Младший лейтенант Н. Кондратьев.

Пленные

Вечером 17 февраля, после занятия станции Кямяря, наш полк свернул влево по дороге, ведущей в Выборгскому шоссе. Прошли километра три. Ночь стояла тихая, звездная. Позади в небе виднелись отсветы горящей станции, где-то слышалась отдаленная стрельба. 2-й батальон, шедший головным, неожиданно наткнулся на дорогу, не обозначенную на карте. Из лесу дорога спускалась в низину, а оттуда вела к крутому лесистому косогору. На косогоре — тщательно замаскированные, просторные финские землянки. Их было много, должно быть, тут стояла в резерве одна из финских частей, брошенная теперь на выручку разгромленной линии Маннергейма.

Разместились в первой линии землянок. Спим. Просыпаемся утром, узнаем от дозоров: в соседних с нами землянках — финны.

— Откуда же финны? — спрашиваем.

— Пришли и залегли, — отвечают дозорные.

— А чего же вы не подняли тревогу?

— Зачем? Только вспугнули бы их. Драться они с нами все равно не стали бы: едва на ногах стоят. Должно быть, с линии.

Окружаем землянки. Действительно — финны. Приказываем сложить оружие. Бросают на землю винтовки, автоматы, пистолеты, ножи, патроны. Угрюмые, понурые лица. Цвет кожи землистый. У многих — седые волосы. Почти у всех пляшут руки и чувствуем, не от испуга перед пленом, а, должно быть, от пережитого в дотах ужаса.

Пленные (стр. 99)

Финны молчат. Их много, и все пришибленные, потерянные. Молчим и мы. Вдруг откуда-то сверху косогора раздается тонкий, с восторженно-истерическими нотками, голос:

— Я швед!.. Я швед!.. Я швед!..

Оборачиваемся: от верхней землянки спускается к нам по косогору молодой человек, лет двадцати пяти, в легком пальто, в шляпе, в ботиночках с острыми лакированными носками. Идет, приплясывая от холода, руки подняты вверх, а сам заискивающе улыбается и все повторяет:

— Я швед!.. Я швед!.. Я швед!..

Подошел, оглядывается, кому бы сдаться в плен. Красноармейцы с ненавистью смотрят на этого хлыща в лакированных ботиночках. Из добровольцев, должно быть. Добровольцем против нас, советских людей, пошел... Бродяга!

Увидев, что ни сочувствия, ни одобрения не встречает, швед некоторое время сконфуженно топчется на месте под суровыми взглядами людей, потом, желая, видимо, тронуть наши сердца, опять произносит:

— Я швед...

— Замолчи! — обрывает его красноармеец. — Не швед ты, а дерьмо. Всю свою нацию опозорил...

Финны улыбаются. Должно быть, и они не особенно в ладах с этими молодчиками, завербованными за границей.

По косогору разносится запах кухонь. Красноармейцы подходят к кухням с котелками и возвращаются к землянкам в клубах дымящегося борща, с буханками только-что выпеченного вкусного армейского хлеба.]

В группе пленных — движение. Лица финнов вытягиваются, глаза с жадностью смотрят на хлеб, борщ. Многие протягивают руки, просят сдавленным голосом:

— Хлеба, товарищ...

Командиры распорядились накормить пленных. Им дали по котелку борща, дали хлеба, шпику, чаю, сахару.

Как они ели! Руки пляшут, глаза воровато снуют. Им словно не верится, что в руках у них хлеб — настоящий хлеб!

И тут вдруг прибывает к нам командир 3-го батальона капитан Кравченко. С ним красноармейцы, у них тюки финских листовок и прокламаций. 3-й батальон, оказывается, заночевал в даче какого-то русского эмигранта. В подвалах дачи красноармейцы обнаружили финскую военную типографию, печатавшую «обращения к красноармейцам», листовки, прокламации.

А «обращения» эти и листовки вот какие. На одной напечатано жирным шрифтом:

«Красноармейцы! Поворачивайте штыки в землю, сдавайтесь в плен. Мы вас будем кормить маслом, сыром, шоколадом... Пленные красноармейцы получат по стакану вина в день...»

Смотрим на листовки, на пленных финнов, поедающих наш борщ и хлеб. Думаем: этакая ирония судьбы! Нам предлагают масло, сыр, шоколад, вино, а сами рады кусочку нашего хлеба. Тьфу!

Финны позавтракали, просят закурить. Вспоминаем про листовки, становится противно. Но, думаем, не эти люди печатали листовки. Эти — обманутые, они поддались на гнусную шовинистическую пропаганду своих поработителей, не знали, что делают. Вытаскиваем папиросы, угощаем:

— Курите... Да вперед умнее будьте. Не против нас воевать вам надо, а против своих господ, против тех, кто обманывал вас, кто ожесточил вашу душу...

Курят, улыбаются...

Герой Советского Союза политрук Н. Лысенко.

Штурмовые дни

Когда стало известно о начале боевых действий в Финляндии, я подал командованию рапорт с просьбой отправить меня на фронт. После некоторых формальностей моя просьба была удовлетворена. Вместе со мной отправились на фронт еще сотни добровольцев из нашего соединения.

На Карельский перешеек мы прибыли в самый разгар боев, 27 февраля, и нас направили в 123-ю стрелковую дивизию.

Была морозная ночь. Мы шли лесом, продираясь сквозь деревья. В темноте, наконец, добрались до своей части. Я был назначен комиссаром батальона. Не успел осмотреться и познакомиться с командирами и бойцами, не успел даже подсчитать, сколько коммунистов и комсомольцев в батальоне, как начался бой. Финны пробовали охватить нас с флангов. Пользуясь тем, что кругом был густой лес, они пробрались к нам в тыл, но мы опрокинули их и соединились со своими...

Бои шли непрерывно, днем и ночью. Озверелые шюцкоровцы дрались отчаянно и, хорошо зная местность, вредили нам чем могли. Но бойцы и командиры нашей дивизии дрались еще отчаяннее. Не щадя своих сил и жизни, они беспощадно громили белофиннов.

Никогда не забуду, как мы прорвались к шоссейной дороге, ведущей на Выборг. Дорогу прикрывала хорошо укрепленная высота «Подошва». Три больших дота и несколько траншей, колючая проволока и широкая полоса воды, выпущенной финнами из шлюзов, защищали эту позицию. За ней лежала станция Тали.

Весь день 6 марта прошел в бою. Ночь не прекратила боя. Очень мешала нам вода, не дававшая возможности подобраться к противнику. Глубина ее достигала двух с половиной метров, она была ледяная и обжигала, как огнем, тех, кто пытался войти в нее.

Командир батальона выбыл из строя, я заменил его. Получил приказ — во что бы то ни стало взять высоту «Подошва». Обошел бойцов, побеседовал с ними, объяснил задачу.

Огонь противника был так силен, что связь с полком временно прервалась. Пришлось действовать по собственной инициативе. Ночью, под незатихающим огнем финнов, мы начали строить плоты-мостики и по ним перебирались на ту сторону. Те, которые перебрались первыми, в ожидании товарищей залегали под надолбами и камнями.

Наступило утро. Финны заметили нас, стали поливать свинцом из автоматов. До вечера лежали мы на снегу, медленно замерзая и не имея возможности пошевелиться. Я приказал выставить станковый пулемет, чтобы он своим огнем прикрыл нашу атаку. Пулемет был уничтожен. Тогда командир 6-й роты тов. Кацубинский взял другой пулемет и бросился на то же место. Как только пулемет заработал, я вскочил и кинулся в атаку, увлекая за собой бойцов.

Сейчас не расскажешь, что было тогда. Финны били по нас из автоматов, пулеметов и орудий. У меня были наган и две ручные гранаты. Со мной продвигались помощник начальника штаба тов. Рыбин, впоследствии награжденный орденом Ленина, младший лейтенант Юрченко, боец Сидавский и другие. Противник был хорошо замаскирован, его не было видно, только огонь хлестал сквозь амбразуры.

Я добежал до колючей проволоки в четыре кола, а рубить ее нечем. Тут наш комсорг сзади бросает мне лопату. Хватаю лопату и рублю изо всех сил проволоку. На секунду останавливаюсь и бросаю в противника гранаты — думаю хоть на мгновение ослабить его огонь.

Подбежал Сидавский и тоже стал рубить лопатой проволоку. Через проходы в проволоке пробегают бойцы и с громкими криками забрасывают амбразуры ручными гранатами. Воодушевление так велико, что уж никакая сила не может нас остановить.

Герой Советского Союза политрук Н. Лысенко (стр. 103)

Вскакиваем на купол дота, и вдруг огонь гремит нам навстречу. Оказывается, что за первым дотом расположен второй, который до тех пор не обнаруживал себя. Я скомандовал: «В атаку!» — и побежал ко второму доту.

Навстречу мне выскакивает офицер с винтовкой, стреляет мимо, потом повертывает винтовку и заносит приклад над моей головой. А у меня как на грех, наган в кобуре и уже нет времени его достать. Под ногами толстый сук, хватаю его и колочу офицера. Он падает. Финны, выскочившие из дота, толпой набегают на меня. Но тут Юрченко, Сидавский и другие бойцы опрокидывают финнов, и мы по их пятам врываемся во второй дот. Внутри дота завязывается рукопашный бой. Одни финны дерутся, другие подымают руки. Не успели мы взять их, как кто-то кричит снаружи:

— Тут еще один дот!

Вскакиваю, быстро собираю бойцов. Третий дот был пушечный, орудия бьют по нас прямой наводкой, чуть не в упор. Вдруг чувствую, что на меня падает что-то страшно тяжелое, и теряю сознание...

Очнулся по дороге на перевязочный пункт. Меня несут на носилках, в голове острая боль. Проходит полчаса, вносят меня в большую палатку. Тут же, на носилках, врач делает мне перевязку.

— Пустяки, — весело говорит он, — легкая рана осколком. Через недельку починим вас.

Хорошо ему говорить — через недельку, а ведь у меня дело, бой у меня не закончен...

Полежал часа три, и стало мне легче. Оглянулся — никто на меня не смотрит. Я тихо выбрался из палатки, пошел обратно на фронт. Шел долго. На месте дотов никого уже не было — бой ушел дальше. Решил двигаться на станцию Тали. По дороге в лесу встречаю двух наших командиров товарищей Кацубинского и Краснокуцкого и с ними семь бойцов. В бою они оторвались от полка, имели стычку с финнами, отбросили их и теперь обсуждали, куда двигаться. Я предложил идти к станции Тали, на выстрелы, что доносились оттуда. Подсчитали наши силы. Нас десять человек, да к тому же станковый пулемет.

— Целая часть, — шутя говорит Кацубинский, — большие дела можно сделать.

Идем по лесу, наблюдаем, и вот показались строения, вьются рельсы: станция Тали. Выслали разведку. Оказалось, что станция занята финнами. Их много, не меньше полуроты. Посовещались и решили атаковать. Силы распределили так: Краснокуцкий, хороший пулеметчик, действует с правого фланга, я с автоматом — с левого, а лейтенант Кацубинский с «главными силами» при нашей поддержке атакует. Со станции в лес вилась дорожка. Мы ее взяли под обстрел. Зашли со всех сторон, открыли огонь и начали так громко кричать «ура», точно штурмовал станцию по крайней мере батальон.

Получилось превосходно. Финны в панике бросились в лес, Краснокуцкий и я косили их, не переставая кричать, а «главные силы» под командой Кацубинского бросились в атаку. Паника у финнов поднялась такая, что они бросили обоз, поезд, стадо рогатого скота, очистили маленький офицерский блиндаж.

Мы торжествуем, подсчитываем трофеи, как вдруг с финской стороны ударил снаряд, потом второй, третий... Не успели мы подумать, что делать, как стали падать снаряды и с нашей стороны. Финны знали, что мы на станции, а наши думали, что станция занята финнами. Все мы кинулись в блиндаж. Волной воздуха от разорвавшегося снаряда меня швырнуло на землю, и товарищи втащили меня внутрь блиндажа.

Финны, пришедшие в себя после паники, стали наступать на станцию, а мы били по ним из их же оружия. Блиндаж был прекрасно оборудован, имел круговой обстрел, и патронов было достаточно. Шесть часов мы дрались с финнами, до тех пор пока на станцию не пришел наш полк.

Коротким, энергичным ударом финны были отброшены. Тем временем подошла и танковая часть. Командиры с удивлением спрашивали нас, как мы взяли и удержали станцию против таких сил противника. Не верили, что нас было только десять человек. Шутя, называли нас «отдельным полком, решившим самостоятельную тактическую задачу».

Утром 13 марта наш полк находился северо-восточнее Выборга. Бой шел горячий. Поддержанные соседними частями, мы, несмотря на сильный огонь противника, двигались вперед на северо-запад, охватывая Выборг. Форты и доты, окружавшие город, были под сплошным огнем нашей артиллерии. Взлетали на воздух тела орудий, обломки укреплений, колы, обмотанные колючей проволокой. Мощные танки прорывали укрепленную полосу, разгромленную и разрушенную артиллерией, и за танками шла пехота. Город был уже в наших руках, как вдруг ровно в полдень по всему фронту прекратилась стрельба. После ужасного, непрекращавшегося грохота странной показалась нам наступившая тишина.

В первое время нам казалось, что не все еще кончено, что жестокий и коварный враг еще попытается сопротивляться. Но вскоре мы воочию убедились, что все его силы истощены. Ведь вся мощная и, как утверждала буржуазная печать, «неприступная» линия его укреплений была взята нами, и в боях полегли лучшие кадровые части врага.

Проходили дни, и вот 21 марта я узнаю, что указом правительства мне присвоено звание Героя Советского Союза. Это был самый волнующий день в моей жизни. С гордостью я вспомнил весь свой путь от голодного, босого батрачонка до большевика, члена партии Ленина — Сталина, до политработника Красной Армии.