СУПЕРАНИМАЛ (СВЕРХЖИВОТНОЕ) 4 страница

Если суггестор имеет высокий социальный статус, то он именуется в прижизненных биографиях не иначе как «жизнелюб» (в медицинской терминологии — «биофил»). Если же он оказывается на опальных социальных позициях, то получает тогда более звучные, и к тому же более объективные определения: развратник, потаскун, сволочь, паскуда и т.д. по нисходящей, вплоть до многочисленных нецензурных характеристик просторечия, сохраняющих, впрочем, свою объективность.

Суггесторы очень часто талантливы - в традиционном понимании - во многих областях, но в особенности — в искусстве притворства, блефа. Их частенько именуют «артистами в жизни». При средних интеллектуальных способностях, это, как правило, — «жучки» в сфере сервиса, мелкие мошенники, лживо-добренькие («по методике Дейла Карнеги») плуты, аферисты, сутенёры, актёры (согласные играть любые роли), солисты в похабных ревю, продажные журналисты, «придворные» поэты и литераторы («спичрайтеры») — одо- и борзописцы. Отсутствие совести у них простирается до своей крайней формы: до физиологического бесстыдства, зачастую становящегося для них незаменимым техническим приёмом в их хлопотной балаганной деятельности.

Суггесторам нередко присуще сильное чувство юмора, но имеет оно такой же сильно выраженный хищный, т.е. безнравственный характер, чаще всего проявляющийся в известной психиатрам форме «патологического остроумия», без чувства меры. Классический литературный пример — Остап Бендер (но и сами авторы наверняка имели схожий менталитет). Чёрный юмор, всякого рода «страшилки», похабные, скабрёзные анекдоты, а также пародии, пересмешничество, передразнивание (вплоть до звукоподражания и чревовещания) — всё подобное неприкрыто злобное зубоскальство тоже является излюбленным занятием многих суггесторов. Именно таковы все эти «аншлаговые», «белопопугаевые», «кривозеркальные» и прочие наши известные «хохмачи». Части суперанималов, особенно из «авторитетов», также свойственно остроумие, хотя и куда менее изощрённое, чаще всего — в яркой форме запугивающих или оскорбительных лаконичных, острых фраз.

При более высоком уровне интеллекта суггесторы становятся «гибкими» политиками, «модными» адвокатами, крупными дельцами-махинаторами, нередко — маститыми конъюнктурными писателями, например, Александр Дюма, Илья Эренбург, Алексей Толстой... Все они в обязательном порядке безнравственны в той или иной форме: ханжеской или откровенной. При отсутствии же «выпячивающихся» талантов и способностей суггесторы стремятся пробраться к власти, пристроиться в её эшелонах, при этом уже не считаясь ни с какими своими дополнительными «отсутствиями», как физиологическими, так и умственными, и даже, можно сказать, продвигаясь наперекор им. Именно поэтому в неконтролируемых обществом властных структурах так много всякого рода чудовищно ущербных личностей, наводящих ужас на подчинённых своей невообразимой наглостью и немыслимой подлостью.

Но всё же самое главное для суггесторов — это яркий успех, слава, неважно даже на каком поприще и какого качества, вплоть до геростратовой. Хотя власть для них приоритетна, однако власть без славы, тайная власть «кардинала инкогнито» чаще всего их не устраивает. В этом обстоятельстве заключается их главное расхождение в «вопросе власти» с суперанималами, которым зачастую присущ аскетизм фанатического толка. И если суггесторам предоставляется возможность добиться быстрого успеха на альтернативном поприще, то они изменяют своим прежним устремлениям и хозяевам без малейшего на то сожаления.

Самым крупномасштабным и памятным примером может послужить массовый - на манер многотысячных юбилейных спортивных забегов - переход в ряды активнейших борцов за перестройку прежних сверхлояльных служителей советского истеблишмента и рьяных гонителей инакомыслящих в бывшем СССР. Не менее примечательна и мгновенная перековка бывших партаппаратчиков: выход их из оборотневой роли коммунистов-бессребреников и включение в уже неподдельную «клондайковскую» золотую лихорадку расхищения богатств страны и перекачки их на Запад по многоканальному трубопроводу «Уренгой — далее везде», который проходит через кабинеты директоров фирм, министров, президентов — в обход «наших славных тружеников», именем которых ещё вчера клялись своими пудовыми языками все эти номенклатурные оборотни.

Суггесторы и суперанималы зачастую — отличные ораторы «трибунного» типа. Дело здесь в том, что речь для суперанималов и большинства суггесторов является пределом функционирования их мозга. Многие из них думают только тогда, когда говорят — сами с собой или же при стечении толп. Для них утверждение психологов-бихевиористов о том, что «мышление — это внутренняя речь», т.е. беззвучное механическое проговаривание слов, и ничего больше, справедливо в своей предельной, очевидной форме, так что и лабиринтных крыс для доказательных экспериментов не требуется. Слова для них значительны, «огромны», и они ощущают их физически, с хищной точностью, нередко — с совершенно бессмысленной атрибутикой цветовой и вкусовой гаммы. Поэтому они и не могут подняться «выше» слов: при незначительной содержательности высказываемой мысли, а зачастую — и вовсе при полной её «пустопорожности», главные усилия они вкладывают в вербальное оформление своего перла и в обязательную эмоциональность изложения, вплоть до жестикуляции физкультурного или «амсленгового»* типа.

Но эта смысловая «сниженность» ничуть не мешает им становиться (вот она, «польза» наглости и беспардонности!) яркими политическими ораторами («пламенными трибунами»), религиозными проповедниками, поэтами-декламаторами, специфическими лекторами-шарлатанами и всякого рода «экстратэраупэутами» (Мессинги, Кашпировские, Чумаки, Хизигеры, Геллеры...) — у нас в стране уже 400 тысяч одних только официально зарегистрированных магов и колдунов.

Юрий Гаврилович Горный (Яшков) исполняет все эти парапсихологические, ясновидческие, экстрасенсорные и прочие номера гораздо лучше всей этой шайки-лейки вместе взятой. Но он считает себя лишь артистом и учёным-психологом, нейролингвистом, ибо делает он свои, т.н. «этюды» только на строго научных основаниях, о чём постоянно заявляет, и призывает людей перенимать его опыт, дабы развивать свои потенциальные возможности.

Юрий Горный потратил десятки лет на разоблачение шарлатанов, всех этих Мессингов и Джун, «однако эти Васьки слушают да едят». А самого Юрия Гавриловича Горного, этого гениального исследователя тайн механизмов человеческой нейролингвистики и психофизиологии всячески замалчивают и дискредитируют. Люди больше верят всяким шарлатанам и проходимцам, чем честным исследователям пока неизведанных, но огромных возможностей человеческого организма. Им хочется сразу, на халяву, а здесь требуется огромный труд!

В отличие от суперанималов, лучше справляющихся с непосредственной агитацией, с использованием личного заразительного примера, например, организацией мятежной или стяжательной толпы (типа грабителей винных складов), суггесторы способны воздействовать и на аудиторию, успех в которой определяется голосованием или убеждением (с использованием, как правило, лживой аргументации). Но если эмоциональность, зажигательность распатланных декламаторов похабщины и синих от водки агитаторов понятна, то внешне сдержанный, бесстрастный трёп иных политиков содержит эмоциональность уже в неявном виде, она как бы возводится ими в некую степень, и тем самым помещается на более высокий уровень, подразумевается её включение в контекст важности излагаемой проблемы, — тоже как правило лживой. В отдельных случаях эмоциональность всё же может прорываться (или же это делается умышленно) у невыдержанных, «самовозбуждающихся» вождей и ораторов. Таковы «великие ораторы» — Мирабо, Марат, Гитлер, Гесс, Муссолини, Троцкий, Ленин, Кастро, Жириновский...

Здесь требуется большая доля артистизма; вспомним, с каким удовольствием, самозабвением и, без сомнения, талантливо, некоторые, в особенности наши, известные политики (мэры, депутаты, президенты) участвуют в театрализованных представлениях, играют на сцене, поют, снимаются в кино. Помнится, бывший афганский диктатор Амин тоже начал было сниматься в художественном фильме о самом себе. Но не столь успешно, не дали доиграть наши «альфа-десантники» — застрелили (это так, — к слову, без особых намёков, хотя...).

Суггесторы по своей сути именно кривляки; и, возможно, одним из путей избавления от них станет в будущем «добровольно-принудительный» перевод этой шатии-братии «в артисты». Комедия-трагедия, канкан, чечётка-бабочка, конферанс и т.п. Лишь бы не людьми им командовать, к этому занятию их следует признать профессионально непригодными.

К счастью для людей, суперанималы и суггесторы, точно так же, как и всякие хищные в системе трофических цепей Природы (в системе иерархического поедания живых организмов), и в человеческих популяциях составляют по необходимости «подавляющее меньшинство». В противном случае, была бы невозможна и недостижима жизнеспособная социальность из-за её нестабильности: любой конфликт в общественном месте перерастал бы тогда во всеобщую поножовщину; подобное можно наблюдать в притонах и злачных местах. Но если в Природе соотношение растительной, травоядной и хищной ступней биомасс соответствуют разнопорядковости (100:10:1), то у людей, судя по всему, хищных особей (с учётом межвидовых гибридов) несколько больше. Ориентировочно, в т.н. «цивилизованных» странах, их сейчас насчитывается в среднем около 15% — «каждый седьмой может стать истинно жестоким» [99]. В общем же случае, число их может быть различно для разных сообществ, этносов, тех или иных социальных групп, и в весьма широком диапазоне: от полной обесхищенности до сплошного охищнения (от «стадности» до «стайности»).

Совершенно очевидно, что не может быть никаких разговоров об «исправлении» ступивших на преступный путь суггесторов и суперанималов. Ибо это — как породистой охотничьей собаке дать свежей крови загнанной дичи при натаскивании. Отсюда естественным образом вытекает вывод о неискоренимости преступности в хищной социальной среде. Поэтому тщетны и попросту наивны все попытки «перевоспитания» всех этих «человекодавов». Скорее, наоборот, тюрьмы делают их ещё более жестокими и учат большей предусмотрительности при совершении ими новых, очередных преступлений.

Воздействие же подобных наказаний на нехищных людей, причинение им - пусть и «заслуженных» - страданий, в первую очередь и главным образом, проявляется в нравственной деформации личности: происходит деморализация. Пенитенциарные заведения не только не могут прибавить гуманности, но, наоборот, отнимают и всё то, что было.

Случаи «духовного противостояния» достаточно редки, и в общем русле — аномальны, чаще и «естественнее» происходит «хищная переориентация», нравственное падение: «с волками жить — по-волчьи выть».

Становится совершенно понятной бесполезность жестоких наказаний, и даже их неуместность, в тех случаях, когда действительно ставится цель перевоспитания (точнее бы — спасения!) личности. В этом свете представляется неимоверно жестокой практика совместного содержания и «перевоспитания» рецидивистов и остальных преступников. По логике вещей, следовало бы периодически выбирать паханов и «чёрных» из общей массы осуждённых и формировать из них группы совместного содержания по олимпийской системе: «четвертьфинальные», «полуфинальные» и т.д. — с полнейшим невмешательством в их «образцовый ударный быт», за исключением объявлений «перемирий для уборки трупов». Этот метод позволил бы сдержать хищную переориентацию диффузных людей в местах заключения.

А распространение подобной же неразборчивой практики содержания правонарушителей и на детские «исправительные» учреждения — это уже проявление неприкрытого зверства со стороны властей, создающих таким образом в обществе хищную среду уже «повышенного качества», «сеющих ветер» для потомков.

Надо отметить, что подобные прецеденты борьбы с преступностью уже создавались, и неоднократно. Скорее всего, в будущем, когда простым людям станет наконец-то ясно, кто есть кто, и откуда исходит всё моральное и социальное зло, — наверняка не удастся избежать таких явлений, как «видовые чистки». Именно таким образом в СССР в 1960-х годах было совершенно покончено с организованной преступностью. Всех «воров в законе» помещали в общие зоны, переводили на хлеб и воду, заставляли работать, стравливали их между собой напрямую. Незаконно, но зато эффективно. И в огромной стране на долгие годы (лет этак на 15 — почти поколение!) не стало организованной преступности гангстерского типа. Такие и им подобные меры, несмотря на всю свою «квазизаконность», всегда вызывают восторженное одобрение со стороны простых людей. По-видимому, этот внеюридический элемент всё же необходим — по принципу «клин клином». Правоохранительным органам прекрасно известны все главари преступного мира, а «вяжут» их лишь за «неуплату налогов» да за неправильную припарковку автомобилей — иначе в рамках законов невозможно.

Уместно вспомнить и нашего маршала Георгия Жукова, его ещё один подвиг: как он в послевоенной Одессе в одну ночь покончил с бандитизмом. По его приказу в шикарную гражданскую одежду с трофейных складов нарядились несколько сотен офицеров и отправились вечером гулять по городу. Грабители, нападавшие на них, расстреливались не месте. Утром «вся Одеса» вздохнула свободно...

Вздохнёт ли когда-нибудь свободно всё человечество? Ибо подобные меры — всего лишь капля в море, и для избавления простых людей так же необходимы и иные крупномасштабные облавы, в первую очередь — на безнравственных политиков и чиновников...

На сокращении численности хищных видов (помимо начавшегося «дружного» взаимоистребления) сказалось также и своеобразие сексуальных отправлений, которые почти всегда оказываются у них несовместимыми с нормативными и созданием семьи любой конфигурации — в диапазоне от полигинии до полиандрии. Чудовищная патология, если говорить точно, до-человеческих ещё отношений, а именно: противоестественная направленность агрессивности (как хорошо известно, напрямую связанной с эротическим влечением), как и её смертоносная гипертрофия, — всё это не могло не затронуть самые глубинные психофизиологические структуры. В результате этого, извращённость и сексуальный аномализм стали у хищных видов в значительной степени их «уверенной нормой».

К тому же, многие суггесторы в силу своих недюжинных способностей занимать лучшие места в жизни (в смысле благополучия и присвоения всеми неправдами материальных благ), находясь среди «ликующих», имеют, понятно, и больше возможностей для удовлетворения своих самых изощрённых желаний и прихотей. Это делает для них диапазон нормативных гетеросексуальных отношений слишком узким, и достаточно быстро - из-за его доступности - перебрав его, такие пресытившиеся суггесторы соскальзывают в «голубое» болото множественных перверсий, которые традиционно именуются развратом: юно- и педофилия, групповой секс, и иные извращённые формы, мало связанные с функцией деторождения.

Но даже заводя семью, а то — и несколько, суггесторы, будучи крайне эгоцентричными, относятся к потомству, мягко говоря, без должного энтузиазма, подобные настроения передаются детям, и всё это как бы обрекает продолжение рода — «порождает вырождение», плодя лишь разврат в обществе.

Суггесторы часто, для лучшего социального приспособления, всё же ухитряются подавлять в себе гомосексуальную составляющую своего либидо. Суперанималы же в своей «норме» всегда откровенно бисексуальны, и почти никогда этого не скрывают. И они вообще наименее плодовиты, но, в основном, не из-за присущей им бисексуальности, а потому, что в силу своей предельной тяги к насилию они являются ещё и несокрушимым оплотом таких махровых сексуальных отклонений (уже не аномалий, а скорее «монстралий»), как садизм, некрофилия, так же мало связанных с «задачами продолжения рода», как убийство — с воспитанием.

Здесь никак не имеются в виду гомосексуалы совершенно иного, чисто физиологического типа, которых независимо (?) друг от друга описали Отто Вейнингер и Василий Розанов, посчитавшие (так же одинаково ошибочно) гомосексуализм естественным явлением. Это — такие сексуальные уродцы, у которых в результате прискорбной неразборчивости Природы смешаны или перепутаны феминные и маскулинные (женские и мужские) признаки. Сюда же следует отнести гермафродитизм, транссексуализм и трансвестизм.

Суггесторы-биофилы наиболее приближаются к приматам, т.е. в них действительно много «обезьяньего». Это есть следствие того, что они пошли по пути имитации поведения как нелюдей-суперанималов, так - в дальнейшем - и людей. Подобная двойная маскировочная адаптация потребовала от них очень и очень многого: заимствования, точнее, генетического закрепления определённых приматогенных (обезьяньих) качеств и их дальнейшего развития — «причеловечивания». И произошло отступление этого вида вспять — на примато-понгидный уровень, в том смысле, в котором традиционно понимается обезьянье поведение именно негативного характера.

Иными словами, ими были заимствованы (т.е. выделены и генетически закреплены) вовсе не такие качества, как добродушие или наивность. Нет, совершенно наоборот, всё это настоящее богатство было как раз отброшено, за исключением своих оболочек, взятых кое-кем для издевательской маскировки: это хорошо известные разновидности «улыбчивых» или «работающих под дурачка» мерзавцев-садистов. А «благоприобрелись» суггесторами чисто обезьяньи «сокровища»: кривлянье, передразнивание, гримасничанье (пусть всё это зачастую и в салонных или сценических своих «высокохудожественных» формах и воплощениях) и прочие такого же рода регалии, вплоть до неконтролируемой похоти. Для них наиболее подходяще толстовское определение — «пьяные от жизни».

Вся эта мерзость широко распространена на Западе. Но лицезреть подобное можно уже и у нас, достаточно посетить парочку современных «авангардных» театральных постановок, осуществлённых такими режиссёрами, как Виктюк и ему подобными. Можно было сходить и в ГАБТ, на скандальную копрофильскую оперу «Дети Розенталя». Незабываем и давнишний (январь 1999 года) выпуск телепередачи «Пресс-клуб», когда вся эта суггесторная шушера, весьма популярные личности от политики и искусства (как самцы, так и самки) в пароксизмальном восторге самолюбования аж захлёбывались мерзкими матерными частушками.

Но самая тяжкая потеря суггесторов — это обязательное отсутствие у них чувства меры, являющегося основным техническим, материальным и поддающимся коррекции компонентом художественного творчества, а также — важным моментом иных творческих поисков. Чувство меры - дар адекватного самоограничения - делает реальным (и в этом его величие!) существование для людей островков душевного благополучия с желанием выхода на другой, более высокий уровень восприятия Мира. Пока что людям известны и в той или иной степени освоены ими три таких уровня.

Это, во-первых, эстетический уровень, в принципе, являющийся необязательным, как бы «факультативным» (на спектакли того же Виктюка или даже Вильяма нашего Шекспира можно и не ходить, ничего страшного не произойдёт). Затем — уровень этический, к сожалению, имеющий свои множественные «ложные солнца», человеку часто очень трудно определить, что есть истинное добро, а что считать злом. И, наконец, религиозный уровень, сравнимый по своей структуре с неким конусом, в основании которого находятся верования и конфессии, а в вершине — то или иное не (над) догматическое признание Бытия Бога и Высших Сил Мира. (К сожалению, вероятность реальности всего Этого Хозяйства крайне мала, но пока что предельно значима, как «психологическая страховка» от смерти). Соскальзывание с этого уровня являет собой опустошённость, а падение — остервенелость сатанизма. Похожее, но только более образное и красивое описание религиозного уровня существует у Даниила Андреева: обращённый животворным стеблем вверх цветок — Роза Мира.

Суггесторы же — как благополучные «ликующие» биофилы, так и опальные неудачники (очень быстро переключающиеся на получение удовольствия в холении своей «грыжи» озлобленности и злопыхательства), не могут внутренне, духовно подняться выше эстетического уровня, хотя и паскудят в то же время своим присутствием все остальные, опошляя и профанируя их: вульгарный материализм, воинствующий атеизм, а равно и все виды шарлатанства — это всё их работа!

В итоге, дурная бесконечность якобы разнообразных ощущений и всепоглощающая погоня за ними и составляет весь смысл их - во всех смыслах праздного - существования. Их девиз при этом — «всё новое есть хорошо забытое старое». Они, как никто другой, реализуют в жизни бернштейнианский принцип «цель — ничто, движение — всё!», полностью совпадающий со «стратегией безумной цели» при паранойе. Всё это не что иное, как демонстрация бесконечного и беспросветного шастанья на одном и том же уровне, находящемся непосредственно над анимальным, этологическим, и даже пересекающемся с ним, — на уровне чисто эмоционального восприятия Мира, на манер беготни белки в сверкающем позолотой колесе!

Поэтому суггесторы никогда не «успокаиваются на достигнутом», даже в том случае, если добиваются побед своих революций. Как, например, революции той же сексуальной. Мотивируя её необходимость и обосновывая свои «революционные» требования к «отсталому» обществу архаичностью прежних взаимоотношений полов, они добиваются перемен, но послереволюционная ситуация в сексуальной сфере точно так же их мало устраивает, ибо они теперь будут страдать импотенцией в результате именно вседоступности, в отличие от их дореволюционной эрекционной обездоленности, вызванной, наоборот, сексуальными препонами.

Точно так же они до хрипоты орут, требуя благ, повышения жизненного уровня, обретя же всё это, они будут ходить в рваном (к тому же ещё и не по росту подобранном) рубище, жить в непролазной грязи, с пылью в палец толщиной на коллекционном хрустале, с липкой паутиной на дорогих картинах. Это всё то, что в обиходе именуется «беситься с жиру». В более научной форме отмеченное «зажирание» суггесторов описывается с привлечением введённого К.Лоренцем [14] понятия «доместикации», т.е. одомашнивания, точнее здесь было бы — «охлевливания».

Подвержен этому явлению до некоторой степени и диффузный вид, правда, реже (чаще бывает «не до жиру...») и в менее изощрённых формах. Так, например, место диковинного гурманства занимает, если представится такая возможность, примитивное обжорство.

Всё же такое энергичное «хлопотание» суггесторов вокруг эпицентров благ и удовольствий жизни, хотя и оказывается где-то в конечном итоге «бесцельным», тем не менее имеет для них и ещё один свой важный позитив. При «социальных отступлениях» — резких снижениях жизненного уровня в результате стихийных бедствий, войн и революций (которые, к сожалению, бывают не только сексуальными или научными), наиболее приспособленными к столь внезапно изменившимся условиям оказываются именно суггесторы. Министры, нимало не сожалея о потерянном портфеле, организовывают тараканьи бега на базарной площади. Бизнесмены - потеряв все свои капиталы - делают прибыльный гешефт на перепродаже колбасы из конской падали. Действительно: «особенностью мерзавцев «как класса» является их необычайно быстрая адаптация к любой ситуации» [15]. Другие же виды, в особенности диффузный, менее приспосабливаемы к обрушивающимся на их головы страшным невзгодам, и поэтому все трагические последствия — в основном их удел: «пришла беда — отворяй ворота»!

Печальная гибель плодов социальных революций, точно так же, как и послевоенные безобразия во всех сферах общественной жизни до наведения должного порядка, происходят именно из-за резкого нарушения видового баланса претерпевших катаклизм обществ в пользу суггесторов — в силу их большей выживаемости. Войны (и особенно — гражданские) наиболее «выгодны» для суггесторов, ибо при этом возрастает их процентная численность в популяциях, впавших в невзгоды лихолетий. В то же самое время численность суперанималов в такие периоды «грозных годин» резко - как минимум, наполовину - сокращается, т.к. они всегда грызутся между собой всем поголовьем, самозабвенно и непременно до чьей-либо окончательной победы, — из-за своей непреодолимой тяги к «великому делу борьбы». И вот, суггесторы, оказавшись на руководящих постах, да к тому же ещё и без должного контроля и присмотра со стороны - погибших - суперанималов (смена из «хищного резерва» приходит чуть позже), предаются самому беззастенчивому (естественно, хищническому!) использованию своего служебного положения, со всеми вытекающим отсюда безобразными последствиями, неся при этом обществу такие беды, от которых даже у потомков волосы встают дыбом, а у современников — подчас в ночь седеют.

Знаменитый механизм «пожирания Сатурном-революцией своих детей» (её зачинщиков) действует очень просто и потому надёжно, «без сбоев». Во время борьбы за власть хищные гоминиды по необходимости сбиваются в стаи. Но после её захвата им необходимо перестроиться: обрамить себя прихлебателями безопасного толка — недалёкими, фанатично преданными диффузными «соратниками» или же «повязанными» суггесторами. Главенствующему же революционеру - «вождю стаи победителей» - требуется всего лишь несколько приспешников, к тому же постоянно грызущихся между собой — «выслуживающихся» (т.н. «политика сдержек и противовесов»). Поэтому начинается обязательная самовыбраковка: подсиживание и протаскивание на ограниченное количество вакантных мест своих «надёжных людей». И естественно, что большинство включившихся в эту борьбу за место «на Олимпе» выбывает из неё «ногами вперёд». Происходит не что иное, как формирование на вершине власти главной, «первой среди равных», асоциальной малой группы (полностью аналогичной «тюремно-камерному социуму») из большого числа достойных претендентов на места в одной-единственной правительственной камере.

О гибели же диффузного вида, простых людей, в такие тяжкие времена даже и говорить-то столь же тяжко. Абсолютные цифры всегда просто ужасающи своей астрономичностью. «Натворившие дел» всячески стремятся утаить «численность»: в этом и заключена вся их «совесть», боятся всё же! Их «совесть — это страх быть пойманным» [15]. Создаётся такое впечатление, что людей в какие-то бездонные пропасти сталкивают миллионами, даже закапывать трупы сил у них не достаёт, поэтому самих же жертв заставляют рыть себе могилы: «Этот миллион туда же для ровного счёта! Эпштейн! Раздайте им лопаты!»

Подобные жуткие времена катаклизмов и обильных общественных кровопусканий частенько высокопарно именуются «великими эпохами» (Великая Французская..., Великая Октябрьская...), и считается, что они порождают под стать себе и столь же «великие личности». В действительности же в такие периоды вырываются из ослабевших социальных пут оппозиционные хищные гоминиды и начинают вытворять, сообразно своим «душевным устремлениям», чудовищные вещи, вовлекая в них и ведя за собой конформно-придурковатые диффузные толпы в направлении самозакапывания. Вот для них эти эпохи и вправду великие. Для первых — организацией и зрелищем «великих», упоительных потрясений. Для последних — принесением «великих», неисчислимых жертв. Во всём этом — прямая аналогия с хищниками, выпущенными вдруг по злому умыслу на свободу из местного зоопарка или из заезжего цирка в дотоле мирно спавшем уютном тихом провинциальном городке...

Собственно, точно то же самое произошло и во время горбачёвско-ельцинско-путинско- и т.д. «великой (по гнусности) перестройки». Но здесь весьма примечательна одна особенность. Уже не было такого почти всеобщего ликования народа. Очень многие, особенно пожилые, опытные и разумные люди сразу поняли, что к власти пришли чудовища-компрадоры. Страну подло, предательски сдают Западу. А глупая неразумная молодёжь, как всегда безрассудно и азартно бросилась во все эти хищные азартные, смертельно опасные игрища. «О если бы молодость знала, о если бы старость могла!»

Существуют два крупных смежных заблуждения, и хотя они уже достаточно толково разъяснены психологами, но тем не менее человечество продолжает находиться в состоянии некоего самообмана, пришедшего на смену прежнему дремучему неведению в этой области человеческих чувств.

Во-первых, это знаменитая соправительница мира («напарница голода») — «любовь», которая на самом деле является не чем иным, как до некоторой степени специфическим оформлением агрессивных устремлений на человека, желанием как бы безраздельно «присвоить» его себе и никому не отдавать, оберегая его с помощью «противоугонного» механизма ревности. Совершенно естественно полагать, что особенно сильно подобного рода чувство должно бы проявляться у хищных гоминид. Так оно и есть: эти «пылкие ухажёры» способны на что угодно, на любое преступление, вплоть до убийства, ради овладения объектом своей «горячей любви», не говоря уже о каком-нибудь там пустяковом зверском избиении соперника или же самого предмета своего «высокого чувства».

Все люди раньше или позже испытывают чувство любви, являющееся психологической надстройкой над либидоносным биологическим базисом личности. Но это - по большей части романтическое, нежное - чувство в корне отличается от граничащих с умопомешательством ощущений половозрелых суперанималов и суггесторов, обуреваемых «любовью». Кстати, одна из «вечных тем» искусства, поэзии и литературы эксплуатирует именно этот феномен: «любовь (доводящая кого-то) до гроба». Нехищный же аналог любви — это дружба, покровительство, жалость (в народе не случайно бытует именно этот эквивалент понятия «любовь», и это отнюдь не синоним), соответствующие уровню агрессивности, достаточной для самообороны и защиты близких, и именно такой её направленности.

(Существует такое «олитературенное» определение «качества жизни». «Хорошие дни выпадают на долю благоразумных людей. Но всё же лучшие дни достаются тем, кто посмеет быть безумным». Здесь, за кажущейся безобидностью, с видовой точки зрения кроется страшный смысл, конечно же, не замеченный автором этой сентенции. Действительно, наиболее сильные ощущения, никак не сравнимые с «невинными человеческими радостями», испытывают именно хищные гоминиды, «посмевшие быть безумными», а вернее, никогда и не сходящие со своего неразумного уровня. То, что испытывают серийные убийцы, насильники, людоеды, некрофилы, педофилы, тяжёлые наркоманы и прочие «посмевшие сметь, а не твари дрожащие» на порядки превосходит все вместе взятые чувственные эмоции нормальных людей. «Это было безрассудство, и в этом безрассудстве было счастье!» Да, это их – нелюдей - счастье. Именно поэтому они неисправимы, ибо не могут вернуться (подняться) на «пресный», человеческий уровень.)