О реках, почвах и прочем

Очерк

Октябрь 1964 года. Еду на лодке по Тихой Сосне. По той самой реке, которую в повести «В камышах» назвал Тихой Ольхой. Такое изменение я сделал тогда только потому, что персонажи были или вымышлены полностью, или обобщены, отражали черты нескольких лиц. Не ведал я того, что вместо милых сердцу людей мне придется писать о губителях рек…

Итак, еду. Не радует звук моторчика «чайка». Река уже не та. Прошло только два года, и уже она не та. В низовье уровень ее упал на два с лишним метра… Обнаженные корни деревьев и камыша… Как мертвые спруты, лежат корневища белых лилий. За селом Рыбное на обнаженных кручах налимьи норы зияют, как раны, а на отвесных берегах жуткие космы погибшей осоки и прибрежного камыша. Рыба ушла… Потом – так называемый прокоп для спрямления русла: глубокий фиорд с отвесными стенами, на верху которых гигантские брустверы. Здесь воды на полметра, а тины – больше. Рыбы – тоже никакой… В прокопе у Байдака гудит бурун – это уничтожена естественная вековая плотина, устроенная самой природой. Тут нанесена реке смертельная рана… Кто это сделал? Зачем?

Со мной два моих друга – Владимир Антонович Семенов и Василий Михайлович Цымбалист: первый – токарь, второй – рабочий консервного завода. Едем в Дальнее (мое «Далекое»!). Что-то теперь там?

И вот мы в Дальнем, у Кладовской протоки. В прошлом году мы въезжали в протоку из реки, как и много лет назад, теперь же бьет ручей-водопадик с высоты двух с половиной метров… Мои друзья еще раньше устроили наверху ворот, при помощи которого мы подняли челноки, поставили их в протоку и… поехали в Дальнее, в озера. Поехали так же, как и раньше. Реку спустили, а болота остались! «Небольшая» ошибка: не река, выходя из берегов, образовала болота – они питаются подземными водами… «Небольшая» ошибка, а река загублена!

Я сижу на берегу умирающей, израненной реки. Мне надо собраться с мыслями. Кажется, вот-вот разревусь. Но сдерживаюсь..

Мне надо поймать какую-то все ускользающую мысль, что-то важное.

Слышу рядом Владимира Антоновича:

– Не надо, Гаврил Николаевич… Не надо… Ну же… Разве я виноват, что не сдержался? И мне сейчас не стыдно той минутной слабости.

Ночь. Белая луна над рекой, еще недавно такой красивой, чистой, прозрачной, как слеза. Ни рыбы, ни дичи – ничего! Не рябит месяц, не играет в реке. На весле вошел в прокоп: как в могиле – тихо, безжизненно-черные отвесы стен. Луна теперь провалилась в этот жуткий проем, поэтому теряешь ощущение неба вверху; весло глубоко вязнет в тине – дно постепенно заиливается; кажется, вот сейчас въеду под землю, но это – обман зрения: обвалился вертикальный «берег» прокопа и образовал зияющую рваную «дыру». Ночью она представляется черным гротом… Я люблю ночь на реке. Люблю эту реку, как близкого человека. Она еще жива!.. Неподалеку слегка ухнуло, как будто послышался протяжный стон со вздохом: то обвалился где-то берег. В глубокой ночи слышу немой укор, просьбу о пощаде. Река стонет!

А вот здесь была трехметровая глубина, теперь тут на моторке не проехать. Кто виноват? В ответ ухнул еще обвал или оползень – тоже со стоном.

Прокричала где-то цапля – в октябре это редкость. Наступает утро. Рассвет осторожно крадется по брустверам прокопов… Камыши лежат, свесив метелки на кручу, измятые, растоптанные, истерзанные. А ведь они-то и охраняли берега от размыва, как бессменные часовые, в веках.

Так и не заметил, как прошла октябрьская ночь. То ли от бессонницы, то ли от горя, мне стало казаться, что я в какой-то фантастической местности.

В ту ночь пришло убеждение в том, что я не имею права молчать, что я обязан рассказать, как все это произошло.

Казалось, я уже знал, как написать и что написать. И все же какая-то мысль, самая важная, ускользала, не давалась.

Ехал домой совсем больным и… злым. (Говорят, что это – тоже начало творчества.) Увидел на берегу колхозника – невысокого, одетого в новенький ватник. Он стоял и задумчиво смотрел вниз, на реку. Подъехал. Поздоровались. Он ткнул пальцем вниз, в прокоп:

– Ну? Как?

– Что – как?

– Речке-то – гроб? Аль еще можно поправить? Отвечаю:

– Остановить надо сначала, а уж потом думать, как поправить.

– Не остановишь, – твердо сказал он. – Раз из области приказано – не остановишь. А ты—«останови-ить»! Вон из нашего колхоза, из Ильича, сам председатель писал в область: дескать, скотину поить нечем стало – воду возим в бочках на ферму… Это рядом-то с рекой! А! Накопали, туды их мать! Сперва луга позабросили, а потом речку сничтожили. Одно слово – силос кругом идет какой-то. – Он зло вскинул взгляд, явно обвиняя и меня. Плюнул.

Читатель догадывается, что я опустил много слов, произнесенных собеседником в качестве вводных и пояснительных. Все же я спросил:

– И что же ответили председателю?

– Не знаю, – угрюмо ответил он. – Комиссия была вроде. Кто составлял проект загубления реки, тот и приезжал проверять. Сам себя… Да что же это оно делается? А ведь мы выросли на этой реке. Без нее нам погибель. – Он опять ругнулся, еще раз плюнул и, не прощаясь, ушел.

Первый раз за все время работы агрономом я не знал, с кем разговаривал – ни имени, ни фамилии, разве что только кнутовище с коротким кнутом служит верным признаком: со мной разговаривал не пастух, а либо конюх, либо ездовой, то есть человек «отживающей» профессии. Очень уж он был сердит: ушел – и все.

Когда я рассказал все это моим спутникам Владимиру Антоновичу и Василию Михайловичу, поджидавшим меня невдалеке, то каждый из них резюмировал по-своему:

– Если бы тот колхозник знал, что у мелиораторов никто и ни за что не отвечает, да если бы автор проекта попался ему один на один, как с тобой, то, пожалуй, кнутовищем он не сам себя похлестал бы по заду, – сказал Владимир Антонович.

Василий Михайлович процедил угрюмо:

– Волнение в народе от всей этой мути…

Убеждать их в обратном бесполезно. Да и в чем убеждать? Я-то знаю, что проект осушения порочный, что от жалоб он защищен наглухо, что, в общем-то, результаты его исполнения вызвали небывалое недовольство жителей прибрежных сел и города Острогожска, что «жалобы» эти рассматривались канцелярско-бюрократическими методами. И теперь я вижу явное и массовое недовольство неразумными манипуляциями на реках… Наконец-то я поймал эту мысль! Надо раскрывать карты всех путаников и прожектеров в сельском хозяйстве, в том числе и губителей малых рек.

Умирающие реки

Сто сорок лет тому назад поэт-декабрист К.Ф. Рылеев написал:

Там, где волны Острогощи

В Сосну Тихую влились…

Нельзя этому не верить. Была, значит, быстрая река Острогоща. Но теперь ее уже нет. Совсем нет. Лет пятьдесят назад она еще упоминалась в некоторых трудах как «временно действующий приток Тихой Сосны». Сейчас там сухое дно, обыкновенный широкий овраг – мертвая река. А ведь в устье этой реки Петр Первый входил по Тихой Сосне на своих галерах, вмещавших до сотни человек каждая. Там-то, на Майдане, он и встречался с Мазепой.

Примерно за триста лет уровень реки Тихая Сосна упал не меньше, чем на метр (в противном случае галеры пройти не смогли бы). Он продолжает медленно и упорно падать и сейчас, это я установил по данным Воронежской гидрологической станции за последние двадцать лет. Кстати, эти обработанные данные, выраженные кривой меженного уровня по годам, доступны для обозрения любого желающего, даже неспециалиста.

С падением уровня самой реки притоки ее постепенно умирают.

Можно перечислить десятка полтора высохших маленьких рек только в одной Воронежской области. То же происходит и в других областях Центрально-Черноземной полосы России.

Профессор А.А. Дубянский, ученый с мировой известностью, непререкаемый авторитет в области гидрогеологии, утверждает, что режим питания наших степных рек подземными водами изменяется в отрицательную сторону.

Совершенно очевидно, что общая площадь водного зеркала степных рек уменьшается катастрофически даже и не в геологическом представлении. Это отчетливо заметно за время одной человеческой жизни, а в ряде случаев за полтора-два десятилетия.

Но мы знаем также случаи гибели рек в результате глупого вмешательства прожектеров или рабов инструкции. Так в 1938 году «отрегулировано» русло реки Тавровки. И всего за три года речка умерла: ее полностью, начисто и навеки, заилило песком и выносами из балок, тоже сложенных песками (доклад инженера В.М. Лобачихина, Воронежского филиала «Росгипросельхозстроя», на научной конференции, 1962 год). Была река – нет реки. Ради чего ее уничтожили? Якобы для осушения трехсот-четырехсот гектаров поймы. Но пойма-то превратилась в пустыню! Кто утвердил такой проект? Спросили ли разрешения у народа?.. Впрочем, об этом речь будет ниже…

Второй случай. Река Осереда, приток Дона, до 1930 года была полноводной, а замечательные ее поймы давали по два укоса сена. Опять же в результате «мелиорации» и эта река выведена в разряд умирающих: резкое понижение уровня воды иссушило пойму настолько, что местами там уже ничего не растет; вследствие же увеличения расходов воды, а следовательно, увеличения быстроты течения, русло промыло так, что берега стали отвесными и глубокими, – из реки сделали ров. И все сработано одним кинжальным ударом в сердце реки: прокоп для спрямления русла в низовье. Для чего? Якобы для осушения… шестисот гектаров поймы.

В 1929–1930 годах начиналась такая же канитель и на реке Тихая Сосна (те же прокопы, то же спрямление), но жители спасли реку. Исполнение проекта было приостановлено. Уже тогда, после первого грандиозного прокопа, из урочища Дальнее на десяток километров распространялся запах тления – гнила рыба, гибли миллионы мальков сазана и леща. Однако через три года после прекращения работ прокоп все же заилился (вследствие малого уклона в низовье), уровень воды поднялся вновь, река почти стала на свое место. Государственные деньги выброшены на дно.

Научили ли эти примеры нынешних мелиораторов области чему-нибудь? Некоторых, не утруждающих свой мозг умственными упражнениями, для которых инструкция – предел разумения, ничему не научили. Других же, умных людей с чистой совестью, – научили.

Так, В.М. Лобачихин в том же докладе в 1962 году совершенно точно и честно заявил: «Для проектирования осушения пойм в Центрально-Черноземной полосе нет разработанных норм и технических условий, совершенно не освещен этот вопрос в периодических изданиях и технической литературе… Осушение пойм и гарантия сохранности построенных каналов от заиления возможны только при условии предварительного проведения комплекса противоэрозионных мероприятий… В ряде пойм склоны речных долин и частично водосборная площадь сложены неукрепленными песками, на которых без противоэрозионных мероприятий нельзя начинать осушительные работы».

Это – высказывание думающего специалиста. Но его предупреждение и призыв к осторожности в обращении с реками степей не возымели никакого действия ни на некоторых проектировщиков, ни на начальство, ведающее водным хозяйством, ни на управление мелиорации Госземводхоза РСФСР. Впрочем, и рекомендации межобластной научно-технической конференции по вопросу мелиорации в центрально-черноземных областях (1962) не приняты во внимание при дальнейшей разработке и исполнении проектов. Поразительное пренебрежение к мнению ученых и специалистов, заслуживающих всяческого поощрения!

Для доказательства приведу лишь один пункт постановления конференции: «При проектировании осушения обязательно проводить топографическую съемку масштаба 1:10000–1:5000 с сечением рельефа через 0,5 метра и полным комплексом гидрологических и почвенных обследований».

Ученые сказали: топографическая съемка обязательна. Ученые требовали полного гидрологического обследования. Они требовали это и раньше. Но… Опять это «но»!.. Но есть Госземводхоз РСФСР и есть Облводхоз при Воронежском облисполкоме. Облисполком не утверждает проектов, Госземводхоз дает лишь «консультативное утверждение» – ответственность снимается, никто не отвечает за то, какие последствия вызовет отсутствие надлежащих топографических съемок и гидрологических обследований.

Облводхозу «нужны»… кубометры, план кубометров, а отсюда и премии (довольно крупные!), отсюда – каждый экскаватор должно было превратить, тоже во что бы то ни стало, в деньгочерпалку. Госземводхозу нужны… площади осушенных земель, а за судьбу рек он не отвечает, так как только консультирует проекты, не больше. В этой круговой безответственности кто-то когда-то предложил для «удешевления и ускорения» использовать топографические планы Картогеофонда СССР с сечением рельефа в 2,5 метра, то есть в пять раз реже, чем рекомендовано учеными, мелиоративной наукой.

Но как же не понять, что при таком сечении рельефа в проектировании нельзя уловить детали микрорельефа, микропонижения, тальвеги! Даже конусы выноса оврагов при этом скрадываются, сглаживаются; поймы малых рек в таком случае представляются на плане ровной плоскостью, все проектирование идет вслепую да еще без учета действительных гидрологических условий самой реки и ее поймы.

Именно поэтому «удешевление и ускорение» проектов и массовое увеличение количества кубометров «вала» превратилось в орудие уничтожения рек, иссушения пойм и в конечном счете (самое главное!) в несчастье для жителей прибрежных селений, удивленных тупостью и несуразностью ударов по степным рекам. Так составлены и исполнены проекты на реках Черная Калитва, Икорец, Тихая Сосна и других.

Но читатель спросит: неужели же не было возражений со стороны населения и ученых против такого безрассудства? Неужели не было никаких протестов? Были. Решение научно-технической конференции есть хотя и в мягкой форме, но уже протест. Более того, был напечатан фельетон на эту тему в «Известиях» под названием «Липа на Тихой Сосне» еще в то время, когда река эта не была изрублена тупым мечом Облводхоза с «консультативного» благословения Госземводхоза РСФСР. Было много писем – индивидуальных и коллективных – в разные учреждения вплоть до высоких, в газеты вообще и главным редакторам в частности. Все было. Но все ограничивалось либо возвращением жалоб тому, кто виноват, после чего следовали бюрократические (иногда издевательские) отписки, либо глухой защитой от критики.

Слов нет, без покровительства какого-либо высокого лица такая канцелярско-бюрократическая защита не могла бы иметь успеха в этой «игре». Карты лежат лицевой стороной вниз, а туз не сразу приходит, если он не крапленый. «Игра» шла на туза!

Немой укор умерших и умирающих рек не имел значения.