Как ты думаешь, что в тебе особенного?

 

Папа работал с включенным телевизором. Я в полусонном состоянии ела мюсли и наблюдала за ним. Потом спросила:

– А у тебя еще есть друзья? Кажется, я никогда не видела тебя с друзьями.

– Люди дерьмо.

– Не все.

– Ну, большая часть из них.

– Ага.

– А к чему вопрос? – спросил папа, поднимая глаза от ноутбука. Послание от папы: «Его далекий предок насадил на пику пять круглоголовых Кромвеля».

– Не знаю, – ответила я. – У меня тоже нет друзей.

– То есть ты вчера серьезно говорила про Элли?

– Ага.

– Вы просто переросли друг друга?

– Переросли, – соврала я. – Кажется.

– Добро пожаловать во всю оставшуюся жизнь. Поэтому я даже не заморачиваюсь. Хотя мог бы попробовать, если бы…

– Если бы?..

– Если бы мы переехали в другое место, – признался папа.

– Думаешь?

– Не знаю. Большинство моих ровесников просто смотрят спортивный канал и обсуждают всякую хрень.

– Все обсуждают всякую хрень, – согласилась я.

– Точно.

Дожевывая мюсли, я осознала, что история будущего – это не хрень. Да, она могла оказаться полным безумием и побочным эффектом летучей мыши, но хренью она не была. Она показывала мне кое-что: «Прошлое – это будущее – это прошлое – это настоящее – это будущее – это прошлое – это настоящее».

Факт: у прошлого, настоящего и будущего есть одна общая деталь – я. Я жалела, что не могу их сфотографировать. Сделать все это настоящим. Вклеить себе в тетрадь, а не просто написать историю о том, что я видела в чужих глазах. Зачем люди делают снимки? Чтобы сделать что-то настоящим. Или более настоящим. Или хоть чем-то. Чтобы помнить о том, что потеряли. Чтобы помнить даже то, что предпочли бы забыть.

Я решила прожить день без Элли. Я хотела съездить в торговый центр и поискать там старика в бейсболке. Потом у меня зазвонил телефон, и я, не подумав, ответила.

– Ты что, не открывала мои голосовые сообщения? – спросила Элли.

– Я была занята, – ответила я.

– Давай снова съездим в торговый центр, – предложила Элли (здесь была смеховая дорожка).

– Н-ну… я не знаю, я… ну, у меня сегодня дела дома.

– Неправда. Ты просто избегаешь меня, потому что вчера я вела себя как стерва.

– Ну…

– Да, я вела себя как стерва. Да, я это признала, довольна? Давай съездим туда еще раз. Я хочу попытаться увидеть твою войну, а ты, наверно, хочешь увидеть побольше, да?

– Наверно, – ответила я.

– Значит… приду через три минуты? – Я подождала несколько секунд:

 

 

– Ладно.

Не знаю, почему я согласилась. Элли была моей вредной привычкой. Было слишком рано. Мой мозг еще недостаточно проснулся, чтобы убедительно соврать Элли, что я занята.

Она пришла на мое крыльцо в новой блузке.

– Красивая вещица, – заметила я, не упоминая, что Элли расстегнуло как минимум одной пуговицей больше, чем нужно.

– Спасибо.

Примерно в таком духе мы и разговаривали по дороге в торговый центр. Просто поддерживали разговор. Доехав, мы разошлись в разные стороны и договорились встретиться в час на фудкорте и вместе поесть. Я сразу же зашла в самую гущу толпы и в ожидании старика в бейсболке старалась поймать побольше посланий. Послание от сидевшей рядом женщины: «Ее внук откроет ген человеческого генома, являющийся носителем редкого заболевания с зубодробительным названием. По иронии судьбы, этой болезнью заболеет его сын, умрет и будет похоронен на том же кладбище, что и мать Дарлы. Его будут звать Лоуренс Джулиан Харрисон. Он доживет до девяти лет. В свой последний учебный день он научится умножать дроби. Эти знания никогда ему не понадобятся». Послание от старого латиноамериканца в отглаженной гавайке:

«Правнука его сестры депортируют во время девятидневного штурма Недрика. После этого его оставшиеся в живых дети станут изгоями. Они будут жить на деревьях и питаться на помойках. Его потомков в восьмом поколении пригласят стать первыми жителями ЭкоКупола на Луне».

Осматриваясь в поисках новых посланий, я заметила парня с ухоженной козлиной бородкой и отросшими русыми волосами. Он был одет так, как в молодости одевался папа – в стиле гранж с иголочки: обрезанная фланелевая рубашка, футболка, поношенные, но не грязные мешковатые шорты. Берцы. Браслет татуировки на правом предплечье. Он явно был старше меня… но вред ли сильно старше. Он поймал мой взгляд и улыбнулся. Он был совершенно неотразим. Мне было стыдно ловить себя на этой глупой мысли, но я ее уже подумала. У него была очень загорелая кожа, как будто он много работал в огороде или что-то такое. У него были очень мускулистые руки. Мне было странно, что я вообще замечала такие вещи. Как будто я никогда не собиралась взаимодействовать с мужчинами. Я улыбнулась в ответ.

Послание от горячего парня, которого я изо всех сил старалась не сравнивать с папой в юности: «Однажды он женится, и будет до беспамятства любить жену, с которой познакомится в торговом центре в июне 2014 года». Ни больше, ни меньше. Я отвернулась. А потом посмотрела на него снова. Послание от парня, который может однажды жениться на мне: «Они с женой будут спасаться от Общества Хорьков.

Владелец красного фургона не сможет их поймать. Они испортят много вещей, принадлежащих армии Новой Америки, например, сорвут наклейку “У другой моей игрушки есть сиськи” с красного фургона. Он будет сапером, она – снайпером. В восемьдесят шесть он умрет у нее на руках».

Парень снова улыбнулся мне, и я отвернулась, а потом он уселся через три скамейки от меня. У него в руках был планшет. При виде него я почувствовала себя глупо, потому что до этого я думала, что он улыбается мне. На самом деле он, наверно, просто что-то записывал. Когда я снова подняла глаза, лицом к лицу со мной стояла маленькая девочка с леденцом во рту. Послание от девочки с леденцом: «Прабабушка рассказывала ей о том, как пережила Вторую мировую войну. Это пригодится, когда придется жить на болоте, спасаясь от армии Новой Америки».

– Привет, – произнес тот самый совершенно шикарный парень. Я и не заметила, как он

 

101/156

 

 

подошел. Теперь, стоя напротив меня, он выглядел моложе. Но все еще старше меня. Впрочем, какая разница?

– Привет, – ответила я.

– Питер, – представился он, протягивая руку. Я пожала ее.

Я попыталась посмотреть, что лежит у него на планшете, но не могла разглядеть. Интересно, он попросит дать ему денег? Поставить подпись? Подписаться на журнал?

– Я Глори. – Он хихикнул. Все всегда хихикают. «Глори» – звучит как имя порнозвезды. Сценический псевдоним стриптизерши. – Это уменьшительное от Глории, – добавила я, разглядывая его обувь. «Док мартенсы». Поношенные. Цвета бычьей крови.

– Рад знакомству, Глори, – сказал Питер.

– Мы встречались раньше? – спросила я и снова заглянула ему в глаза. Послание от Питера: «Во время Второй мировой его деда взяли в плен где-то около Тихого океана, и ему приходилось питаться жуками и пить собственную мочу. Его далекий потомок изобретет микрочип, который будут вживлять детям, чтобы они проходили стандартное тестирование без страха и скуки».

– Мне кажется, встречались, – ответил Питер. – А еще у тебя очень красивая улыбка. Кажется, более дурацкого разговора не было ни в одном фильме про маньяков. Если бы кто-то наблюдал за нами, он бы вызвал полицию. Папа переехал бы Питера тележкой из продуктового магазина. Даже Элли не одобрила бы, а она спала с Риком, у которого вши и куча книг о серийных убийцах.

– Звучит… жутковато, – призналась я. – Мило. Но жутковато. Питер хмыкнул:

– Прости, не хотел напугать.

– Все в порядке. – Я старалась не поднимать взгляда выше его колена. Оно тоже было совершенно  шикарным.

– Я провожу исследование, – признался Питер. – Хожу сюда каждый день с начала недели. Уже немного тошнит от этого.

– Какое исследование? – спросила я. – Ты же сейчас не заставишь меня отвечать на кучу вопросов?

– Никаких вопросов, – успокоил меня Питер. – Ты уже ответила. Смотри. – Он показал мне прикрепленный к планшету лист бумаги с кучей крестиков и одной галочкой. – Видишь галочку? Это ты. – Крестиков накопилось уже штук пятьдесят. – Ты стала светом среди тьмы. И все. Не хотел пугать тебя, просто очень рад, что ты здесь.

– Почему галочка только одна?

– Погляди вокруг, – посоветовал Питер. – Как ты думаешь, что в тебе особенного?

Я огляделась. И случайно встретилась глазами со спешащей куда-то женщиной. Послание от быстро идущей женщины: «В 1943 году ее отца вызвали в Ок-Ридж, Теннесси, для участия в сверхсекретных разработках под названием “Проект Манхэттен”. Итогом проекта стала 9700-фунтовая бомба по имени “Малыш”».

Я не смогла сразу ответить Питеру. «Как ты думаешь, что в тебе особенного?» Главное мое отличие от остальных – способность видеть чужую вечность. Особенной меня сделало то, что я выпила бога и сама стала богом. Или выпила летучую мышь и сама стала летучей мышью, выбирайте по вкусу. Я особенная потому, что не могу заглянуть кому-то в глаза и увидеть только его. Я вижу все и сразу.

– Ну так? – переспросил Питер.

– Что во мне особенного? Ну… – Я огляделась. – Я не загорела и мне плевать, что я не загорела?

– Не-а.

 

 

– Я не крашу волосы?

– Не-а.

– Макияж? Я не крашусь?

– Смотри не только на женщин, – уточнил Питер. – Исследование касается всех.

– И ты не пытаешься ничего мне продать?

– Не-а. Это для колледжа.

– Ты студент? – спросила я. Питер посмотрел на меня с улыбкой. Он понял, что я имела в виду: «Не староват ли ты для колледжа?» Не хотела дискриминировать его по возрасту.

– Прости.

– Я долго думал, кем хочу быть, – объяснил Питер.

– Понимаю тебя.

– И потом, мне всего двадцать два.

– Ясно.

– Ну так что? Еще мысли? – Я покачала головой. – Когда я улыбнулся тебе, ты улыбнулась в ответ.

– И?

– И все. Ты не поморщилась, не опустила взгляда, не уткнулась в телефон и не сделала вид, что не заметила меня. Ты улыбнулась в ответ.

– И что в этом особенного?

Питер повел рукой, как будто посетители торгового центра были призом какой-нибудь викторины:

– Сама попробуй. Не то чтобы все вокруг излучают дружелюбие.

Я хотела ответить ему, что мне не нужны друзья, у меня их нет и меня все устраивает. Но вместо этого я пыталась понять, почему я улыбнулась. Раньше со мной такого не бывало. Неужели я улыбнулась только потому, что красивый парень улыбнулся мне первым? Или я сегодня уже улыбалась другим людям и сама того не заметила? Что со мной происходило?

– А какая у тебя специальность? – спросила я Питера.

– Психология.

– И ты бродишь тут весь день?

– Весь день, всю неделю. Извини, я проголодался. Подержишь мне место, пока я сбегаю за едой?

– Конечно.

– Тебе захватить чего-нибудь?

– Тако? С цыпленком… И дополнительной сметаной. – Питер показал мне два поднятых больших пальца.

Сегодня я могла снимать только на телефон. Все остальные камеры в этот раз остались дома. Мне резко захотелось сфотографировать его удаляющуюся спину. Я не стала ее снимать, но мне хотелось назвать снимок «Я просто улыбнулась».

 

 

Слишком высокая планка

 

Питер заказал себе цыпленка в кисло-сладком соусе. Он макал цыпленка в соус, как будто фастфуд, и меня это немножко смущало. Я попыталась съесть тако, но, сидя на скамейке, я никак не могла делать это аккуратно, поэтому я отложила тако обратно на бумажный поднос. Потом я решила, что мне плевать. Я вижу этого парня впервые в жизни. Какое ему дело, как я ем тако? А еще он принес штук сто салфеток, и это было прекрасно.

Мы начали разговор с вопросов о музыке:

– Мне нравятся старые группы, – сказал Питер. – Причем все подряд, от «цеппелинов» и

«нирваны» до «стоунов».

– Мои родители были чокнутыми хиппи, так что я тоже все это слушаю. Добавь чуточку Grateful Dead, Хендрикса и Pearl Jam, и наши вкусы совпадут полностью.

Некоторое время мы молча ели. Между нами не повисала тишина, потому что мой тако прожарили до хруста. По крайней мере, я постоянно им хрустела. С каждым разом, когда я поднимала глаза на Питера, он выглядел все шикарнее.

– То есть ты просто целый день ходишь и улыбаешься людям? – спросила я. Он кивнул, продолжая жевать. – Это для семинара про то, что люди кретины?

Питер хмыкнул:

– Это для доклада на летних курсах. Я назову его «Смерть элементарной вежливости в информационном обществе».

– Хм-м.

– Ты когда-нибудь читала комментарии в сети?

– Да, я понимаю, о чем ты.

– Ты в старшей школе, да?

– Только что закончила.

– Я бы взял у тебя интервью. Ну, о том, как живется выпускникам.

– Мне казалось, тебе двадцать два, – заметила я. – С тех пор, как ты сам учился в школе, она не сильно изменилась.

Я прожевала последний кусок тако – наверно, добрую его треть, которую я просто запихнула в рот, пока не засыпала крошками все колено.

– Другие студенты говорят, я слишком зациклен на том, что людей все меньше и меньше интересуют другие люди и все больше и больше – их компьютеры. Как-то так.

– Мне кажется, ты прав, – ответила я. – Даже дружба больше не похожа на дружбу.

– Поясни.

– Ну, друзья просто пишут друг другу сообщения, или собираются посплетничать, или смотрят страницы друг друга в соцсетях, или смеются над другими и все такое.

– Ты тоже так делаешь?

– У меня нет друзей, – призналась я.

– Не верю.

– Можешь не верить. Это правда. Он изучающе оглядел меня:

– Вообще никого?

– Ну, есть одна подруга. Но только потому, что она живет через дорогу. Она не очень хороший друг. Это просто… удобно.

– А мне кажется, ты крутая.

– Я крутая, да.

 

 

– Тогда почему у тебя нет друзей? Неужели так сложно найти других крутых людей?

– Да. И нет. Не знаю. Мне просто в принципе не нравятся люди, – сказала я. – Им нельзя доверять.

– А мне?

– Что?

– Мне тоже нельзя доверять?

– Не знаю.

– Слушай, мы знакомы меньше часа. Я не думаю, что полный мизантроп стал бы сидеть тут и есть с незнакомым парнем.

– Считай это бунтом.

– Значит, я достаточно крут для тебя?

– Пожалуй. Но пока я тебя не знаю, – заметила я. – Обычно я узнаю кого-то поближе и понимаю, что на самом деле этот кто-то совсем не так крут, как казалось. Или как-то так.

– Это очень высокая планка.

– Что плохого в высоких планках? Ты же сам ходишь по торговому центру целыми днями и улыбаешься людям.

– И то верно. Но нельзя ожидать от людей, чтобы они оправдывали твои ожидания.

– Почему нельзя?

– У тебя нет друзей, так? Это уже о чем-то говорит.

– Мне не нужны друзья, – возразила я. – Что ты скажешь на это?

– Ты необычная, – заметил Питер. Он улыбался – значит, это был комплимент. Но я все равно не знала, что ему ответить. – Если ты сможешь дать интервью, думаю, мне стоило бы включить твои мысли в доклад.

– Я думала, мы уже начали интервью. – Мы посмеялись. – Думаю, теперь нам надо вернуться к разговору о музыке, а потом разойтись по своим делам.

– Не знаю. Мне все еще интересно, почему ты не хочешь ни с кем дружить. Я задумалась:

– Мне просто не нужны друзья.

– У тебя, наверно, хорошие отношения с семьей.

– Типа того.

– Братья, сестры?

– Я единственный ребенок.

– Наверно, у тебя крутые родители.

– Да. Очень крутые.

– Значит, высокая планка началась с семьи? Я рассмеялась:

– Да, можно и так сказать.

– Ты интересная.

– Думаешь?

– Понимаешь, о чем я?

– Я никогда нигде не стану своей, если ты об этом. И не знаю, хочу ли этого.

– Эх.

Питер выбросил наши подносы в мусор. Я тоже встала, и он разочарованно на меня посмотрел, как будто хотел еще поговорить.

– Мне надо идти, – объяснила я.

– Ладно. Был рад с тобой познакомиться. – Он вручил мне визитку. – Ты правда согласна дать интервью?

– Конечно, без проблем.

 

 

– Вот мой номер. Позвони, договоримся.

– Ладно, – сказала я и убрала визитку в карман, лишь мельком взглянув на нее.

– Тогда до скорой встречи.

Мы пожали друг другу. У него было крепкое рукопожатие. Как и у меня. У нас обоих были высокие планки. Послание от красивого Питера: «Его отец никогда не любил его и все время говорил подстричься. Один раз он сказал, что Питер похож на голубого…»

По пути к фонтану перед «Sears» я попробовала улыбаться людям. Питер был прав: никто не улыбался в ответ. Получалось совсем наоборот: от моей улыбки людям становилось неловко. По пути я поймала несколько посланий и записала их в «Историю будущего», но большую часть времени я была погружена в своим мысли. В основном – о Питере, иногда – о старике в бейсболке, а ближе к обеду – об Элли, потому что я не знала, что сказать, чтобы она наконец исчезла из моей жизни. Она жила через дорогу, так что, если я не запрусь в чулане и не уеду, это будет очень неловко.

Я прошла по всем местам скопления пожилых людей, но старика в инвалидной коляске там не было. Потом я даже обошла вокруг торгового центра, где выполняли дневную норму ходьбы люди в модных спортивных костюмах. Там его тоже не было. По пути обратно в торговый центр я прошла мимо развала в духе блошиного рынка – с бейсбольными карточками, старыми виниловыми пластинками и другими приветами из стиля ретро. Я зацепилась взглядом за пару темных очков. У них была оправа в виде летучей мыши и красные стекла. С их дужек свисали цепочки с маленькими летучими мышками. Я купила их за десять баксов и надела. Красная дымка перед глазами напоминала мне о чулане и казалась метафорой. Я была летучей мышью по имени Глори О’Брайан и видела все в красном цвете. Красный – цвет моей злости на мир. Я была окаменелой мышью – мертвой внутри обманщицей. Я была мертва для всех, кто чего-то ждал от меня. Мертва для производителей лака для ногтей, для моды и сплетен о знаменитостях. Мои мертвые уши не слышали, кто и что обо мне думал. Я была свободна, потому что меня никто по-настоящему не знал. Возможно, красные стекла добавили мне капельку безумия, но я действительно так думала: «Я ничего собой не представляю, и я свободна».

В очках на меня пялились люди и мне стало неловко, так что я сняла очки и продолжила поиски старика в бейсболке. Когда я обходила торговый центр в четвертый раз, я почувствовала себя глупо. Может быть, тот старик здесь даже не жил. Может, он навещал друга, может, его привела дочь. Дело шло к обеду. Я решила, что лучше всего будет направиться к фудкорту. Хотя мы с Питером ели тако всего пару часов назад, я зверски проголодалась.

 

 

Раковые энчиладас

 

По пути на фудкорт я выискивала взглядом Питера – чтобы убедиться, что он все еще такой же красивый, как и утром. Или чтобы обнаружить его на скамейке рядом с другой девочкой, у которой он тоже хочет взять интервью. Такой вариант тоже приходил мне в голову. С определенной точки зрения его предложение об интервью для доклада выглядело как набор фраз, которые он говорил каждой девушке в торговом центре. Что я о нем вообще знала?

Я не нашла его, но не стала особо беспокоиться. Судя по всему, ему было, чем заняться. Я была уверена, что рано или поздно он найдется… и он нашелся.

– Кто это? – спросила Элли, когда мы стояли в очереди за кальцоне. Он помахал мне и уселся в самой людной части фудкорта – наверно, чтобы улыбаться людям, которые пришли пообедать.

– Питер, – ответила я.

– Откуда он взялся.

– Мы утром познакомились.

Элли поморщилась, как будто говоря, что ей не нравится, что я с кем-то знакомлюсь.

За едой мы говорили о наших видениях. Время от времени Эли оглядывалась на Питера и стреляла глазами.

– Ну как, видела что-то новое? – спросила я.

– Я теперь знаю, что какой-то парень, которого я видела впервые в жизни, любит исподтишка нюхать чужую обувь. Еще я видела, что дедушка какой-то женщины когда-то танцевал степ, а дочь какой-то маленькой девочки будет жить на деревьях.

– Ее вышлют, – сказала я. – Она будет изгоем.

– Нашла своего чувака в коляске? – спросила Элли.

– Надеюсь, он приедет к обеду, – ответила я и огляделась. Никаких инвалидных колясок. Элли пыталась одолеть полную пенопластовую тарелку горячих энчиладас из микроволновки при помощи пластмассовых ножа и вилки. Все это могло вызвать рак. Я сфотографировала Элли и назвала снимок «Раковые энчиладас». Элли продолжала оглядываться на Питера и пытаться привлечь его внимание. Наблюдая за ней, я вдруг осознала, что всегда думала, что кроме Элли у меня никогда никого не будет. Однако мне понадобилось всего одно утро, чтобы встретить человека, которого не интересовало, докуда я могу довезти его и что я могу купить ему в аптеке. Его интересовало только, улыбнусь я или нет. А еще – какая музыка мне нравится.

– Что с нами происходит? – спросила я.

– Мы выпили бога, – ответила Элли. – Теперь мы видим все… в том числе людей, которые нюхают обувь.

Она засмеялась. Но я хотела сказать совсем другое. То, о чем она еще не подозревала. Я хотела спросить: «Зачем мы продолжаем притворяться?»

– Все меняется, – сказала я вслух.

Элли снова стрельнула глазами в сторону Питера и только потом посмотрела на меня:

– Его родители живут в заведении для тех, кому больше пятидесяти пяти, во Флориде. Его отец очень любит кататься на велосипеде. У него зеленый велосипед. Его мать ненавидит надевать шапочку, когда плавает в общественном бассейне. У них есть кошка. Тут Питер посмотрел на меня. Послание от Питера: «Когда его бабушка отправилась в дом престарелых, над ней там издевались. Она справлялась с этим, каждый день перед завтраком играя джаз на пианино. Когда Питер состарится и начнется Вторая

 

 

Гражданская война, он будет делать то же самое. Он будет каждую свободную минуту играть на губной гармошке, чтобы напомнить другим повстанцам, что в мире еще есть что-то хорошее».

– Ни фига себе, – объявила Элли, – он идет сюда.

Он подошел к нашему столику и поздоровался. Я представила его Элли. Элли надула губы. Думаю, будь у нее время, она бы расстегнула еще одну пуговицу на блузке.

– Она прошла твой тест? – спросила я у Питера.

– Не-а, – ответил он.

– Какой еще тест? – спросила Элли.

– Сколько галочек?

– Одиннадцать. Наконец-то двузначное число. – С этими словами Питер помахал рукой и ушел. Элли, похоже, обиделась, что мы не ответили на ее вопрос.

– Тебе надо было попросить у него номер, – заметила она. Я встала, чтобы выбросить мусор:

– У меня уже есть.

Я соврала бы, если бы сказала, что не надеюсь, что будущее Питера – это и мое будущее тоже. Я надеялась, что из всех, с кем он пообщается во время своего эксперимента, именно я окажусь любовью всей его жизни, встреченной в июне 2014 года. Назовем это

«Глупо, но правда». С подзаголовком: «Меня достало не жить своей жизнью». Когда мы с Элли спускались н эскалаторе, она сказала:

– Ты все еще злишься за вчерашнее, да?

– Не особо.

– А по-моему, злишься. Ты на меня даже не смотришь.

– Элли, я спускаюсь на чертовом эскалаторе.

– До этого тоже.

Я молчала, пока мы не спустились и не вышли на улицу. Если мы наконец крупно поссоримся, мне нужно достаточно кислорода, чтобы орать во всю глотку.

Я и заорала:

– Да что с тобой не так? – прокричала я, подчеркивая каждый слог. Три курильщика, сгрудившиеся вокруг мусорки с пепельницей, оглянулись на меня.

– Это с тобой что не так? – спросила Элли. У меня не хватило сил спускаться до самого ее уровня. Эта планка была слишком низко. – Я просто спросила, злишься ли ты еще после вчерашнего. Судя по всему, злишься.

– А я сказала, что нет. Но тебе плевать, что я сказала, потому что ты уже знаешь все ответы. Так зачем мне вообще с тобой об этом разговаривать?

– И все же ты разговариваешь, так?

– Нет.

– Так что с тобой сегодня такое? Я задумалась:

– Мне надо переварить пару важных вещей, понимаешь? А ты очень ясно дала понять, что рассказывать о них тебе не стоит.

– Как будто ты хоть раз в жизни что-то мне рассказывала.

– Вчера я кое-что тебе рассказала. Вспомни, что было потом. Нет, серьезно, как можно доверять важные вещи кому-то, настолько зацикленному на себе?

Элли хотела крикнуть что-то, но вдруг запнулась:

– Я зациклена на себе?

– Да, зациклена.

Я пошла к машине. Элли – за мной.

 

108/156

 

 

– Если честно, раньше я этого почти не замечала, – призналась она. – Хотя если я зациклена на себе, то, наверно, должны была заметить.

– Наверно. Не знаю.

– Ты хочешь вернуться? Еще пообщаться с Питером? Я не хочу заставлять тебя уходить пораньше, если ты не хочешь.

– Все в порядке. Старика там нет. Попробую в другой раз. Когда я отперла машину, Элли села на пассажирское сиденье.

– Я, если честно, надеялась не возвращаться до вечера, – призналась Элли. – Когда я вернусь, мама заставит меня работать по хозяйству. – Здесь была смеховая дорожка. Я уже почти завела машину, но остановилась и посмотрела на Элли. Она нахмурилась.

– Если хочешь, пошли обратно, – предложила я.

– А может, куда-нибудь еще? – Здесь была смеховая дорожка. – Может, на Главную улицу?

Главная улица была единственной живой улицей нашего маленького обнищавшего города. Ее построили энтузиасты, получившие грант на восстановление города. Это была очень милая настоящая улица, где стояли магазины без логотипов корпораций, куда не все привозили из Китая.

Я доехала до Главной улицы, и там мы с Элли разошлись по своим делам. Мы договорились встретиться у машины в четыре. Я села на вычурно оформленную скамейку и стала улыбаться прохожим. Никто не улыбался в ответ. Я достала из сумки маленький блокнот и начала вести журнал: крестики – для тех, кто не улыбался, и галочки – для ответных улыбок.

Еще я поймала несколько посланий. Послание от четвертого крестика: «Его далекий потомок откроет кофейню на первом искусственном спутнике Юпитера. Там будут наливать лучший чай латте в галактике». Послание от восьмого крестика: «Сегодня утром его отец забыл выключить кофемашину и расплавил столешницу». Послание от крестика номер четырнадцать: «Его внук ограбит банк в Маунт-Питтс, Пенсильвания, и девять лет просидит в тюрьме. Другой его внук попытается похитить семилетнюю девочку и на три месяца попадет в ту же тюрьму, а потом его отпустят. Потом тот же внук подвергнет деда эвтаназии, чтобы забрать его машину, “форд-неон” 1997 года без кондиционера и с низким пробегом». Послание от девятнадцатого крестика: «Его далекий предок воевал во время захвата Ирака монголами в XIII веке. Он стрелял из лука и убил семь человек голыми руками». Послание от номера двадцать четыре: «Ее правнучку вышлют после принятия Закона о Выборе Отцов. Она присоединится к другим изгнанницам – тоже матерям-одиночкам, – и они оснуют сообщество, живущее на деревьях к востоку от их пригорода». Послание от единственной галочки – женщины двадцати с чем-то лет с очень классной татуировкой на ключице: «Она присоединится к повстанцам и будет таскать еду в леса. Она поможет многим найти безопасный приют.

Обе ее дочери погибнут в машине. В конце концов она станет моей лучшей подругой». Я улыбнулась в ответ на ее улыбку. Она замедлила шаг, и мы некоторое время смотрели друг на друга. Она мне очень понравилась. Я уже хотела бы пообщаться с ней сильнее, чем когда-либо хотела пообщаться с Элли. Она помогла мне увидеть новые перспективы. Вот еще факт: в мире очень много людей. Почему я провожу время с человеком, который мне совсем не нравится? Неужели все в мире обречены ограничиваться друзьями, живущими по соседству? Друзьями по широте и долготе?

Я села на ближайшую скамейку и достала исчерканный лист: тридцать четыре крестика и одна галочка. От такого количества улыбок болели щеки. Может быть, они болели от того, что почти никто не улыбался в ответ. Интересно, каково тогда было Питеру. Я

 

 

сфотографировала результаты своей охоты и послала снимок на его номер, который стоял на его визитке. Я не хотела слишком навязываться, просто, возможно, ему было бы приятно узнать, на что он вдохновил меня. Возможно, мои улыбки станут местью этому дерьмовому миру. Возможно, привычка улыбаться не даст мне повторить судьбу мамы.