Жан-Леон Жером. Последняя молитва христиан-мучеников. 1883 г.

Арена ди Верона — один из величайших археологических памятников Европы. Это — потрясающий своей акустикой оперный театр под открытым небом. Акустика, акустика, акустика! Построена была Арена ди Верона в I веке. Вместимость — 14 000 человек. Эти стены видели не только гладиаторские бои, но и рыцарские турниры, казни, цирковые и театральные представления, фестивали. В 1913 году, 10 августа, в амфитеатре открылся Международный оперный фестиваль в честь 100-летия великого итальянского композитора Джузеппе Верди. Ставили «Аиду», 10 августа 2013 года, ровно через 100 лет, в стенах Арены вновь зазвучали божественные звуки знаменитой оперы. Была поставлена «Аида» образца 1913 года: декорации и наряды первой постановки были воссозданы по сохранившимся эскизам и фотографиям.

Мы хотим вам рассказать занятную историю в отношении Колизея. Она произошла после войны, в 1952 или 1957 году. Группа студентов Римского университета, именно римского исторического факультета, писали дипломную работу. В этот момент как раз произошла первая расчистка Колизея. Студенты стали фотографировать надписи на скамейках Колизея. На основе этих фотографий они сделали групповую работу и защитили ее в качестве диплома. Дипломная работа была издана отдельной книгой и вышла почти на всех языках мира. Книга так и называется: «Надписи на скамьях Колизея». Я купила ее на венгерском языке для ВГИКа, потому что на русском языке этой книги не было.

Книга содержала иллюстративный и научный материал этих исследований. Обнаружилось, что практически все зрители Колизея, независимо от происхождения и социального статуса, не могли удержаться и оставляли после себя послания. Надписи, сделанные на скамьях Колизея, студенты разделили на четыре или пять групп. Первая группа — это имена собственные. В первую группу вошли те, кто приходил в амфитеатр со своими подушками. Они покупали билеты заранее. Такой-то сидел здесь.

Во вторую группу вошли надписи, хорошо вам известные: «Киса и Ося были здесь». Такой-то + такая-то = чему-то. Этот с этим — и там выстраиваются целые цепочки. Групповые, вдвоем, втроем. Над этой книжкой потешался весь мир.

В третьей группе — совсем замечательные надписи. Это рисунки, какие подростки оставляют в общественных уборных. То есть очень примитивные, символические рисунки, в основном с толикой телесного низа и какими-то дополнительными комментариями.

Далее идут картинки типа: носик, ротик, оборотик. Ну и, конечно, их нерусский мат.

Студенты выполнили просто грандиозную функцию. Своими исследованиями они показали очень простую вещь — то, о чем мы с вами уже говорили: Рим — это наше зеркало, и мы смотримся в него. Далеко мы от них ушли? Перед тем как идти в амфитеатр на бои, римляне раскрашивали свои лица. Посмотрите на наших болельщиков во время матча. В Византии однажды такое противостояние цвета привело к очень страшным последствиям. Вспомните заговор против Юстиниана.

У нас сегодня — индустриальное производство. Римляне использовали кирпич для строительства, а сколько надо было этого кирпича? Это то же самое индустриальное производство. Это же колоссальное индустриальное производство. Прошло две с половиной тысячи лет непрерывных войн и разрушений. Насколько изменилось сознание людей, если на скамьях все те же надписи? Мы имеем в виду низовое сознание. Надписи — все те же. Особенно в памятных местах. Ведь так и хочется приобщить себя к этому месту, а еще лучше — осквернить его. Вот странная вещь.

Римский император Марк Аврелий, «философ на троне», гуманист, писатель, новоплатоник, видный представитель стоизцима, сделал попытку отменить гладиаторские бои или хотя бы превратить эти сражения в условные, с затупленными мечами и отсутствием смерти. Возмущению народа не было предела. Марк Аврелий хотел лишить римлян зрелищ, и римляне с этим были решительно не согласны. Император понимал всю пагубность страшных римских развлечений, а сделать ничего не мог. Попытка самому не посещать гладиаторские бои тоже успеха не принесла: что за масштаб мероприятия, если император отсутствует? Под давлением окружения он вынужден был сдаться. Марк Аврелий демонстративно читал рукописи во время представлений, но это уже никого не интересовало, главное, что все составляющие праздника присутствовали.

Император-философ вынужден был идти на компромисс. С одной стороны, Марк Аврелий — это очень большое разрастание как личности. А с другой стороны, он был весь «стиснут». Великие люди часто оказываются не поняты, а великие императоры еще при жизни понимают, что достойных наследников их деяний рядом нет. Мы уже упоминали здесь сына Марка Аврелия — Коммода и точно знаем, в какие руки была передана империя. Ни у Цезаря, ни у Августа Октавиана, ни у Петра, ни у других нет достойных наследников.

Для автора этот римский император — первый, хорошо понятный человек, через которого прошла трещина раздвоения. Не случайно этим приемом пользовался Достоевский. С одной стороны, Марк Аврелий был человеком уже абсолютно нового времени, а с другой стороны — человеком того времени. Гениальная личность всегда разрастается. Она всегда занимает очень большое пространство. Замечательно Томас Манн писал о Гёте: «Гёте защищает общество в консервативном смысле, заключающемся уже в самом понятии защиты. Нельзя быть аполитичным — можно быть только антиполитичным, а это и значит быть консервативным, подобно тому как дух политики сам по себе является гуманитарно-революционным» (Георгий Лукач. Томас Манн о литературном наследстве // Литературный критик. 1935. № 12). Только Томас Манн мог так артикулировать эту идею. Гёте очень близок к Эразму Роттердамскому и Дюреру, но Гёте — человек XIX века — вот то пространство, которое он занимает, пространство, которое в него вмещается. Это личность, которая вмещает в себя огромное пространство. Вообще, личность — это вмещение в себя пространства. Насколько человек вмещает в себя пространство, настолько он выходит за пределы своего времени и этноса. И всяк сущий язык становится ясен, или он становится ясен всякому сущему языку.

А какое пространство, скажем, занимает Гоголь? Попробуйте сейчас черту поставить: до какого пространства? Поскольку ревизор еще не явился и поскольку финала еще нет — писатель еще разрастается.

Когда Лев Толстой писал свою непростую «Исповедь», он использовал труды Марка Аврелия. «Рассуждения…» Марка Аврелия («К самому себе» или «Наедине с собой») и сегодня популярны. Вряд ли римский император предполагал, что его личный дневник станет достоянием общественности. Поразительно распоряжается судьба: не сумев преодолеть нрав собственной империи и горько сожалея об этом, Марк Аврелий шагнул гораздо дальше: через столетия он нашел единомышленников по всему миру. Его философские размышления стали одним из наиболее читаемых памятников мировой литературы. Диалог великого императора с самим собой близок и понятен современному читателю. «Гляди, не оцезарей», — говорил себе император-философ, опасаясь превратиться в бесчеловечного монарха-деспота. «Гляди, не оцезарей», — этот девиз должен быть высечен в памяти любого человека, от которого зависят людские судьбы. Вдумайтесь в слова Марка Аврелия: «Гляди, неоцезарей, не дай окрасить себя в пурпур — ведь бывает и такое! Чти богов, храни людей. Всегда ревностно заботься о том, чтобы дело, которым ты в данный момент занят, исполнять так, как достойно римлянина и мужа, с полной и искренней сердечностью, с любовью к людям, со свободой и справедливостью; и о том также, чтобы отстранить от себя все другие представления. Это удастся тебе, если ты каждое дело будешь исполнять, как последнее в своей жизни, свободный от всякого безрассудства, от обусловленного страстями пренебрежения к велениям разума, от лицемерия и недовольства своей судьбой. Ты видишь, как немногочисленны требования, исполнив которые всякий сможет жить блаженной и божественной жизнью. Да и сами боги от того, кто исполняет эти требования, ничего больше не потребуют.

Время человеческой жизни — миг; ее сущность — вечное течение; ощущение — смутно; строение всего тела — бренно; душа — неустойчива; судьба — загадочна; слава — недостоверна. Одним словом, все, относящееся к телу, — подобно потоку, относящееся к душе — подобно сновидению и дыму. Жизнь — борьба и странствие по чужбине; посмертная слава — забвение.

Не поступай ни против своей воли, ни вразрез с общим благом, ни как человек опрометчивый или поддающийся влиянию какой-нибудь страсти, не облекай свою мысль в пышные формы, не увлекайся ни многоречивостью, ни многоделанием…» (Марк Аврелий. Размышления. М., 1985).

* * *

Хотим обратить ваше внимание на конный памятник Марку Аврелию. Их было очень много, но остался один. Бронзовый, подлинный. Античная схема конного памятника соблюдена полностью, но вот образ всадника никак не гармонирует ни с конем, ни с образом завоевателя, ни с образом императора Великой империи. Марк Аврелий изображен как философ-мыслитель: отрешенное лицо, задумчивость. И даже классическая поза и жест оратора не создают необходимой динамики. Появляется ощущение, что сильный нетерпеливый конь — Великая империя — готов нестись вперед, но вынужден сдерживаться и вышагивать горделиво под управлением императора-философа, размышляющего не о победах, а о проблемах мира, смерти, о предопределенности человеческого бытия. Этот конный памятник — своего рода философия, но сегодня это и шаблон. Он очень сильно похож на конную статую основателя Москвы Юрия Долгорукого. Здесь, в этой композиции, которую создали римляне, лошадь поднимает одно копыто, а сверху можно сажать кого угодно — Генриха VIII, Петра I. Хоть всех. На этого коня всех и посадили. Это, кстати, об эталонах.