. Очень тронут и благодарю.

 

М. А. СЛОНОВУ

15/28 мая 1906 г.

[Марина-ди-Пиза]

 

Милый друг Михаил Акимович.

Вчера вечером получил вторую картину¹ и начинаю ее разбирать. Все начало (Мато один) "хорошо и мне очень нравится. Приход Спендия хорошо, включая крик Мато: «А мне какое дело!» Затем монолог Спендия, начинающийся словами: «Пойми меня, мой повелитель!» не хорошо. И стихи сразу хуже сделались и весь этот монолог надо сделать ближе к Флоберу, у которого это место лучше сделано и гораздо красивее. Нехороша и рифма через строчку. Ты можешь, конечно, лучше написать стихи (имея флоберовский материал), чем, например, эти:

«На чем ты спишь и ешь ты что? Всегда ты терпишь зной и холод, Награда где тебе за это?»

Это нехорошо и нескладно. Переделай этот монолог весь до слов «Вот конница мчится...» — этот же эпизод опять у тебя лучше сделан. И совсем дальше я мирюсь до монолога Мато «Послушай, Спендий». Это опять надо переделывать. Это не плохо, но надо сделать лучше и ближе к Флоберу. Потом заметь, пожалуйста, как ты неловко путаешь местоимения «он» (говоря о[б] образе Саламбо) и «она»! (говоря о самой Саламбо). Это тоже нехорошо. Вставь здесь фразу Мато: «Поговори со мной. Видишь, я болен... я хочу выздороветь! Испробовать все...» (Это все и менять не нужно и как хорошо!) «Может, ты знаешь какое заклятье?» — «Зачем тебе?» «Чтобы избавиться от него». И дальше монолог: «Она опутала меня невидимыми цепями». Какие все дальше у Флобера мыс-

 

 

ли красивые: стр. 24 «Если я двигаюсь, значит она тянет меня, если я останавливаюсь, то и она остановилась. Глаза ее ищут меня. Я слышу ее голос! Мне кажется, что она заняла место души в моем теле!» Затем можно взять твои слова (4 строчки) «и знаю я, как далеко, как недоступно» и т. д. А затем опять надо таскать из Флобера: «Но я хочу ее! Она мне необходима!» (кое-что для этого у тебя подойдет из написанного) «Что мне делать? Не продаться ли мне ей в рабы. Ты был же ее рабом! Ты мог ее видеть... Расскажи мне о ней. Каждую ночь, не правда ли, она выходит на террасу дворца!» (Эта хорошая музыкальная связь с первой картиной, где это происходит). И затем после этих слов твои стихи: «Я знаю, камни оживают» и т. д.. Непременно все это поправь так, как я пишу здесь. Кой-какие стихи, написанные тобой, подойдут здесь. Дальше Спендий: «Господин! Коль в груди у тебя» и т. д. все хорошо. «Помнишь ты, господин» и т. д. очень хорошо! И все до конца было бы хорошо, если бы [в] последнем монологе Спендия были бы поскладнее стихи. Мне он не особенно нравится. Может, ты сможешь покрасивее сделать? Перед тем как кончить, хочу еще для ясности указать на некоторые фразы, которыми надо воспользоваться для первого монолога Спендия: «Понимаешь ли меня, воин?», который я просил весь переделать. Прежде всего, как у тебя пропущена фраза: «И у меня были бы рабы!» Ведь это чудная характеристика всего Спендия. Затем: «И чем же тебя вознаградить за это? Повесили почетное ожерелье на шею, как вешают бубенчики мулу» и т. д. И дальше: «Если бы ты захотел только! Как было бы тебе хорошо в высоких, прохладных залах, возлежать на цветах, окруженным шутами и женщинами и слушать музыку! Погоди, не возражай...» и т. д. Как это ты мог пропустить все? Не понимаю! Если тебе все это удастся хорошо сделать, можно выпустить тот эпизод «про конницу», который мне нравится (можно и оставить), и перейти прямо к твоим словам: «Тебя смутил я, ты не бойся!». Тут опять ничего.

Итак, Михаил Акимович, продолжай и старайся. Я уже тебе послал первую картину². Мы будет делать так. Ты пишешь всегда дальше. Когда я присылаю тебе поправлять, ты принимаешься раньше за поправку и, выслав мне ее, продолжаешь писать дальше. И таким образом

 

 

мы долго прокопаемся. До чего неудобно так переписываться, и сказать не могу. И сколько не договоришь и сколько времени проходит. Прямо ужасно. В заключение еще раз повторю. Не брезгай Флобером, таскай у него побольше. Он так красив и так оригинально выражается. А ты точно нарочно хочешь сбиться на обыкновенное, рутинное, оперное выражение. Всего хорошего. Действуй скорей и лучше. У меня теперь полная уверенность в том, что ты можешь написать хорошее либретто. Желаю тебе от души успеха.

Твой С. Р.

Оставляешь ли ты себе черновики? Ведь невозможно же мне тебе их посылать всегда!..

 

М. А. СЛОНОВУ

16/29 мая 1906 г.

[Марина-ди-Пиза]

 

Милый друг Михаил Акимович.

Вчера отправил тебе разбор 2-ой картины и вчера же попробовал к ней приладиться¹.Никак мне это не удавалось, и все меня что-то раздражало в твоих стихах. Причина эта, как я потом понял, заключается в рифмах. Милый друг, не надо мне их! Меня от них тошнит, и я никак не могу тогда естественно уложить их в музыку и все мне хочется как-то сгладить, скрасить и скрыть это однозвучное окончание. Вот почему мне нравится вступление Мато, там нет рифм. И вот почему одна строчка там меня опять не удовлетворяет и прошу тебя как-нибудь переставить слова. «Твой образ как живой стоит передо мной»... Я на это так и не отыскал музыки. Вот почему, оказалось, мне так нравятся слова Спендия: «Помнишь ты, господин» и т. д. Там нет рифмы. И наоборот, все другое у Спендия мне гораздо менее нравится, потому что там они есть. А рифмы противны, когда пишешь декламационную музыку. Когда ты увидишь какое-нибудь подобие арии или закругленного номера, давай их тогда. Иначе нет. Не нужно. Пиши такими стихами, какие я тебе привел сейчас, как, например, вступление к 1-ой картине «Саламбо», которое мне нравится стихами, но где я

 

 

тебя просил переменить содержание ближе к Флоберу. Или опять-таки, рассказ Шахабарима, который мне нравится. Только это и хотел тебе сказать, т. е. не ищи рифму, а ищи наиболее естественную постановку слова. До свиданья!

Твой С. Р.

М. А. СЛОНОВУ

24 мая/[6 июня] 1906 г.

[Марина-ди-Пиза]

 

Милый друг Михаил Акимович, сейчас получил поправку первой картины. Благодарю тебя за труды. Сейчас я удовлетворен гораздо более, чем раньше. Если что и есть поправлять еще в мелочах, так это уже потом. Пока я постараюсь обойтись так. Зато я ужасно недоволен, что ты выписываешь от меня обратно 2-ю картину. Это невозможно, что ты не оставляешь у себя черновиков. Относительно двух монологов Саламбо, не могу сейчас сразу сказать, какой мне больше нравится. Некоторые стихи и места лучше в первом, некоторые во втором.

Я ровно ничего не написал еще из «Саламбо». Все примериваюсь п приглядываюсь. Но тебе необходимо кончить скорее либретто. И так время уже много ушло. А затем, если я мало сделаю сам, то хотя мы с тобой нашу работу должны закончить за это время. И чем скорее, тем лучше.

До свиданья. Всего хорошего.

Твой С. Р.

Конец картины положительно лучше так, как ты сейчас сделал.