УПРАВЛЕНИЕ В ИМПЕРАТОРСКОМ КИТАЕ: ОРГАНИЦИСТСКАЯ ФИЛОСОФИЯ 2 страница

Немалый интерес представляет строение государственного аппарата, подвергнувшийся определенным изменения основателем Минской династии Чжу Юаньчжаном (вторая половина XIV в.), который в таком виде просуществовал вплоть до падения монархии в Китае. Он «постепенно создал бюрократический аппарат для управления всей страной, централизовал его, поднял его авторитет и усовершенствовал этот аппарат в результате изучения опыта, споров, многочисленных реформ и жестокой внутренней борьбы в среде господствующего класса»[87].

Создание империи Великая Мин требовало наличия эффективного центрального и местного административного аппарата, который при высокой централизации власти действовал бы слаженно и послушно, как пальцы на руках. Только при этом условии можно было добиться действительного объединения страны, концентрации ее сил и справиться с функциями подавления народа внутри империи и защиты ее границ от угроз извне. Тенденция развития и объективная обстановка того времени заставили Чжу Юаньчжана провести радикальные реформы.

Начало было положено реформированием местных административных органов, ибо в эпоху Юань каждое провинциальное правительство представляло собою копию центрального правительства. Оно ведало военными делами, гражданской администрацией и финансами точно так же, как и центральное правительство, и обладало очень большими полномочиями. Так как юаньский императорский двор не вмешивался в его дела, то происходила децентрализация власти, руководство же делами со стороны двора было негибким, а меры, принимаемые им, недейственными. «Ветви оказались сильными, а ствол слабым, и начались отторжения и распад территории империи»[88]. Перед Чжу Юаньчжаном стал кардинальный вопрос: что следовало выбрать - децентрализацию или централизацию власти? Позволить ли провинциальным правительствам гнуть самостоятельную линию, как он сам в свое время, или самому держать в своих руках всю власть, жестко контролировать местные административные органы, туго связать им руки и требовать, чтобы они послушно выполняли все его приказы?

Данный серьезный вопрос был решен надлежащим образом, а именно: все важные органы власти были сосредоточены при дворе, провинциальные правительства преобразованы в наместничества во главе с одним левым и одним правым наместником. Наместники выступали в качестве эмиссаров императорского двора на местах и ведали делами управления, главным образом финансами и гражданской администрацией. Императорский двор выпускал законы и распоряжения, определял политику, порядок работы, срок проверки и задачи и доводил все это через наместников до сведения местных чиновников областей, округов и уездов для исполнения.

По своему положению наместничества были органами императорского центрального правительства на местах, филиалами его, и являлись очень важными учреждениями, а наместники считались эмиссарами императорского правительства на местах и были обязаны подчиняться воле императорского двора по всем вопросам. Кроме того, в каждом наместничестве создавалось управление уполномоченного — следователя для контроля за наказаниями, ведающее судами и тюрьмами, во главе с уполномоченным-следователем. Оно распоряжалось делами, связанными со следствием по уголовным делам в наместничестве. Наместничество, управление уполномоченного-следователя и управление главного уполномоченного-командующего, ведавшее военным делом в пределах провинции, вместе назывались «тремя управлениями» и представляли собой учреждения, которые осуществляли распоряжения императорского правительства на местах. «Таким образом, три органа, ведавшие гражданской администрацией, финансами, судом и регулярной армией, были разделены, самостоятельны, не подчинялись друг другу и находились под непосредственным руководством императорского правительства. Это было сделано с целью сосредоточения при дворе наиболее важных административных функций, концентрации и усиления власти императорского правительства и его контроля над этими тремя органами и руководства ими»[89].

Реформа центральных органов власти была проведена несколько позднее, чем местных. Контроль и руководство местной гражданской администрацией, финансами, судами, тюрьмами и регулярными войсками были сосредоточены в руках центрального правительства. Чжу Юаньчжан сохранил традиционный для империи цензорат, однако упразднил императорский секретариат и поставил под свой личный контроль шесть министерств: чинов, финансов, обрядов, военное, юстиции и общественных работ. В каждом назначались министр и два старших секретаря — левый и правый, что обеспечивало эффективность функционирования министерств. «Министерство чинов ведало назначением, проверкой деятельности, повышением и понижением в должности и наказанием чиновников всей империи; министерство финансов — сельскохозяйственными, торговым и соляным налогами и трудовыми повинностями; министерство обрядов — церемониями, религиями, жертвоприношениями, просвещением, экзаменами на занятие государственных должностей и внешними сношениями; военное министерство — назначением и смещением офицеров регулярной армии и изданием приказов по армии; министерство юстиции — вопросами законодательства, судами и тюрьмами; министерство общественных работ — производством оружия, монет, возведением деревянных сооружений, ирригационными сооружениями, путями сообщений и т. п. Министры несли ответственность непосредственно перед императором и исполняли его волю. Чжу Юаньчжан стал самым могущественным монархом в истории Китая»[90]. Для того, чтобы чиновники в этих учреждениях были верны императору, отдавали все силы службе и отлично выполняли приказы императора, была создана система ревизии и контроля. Она функционировала таким образом, что во всем бюрократическом аппарате все взаимно контролировали друг друга. Контрольные органы проверяли всех чиновников, организации тайной полиции подавляли и устрашали народ, вся власть была сосредоточена в руках императора, а шесть министерств, канцелярии и палаты подчинялись ему непосредственно.

Немаловажным для эффективности применения основных принципов философии управления является то обстоятельство, согласно которому «идея власти как тайны приобрела в Китае самодовлеющее значение»[91]. Так как власть в китайской империи представляла собою молчаливое соглашение между правителем и подданными, то отсюда следует никогда не исчезающий интерес китайских правителей к стратагемному мышлению, путям и способам скрытного достижения своих целей. Информация о схемах (способах) или стратагемах мышлениясвойственны представителям тех или иных культур. Однако, если для европейской культуры, как наследницы первых греческих дихотомий, характерна ориентация мышления на идеальную форму, которая выступает затем в виде цели и дальнейшее действие направлено на ее осуществление (теоретический проект превращается в реальность в ходе практической деятельности), то китайское мышление избегает противопоставления теории и практики и использует естественный ход вещей (потенциал ситуации). Различие между европейским и китайским способами достижения эффективности французский философ Ф. Жюльен описывает следующим образом: «Применим полученное различение к тому главному неизвестному, каким выступает для нас эффективность: вместо того, чтобы выстраивать модель как образец для действия, китайский мудрец, скорее, сосредоточивает свое внимание на привычном ходе вещей, стараясь постичь их соразмерность и извлечь пользу из их саморазвития»[92]. Иными словами, европейская культура использует жесткие трансформационные технологии, основанные на концепции линейного времени, то китайская культура – мягкие преобразовательные технологии, в фундаменте которых лежит концепция циклического времени. Эта концепция времени дает возможность вписывать инновации в социокультурные традиции, что способствует социальному прогрессу.

Стратагемность мышления (и поведения) – то, что сейчас европейские психологи называют «играми», - было разработаны в древнекитайской системе ценностей и воплощены в жизнь за несколько веков до нашей эры. Только сейчас европейская наука признала значимость стратагемности мышления, тогда как в России она была известна достаточно давно в результате контактов с Китаем. «Этот феномен, имплицированный в общественное сознание, - пишет В.С. Мясников, - с веками, перейдя национальные границы, отразился и на политической и общественной культуре таких восточноазиатских стран, как Япония, Корея, Вьетнам»[93]. Понятно, что стратагемность мышления присуща всем народам, просто она не всегда осознается, главное же состоит в том, что она успешно использовалась китайскими правителями в управлении гигантским государством.

3. УПРАВЛЕНИЕ В РИМСКО-КАТОЛИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ: ФИЛОСОФИЯ ТЕОКРАТИЧЕСКОГО УПРАВЛЕНИЯ

О кризисном характере систем управления в современном мире свидетельствует проблема бунта в рядах духовенства централизованной римско-католической церкви, вступающей в третье тысячелетие своего существования. Сейчас римско-католическая церковь, охватывающая своим влиянием около миллиарда человек на всем земном шаре, стоит перед лицом внешней и внутренней эрозии, она находится в состоянии собственного кризиса. Одним из крупных симптомов этого является сокращение численности католиков: «Всем известно, хотя трудно это подтвердить количественно, что Римская Католическая Церковь в Соединенных Штатах, латинской Америке и даже в Африке теряет все больше своих приверженцев в пользу протестантских течений – факт, который признал сам Иоанн Павел II, когда публично предостерегал в отношении таких сект. Поэтому можно сделать неизбежный вывод, что Римско-католическая Церковь сокращается»[94]. Самое парадоксальное в сокращении католицизма заключается в том, что именно требование соблюдения высокой дисциплины в сфере теологии и образе жизни верующих лежит в основе неадекватного реагирования римско-католической церкви на изменяющуюся социокультурную действительность. Таким образом, одна из самых мощных централизованных систем теократического корпоративного управления в истории человеческого общества дает сбои.

Значимость рассмотрения теократической философии управления, которая лежит в основе централизованной системы управления римско-католической церкви, следует из того эмпирического факта, что эта церковь сумела выжить среди множества потрясений на протяжении почти двух тысячелетий. Как отмечается в пятитомной «Истории церкви», написанной с теологических позиций, первой христианской церковью является иерусалимская организация апостолов, которая возникла в начале I в. и которая наряду с духовной структурой имела экономическую организацию[95]. Эта первая локальная христианская церковь имела коллегию пресвитеров во главе с епископом как наследником апостольской власти. Затем христианство начинает распространяться за пределами Палестины: центры христианских общин появились в Дамаске, Антиохии, Эфесе, Эдессе и Риме.

Именно в Риме, который в то время был мировой империй, произошла эволюция христианской церковной организации: «Имущество церкви из рук общины перешло в руки учреждения – вернее того епископа, который стоял во главе этого учреждения и «представлял интересы бога». Церковное имущество принадлежало епископу не как частному лицу, а как «божьему представителю»: он не имел права передавать его по наследству, и после его смерти оно переходило к его преемнику по епископской кафедре, а не к частному лицу, сыну или родственнику епископа»[96]. Христианская церковь в Римской империи стала религиозной корпорацией благодаря ее легализации.

Известно, что религиозные корпорации существовали в древнем Риме задолго до того, как в нем появились христианские общины. Как показал в своих исследованиях Н.С. Суворов, в одних случаях это были жреческие коллегии при храме какого-либо бога или богини, другие корпорации были составлены из самих римских граждан для отправления некоторых обрядов и церемоний. Наряду с этим допускалось создание религиозных корпораций, члены которых были иностранными купцами или рабами, чтобы совершать обряды поклонения негосударственным (неримским, «чужим» богам). Имелись также государственные коллегии по надзору за отправлением культов, чье число в древнем Риме было весьма велико. Наряду с чисто религиозными существовали и иные коллегии (благотворительные, похоронные и проч.), отправлявшие свой религиозный культ[97]. Не только сами религиозные корпорации были субъектами права, но и представляемые ими божества так же были субъектами особого рода: в их пользу могло быть передано имущество и т.д., т.е. в соответствии с действовавшими тогда законами в дохристианской Римской империи боги имели право приобретать всякого рода имущество. Этим и воспользовалась христианская церковь, выступая в виде религиозной корпорации.

Ведь получив легальный статус при императоре Константине Великом (313 г.), христианская церковь постепенно стала использовать положения римского права о религиозных корпорациях вообще и коллегиях в частности[98]. Необходимо отметить некоторую двойственность положения христианской церкви в Римской империи: с одной стороны, римское законодательство подводило религиозные коллегии под модель корпорации (в узком смысле), что соответствовало характеру и устройству самой христианской церкви, с другой - император Юстиниан наделил правами юридического лица не только епархии, но и приходы, и монастыри, и подобные им учреждения. Существенно то, что при этом олицетворялась не община верующих, а корпорация служащих (клир) во главе с прелатом (игуменом в монастыре, настоятелем в приходе и т.д.); таким образом, церковным учреждениям был придана модель института[99]. На основе изложенного можно сделать вывод о том, христианская церковь как в целом, так и в совокупности ее элементов имеет корпоративный и институциональный характер. Заслуживает внимания то обстоятельство, что институциональное начало ей совершенно чуждо, ведь первоначально она сама была учреждена Христом (Мф. 16,18).

Не менее важен и юридический подход к христианской церкви как к корпорации, ибо членство в ней имеет юридическое (корпоративное) содержание. Ведь оно приобретается посредством сложного корпоративно-юридического состава - совокупности фактов, в соответствии с церковным правом имеющих для члена церкви правообразующее значение[100]. Подчеркивая значение таинства крещения как юридического факта, составляющего юридический состав приема в Церковь, А.С. Павлов писал: «В области церковного права крещение имеет такое же значение, как рождение в сфере права гражданского»[101]. Ряд авторов, даже принадлежащие к богословским кругам, высказывают мнение об абстрактности церковной жизни вообще и членства в ней в частности. «Однако членство в Поместной и Вселенской Церкви приобретается через первичную корпорацию, ее составляющую (приход), а наличие фактов, образующих это членство, порождает для лица корпоративные права и обязанности, одни из которых имеют по преимуществу моральное значение, другие же - реальное правовое содержание. Таким образом, церковная корпоративная правоспособность - это способность члена корпорации иметь права и преимущества, ею установленные для своих членов и выполнять возлагаемые на него корпоративные обязанности»[102]. Церковная правоспособность делится на общую и специальную: первая охватывает «рядовых» членов (мирян) церкви, вторая может распространяться на отдельные категории членов (например, клир, монашествующих и т.д.). Наряду с этим на примере церковных правил можно в юридической литературе выделяется понятие корпоративной дееспособности, т.е. способности своими действиями приобретать права и исполнять обязанности в рамках корпорации. Широкое распространение в этой связи получил институт ограничения корпоративной дееспособности членов Церкви: так 12-е правило Неокесарийского собора (315 г.) запрещает поставление во пресвитера лиц, крестившихся на одре болезни, «ибо вера его (крестившегося - М.В.) не от произволения, но от нужды». Однако, в соответствии с тем же правилом данное ограничение может быть снято «после открывшейся добродетели и веры, и ради скудости в людях достойных». Таким образом, сам факт приема в Церковь не оспаривается, однако предусматривается ограничение в осуществлении корпоративных прав. «Кроме того, корпорация может налагать на своих членов обязанности, влекущие фактически ограничение гражданской правоспособности; так, согласно церковным правилам, для клирика и его семьи недопустимы ряд занятий (ростовщичество, содержание питейных и публичных домов, волхвование и проч.)»[103].

В 300-330 гг. христианская церковь, имеющая за своими плечами трехсотлетнюю историю, сумела развить свою корпоративную организацию до степени зрелости. Римскую империю можно определить как мозаику, сложенную из обладающих автономией городов. Аналогично и «католическая» церковь в качестве универсальной корпорации является в ипостаси многочисленных локальных общин, находящихся под властью епископов: епископальная церковь является основной ячейкой всей системы церковных институтов[104]. Отсюда следует четкое деление на рядовых членов христианской церкви и сильно иерархизированное духовенство (клир): епископ, священники, дьяки, подьячие и мелкие церковные служащие. С другой стороны, из числа рядовых христиан выделялись вдовы, святые девицы и дьякониссы, имеющие особый церковный статус. Однако, разграничение между клиром и мирянами не мешает тому, что наиболее образованные, богатые среди последних оказывали сильной влияние на церковную администрацию, управление и вообще на жизнь церкви.

C географической точки зрения основным организмом является локальная, городская церковь (хотя следует учитывать и сельские регионы), единство христианской церкви однако не теряется вследствие этой множественности[105]. С IV в. начинает прорисовываться определенная координация, открывающая путь более сложной и сильнее иерархизированной структуре. Епископы данной римской провинции (что соответствует светскому административному делению) или какого-нибудь более крупного региона стремятся к объединению вокруг и под руководством митрополита, который чаще всего является епископом главного города и главной церкви. Влияние Рима распространяется на все локальные церкви, его влияние оказывается универсальным, в доктринальной области его авторитет непогрешим. Перед нами мощная религиозная корпорация, получившая к тому же юридическое признание и пользующаяся весьма эффективно существующими законами, чтобы создать систематизированное свое, каноническое право.

Как известно, государственное признание христианской церкви в IV веке привело к открытию новых граней ее юридической природы: она стала выступать как автономный нормотворческий институт в обществе. Разумеется, данный процесс проходил при участии государственной власти[106], однако, особенно на Западе, начинает прослеживаться тенденция к автономизации церковного нормотворчества и церковной юрисдикции. Так, к XI-XII вв. в Европе сложилась самостоятельная наднациональная правовая система - каноническое право, - регулировавшая широкий спектр гражданских, семейных, административных, уголовных и процессуальных отношений. Тогда национальные правовые системы европейских стран были в зачаточном состоянии, а затем, сформировались как раз при непосредственном влиянии норм канонического права, а также «религиозных обрядах, литургических нормах и доктринах XI-XII вв...»[107]. Вместе с тем следует иметь в виду то обстоятельство, что система канонического права существовала уже внутри первых христианских общин. Как справедливо отмечает Г. Берман: «утверждая, что впервые была создана система канонического права или, иначе говоря, право церкви стало систематизированным в течение полутора веков между 1050 и 1200 гг., мы вовсе не отрицаем существование правового порядка в церкви с ее зарождения. Сам Новый завет, особенно в Посланиях апостола Павла и в Деяниях апостолов, свидетельствует, что внутри христианской общины существовали юридически конституированные власти, которые провозглашали и применяли нормы, касающиеся учения церкви, богослужения, морали, дисциплины и структуры церкви»[108].⁴

Такого рода автономизация проявляется не только во внешних своих формах, но и внутри христианской церкви как корпорации. Так, устанавливается (где через государство, а где и напрямую) система церковного налогообложения. Это означает, что христианская церковь обладает как корпорация политической властью. Ведь со времен шумеров две главные задачи политической власти – издавать законы и взыскивать налоги – так и не изменились[109]. Однако такая нормотворческая и юрисдикционная автономия отнюдь не означает отождествление Церкви и государства, поскольку они имеют совершенно различные цели и задачи и принадлежат к различным уровням морали; в чем-то их интересы пересекаются и тогда происходит взаимодействие этих социальных институтов. Кроме того, публично-правовой характер церкви в государстве в современных условиях не ограничивает религиозной свободы, но напротив, является дополнительной гарантией независимости и автономности церкви по отношению к государству.

На основании всего изложенного в специальной литературе делается следующий вывод о юридической природе христианской церкви: «во-первых,… она является корпорацией особого рода, включающей в себя составные части - корпорации и институты; во-вторых, она не может замыкаться на исключительно на частной сфере жизни общества, она неминуемо (в той или иной мере) вторгается в публично-правовую сферу, так как публично-правовой элемент изначально присущ ей, и потенциально (и в истории мы можем найти немало подтверждений этому) она может осуществлять регулирование многих сторон жизни общества (семья, брак, суд, процесс, регламентация устройства и поведения светской власти) как с помощью нравственных норм, то есть опосредованно, так и при помощи правовых предписаний (как это было в средневековье в Европе или после Крещения Руси)»[110]. Таким образом, церковное право в первом случае имеет чисто внутреннее, корпоративное значение, регулируя внутрицерковные отношения, а во втором выходит за эти корпоративные рамки и приобретает ценность и значимость для всего общества в целом, особенно в том случае, если состав последнего моноконфессионален.

В силу исторических причин римско-католическая церковь как мощная религиозная транснациональная корпорация заняло главенствующее место в феодальном обществе Западной Европы выполняло функцию идеологического интегратора. Она представляла собой строго иерархически централизованную систему во главе с римским папой и стремилась к главенству в «христианском» мире. Более того, римско-католическая церковь от имени бога пыталась добиться также «интернационализации» своей власти — пробиться на Восток, хотя и потерпела в этом поражение[111]. В остальном же она продемонстрировала необыкновенную живучесть: успешно находила выход из ситуаций, которые грозили ей гибелью. Здесь достаточно вспомнить ее успешную борьбу с многочисленными сектами, имевшими свои истоки и опору в массовых общественных движениях, таких как катары, вальденсы, монтанисты, флагелланты, немецкие и фландрские мистики XIV в., гуситы, наконец, движения эпохи Реформации. И одним из эффективных орудий достижения победы в этой борьбе выступала священная инквизиция, вскормленная в атмосфере религиозного фанатизма и представлявшая собой фанатическое учреждение.

И напротив, терпимость всегда была «мертвым» понятием в римско-католической церкви, культивировавшей на протяжении своей длительной истории жестокий фанатизм и агрессивную нетерпимость. В этом нет ничего неожиданного, так как речь шла о защите ее интересов. Для «еретиков» священная инквизиция была карающим огненным мечом, удивительным образом сочетая истребительную деятельность с теорией божественной любви. Религиозная нетерпимость была присуща миллионам невежественных людей, живших во времена христианской цивилизации. Однако «невежественные» не означает «глупые».Во сто крат опаснее религиозной фанатической глупости и невежественности умная нетерпимость, вооруженная к тому же и средствами принуждения. Римско-католическая церковь представляла собой корпорацию умных людей и именно поэтому ее влияние было таким длительным и эффективным.

Теперь перейдем к рассмотрению функционирования страшной и разветвленной организации - священной инквизиции. Она контролировала практически все сферы деятельности миллионов людей, использовала различные методы социотехнического, в том числе и тайного, управления обществом, а также способы проникновения в самые скрытые уголки человеческой души. Под инквизицией будем понимать особые трибуналы католической церкви, преследовавших еретиков, чья деятельность началась в XII—XIII вв. и закончилась в первой половине XIX в. Во всяком случае несомненно одно: к концу XIII в. Западная Европа, находившаяся под влиянием католической церкви, была покрыта сетью инквизиционных трибуналов. Их деятельность, замечает знаменитый историк инквизиции Г.Ч. Ли, была непрерывна, подобно действию законов природы, что отнимало у еретиков надежду выиграть время и скрыться в одной из европейских стран: «Еретик жил как бы на вулкане, который во всякое время мог начать извержение и поглотить его... В глазах людей папская инквизиция была всеведущей, всемогущей и вездесущей»[112]. В ту эпоху она выступала в качестве международной полиции, внушая в силу своей таинственности и сверхъестественной бдительности мистический ужас.

Священная инквизиция, как система, включала в себя следующие элементы:суд, обвинение, следствие, допрос, пытки, приговор, аутодафе и костер. Как же была устроена эта страшная в своем жестоком фанатизме дьявольская машина? «Устройство инквизиции, - пишет американский ученый Г.Ч. Ли, - было настолько же просто, насколько целесообразно в достижении цели. Она не стремилась поражать умы своим внешним блеском, она парализовала их террором. Она оставила светским прелатам богатые одежды, величественную пышность богослужения, блестящие процессии и длинный ряд служителей. Инквизитор носил скромную рясу своего ордена; в город он входил или один, или сопровождаемый несколькими вооруженными слугами, которые составляли его личную стражу и были исполнителями его приказаний. Главной ареной его деятельности были стены святого трибунала, откуда он рассылал свои приказы и распоряжался судьбою целых народов, окруженный молчанием и таинственностью, в тысячу раз более внушительными, чем внешнее великолепие епископов»[113].

Так как римский папа был наместником Бога на земле, то он выступал и в качестве верховного главы инквизиции; последний подчинялся папству и служил интересам католической церкви. Инквизиторы обладали неограниченными правами: «Ужасная власть, предоставленная, таким образом, инквизитору, становилась еще более грозной благодаря растяжимости понятия «преступление, выражавшееся в противодействии инквизиции»; это преступление было плохо квалифицировано, но преследовалось оно с неослабной энергией». Аппарат инквизиторов состоял из их заместителей, уполномоченных, которые в других городах данного округа проводили работу с еретиками, экспертов-юристов из монахов, формулировавших обвинения и приговоры в соответствии с гражданским законодательством, нотариусов и понятых, придававших следствию видимость законности и беспристрастия, прокуроров как обвинителей, врачей, следивших, чтобы обвиняемый не умер прежде времени от пыток, палачей.

В своей деятельности этот аппарат опирался на более многочисленный вспомогательный аппарат, так называемых «родственников» инквизиции, в который входилитайные доносчики, тюремщики, слуги и пр. Тайные доносчики или соглядатаи вербовались в самых различных слоях общества, их можно было обнаружить в королевской свите, среди художников и поэтов, торговцев и военных, дворян и простолюдинов, аристократов и почтенных горожан. Они уговаривали осужденных публично покаяться, исповедаться, примириться с церковью, сопровождали еретиков на костер, помогали его зажечь, подбрасывая хворост. Все служители инквизиции, включая и «родственников», носили оружие, не подлежали светскому и духовному суду, любые попытки помешать их деятельности квалифицировались как ересь, что порождало у них чувство полной безнаказанности.

Вторым элементом системы священной инквизиции является обвинение. Обвинения добывались следующим образом. Например, в некую область, зараженную ересью, приезжал инквизитор и на торжественном богослужении в его честь выступал с проповедью, в которой требовал в течение десяти дней выдать всех еретиков. Тот, кто отказывался от сотрудничества с инквизицией, подвергался автоматическому отлучению от церкви, так как обязанность преследовать еретиков возлагалась на всех, начиная от императора и заканчивая последним крестьянином. «Не только монархам и должностным лицам, - пишет С.Г. Лозинский, - но всем христианам вообще внушалось, что их главная обязанность - способствовать уничтожению ереси. Мирных граждан заставляли без всякого зазрения совести доносить на еретиков властям. Узы крови не служили оправданием тому, кто скрывал еретика: сын должен был доносить на отца; муж являлся виноватым, если не выдавал своей жены на ужасную смерть. Преступная принадлежность к ереси уничтожала все узы, соединяющие людей: детям внушали, что они должны покидать своих родителей, если последние не являются истинными католиками». Тот же, кто откликался на призыв инквизитора и в установленный срок доносил на еретика, получал награду в виде индульгенции сроком на три года.

Существенно здесь то, что инквизитор лично получал от доносчиков информацию, при этом сохраняя в тайне его имя. Это вносило немалый вклад в создание атмосферы страха, неуверенности и террора, что, в свою очередь, порождало новые волны доносов, зачастую безосновательных и вымышленных. Одни «исповедовались» перед инквизитором, чтобы оградить себя от обвинений в ереси, другие, таким образом сводили счеты со своими противниками, третьи доносили в стремлении получить часть имущества выданного ими еретика. Следует отметить, что в инквизицию поступало немало и анонимных доносов, которые тоже принимались во внимание.