Линия защиты Твардовского

Знал ли Твардовский о готовившейся замене и о своём возможном преемнике? Я думаю, что нет. Иначе он на эту тему оставил бы хоть какие-то записи в своих рабочих тетрадях за лето 1954 года. А поэт в начале июня 1954 года о своей возможной отставке и о Ермилове даже слова не сказал. Лишь 9 июня он, находясь на даче в подмосковном Внукове, отметил, что собрался апеллировать к высокому партийному руководству. Считая себя во многом правым, он решил пожаловаться на Поспелова, допустившего по отношению к нему проработочный тон, и привести доводы в защиту избранной при нём линии журнала «Новый мир».

Письмо ушло в Кремль 10 июня. Твардовский писал:

«В Президиум ЦК КПСС

Товарищам Г. М. Маленкову, В. М. Молотову, Н. С. Хрущёву, К. Е. Ворошилову, Н. А. Булганину, Л. М. Кагановичу, А. И. Микояну, М. Г. Первухину, М. З. Сабурову.

На днях члены редколлегии журнала «Новый мир»-коммунисты были вызваны тов. П. Н. Поспеловым. Предметом беседы были два вопроса: работа критико-библиографического отдела журнала и рукопись новой поэмы А. Твардовского «Тёркин на Том свете».

Поскольку тов. П. Н. Поспелов сказал, что эти вопросы будут окончательно рассмотрены Президиумом ЦК, считаю необходимым довести до сведения членов Президиума следующее:

Статьи и рецензии «Нового мира», занявшие внимание литературной общественности и читателей в последнее полугодие (В. Померанцева – «Об искренности в литературе», М. Лифшица – о «Дневнике» Мариэтты Шагинян, Ф. Абрамова – о послевоенной прозе, посвящённой колхозной тематике, М. Щеглова – о «Русском лесе» Л. Леонова), что я и старался разъяснить у тов. П. Н. Поспелова, нельзя рассматривать как некую «линию «Нового мира», притом вредную. Никакой особой «линии» у «Нового мира», кроме стремления работать в духе известных указаний Партии по вопросам литературы, нет и быть не может. Указания Партии о необходимости развёртывания смелой критики наших недостатков, в том числе и недостатков литературы, обязывали и обязывают редакцию, в меру своих сил и понимания, честно и добросовестно выполнять их.

Будучи участником последних Пленумов ЦК КПСС, произведших на меня огромное впечатление духом и тоном прямой и бесстрашной критики недостатков, нетерпимости к приукрашиванию действительности, я старался направлять работу журнала в этом духе, видел и вижу в этом свою прямую задачу коммуниста-литератора, особенно в период подготовки ко Второму съезду писателей. Спору нет, что на этом пути у меня и у моих товарищей могли быть ошибки и упущения. Нельзя не признать, что, например, статья В. Померанцева объективно принесла, по справедливому выражению тов. П. Н. Поспелова, «больше вреда, чем пользы». Хочу лишь сказать со всей убеждённостью, что «больше вреда» произошло не от самой статьи, а от шумихи, поднятой вокруг неё в печати и в Союзе писателей, шумихи, сделавшей из самого слова «искренность» некий жупел. Об этом, примерно, мы, редакторы «Нового мира», и говорили в редакционной статье, снятой из № 6 по распоряжению Отдела литературы ЦК КПСС.

2. Моя новая поэма «Тёркин на том свете», я считаю, только в силу некоего предубеждения была охарактеризована тов. П. Н. Поспеловым как «пасквиль на советскую действительность», как «вещь клеветническая». Не входя в оценку литературных достоинств и недостатков моей новой вещи, я должен сказать, что решительно не согласен с характеристикой её идейно-политической сущности, данной тов. П. Н. Поспеловым. Пафос этой работы, построенной на давно задуманном мною сюжете (Тёркин попадает на «тот свет» и как носитель неумирающего, жизненного начала, присущего советскому народу, выбирается оттуда) в победительном, жизнеутверждающем осмеянии «всяческой мертвечины», уродливостей бюрократизма, формализма, казёнщины и рутины, мешающих нам, затрудняющих наше победное продвижение вперёд. Этой задачей я был одушевлён в работе над поэмой и, надеюсь, что в какой-то мере мне удалось её выполнить. Избранная мною форма условного сгущения, концентрации черт бюрократизма правомерна, и великие сатирики, чьему опыту я не мог не следовать, всегда пользовались средствами преувеличения, даже карикатуры для выявления наиболее характерных черт обличаемого и высмеиваемого предмета. Я с готовностью допускаю, что может быть мне не всё удалось в поэме, может быть какие-то её стороны нуждаются в уточнении, доведении до большей определённости, отчётливости. Допускаю даже, что отдельные строфы или строки, может быть, звучат неверно и противоречат общему замыслу вещи. Но я глубоко убеждён, что, будучи доработана мною, с учётом всех возможных замечаний, она бы принесла пользу советскому народу и государству.

Перо моё, самое главное, чем я располагаю в жизни, принадлежит Партии, ведущей народ к коммунизму. Партии я обязан счастьем моего литературного призвания. Всему, что я могу в меру моих сил, научила меня она. С именем Партии я связываю всё лучшее, разумное, правдивое и прекрасное на свете, ради чего стоит жить и трудиться. И я буду и впредь трудиться и поступать так, чтобы не за страх, а за совесть служить делу коммунизма.

Тщательно и всесторонне обдумав всё, связанное с двухдневной беседой у тов. П. Н. Поспелова по вопросам «Нового мира» и моей поэмы, с полной ответственностью перед Президиумом Центрального Комитета могу сказать, что малая продуктивность этой беседы определяется «проработочным» её характером. Были предъявлены грозные обвинения по поводу действий и поступков, которые, как я ожидал, заслуживали бы поддержки и одобрения, а наши возражения и разъяснения по существу дела звучали всуе. Не согласен немедленно признать себя виновным – значит, ты ведёшь себя не по-партийному, значит, будешь наказан. Но чего стоят такие «автоматические» признания ошибок, которые делаются или из страха быть наказанным или просто по инерции: обвинён – признавай вину, есть она или нет в действительности.