УПРАВЛЕНИЕ В ИМПЕРАТОРСКОМ КИТАЕ: ОРГАНИЦИСТСКАЯ ФИЛОСОФИЯ 5 страница

Специфичность советской модели управленческой деятельности в области экономики состоит в том, что доминирование административных методов предопределено тотальным преобладанием административной системы над экономическим механизмом. Здесь нужно принимать во внимание такие свойства административных систем (не имеет значения, является она советской или какой-то другой), как безличность и единоначалие. Дело в том, что личные отношения элиминированы в отношениях административного управления. Это обусловлено необходимостью в деятельности административных структур оперировать обязанностями и полномочиями, а личные способности не играют никакой роли. Все решения различного рода задач принимаются соответствующими чиновниками или органами, что порождает организационную или ведомственную монополию. Другое существеннейшее свойство административных структур - это их функционирование по принципу единоначалия. Тогда в многоуровневой иерархической системе нижние уровни не способны контролировать вышестоящие уровни и в силу этого власть концентрируется на вершине административной пирамиды. Результатом всего этого является громоздкость всей гигантской административно-командной системы, потеря ею гибкости и скорости реакции на возникающие проблемы[176].

Вполне естественно, что административно-командная система советского общества требовала и определенный тип управленца, обладающего соответствующими личностными качествами. Представители советской номенклатуры ориентировались на следующие личностные качества управленческих кадров:

1) авторитарные, командно-приказные методы и подходы вместо коллективности руководства;

2) режим директив вместо методов диалога, спора и откровенного разговора;

3) начетничество, догматизм и окрик вместо компетентности, опытности, точного анализа проблем;

4) навязывание сверху схем деятельности вместо изучения возможностей социальных групп и личностей и создания условий для их саморазвития;

5) высокомерие и отчужденность вместо доступности в общении, умения привлечь к себе людей, добиваться их доверия, активного участия в деловом и социальном общении;

6) комчванство вместо уважения чувств личного достоинства собеседника, умения прислушаться к мнению компетентных специалистов;

7) шаблонно-трафаретный подход к людям вместо дифференцированного подхода к представителям различных слоев населения;

8) формальное отношение к людям вместо досконального знания потребностей людей, их интересов, склонности сопереживать и сочувствовать, способности оказать помощь в решении неотложных проблем[177].

Особенности административно-командной системы управления советским социумом состоит также в том, что ее власть имеет исключительную по своему масштабу силу, какую не знала европейская цивилизация и какая свойственна централизованной бюрократической машине древнего Египта[178]. В этом нет ничего удивительного, ибо определенные условия порождают соответствующие им философии управления, социальные структуры и системы управления. Во всяком случае, именно советская цивилизация представляет собой уникальное явление в истории человеческого общества, несмотря на определенные аналогии с древневосточными социумами, в силу того, что она генерировало государство как своего рода сверхобщество. «В коммунистическом обществе, - отмечает А. Зиновьев, - государство превратилось в своего рода сверхобщество, живущее за счет общества, в которое оно было погружено. Здесь уже не государство служило обществу, а, наоборот, общество стало ареной, материалом деятельности государства, сферой приложения его сил, средством удовлетворения его амбиций и потребностей. Государство стало монопольным субъектом истории. В сферу его внимания вошли все аспекты жизни общества, включая экономику, культуру, идеологию, внешнюю политику и торговлю, воспитание детей, образование, спорт, быт и отдых людей, короче говоря – все, что имело хотя бы какое-то значение для жизни людей и общества в целом»[179]. Следует отметить, что такого рода государство возникло в новой истории впервые, что сейчас Запад движется к такому сверхобществу, поэтому система управления в советском социуме заслуживает внимания.

Такого рода административно-командная система детерминировала определяющие черты специфического каркаса экономических отношений[180]. В основе лежит высоко экономическое обобществление и присвоение государством подавляющей массы средств производства, причем в общем виде государственная собственность носит анонимный характер. Все дело заключается в том, что эта собственность принадлежит ведомствам (министерствам, госкомитетам), которые распоряжаются львиной долей государственных ресурсов, что в итоге привело к не знающему преград, ограничений и конкуренции ведомственному монополизму. За этим монополизмом скрываются узкие групповые интересы бюрократического аппарата и примыкающих к нему привилегированных слоев, которые используют государство в своих корпоративных интересах. Следует отметить тот момент, что интересы личного присвоения отодвинуты на второй план групповыми интересами.

Несмотря на формально-юридическое владение средствами производства всеми трудящимися, последние отчуждены от этой собственности. В пользу этого тезиса свидетельствует факт отсутствия разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную: «В коммунистической системе власти и управления, как и в ее предшественнице – царской системе, не было характерного для Запада разделения властей, которым сам Запад восторгается с неослабевающей силой до сих пор, хотя, по мнению многих специалистов, эти восторги в значительной мере лицемерны и преувеличены»[181]. Работники соединяются с отчужденными от них средствами производства посредством государственного найма, когда государство нанимает и ограничивает только наемного работника и не знает никаких ограничений для самого себя. В итоге даже собственность индивида на свою рабочую силу потеряла свой личный характер и стала государственной собственностью. Ведь в советском обществе существовала целая система ограничений, когда «эта жизнь детерминируется системой прописки, отметками в паспортах и трудовых книжках, ограничения на смену места работы или роде деятельности»[182], когда существует жесткое регулирование выезда на работу и жительство за границу, прямое закрепление работника на конкретном предприятии и учреждении. Не менее важным является и то, что подготовка и переподготовка рабочей силы осуществлялись за счет государства и единственным источником существования для большинства населения оставался государственный найм.

Еще одной особенностью экономических отношений в советском обществе является их дуалистический характер, когда плановая экономика состояла из двух секторов. «В крупной промышленности господствовало центрально-государственное подчинение предприятий (а также крупных учреждений науки и образования) союзным министерствам, руководимым соответствующими отделами ЦК КПСС (принцип централизованного планового хозяйства). Сельскохозяйственные предприятия, а также часть регионального строительства и легкой промышленности, были подчинены областным органам КПСС и контролируемым им исполкомам (принцип децентрализованной плановой экономики)»[183]. Общая характеристика этих двух секторов плановой экономики является диспропорция между экономическим потенциалом предприятий и регионов и распределением ресурсов между ними.

Планы формировались заранее несбалансированными, сковывалась инициатива работников, растрачивались дорогие, весьма дефицитные ресурсы, строились гигантские не используемые затем предприятия, произведенный в результате значительных трудовых усилий продукт затем портился и т.д. Данная особенность советской экономики следует из подмены экономических отношений властно-собственническими, когда управление экономическими методами заменяется политическими рычагами воздействия на экономические процессы. Это объясняется «приматом политики» (В.И. Ленин), создавшим полностью политизированную экономику.

И наконец, еще одной особенностью каркаса экономических отношений в Советском Союзе является предельно возможное игнорирование законов функционирования экономики. Критерием и целью здесь выступает не экономическая эффективность, а укрепление и преумножение государственной собственности, что и является основным экономическим законом. «Росту государственной собственности, наиболее отвечающей интересам этакратии, были подчинены планирование и управление, на него были ориентирована, по существу, вся структура народного хозяйства, вся эта гонка за показателями - всего лишь средство для поддержания и упрочения политической власти, повышения ее внутреннего и международного авторитета»[184].

Такая экономическая система обладала относительно благоприятной динамикой в условиях своего экстенсивного развития, т.е. чисто количественного расширения производства без его качественного совершенствования. Следует также иметь в виду то существенное обстоятельство, которое наложило сильный отпечаток на советскую модель экономики, а именно: промышленный и аграрный перевороты (индустриализация и коллективизация) в Советском Союзе были осуществлены методами внеэкономического принуждения, лишенных материальной заинтересованности. Именно благодаря такой модели управления экономическими и социальными процессами в СССР (а также в МНР, КНР и других странах) оказался возможен значительный прорыв в экономическом развитии и формировании гигантской индустриальной структуры. Иными словами, это означает превращение Советского Союза в мощную индустриальную державу, образование многочисленного квалифицированного рабочего классам и научно-технической интеллигенции, создание гигантского экономического, военного и научно-технического потенциала за относительно короткий срок.

Данная модель экономического развития Советского Союза была адекватна существующим тогда условиям и поэтому экономическая политика государства была нацелена на формирование и развитие прежде всего тяжелой промышленности. «Причина огосударствления всего воспроизводственного процесса (производства, обмена и распределения) по всем структурным звеньям экономики (региональным и отраслевым) заключалась не только в необходимости форсированной индустриализации и нехватки средств для отраслей легкой промышленности, но и в том, что динамичное и успешное развитие секторов, производящих потребительские товары с их широким ассортиментным набором и подвижными колебаниями потребительского спроса при централизованно-планируемой, в отличие от рыночной (где существует обратная связь производителя и потребителя), экономики затруднительно, в то время как при недостаточно развитом общественном разделении труда и малом ассортименте производительного и личного потребления и гигантской концентрации производства существует как абстрактная возможность учета производственных ресурсов и результатов расширенного воспроизводства, так и возможность достижения высоких темпов экстенсивного типа экономического роста»[185].

Нельзя не согласиться с тем выводом, который сделан Н. Куз-нецовой о том, что именно советское общество в условиях централизованно-планируемой экономики при господстве административно-командной системы сумело довести до завершения классический экстенсивный тип воспроизводства и экономического роста[186]. В результате сформировалась та модель советской экономики, которая показала свою эффективность на определенном историческом этапе и в новых обстоятельствах - появление информационной экономики, развитие высоких наукоемких технологий и пр. - она с необходимостью требовала реформирования. Основным элементом этой модели, как известно, является директивное планирование производства в натуральном выражении и централизованное распределение материальных ресурсов. Такой метод управления советской экономикой, как адресное директивное планирование и фондирование, применялся начиная с «военного коммунизма» и кончая 80-ми годами, однако он уже исчерпал себя во второй половине XX столетия.

Понятно, что такого рода качества субъектов управленческой деятельности в области социальных и экономических процессов во время перестройки негативно сказались на открытости и демократизации как необходимых параметров осуществления модернизации экономики. Ведь без творческого раскрепощения, устранения всесторонней и тотальной регламентации жизни советского социума и поведения человека невозможно осуществить экономические реформы и политические преобразования, нацеленные на достижение высокого уровня материального благополучия народа. В плане нашего исследования это означает необходимость принимать во внимание неадекватность механицистской философии управления сложившимся реалиям.

Это проявилось в том, что созданная после Октябрьской революции новая социальная структура как воплощение данной философии управления стала в полном соответствии с философской картиной мира как механизма машиной, где человек является ее винтиком. «Новая социальная структура основывалась на распределительных отношениях, - подчеркивает С.Г. Кордонский, - а не на отношениях к средствам производства, полностью национализированным. Она состояла из двух классов и прослойки между ними. Отношения между этими группами строились как распределение: крестьяне потребляли продукцию рабочих и производили предметы потребления рабочих. Рабочие присваивали продукты, произведенные крестьянами, и производили то, что было необходимо крестьянам. Служащие распределяли и контролировали потоки продуктов от крестьян к рабочим и обратно, следя за тем, чтобы потребление каждой группы удовлетворяло критериям социальной справедливости, вернее, тому, как она понималась государством на каждом этапе построения социализма. Государство строго фиксировало принадлежность к социальной группе и контролировало посредством квот, ограничений и репрессий состав каждой группы и их отношения друг с другом. Был порядок.

Построение новой социальной структуры означало уничтожение антагонистических противоречий в ходе обострения классовой борьбы, в борьбе с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом и конструирование общества с заданной априори степенью социальной неоднородности, такой, как различия между рабочими, крестьянами и служащими. Новая социальная структура стала сложной и дорогостоящей машиной, где любой человек был только унифицированным элементом, винтиком (курсив наш – В.П.), который при необходимости списывался в Гулаг и заменялся другим винтиком»[187]. Основными позитивными чертами этой новой социальной структуры являются стабильность и определенность, так как отношения между социальными группами полностью определяются и контролируются государством, сам состав этих групп детерминирован целями государства. Изменения в социальной структуре такого рода возможны только как «сближение» и «уменьшение различий», т.е. в полном согласии с механистической философией как количественные изменения, которые не затрагивают сути структуры. «Качественные изменения, такие, как формирование новых групп, в принципе невозможны, так как социальная структура действует как устройство с отрицательной обратной связью: нарушения заданной степени социальной однородности фиксируются государственной статистикой, преобразуются в политические и плановые решения, которые включают механизм квот, ограничений, подбора и расстановки кадров, иногда – репрессии»[188].

Негативной характеристикой механицистской философии управления является то, что она предлагает картину простого мира, прозрачного для планирующего бюрократа. Советская бюрократия любым способом противилась процессам усложнения социума, введению социальных и технологических инноваций, адаптируя общественную среду к своим управленческим возможностям. Тем самым она выступала в качестве редукционистского механизма, который сводил сложное к простому и профанировал тем самым все виды деятельности. «Фактически ее идеалом является древнеазиатский стабильный способ производства, знающий одно количественное расширение и не ведающий качественных технологических, организационно-управленческих, социокультурных сдвигов»[189].

Механицистская философия управления, культивировавшаяся советской бюрократией и обосновывавшая необходимость функционирования человека как винтика мощной государственной машины, обусловила неэффективную хронополитику. Ведь за время существования советского социума произошла ленинская культурная революция, в результате которой массы получили добротное образование, возросли и умножились потребности человека. Вместе с тем, этот значительный личностный и профессиональный потенциал человека уже не укладывался в концептуальную конструкцию «винтика» государственной машины, поглотившей все общество. «Большинство подданных режима жило в двух разных временах: динамичном времени духовного производства, которое через систему массового образования революционизировало массовые потребности и притязания, и статичной системе «советского образа жизни», не дающего утоления этим притязаниям. Но это и означало, что режим не обрел эффективной хронополитики, способной переводить динамику социокультурного времени в динамику рабочего времени»[190].

Не менее существенным обстоятельством оказалось исчерпание механицистской философии управления как методологической основы экстенсивной модели управленческой деятельности в области экономики, что с необходимостью влекло за собой переход к новой модели управления экономикой, адекватной интенсивному типу воспроизводства. Тем более, что воплощение в жизнь старой, централизованно-плановой модели экономики подготовило полностью материальную базу для перехода к интенсивному типу производства и воспроизводства. Иными словами это означает смену механицистской философии управления философией духа, адекватной возросшим творческим возможностям человека. «Однако, когда наступает предел экстенсивному воспроизводству, необходимы децентрализация управления и изменение всей модели роста, введение экономических рычагов вместо административно-принудительных, так как интенсивный рост, особенно в современных условиях, требует мобилизации прежде всего интеллектуальных ресурсов, творческой активности всех агентов производства, что невозможно сделать насильственно»[191]. Данный переход от одной модели управления экономикой к другой в любой системе общественных отношений и особенно в советской системе с ее традиционной опорой на значимость государства в жизни общества с необходимостью требовал сохранения сильного и эффективного государственного регулирования этим процессом. Только такое управление экономическими процессами способно без методов «шоковой» терапии осуществить формирование саморегулирующихся, самонастраивающихся весьма сложных технико-производственных систем.

В позднем советском социуме отечественные исследователи рассматривали проблему реформирования административно-командной системы, связанной фактически с трансформацией механицистской философии управления в философию духа. «Процессы перестройки могут достичь своих целей в том случае, если удастся найти способы более-менее плавного перехода к социальной структуре, способной не только к самосохранению, но и саморазвитию. Резкие нарушения существующей структуры могут спровоцировать «взрывные» процессы и потерю той минимальной степени управляемости, которая поддерживается совокупным действием административного режима, норм КЗоТа и механизмом подбора и расстановки кадров»[192]. Однако такого перехода исторически не произошло, напротив, в полном соответствии с механицистской философией управления пришедшие к власти «белые большевики» стали еще более интенсивно воплощать эту философию в действительность.

В подтверждение этого положения приведем большой фрагмент из работы А. А. Зиновьева, где речь идет о тождестве сталинизма и «белого большевизма»: «Сталинская система включала в себя партийно-государственный аппарат управления и всячески поощряла его, но как свое орудие. Этот аппарат играл в ней роль второстепенную, подчиненную. Главное было другое, а именно – аппарат личной власти., не связанный никакими законодательными нормами. Он состоял из клики людей, лично обязанных главарю (вождю) своим положением в клике и предоставленной ему долей власти. Такие клики складывались на всех уровнях иерархии, начиная от высшей во главе с самим Сталиным и кончая уровнем районов, частей районов (например, сельских советов) и предприятий. Главными рычагами власти были те, которые сейчас называют «силовыми структурами», - органы государственной безопасности, милиции и вообще силы внутреннего порядка, армейское командование, дипломатический корпус, главы учреждений и предприятий, выполняющих задания особой государственной важности, научная и культурная элита и т.п. Важнейшим элементом сталинизма была система вождизма, которую сейчас рассматривают как пример популизма. При этой системе руководитель обращался непосредственно к народу, игнорируя официальные учреждения власти. Массам эти учреждения представлялись как нечто враждебное им, как помеха их вождю-руководителю. Отсюда волюнтаристские методы руководства. Руководитель мог по своему произволу манипулировать чиновниками нижестоящего аппарата официальной власти, назначать и увольнять их, заменять другими и даже арестовывать. Причем все это имело место на всех уровнях, во всех сферах общества, во всех районах страны. Взгляните на ельцинскую организацию власти! Не видите ли вы в ней нечто, до мелочей похожее на сталинизм?!»[193] Данное описание вполне адекватно сложившемуся положению вещей в постсоветском российском социуме. Только с приходом В.В. Путина к власти начинает постепенно изменяться система управления социумом, происходит замена механицистской философии управления философией духа, которая ставит во главу угла самого человека с его творческим потенциями.

Необходимо отметить интересный феномен, а именно – регенерация советской системы управления, адаптирующейся к новым условиям. «Распад Советского Союза не мог привести к забвению относительной исторической стабильности и эффективности такой системы. В 1960-х годах казалось, что Советский Союз принадлежит к «узкому клубу успешных систем». Эта система обладала большой силой интеграции и смогла создать социально высокоинтегрированное общество, которого до этого никогда не было в российской истории. И не случайно в глазах большинства российского народа развитие после 1991 года кажется отступлением по многим социальным и экономическим параметрам, и ситуация не может быть изменена к лучшему в ближайшее время. Если во многих регионах вновь возвращаются управленческие структуры (в особенности местничество) советского времени, приспособленные к новым условиям, то это «возвращение прошлого» — не в последнюю очередь попытка вернуть былую способность к социальной и политической управляемости, потерянную во время реформ»[194]. Сейчас идет определенный возврат к определенным аспектам советской системы управления социумом, хотя полного возврата не будет в силу необратимости времени. Это вполне соответствует философии и теории систем, согласно которым любая система стремится занять устойчивое состояние и если она уходит от него, то она стремится вернуться в нее[195]. Иными словами, происходит не «возвращение в прошлое», а «возврат прошлого» в сфере управления социумом с учетом новых социокультурных условий.

Именно «возврат прошлого» в сфере управления российским социумом означает государственное регулирование экономических процессов, которое должно обеспечивать достаточно широкую полосу социума для свободной предпринимательской деятельности. Не следует забывать, что в любой общественной системе государство твердо и активно определяет стратегию развития в таких сферах, как ряд отраслей промышленности, социальная, производственная и транспортная инфраструктура, культура, образование, здравоохранение, социальное обеспечение. В этом смысле советская система управления социальными и экономическими процессами представляет значительный интерес, ибо накопленный ею позитивный потенциал начинает приносить определенную пользу. Не следует забывать, что в современной западной экономике огромную роль играет централизованное управление и индикативное планирование, что социальный критерий производственной деятельности превосходит экономический критерий, что эффективность системы зависит в значительной степени от социальных факторов и в незначительной - от экономических[196]. Более того, в Советском Союзе началось созидание сверхобщества с его системой управления, которое осталось незавершенным в силу его искусственного разрушения Западом. Именно последний теперь движется в направлении создания такого сверхобщества, причем его формирование «происходит по тем же социальным законам, что и коммунистического»[197]. Таким образом, созданная эффективная система управления советским социумом и поведением человека, трансформировавшаяся затем в систему управления коммунистического сверхобщества, представляет собой социально-политическую инновацию. Симптоматично, что Запад очень многое взял у Советского Союза для обеспечения действенности функционирования своей цивилизации - этого не следует забывать и России, если она желает создать процветающее общество.

6. УПРАВЛЕНИЕ НА СОВРЕМЕННОМ ЗАПАДЕ: НА ПУТИ К ОРГАНИЦИСТСКОЙ ФИЛОСОФИИ УПРАВЛЕНИЯ

Управление на современном Западе, который представляет собой интегрированное целое всех западных государств и поэтому является нечто большим, чем сумма этих стран, носит деспотический характер. Известный французский социальный психолог С. Московичи следующим образом квалифицирует специфику западного деспотизма: «Понятиям тоталитарной системы, культа личности или авторитарного режима я предпочитаю понятие западного деспотизма, как более откровенное…С одно стороны, вместо того, чтобы заниматься средствами производства, этот тип власти привлекает средства коммуникации и использует их как нервную систему. Они простирают свои ответвления повсюду, где люди собираются, встречаются и работают. Они проникают в закоулки каждого квартала, каждого дома, чтобы запереть людей в клетку заданных сверху образов и внушить им общую для всех картину действительности.

Восточный деспотизм отвечает экономической необходимости, ирригации и освоению трудовых мощностей. Западный же деспотизм отвечает прежде всего политической необходимости. Он предпочитает захват орудий влияния или внушения, каковыми являются школа, пресса, радио и т.п. Первому удается господствовать над массами благодаря контролированию их потребностей (в воде, в пище, например). Второй достигает этого контролем над верой большинства людей в личность, в идеал, даже в партию. Все происходит так, как если бы шло развитие от одного к другому: внешнее подчинение уступает место внутреннему подчинению масс, видимое господство подменяется духовным, незримым господством, от которого невозможно защититься»[198].

Деспотический характер управления социумом и поведением человека на современном Западе проявляет тенденцию к усилению, что связано с быстро идущим становлением информационного общества, иди, более точно, общества знания. На рубеже XX и XXI столетий благодаря современной технологической революции четко просматривается тенденция становления информационного общества - на Западе оно начало формироваться в последние десятилетия прошлого века. Для этого общества характерна экономика знаний, когда основным источником производительности выступают технология генерирования знаний, обработка информации и символическая коммуникации. Специфическим для информационного общества являются воздействие знания на само знания, что служит фундаментальной основой производительности, и так называемая «сетевая культура»[199]. Вместе с тем следует принимать во внимание и значимость индустриального общества, с которым связаны соответствующая ему культура.

Культура как совокупность символических форм, порожденная в ходе человеческой деятельности, дает человеку сеть смыслов. Известный американский культуролог К. Гирц в связи с этим пишет следующее:«Концепция культуры, которой я придерживаюсь и конструктивность которой пытаюсь показать в собранных в этой книге статьях, по существу семиотична. Разделяя точку зрения Макса Вебера, согласно которой человек – это животное, опутанное сотканными им самим сетями смыслов, я полагаю, что этими сетями является культура. И анализировать ее должна не экспериментальная наука, занятая выявлением законов, а интерпретативная, занятая поисками значений»[200]. Вместе с тем подобно тому, как паутинная конструкция задает в определенном плане жизнедеятельность паука, так и культура детерминирует поведение человека. Отсюда, подчеркивает К. Гирц в другой своей работе, вытекает следующие две идеи: «первая заключается в том, что культуру лучше рассматривать не как комплексы конкретных паттернов поведения – обычаев, традиций, кластеров привычек, - как это, в общем, было принято до сих пор делать, а как набор контрольных механизмов – планов. Рецептов, правил, инструкций (того, что компьютерщики называют «программами»), - управляющих поведением. Вторая моя идея заключается в том, что человек – это животное, в своем поведении самым драматическим образом зависящее от таких экстрагенетических контрольных механизмов, от таких культурных программ»[201]. Таким образом, культура (и социальные институты, и цивилизация в целом) представляет собой нефизическую систему взаимодействий, носителем которой является человек в качестве единства физических и нефизических систем взаимодействий.

Такой подход позволяет понять то существенное обстоятельство, согласно которому человек представляет собой менее хрупкую систему, чем общество и цивилизация, что прекрасно может быть проиллюстрировано на примере современного терроризма. Терроризм в целом отнюдь не является новым явлением в истории человеческого общества, однако характерной чертой современного терроризма является то, что он в значительной степени индивидуализировался. Индивидуальный террорист-нигилист может, исходя из своих самых разнообразных мотивов, использовать в своих целях оружие массового поражения, включая ядерные устройства, бактериологическое оружие, ядовитые газы, компьютерные вирусы и пр.[202] Таким образом, теперь оказался неадекватным действительности стереотип, согласно которому индивид является бесконечно малой величиной перед могуществом общества. Поэтому сейчас на Западе широко используется философия индивидуализма[203], чтобы весьма эффективно осуществлять управление поведением человека. В действительности же средства массовой коммуникации создают иллюзия значимости человеческого Я, формируют у него представление о том, что он является центром всей общественной жизни, что весь мир вращается вокруг него. «Западные демократии – это, в сущности, - подчеркивает П. Слотердайк, - перманентные пародии на религиозный анархизм, структуры, представляющие собой странную смесь аппаратов принуждения и свободно установленных порядков. В них действует правило: обеспечить каждому видимость Я»[204]. Здесь отлично схвачена суть философии управления поведением человека как индивидуализма, представляющего собою искусственно сконструированную действительность иллюзорного Я, чья жизнедеятельность протекает в рамках западной цивилизации.