В. Д. ТОЛ БУЗИ НОЙ (СКАЛОН)

26 мая/[8 июня] 1906 г.

[Marina-di-Pisa]

 

Милостивая государыня Вера Дмитриевна! Очень прошу Вас извинить меня, что я позволю себе обратиться к Вам письменно, не будучи с Вами лично

 

 

знакомым¹.Но дело в том, что Ваша двоюродная сестра Наташа Сатина, на которой я имею честь быть женатым,— больна, и поручила мне известить Вас о ее болезни, и о невозможности самой ответить Вам, на Ваши любезные письма. Только на этом основании, я позволил себе эту смелость, и прошу Вас верить моей безусловной искренности... Наташа Сатина, а ныне, по мужу, Рахманинова, — больна уже десять дней. Опасности, благодаря бога, никакой нет. О своей болезни собирается Вам через несколько дней сама написать; ибо моя скромность и незнакомство с Вами не позволяют мне касаться этого предмета...

Я позволю себе сделать, в заключение, только еще одно замечание. От Вашей двоюродной сестры Наташи, на которой, повторяю, я имею удовольствие, уже много лет, быть женатым, — я часто слыхал о непреклонной воле и твердом характере, присущем Вам. Меня удивляет, каким же образом эти Ваши качества позволяют Вам так поддаваться слабости и беспокойству, в Вашей жизни за границей, куда Вы приехали лечиться? Вам здоровье необходимо; а при таких волнениях, какие Вы испытываете, при мысли о Ваших домашних, Ваше поправление не может быть полным и совершенным.

Верьте, что только искреннее и глубокое уважение к Вам продиктовало мне это неуместное с моей стороны замечание.

Готовый к услугам Вашим, имею честь быть

Ваш покорный слуга С. Рахманинов

Н. С. МОРОЗОВУ

18 июня/[1 июля]

1906 г. [Марина-ди-Пиза]

 

Милый друг Никита Семенович!

Более месяца не писал тебе, и такой же срок приблизительно не получаю от тебя писем. Если у тебя, в твоей личной жизни, не случилось ничего, то твое молчание я объясняю себе так: ты говоришь, наверно, что «пусть его работает, сочиняет! не буду ему мешать!» И тем же объясняешь и мое молчание. На самом же

 

 

деле это совсем не так. Я прожил очень плохо последний месяц. Наташа у меня заболела 14-го мая. Сегодня 18-е июня, а Наташа встала с постели и ходит только три дня пока. Но это еще не все. Ириночка заболела 27-го мая и больна до сих пор. Наташина болезнь не представляла из себя ничего опасного для жизни. Но за Ириночку я боялся. Доктора в Пизе плохие. У Наташи еще доктор был сносный, но у Ирины никуда негодный. Наконец, неделю назад, — выписал для Ирины профессора из Флоренции. И хорошо сделал. Он отменил все, что прописал пизанский доктор, и в лечении пошел совсем другой дорогой. Результаты уже налицо. Два дня температура ниже нормальной гораздо. Но это уже от слабости. А-то Ириночка не вылезала из 40 градусов. Болезнь у нее была очень мучительная. Все десны опухли. На небе и языке язвочки. Отвратительный запах изо рта. Все время текут и слюни, и кровь. Кстати, Наташа, через две недели своей болезни, заразилась той же болезнью от Ирины. Но у Ириночки вследствие этой же болезни (как объясняет флор[ентийский] доктор) началась новая боль, когда она мочилась. Эти обе боли продолжаются посейчас, но, ввиду лучшего ухода, доставляют теперь меньше страданий. С 27-го мая Ириночка ничего не ест, кроме молока и бульона. И не спала она почти все время, только кричала. До чего она сейчас слаба, ты и представить себе не можешь. От той здоровой девочки, какой она была, осталось одно воспоминание. И вот сиделкой у двух больных был один я. Что мы тут намучились, тяжело описать. Теперь легче. Во-первых, больным лучше; и, во-вторых, сюда приехала Марина и живет у нас уже полторы недели. Если ты действительно так объяснил мое молчание, как я думаю, то ты значит очень ошибся. Ну, а ты что? Как Ваше здоровье? Что поделываешь? Пиши скорей! В Америку я не еду¹. От театра отказался. Симфонические я принял².

Кстати, прошу тебя составь мне программу для концертов. По приезде своем, напишу тебе свою, а ты мне свою. Выберем что-нибудь, бог даст.

Хочу начинать заниматься. Чувствую я себя плохо. Устал ужасно, хотя бы от одного того, что давно я не спал хорошо.

До свиданья.

Твой С. Я.

 

 

Наташа просит сказать Вере Александровне, что скоро ей напишет. Письмо Веры Александровны, доставленное ей сюда из Флоренции, она получила только на второй или третий день своей болезни.

 

А. А. БРАНДУКОВУ

19 июня/[2 июля] 1906 г.

[Марина-ди-Пиза]

 

Дорогой мой Анатолий, полчаса назад получил твое письмо. Очень порадовался, и очень смеялся над ним. Ты прав! Школа филар[монии] не блещет именами, и надо многих вновь звать. Согласно твоей просьбе, назову тебе некоторые имена.

Теория — И. Н. Протопопов¹. Человек знающий, деловой и работающий.

Флейта—советую взять Ямика². Ученик Кречмана и 1-ая флейта Б[ольшого] Т[еатра]. Великолепный флейтист!

Контрабас — или Нацкий, или Шмукловский³. Первый из них второй контрабасист Б[ольшого] Т[еатра], а второй — первый контрабасист Б[ольшого] Т[еатра]. Нацкого ставлю вперед потому, что он мне кажется серьезнее и дельнее.

Из профессоров пения советовал всегда и консерватории и филармонии попробовать Н. Салину из театра. Она совсем неизвестна как преподавательница, но она сама такая работница, такая талантливая и такая умная, что из нее наверно прок выйдет. Тем паче, что Ваши «присяжные» профессора пения — ни к черту не годятся. Попробуйте ее взять!⁴ Мне кажется хорошо выйдет. Женщина «тонкая»!

Относительно меня теперь. Ты меня просишь взять пять концертов. Как же я могу? Ведь я взял все сим[фо-нические] концерты. Разве мне там разрешат дирижировать у Вас? Спросите у Б. П. Юргенсона⁵ разрешение. Разве они позволят? Сомневаюсь! Да и тяжело мне будет. У меня еще три русских симфонических]⁶.

В заключение хочу от души поздравить тебя с новой должностью⁷. Очень рад, что мы будем хоть в одном

 

 

городе, если уж нам нельзя и не приходится встречаться в одном учреждении.

Твой С. Рахманинов

А относительно профессоров рояля — сам ищи⁸. Странная вещь. Хороших пианистов — множество, а хорошего профессора найти мудрено. Где они — не знаю!!

 

А. М. КЕРЗИНУ

19 июня/[2 июля]

1906 г. [Марина-ди-Пиза]

Многоуважаемый Аркадий Михайлович.

В последнем Вашем письме, которое пришло ко мне недавно, Вы пишете мне, что переехали на другую квартиру. Адреса же между тем не сообщаете. Сомневаюсь, чтобы это мое письмо дошло к Вам, раз оно адресовано по старому адресу. Я Вам тоже давно не писал. Причина этому болезнь жены и дочери. Наташа моя больна была с 16-го мая, и пятый день только, как встала с постели и сидит в кресле. Дочь моя заболела 27-го мая; но она до сих пор еще в постели. Теперь все опасное уже прошло, к счастью, и можно думать, что все обойдется теперь благополучно. Но этот месяц мы прожили ужасно плохо, и я, в роли сиделки, устал за это время гораздо больше, чем в роли дирижера за весь сезон. Теперь я выписал из Москвы нашу горничную, и мне стало легче, так как свои права и полномочия на сиделку передал ей. Конечно, и покойнее стал, так как опасность миновала. Моя жена получила месяц назад в начале своей болезни письмо от Марьи Семеновны. Наташа очень благодарит за память и извиняется за невольную неаккуратность. Просит передать Марье Семеновне ее привет. И я также.

Такое лето вышло. И у Вас в России тоже нехорошо! С удовольствием бы приехал сейчас в Россию, для того, хотя бы, чтобы вылечить свою дочь. А ехать с ней в деревню сейчас боюсь... В театр послал прошение об отставке. Взамен того взял симф[онические] концерты¹.

 

 

Вот и все наши новости. До свиданья! Преданный Вам

С. Рахманинов

Да! Еще позабыл Вам сказать, что поездка моя в Америку расстроилась². Не сошлись в условиях. Я им все повторяю: «дешево», а они мне «дорого».

 

Б. П. ЮРГЕНСОНУ

28 июня/[11 июля] 1906 г.

[Марина-ди-Пиза ]

 

Многоуважаемый Борис Петрович,

Письмо Ваше от 23-го июня получил вчера. Из трех Вами названных солистов: Ламонд, Бакхауз и Базелер — я знаю только первого и нахожу, что это пианист очень хороший. Посоветовать Вам сейчас кого-нибудь другого не могу, пока не буду знать, какой гонорар Дирекция может заплатить солистам. Очень было бы хорошо, по-моему, если бы Вы исполнили намерение написать А. И. Зилоти ¹. Кстати, у него в этом году будет опять виолончелист Казальс, который имел громадный успех в прошлом сезоне², и пианист Пюньо, кажется. Может быть, их можно будет как-нибудь получить совместно с Александром] И[льичом]? От таких солистов и Виноградский, вероятно, не откажется. Сообщаю Вам на всякий случай адрес Александра] И[льича] (Выборг. Зилоти).

Я ему написал тоже сегодня.

Если я не приеду в самом близком будущем в Москву, что решится сегодня после приезда доктора, то я буду в Москве, самое позднее, — в середине августа. Тогда мы выработаем дни концертов. Хорошо было бы начать концерты не позже 15-го октября³.

Уважающий Вас С. Рахманинов

Н. С. МОРОЗОВУ

3/[16] июля 1906 г.

[Марина-ди-Пиза]

 

Милый друг Никита Семенович, десять минут назад получил твое письмо от 21-го июня (сегодня 3-е июля. Шло значит 12 дней!?). Мне столько тебе есть что

 

 

написать, что даже не знаю с чего начать. Пожалуй, с того, что недели две назад я послал тебе письмо по городскому адресу. Может быть, ты его не получил еще. Идет еще! Возможно. Там я тебе коротко описал что у нас делается. На тот случай, что ты его не получил, повторю тебе в кратких словах про наше житье. Такого скверного лета я не запомню! (Это вместо вступления!). Начинается первая тема: Наташа заболела 14-го мая и проболела до 16-го июня, когда впервые встала с постели. (Вторая тема). Ириночка заболела 26-го мая. (Теперь разработка.) Наташина болезнь не была мучительна и опасна; Ириночкина же болезнь была очень мучительна, и мы за нее очень боялись. Доктора в Пизе поганые! Наташин еще ничего. Ириночкин же никуда не годится. Пришлось выписывать из Флоренции. Хотя это и очень дорого, но он нам указал хотя на промахи_чв лечении и на действительную болезнь, а не на воображаемую поганым пизанским доктором.

В доме у нас был ад. Ириночка бедная кричала целыми днями почти. Наташа мучилась еще больше оттого, что была сама больна, т. е. привязана к постели. Я был один у них. В начале июня приехала Марина на помощь. (Реприза.). Наташа теперь поправилась. Ириночка же, хотя я тебе и написал в последнем письме, что она на пути к выздоровлению,— но это преждевре­менно. До сих пор у нее жар через два дня аккуратно. Не имея возможности выписывать сюда еще доктора из Флоренции, Наташа и Ирина с нянькой выехали третьего дня во Флоренцию и живут там. (Теперь блестящее заключение). Через неделю мы выезжаем в Россию. Построено это заключение на таких темах: Ирина окончательно измучилась и ослабела. Судить это можно по одному тому, что с 26-го мая она ест 2 чашки молока и 2 чашки бульона в день. Неделю, как прибавили ей один бисквит в сутки. Боясь теперь, в таком состоянии, какого-нибудь осложнения, не имея под рукой доктора (даже флорентийский профессор] уезжает на наше счастье или несчастье через неделю за границу), мы не находим возможным остаться здесь. На Ирину достаточно только взглянуть сейчас, чтоб увидать, что она перенесла. Вот, милый друг, какая история вышла. Про себя я не пишу. Я был здоров, но это ни к чему

 

 

хорошему не привело. Так что и я тебе могу на описание твоего грустного письма ответить также. Помнишь, как Мария говорит Андрею (в «Мазепе» Чайковского) ¹. Это так красиво:

Мы прибудем в Москву, вероятно, 12-го или 13-го. Доедем ли еще? Вчера читал, что на Варшаво-Венской дороге началось брожение. Ну, и дела! Оставаться нельзя, ехать нельзя. Ничего не остается из того, что можно. Увидимся ли все в Москве? Далеко ли твоя станция? (Не то что 2 акта я написал, у меня нет двух тактов). Обо многом бы хотелось поговорить с тобой. Напиши письмо теперь с подробностями о твоем жительстве, и как к тебе добраться, по адресу: А. Гутхейль. Москва, с передачей.

Надеюсь, до скорого свиданья. Мой привет Вере Александровне. Здорова ли хоть твоя дочь?

Твой С. Р.