Значение АСП как реформатора РЛЯ

1) АСП преобразил систему стилей РЛЯ, сложившуюся в 18 веке. На смену 3м стилям приходит единый, но многофункциональный ЛЯ, кот. мог использ. как в выс. поэзии, так и в деловых сферах.

2) АСП выработал новую стилистическую норму, в кот. важно не само средство, а сочетание средств. Для Пушкина выбор средства опр-ся авт. позицией и целесообразностью.

3) АСП выработал нов. синтаксис, в кот. важна сама организация текста.

4) АСП вывел прозу из-под влияния поэзии. Определил осн. тенденции развития РЛЯ, в частности – в орфоэпии и в грамматике. современный – совремённый ; уходит в архив

5) АСП бесконечно обогатил арсенал выразит. средств рус. худ. роечи ; создал современные нормы

6) АСП сумел примирить в тексте 2 начала: книжное и разговорное

ВЫВОДЫ: Пушкин навсегда стер в русском литературном языке условные границы между классическими тремя стилями. В его языке “впервые пришли в равновесие основные стихии русской речи”. Разрушив эту устарелую стилистическую систему, Пушкин создал и установил многообразие стилей в пределах единого национального литературного языка. Благодаря этому каждый пишущий на русском литературном языке получил возможность развивать и бесконечно варьировать свой индивидуально-творческий стиль, оставаясь в пределах единой литературной нормы.

51. Грамматический строй, отличаясь устойчивостью, в процессе исторического развития языка улучшается и совершенствуется. Писатели, бесспорно, играют видную роль в грамматической нормализации языка, в отборе и утверждении самих средств и норм литературного выражения.

Грамматическая норма наряду с другими нормами (лексической, орфоэпической и др.) опирается на лучшие образцы языка, представленные в произведениях выдающихся писателей. Эти произведения являются критерием для определения образцовой литературной нормы. Поэтому значение писателя для грамматической нормализации языка определяется тем, насколько правильно он понял состояние грамматического строя в его эпоху, а главное, насколько верно определил жизненные тенденции его развития. Основное, чем характеризуется подход Пушкина к грамматическим нормам языка и определяется отбор соответствующих морфологических и синтаксических средств,—^это отказ от архаики, от всего устаревшего, относящегося уже к элементам старого качества в языке.

К числу таких устаревших элементов в начале XIX века относились многие произносительные нормы, морфологические и синтаксические явления. Например, в области фонетико-орфоэпиче- ских норм до Пушкина, особенно в стилях поэзии, удерживалось ударное е , произносимое как е\ идет, живет. Но Пушкин не культивировал такого произношения; в его произведениях е, не переходящее под ударением в о, встречается лишь в стилистически мотивированных контекстах, тесно связанных с общим стилистическим строем произведений. Например, послание Пущину им написано в торжественно-приподнятом стиле, обильном славянизмами. В нем поэтому вполне уместно архаичное произношение:

Мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил.

Таким образом, в отношении грамматической нормализации взоры поэта были устремлены вперед, а не назад. Известно, что во времена Пушкина были еще довольно употребительны усеченные прилагательные в функции определения. В этой же функции их иногда употребляет и Пушкин (стары годы, тайну прелесть и т. д.). Но в его языке такие контексты все же не часты, так как поэт не поощрял употребления усеченных прилагательных. То же самое можно сказать относительно выходивших из употребления деепричастий типа глядючи, играючи и т. п. В прошлом это были вполне употребительные формы, происшедшие от кратких причастий. Но вслед за Ломоносовым Пушкин не одобряет их употребления в литературном языке.

В области синтаксиса Пушкин занимал вполне определенную позицию, отличающую его от карамзинистов, шишковистов и вообще от предшествующих традиций. Он объявил борьбу засилью категории качества и эмоциональной оценки, что было типично для поэзии и прозы карамзинистов. Это засилье приводило к тому, что обычно предложения загромождались огромным количеством определений. «Реформа синтаксиса, основанная на признании преимуществ глагола и имени существительного и связанная с изменением форм времени, следовательно, приемов сочетания предложений, привела к полному обновлению повествовательных стилей в стихах и в прозе».

Благодаря этой реформе основную конструктивную роль в предложении начинает играть глагол. Проза Пушкина насыщена глагольными словами, которые становятся центром фразы, и от них зависят многие другие члены предложения. По подсчетам исследователей, в «Пиковой даме» насчитывается 40% глаголов при 44% существительных и 16% прилагательных и т. д. «Мертвые души» Гоголя значительно уступают в этом отношении: в них 31% глаго- лов. Обилие глаголов делает повествование динамичным. Например, в «Капитанской дочке»:

«Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом — и скоро стали...» Пушкин одобряет и культивирует типичный для русского языка порядок слов в предложении, ориентируясь на такую схему: определение, затем подлежащее, после которого идет сказуемое, а далее следует дополнение или обстоятельство. Эта схема обычно нарушается в тех случаях, когда поясняется чужая речь: сказал ону ответила она (глагол на первом месте), а также в фольклорных произведениях, в которых глагол-сказуемое может употребляться перед подлежащим.

Значение Пушкина для установления порядка слов в предложении велико и потому, что в XVIII веке было внесено в расположение слов много иноязычного, не типичного для русского языка. Например, по образцу латино-немецких конструкций глагол ставился в конце фразы, а определение — после определяемого слова1. Подобного рода нетипичные для русского языка конструкции Пушкин пародийно воспроизводит в «Истории села Горюхина», где стилизуется Белкин и язык старинных повествований. В данном случае он вводит многие устаревшие конструкции, в том числе причастия после определяемого слова: «Горюхино платило малую дань и управлялось старшинами, избираемыми народом на вече, мирскою сходкою называемом»; «Обедневшие внуки богатого деда не могли отвыкнуть от роскошных своих привычек — и требовали прежнего полного дохода от имения, в десять крат уже уменьшив- шегося»; «В последний год властвования Трифона, последнего старосты, народом избранного, в самый день храмового праздника, когда весь народ шумно окружал увеселительное здание (кабаком в просторечии именуемое)...».

Анализ синтаксиса Пушкина убеждает, что поэт активизировал конструкции устно-разговорного характера, ориентировался на непринужденный, естественный порядок расположения слов, характерный прежде всего для живой разговорной речи. В силу этого поэт использует структуру многих предложений, которые характерны для диалогической речи. Например, у него весьма употребительны вопросительные предложения. Наряду с ними («Ах, ножки, ножки, где вы ныне? Где мнете вешние цветы?» «Мои богини, что вы? где вы?» и др.) Пушкин употребляет много восклицательных предложений: «Причудницы большого света! Всех прежде вас оставил он»; «Татьяна, милая Татьяна! О тобой теперь я слезы лью».

Ср. также следующий пример искусного использования синтаксических конструкций, типичных для разговорной речи:

Вы тоже, маменьки, построже

За дочерьми смотрите вслед:

Держите прямо свой лорнет!

Не то... не то, избави боже!

Я это потому пишу,

Что уж давно я не грешу.

Таким образом, значение Пушкина в развитии и совершенствовании синтаксической системы литературного языка трудно переоценить. «Самой сильной стороной прозы Карамзина был, несомненно, синтаксис — область, где он добился больших успехов. Стоит, однако, сопоставить ее с пушкинской фразой, чтобы увидеть всю недостаточность и односторонность реформы Карамзина и в области синтаксиса. Краткость и точность, благородная простота и разнообразие интонаций живой речи пушкинской прозы противопоставлены манерной, чопорной однообразности и однотонности, цветистости стиля Карамзина»

Известно, что каждый выдающийся писатель вносит свой вклад в культуру образного слова, в искусство стилистического совершенствования языка. Роль Пушкина в развитии средств словесно- художественной изобразительности трудно переоценить. Все способы, средства и приемы образного употребления слов поэт значительно развил, показав, какие неистощимые возможности поэтического выражения таятся в языке. Пушкинские средства художественной изобразительности поражают своим богатством, художественностью, многогранностью.

Например, Пушкиным употреблено более 800 различных сравнений, которые представляют большой интерес в смысле их структуры и образно-метафорического использования языка. Эти сравнения поражают также верностью и зоркостью взгляда большого художника. Укажем, что образ Татьяны раскрывается им при помощи такого сравнения:

Как лань лесная, боязлива,

Она в семье своей родной

Казалась девочкой чужой...

Ольга изображена так:

Всегда скромна, всегда послушна,

Всегда как утро весела,

Как жизнь поэта простодушна,

Как поцелуй любви мила,

Глаза как небо голубые...

Мария Кочубей:

Как тополь киевских высот,

Она стройна.

Поражают также художественной силой и верностью пушкинские эпитеты, многообразие, точность и образность которых изумительны. По наблюдениям Б. В. Томашевского, в эпитетах Пушкина преобладает глагольная стихия; у многих прилагательных суффикс -лив-: кропотливыйt горделивый, обильно количество эпитетов с суффиксом -тельн-: решительный, пленительный и другие, или с причастной формой страдательного залога: забыт, необозрим и т. д. Таким образом, стремление сделать глагол центром фразы отражается и на создании средств словесно-художественной изобразительности.

Выгодно отличаются также пушкинские перифразы, эти иносказательные выражения, отличающиеся образностью и эмоциональной окрашенностью, употребляющиеся обычно в качестве художественного эквивалента к более «будничным» выражениям. Например, для обозначения осени поэт создает такой перифраз:

Унылая пора, очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса.

Сельских кузнецов, которые чинят помещичьи повозки, он изображает следующим образом:

Меж тем как сельские циклопы

Перед медлительным огнем

Российским лечат молотком

Изделье легкое Европы...

Пушкинские афоризмы вошли в золотой фонд фразеологии русского языка. Способность выражаться лаконично, содержательно, в короткой фразе обобщая характерные и типичные жизненные явления, особенно хорошо прослеживается в фразеологическом новаторстве поэта.

Тургенев, Щедрин, Чехов, Горький и многие другие писатели охотно цитировали пушкинские изречения: «а счастье было так возможно, так близко»; «жалок тот, в ком совесть не чиста»; «тяжела ты, шапка Мономаха»; «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей»; «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей»; «что день грядущий мне готовит» и др. Далеко не все афоризмы поэта сразу приобрели широкую популярность. По мере развития речевой культуры, освоения и изучения богатейшего пушкинского наследия все больше и больше его изречений, отличающихся глубиной мысли, становятся крылатыми и широко известными всему народу.

Для создания комического и сатирического Пушкин использовал смысловой строй своих образов и метафор и практиковал присоединение фраз, относящихся к разным смысловым сферам. Такое неожиданное сближение далеких понятий придает повествованию комический оттенок. Например:

Он в том покое поселился,

Где деревенский старожил

Лет сорок с ключницей бранился,

В окно смотрел и мух давил.

Укажем еще на такой пример присоединительного сочетания из «Капитанской дочки»: «В то время воспитывались мы не по-нонешнему: с пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла».

Таким образом, творчество Пушкина привело к реорганизации старой стилистической системы литературного языка, сдерживавшей языковое творчество в пределах трех резко ограниченных друг от друга стилей, каждый из которых имел дело с заранее заданными нормами языкового выражения и в силу этого требовал стилистической однородности текста художественного произведения. Творческая деятельность Пушкина определила основные пути и нормы дальнейшего развития русского литературного языка, а также средства и способы совершенствования и обогащения его стилистической системы.

52. Образование национального литературного языка — это процесс длительный и постепенный. Как уже сказано выше (см. гл. 9, с. 125), этот процесс, согласно мыслям В. И. Ленина, слагается из трех основных исторических этапов, опираясь на три общественные предпосылки: а) сплочение территорий с населением, говорящим на одном языке (для России это осуществилось уже к XVII в.); б) устранение препятствий в развитии языка (в данном отношении много было сделано в течение XVIII в.: реформы Петра I; стилистическая система Ломоносова; создание “нового слога” Карамзиным); в) закрепление языка в литературе. Последнее окончательно завершается в первые десятилетия XIX в. в творчестве русских писателей-реалистов, среди которых должны быть названы И. А. Крылов, А. С. Грибоедов и в первую очередь А. С. Пушкин.

Главная историческая заслуга Пушкина и состоит в том, что им завершена закрепление русского народно-разговорного языка в литературе.

Мы вправе задать себе вопрос: почему именно Пушкину выпала высокая честь справедливо называться подлинным основоположником современного русского литературного языка? И ответ на этот вопрос может быть дан в одном предложении: потому что Пушкин был гениальным национальным поэтом. Если же смысл этой фразы расчленить и конкретизировать, то можно выделить пять основных положений. Во-первых, А. С. Пушкин был выразителем наиболее передового, революционного мировоззрения современной ему эпохи. Он по праву признавался “властителем дум” первого поколения русских революционеров—дворян-декабристов. Во-вторых, Пушкин был одним из самых культурных и разносторонне образованных русских людей начала XIX в. Получив воспитание в самом прогрессивном учебном заведении того времени, Царскосельском лицее, он затем поставил перед собой цель “в просвещении стать с веком наравне” и добивался осуществления этой цели в течение всей своей жизни. В-третьих, Пушкин создавал непревзойденные образцы поэзии во всех родах и видах словесного искусства, и все жанры литературы он смело обогатил, вводя в них разговорный язык народа. В этом отношении Пушкин превосходит как Крылова, совершившего аналогичный подвиг лишь в жанре басни, так и Грибоедова, закрепившего разговорную речь в жанре комедии. В-четвертых, Пушкин охватил своим гением все сферы жизни русского народа, все его общественные слои — от крестьянства до высшего света, от деревенской избы до царского дворца. В его произведениях отражены все исторические эпохи — от древней Ассирии и Египта до современных ему Соединенных Штатов Америки, от Гостомысла до дней его собственной жизни. Самые различные страны и народы предстают перед нами в его поэтическом творчестве. Причем Пушкин владел необыкновенной силой поэтического перевоплощения и мог писать об Испании (“Каменный гость”), как испанец, об Англии XVII в. (“Из Буньяна”), как английский поэт времени Мильтона. Наконец, в-пятых, Пушкин стал основоположником реалистического художественного направления, которое в его творчестве получает преобладание примерно с середины 20-х годов. И по мере того как Пушкин закрепляет реалистический метод отражения действительности в своих произведениях, усиливается и народно-разговорная стихия в его языке. Таким образом, все эти пять положений обнимаются формулой: “Пушкин — гениальный поэт русской нации”, что и позволило ему завершить процесс закрепления русского национального языка в литературе.

Пушкин, разумеется, не сразу стал тем, чем он был. Он учился у своих предшественников и претворил в собственном языковом мастерстве все достижения искусства слова, которые были добыты поэтами и писателями XVII и XVIII вв.

В языке пушкинских произведений мы имеем возможность наблюдать традиционные элементы русского литературного языка, полученные им в наследие от прошлых периодов развития. Мы имеем в виду прежде всего церковнославянизмы (лексические, грамматические и фонетические); мифологизмы: имена античных божеств, обращение к Музе, слова лира, пою и т. п.; риторические приемы высокого слога и пр. В лицейский период творчества Пушкина названные средства литературного выражения используются как бы по инерции, в силу традиционности их употребления в данном жанре поэзии. Так, например, в стихотворении “Воспоминание в Царском селе” (1814 г.), с которым Пушкин выступил на лицейском экзамене 8 января 1815 г. в присутствии Державина, изобилуют церковнославянизмы и лексические: “навис покров угрюмой нощи...”, и грамматические: “...когда под скипетром великий жены...”, и фонетические (произношение е под ударением перед следующим твердым согласным без перехода в о). О современных поэту событиях повествуется как о подвигах античных героев: Летят на грозный пир; мечам добычи ищут, И се—пылает брань; на холмах гром гремит, В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут, И брызжет кровь на щит.

Говоря о бегстве наполеоновских войск из России, Пушкин применяет весь арсенал высокого слога:

Утешься, мать градов России,

Воззри на гибель пришлеца.

Отяготела днесь на их надменны выи

Десница мстящая творца.

Взгляни: они бегут, озреться не дерзают,

Их кровь не престает в снегах реками течь;

Бегут—и в тьме ночной их глад и смерть сретают,

А с тыла гонит русский меч.

Поэтической традиции XVIII в. стихотворение это обязано, например, следующими строками: “Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны?” (О Наполеоне) или: “В Париже росс! Где факел мщенья? || Поникни, Галлия, главой” и др.

Однако мы должны отметить в стихотворении, наряду с полным набором стилистических атрибутов классицизма, и отдельные речевые элементы, обязанные своим происхождением эпохе предромантизма и сентиментализма, например, упоминание о скальдах и т. п.: О скальд России вдохновенный,

Воспевший ратных грозный строй,

В кругу товарищей, с душой воспламененной,

Греми на арфе золотой!

В употреблении и этого рода выразительных средств языка также господствует поэтическая инерция.

Таким образом, в начале своего поэтического творчества, Пушкин еще не ограничивал употребление традиционных речевых элементов какими-либо стилистическими задачами, используя их лишь как прямую дань наследию прошлого.

Позднее традиционные речевые элементы продолжают сохраняться в языке произведений Пушкина, однако их употребление строго стилистически обосновано. Использование церковнославянизмов и архаизмов различного рода в языке произведений А. С. Пушкина зрелой поры его творчества может быть определено следующими стилистическими задачами.

1. Придание торжественного, возвышенного тона произведению или его части. Так, в стихотворении “Перед гробницею святой...” (1831 г.), посвященном памяти Кутузова, мы читаем: “...стою с поникшею главой...”; “Под ними спит сей властелин, ||Сей идол северных дружин, || Маститый страж страны державной,||Смиритель всех ея врагов!) Сей остальной из стаи славной||Екатерининских орлов”.

В стихотворении “Я памятник себе воздвиг...” (1836 г.) всем известны такие слова: “Вознесся выше он главою непокорной|| Александрийского столпа”; “И назовет меня всяк сущий в ней язык”; “доколь в подлунном мире|| Жив будет хоть один пиит” и т. п. Именно в такой функции наиболее сильно сказалась предшествующая традиция высокого слога.

2. Создание исторического колорита эпохи. Здесь Пушкин может быть признан новатором, так как писатели XVIII в. этим средством не владели; чуждо оно было и произведениям Карамзина. Пушкин же не только умело применяет архаизмы как средство исторической стилизации, но и строго подбирает тот или иной состав архаизирующей лексики в зависимости от изображаемой эпохи. Например, в “Песни о вещем Олеге.” мы находим такие слова, как тризна, отрок (слуга), волхв и т. п. В “Родословной моего героя” читаем не только целиком стилизованную под древнерусское летописное повествование фразу “Вельми бе грозен воевода”, но и находим ссылку на воображаемый древний источник: “Гласит Софийский Хронограф”.

Для более близких к своему времени исторических периодов Пушкин также подбирает соответствующую лексику и фразеологию. Так, первая реплика в трагедии “Борис Годунов” открывается следующими словами: “Наряжены мы вместе город ведать...” Здесь к языку XVI—XVII вв. восходит и значение глагола нарядить!наряжать назначать , и выражение город ведать, т. е. управлять городом . Эта реплика сразу вводит читателя в обстановку XVI столетия.

Когда Пушкину необходимо перенестись в эпоху XVIII в., он также находит приемы исторической стилизации языка. Например, в “Капитанской дочке” используется солдатская песня: “Мы в фортеции живем, ||Хлеб едим и воду пьем...” — или лирические стишки, сочиненные Гриневым:

Мысль любовну истребляя,

Тщусь прекрасную забыть,

И ах, Машу избегая,

Мышлю вольность получить!

Но глаза, что мя пленили,

Всеминутно предо мной,

Они дух во мне смутили,

Сокрушили мой покой.

Ты, узнав мои напасти,

Сжалься, Маша, надо мной,

Зря меня в сей лютой части,

И что я пленен тобой.

Недаром Швабрин, прочтя эти стихи, находит, что они “достойны... Василья Кирилыча Тредьяковского и очень напоминают... его любовные куплетцы”. Благодаря введению приемов исторической стилизации языка Пушкину удалось значительно обогатить реалистический метод изображения исторического прошлого.

3. Выражение сатиры и иронии. Пушкин превращает устарелые слова и выражения в меткое оружие, разящее политических врагов поэта, например, в эпиграмме на архимандрита Фотия: “Пошли нам, господи, греховным, || Поменьше пастырей таких, || Полублагих, полусвятых”.—или на гр. Орлову-Чесменскую: “Благочестивая жена || Душою богу предан, ||А грешною плотию||Архимандриту Фотию”.

В этих стихах, в поэме “Гавриилиада” и в других произведениях церковнославянизмы выступают в диаметрально противоположной своему традиционному употреблению стилистической функции—служить средством борьбы с официальной идеологией.

Именно тенденция пушкинского стиля к смешению церковнославянизмов, русских литературных и разговорно-бытовых слов составляет наиболее существенную сторону языкового новаторства поэта. Этот процесс ассимиляции церковнославянизмов современному русскому словоупотреблению вызывал наибольшее количество протестов со стороны критиков пушкинского творчества, ревнителей языкового пуризма. Так, когда появилась в печати V песнь “Евгения Онегина” с ее известным поэтическим изображением русской зимы. “Зима!.. Крестьянин, торжествуя, || На дровнях обновляет путь...”,—то в критической статье журнала “Атеней” было замечено: “В первый раз, я думаю, дровни в завидном соседстве с торжеством”.

В “Евгении Онегине” можно наблюдать и многие другие примеры стилистической трансформации церковнославянизмов.

Так, в той же песни V находим: “Вот бегает дворовый мальчик,||В салазки жучку посадив, || Себя в коня преобразив” (ср. название церковного праздника “Преображение господне”). В песни VII читаем: “Мальчишки разогнали псов, || Взяв барышню под свой покров...” (ср. “Покров пресвятой богородицы”); “Старушка очень полюбила ||Совет разумный и благой...” и т. п.

Таким образом, Пушкин, положительно оценив традиционный фонд книжной лексики и фразеологии, сохраняет ее в составе современного русского литературного языка, придав этому разряду слов и выражений строго определенные стилистические функции и частично ассимилировав их обычному словоупотреблению.

Вторым компонентом языка художественной литературы, также унаследованным от предшествующих эпох языкового развития, преимущественно периода XVIII в. и карамзинской поры, является лексика и фразеология, заимствованная из языков народов Европы или возникшая под воздействием этих языков. Это — “западноевропеизмы” литературного языка.

Под “западноевропеизмами”, или под “европеизмами”, в произведениях Пушкина мы будем подразумевать как те или иные слова западноевропейских языков, оставляемые без перевода, так и выражения типа перифразов, восходящие к карамзинскому “новому слогу”.

Принципы лексического и фразеологического использования “европеизмов” в пушкинском индивидуальном стиле были изменчивы и не лишены внешних противоречий. Хотя Пушкин отказывается от метода прямого копирования европейской фразеологии, характерного для стиля карамзинистов, он в сфере отвлеченных понятий признавал образцом для русского французский язык. Так, одобряя “галлицизмы понятий, галлицизмы умозрительные, потому, что они уже европеизмы”, Пушкин писал Вяземскому: “Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизмы. Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного, точного языка прозы—т. е. языка мыслей)”.

С одной стороны, Пушкин высказывался против загромождения русского языка иностранными словами, убеждая избегать по возможности даже специальных терминов. Он писал И. В. Киреевскому 4 января 1832 г.: “Избегайте ученых терминов и старайтесь их переводить, то есть перефразировать: это будет и приятно неучам и полезно нашему младенствующему языку”.

С другой стороны, в произведениях Пушкина немало отдельных слов или целых выражений и фраз, оставляемых без перевода и изображенных иностранным шрифтом на французском, английском, немецком, итальянском и латинском языках. Однако все эти нетранслитерированные слова и выражения обладают незаменимой смысловой и стилистической функцией, что и оправдывает применение их Пушкиным.

Например, в VIII песни “Евгения Онегина” Пушкин показывает образ Татьяны, вышедшей замуж за знатного генерала, и ему необходимо При этом охарактеризовать жизнь, быт и понятия русской великосветской среды. И мы находим в строфе XIV следующую характеристику Татьяны: Она казалась верный снимок Du comme il faut (Шишков, прости: Не знаю, как перевести).

В строфах XV и XVI читаем продолжение характеристики: Никто б не мог ее прекрасной Назвать, но с головы до ног Никто бы в ней найти не мог Того, что модой самовластной В высоком лондонском кругу Зовется vulgar (He могу... Люблю я очень это слово, Но не могу перевеста; Оно у нас покамест ново, И вряд ли быть ему в чести).

Понятия, выражаемые французским comme il faut или английским vulgar, как нельзя лучше обрисовывают воззрения и взгляды аристократического общества начала XIX в. Поэтому они и рассматривались Пушкиным как непереводимые на

русский язык.

Стремясь к сближению русского литературного языка с тогдашними западноевропейскими главным образом в общем строе выражения мыслей, в характере связи между понятиями, Пушкин выступает против тех форм фразообразования, которые могли рассматриваться как прямые синтаксические галлицизмы или как кальки, копирующие манерные французские перифразы.

Так, в первоначальном тексте 1-й главы “Евгения Онегина” Пушкиным было записано: Ах, долго я забыть не мог Две ножки... Грустный, охладелый, И нынче иногда во сне Они смущают сердце мне.

Тут же на полях поэт отметил: “Непростительный галлицизм!”, а затем исправил фразу, устранив независимость от подлежащего обособленного оборота: ...Грустный, охладелый, Я все их помню, и во сне Они тревожат сердце мне.

В отношении прямых перифразов мы наблюдаем в стиле Пушкина аналогичную эволюцию. С начала 20-х годов из пушкинских сочинений устраняются условные перифрастические выражения французско-карамзинского типа, еще нередкие в его ранних стихах, как, например: Небес сокрылся вечный житель (т. е. солнце) (“Кельна”, 1814).

Пушкин призывает к отказу от застывших и вычурных выражений, к замене их простыми обозначениями предметов и представлений. Он иронически выстраивает следующие стилистические параллели, противопоставляя длинным и вялым перифразам простые и короткие обозначения: “Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами? Эти люди никогда не скажут дружба, не прибавя: сие священное чувство, коего благородный пламень и проч. Должно бы сказать: рано поутру — а они пишут: едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба — ах, как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее.

Читаю отчет какого-нибудь любителя театра: сия юная питомица Талии и Мельпомены, щедро одаренная Апол... боже мой, да поставь: эта молодая хорошая актриса — и продолжай— будь уверен, что никто не заметит твоих выражений, никто спасибо не скажет.

Презренный зоил, коего неусыпная зависть изливает усыпительный свой яд на лавры русского Парнаса, коего утомительная тупость может только сравниться с неутомимой злостию... не короче ли — г-н издатель такого-то журнала...”

Однако Пушкин не отказывается окончательно от карамзинских перифразов в языке. Он нередко оживляет их, воскрешая при помощи своеобразной лексической и грамматической трансформации их внутренний стершийся от частого употребления в речи образ. Так, в песни VII “Евгения Онегина” читаем: “С улыбкой ясною природа || Сквозь сон встречает утро года”. Благодаря пушкинским преобразованиям, включению в свежий поэтический контекст, стершийся шаблон утро года— весна становится ярким и впечатляющим образом. Ср. подобное же использование выражения вихрь жизни в V песни того же романа: “Однообразный и безумный, || Как вихорь жизни молодой, || Кружится вальса вихорь шумный” (строфа XXI).

Однако более всего способствовало освоение “европеизмов” в языке Пушкина его смелое стилистическое новаторство, вовлекавшее в поэтический контекст слова и выражения из различных лексических пластов книжной речи и просторечия.

В стихотворениях лицейской поры и далее, до конца 10-х годов мы находим еще очень незначительное количество таких слов и фраз, которые противоречили бы карамзинским стилистическим нормам. Из лексики внелитературного просторечия или крестьянских диалектов Пушкин использовал лишь немногие слова, например, хват в стихотворении “Казак” (1814 г.), детина в стихотворении “Городок” (1814 г.), выражения уходить горе или так и сяк размажет в послании “К Наталье” (1813 г.), ерошить волосы (“Моему Аристарху”, 1815 г.), закадышный друг (“Мансурову”, 1819 г.) и некоторые другие. Однако уже в поэме “Руслан и Людмила” проявляется уклон к просторечию больший, чем это допускалось нормами светского карамзинского стиля для произведений подобного жанра.

Стихи поэмы, несомненно, стилизованы под сказочную простонародность, под фольклорную старину. Это проявляется как в речах действующих лиц, так и в авторском повествовании: См., например, слова Руслана: “Молчи, пустая голова! || Я еду, еду, не свищу, ||А как наеду, не спущу!” или “Теперь ты наш: ага, дрожишь!”. В речи Черномора: “Не то—шутите вы со мною — Всех удавлю вас бородою!” В речи Головы: “Ступай назад, я не шучу. ||Как раз нахала проглочу”; “Послушай, убирайся прочь...”; “Я сдуру также растянулся; ||Лежу не слыша ничего,||Смекая: обману его!” и т. д. Вот какими словами Пушкин рассказывает о Людмиле (княжне, дочери киевского великого князя Владимира!): “Княжна с постели соскочила—||Дрожащий занесла кулак, || И в страхе завизжала так,||Что всех арапов оглушила”.

Неудивительно, что в журнале “Вестник Европы” критик карамзинского направления обвинил Пушкина в нелитературности языка и в недопустимой демократичности: “Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещения, отвратительна... Если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: "Здорово, ребята!"—неужели бы стали таким проказником любоваться?”. Итак, появление весьма умеренной по своему языковому демократизму поэмы шокировало литературных ретроградов. Но Пушкин не смущался враждебными отзывами критиков и смело пролагал путь к дальнейшей демократизации литературного языка. В 1823 г., дорожа простонародностью “Братьев-разбойников”, поэт предлагал А. А. Бестужеву напечатать отрывок из поэмы в издававшемся декабристами альманахе “Полярная звезда”, “если отечественные звуки: харчевня, кнут, острог — не испугают нежных ушей читательниц”.

Значительно расширяется сфера народного просторечия в пушкинских произведениях, начиная с середины 20-х годов, со времени его пребывания в Михайловском. Мы знаем, что, живя в деревенской глуши, Пушкин ежечасно общался с крепостными крестьянами, прислушивался к их песням, сказкам, разговорам. Одетый в красную русскую рубаху, он появлялся на ярмарках и сельских базарах, толкаясь среди толпы и участвуя в народных увеселениях. Главной его собеседницей становится в эти годы няня Арина Родионовна, со слов которой он записывает чудесные сказки. В высказываниях Пушкина, начиная с этой поры, мы находим призывы к смелому сближению языка литературных произведений с разговорной речью простого народа. По мнению Пушкина, “странное просторечие”— это характерный признак “зрелой словесности”. “Но,—с горестной иронией замечает он,— прелесть нагой простоты для нас непонятна”. “Читайте простонародные сказки, молодые писатели,— чтоб видеть свойства русского языка”,— обращался Пушкин к своим собратьям по перу в 1828 г. “Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава богу, не выражающего, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований. Альфиери изучал итальянский язык на флорентийском базаре: не худо нам иногда прислушаться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком”,— писал Пушкин в 1830 г. в “Опровержении на критики”.

Яркие примеры обращения Пушкина к разговорной речи народа мы видим во всех жанрах его стихотворных произведений зрелой поры: и в “Евгении Онегине” (особенно начиная с 4-й главы), и в “Графе Нулине”, и в “Полтаве”, и в “Медном всаднике”. А также во многих лирических стихах и балладах.

Однако, вводя в язык своих произведений народную речь, Пушкин обычно брал из нее только то, что было общепонятным, избегая областных слов и выражений, не опускаясь до натуралистической фиксации диалектного говорения. Своеобразие пушкинского стилистического новаторства в отношении к просторечию состоит не в самом факте его использования. Народная речь встречалась в произведениях относительно далеких по времени предшественников Пушкина—поэтов и писателей XVIII в., однако, во-первых, эти авторы ограничивали использование просторечия лишь произведениями “низкого штиля”, во-вторых, они воспроизводили народную речь, не подвергая ее стилистической обработке.

Приведем в качестве примера диалог между двумя работниками из комедии В. И. Лукина “Щепетильник” (1766 г.): “Мирон-работник (держа в руке зрительную трубку): Васюк, смотри-ка. У нас в эких дудки играют; а здесь в них, один глаз прищуря, не веть цаво-то смотрят. Да добро бы, братень, издали,