ПОЛИТИЧЕСКИЕ СИЛЫ ПЕРИОДА ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ О СУДЬБАХ РОССИИ: ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ ОБЗОР

Бакланова И.С.. к.и.н., доцент

Гражданская война в России была по своему масштабу, ожесточенности противостояния частей расколотого общества, по тому гневу и ярости, которые захлестнули страну, беспрецедентным явлением отечественной истории. На арену борьбы вышли силы, по-разному видевшие и понимавшие будущее государства, но часто готовые за «свою» идею отдать жизнь. Исход известен: власть сохранили большевики. Однако вопросы: почему это произошло? Почему оказались несостоятельны противники российских коммунистов? – до сих пор волнуют отечественных и зарубежных исследователей. Их интерес носит не только академический, научный характер, но и отвечает потребностям современности.

Известный российский историк В.П. Булдаков писал в 1997г., что сейчас «революция попросту носит вялотекущий характер. Актами открытой гражданской войны давно уже стали многочисленные этнические конфликты и локальные войны почти во всех контактных зонах бывшего СССР. И далее: «Именно отсутствие масштабных форм открытого социального насилия дает основание определенного рода идеологам выдавать нынешнюю смуту (выделено нами – И.Б.) за «курс реформ», периодически возвещая об его успехах»[22]. По мнению не менее известного историка из Казани А.Л. Литвина, гражданская война в стране идет уже более восьми десятилетий. При изменении форм и методов главные ее составляющие – жестокость, насилие, пренебрежение к жизни и правам людей – сохраняются и ныне.[23] Поэтому обращение к событиям начала XX века призван через анализ прошлого привести к пониманию настоящего, помочь, в частности, определить, какой путь общественного развития является оптимальным для России.

Аксиоматичным является положение о том, что в период гражданской войны друг другу противостояли красные и белые. Кроме того, имела место так называемая «третья сила», под которой в историографии понимают меньшевиков и эсеров, создавших правительства на Волге, в Сибири, в Архангельске[24]. (Существуют и другие точки зрения. По мнению Ю.И. Игрицкого, в качестве «третьих сил» в гражданской войне выступали махновцы, антоновцы, националисты [25]. А.Д. Казанчиев на основе анализа истории Уфимской Директории пришел к выводу о том, что «третьей силы» как единого движения не существовало. Были «умеренно-правые», «левые», крестьянское движение[26]).

Какой же путь общественного развития («третий путь») предполагался «третьей силой»? Видный деятель Уфимской Директории, правый эсер А. Аргунов определил его как путь демократии, в годы гражданской войны находившийся между «двумя большевизмами»[27]. Данная точка зрения поддерживается и современными авторами. Так, Дж. Суэйн полагает, что «третий путь» - это мир и земля, демократия (при категоричном отрицании деспотичного правления)[28]. В отечественной и зарубежной историографии «третий путь», как правило, характеризуется в качестве бесперспективного с точки зрения возможности его реализации в годы гражданской войны. Советские историки, давая такую оценку, руководствовались положениями работ В.И. Ленина, определявшего гражданскую войну как «наиболее острую форму классовой борьбы», ведущуюся чаще всего «между теми классами, противоположность между коими создается и углубляется всем экономическим развитием капитализма, всей историей новейшего общества во всем мире, а именно между буржуазией и пролетариатом»[29]. Отсюда – нереалистичность с точки зрения вождя мирового пролетариата среднего пути[30]. (С В.И. Лениным солидаризировались и тем самым как бы косвенно подтверждали его точку зрения лидеры белого движения. Так, по мнению Н.Н. Юденича, единственно возможным типом власти в годы гражданской войны является диктатура. Предложение о созыве Учредительного собрания генерал об инфантерии характеризовал как «безумный акт подрыва всякой власти[31]).

В.В. Согрин, анализируя основные тенденции развития отечественной историографии в конце ХХ века, пришел к выводу о том, что в настоящее время в научной сфере существует плюрализм мнений. А получившие распространение в перестроечный период распространение такие историографические направления как формационно-ревизионистское, либеральное и цивилизационное – позволили по-новому взглянуть на исторический процесс, раскрыть многие потаенные факты[32]. Однако при пересмотре положений советской историографии (в частности, положения о классовой борьбе) в качестве доминирующей в научной литературе сохранилась точка зрения о невозможности в условиях резкой поляризации политических сил победы «третьего пути»[33].

По мнению П. Кенеза, сама идеология умеренных социалистов не позволяла им эффективно управлять Россией, находившейся в состоянии кризиса[34]. (Что подтверждается, хотя опять-таки, косвенно участием социал-демократов и социалистов-революционеров во Временном правительстве, которое не смогло «переломить» ситуацию в стране к лучшему). Более резко высказал свою точку зрения В.П. Булдаков. На его взгляд, российские партии вообще не являлись «прагматическим оформлением интересов тех или иных социумов», а были выражением набора «интеллигентских утопий, доктринального прекраснодушия или сектантской оголтелости». Все они, включая «крестьянскую» партию эсеров были по преимуществу «городскими», т.е. интеллигентскими. Цифры, характеризующие количество членов партии, часто не соответствовали реальному положению дел, т.к. «практиковалась коллективная запись, что в российских условиях могло быть фикцией». По мнению В.П. Булдакова, такая черта русской интеллигенции, как пресмыкательство перед властью, нашла свое отражение во «властебоязни» отечественных либералов и социалистов[35]. Таким образом, как считает исследователь, меньшевики и эсеры просто не могли овладеть ситуацией, стать реальной властью.

Интерес представляет анализ психоментального состояния общества России. А.С. Ахиезер пришел к выводу о том, что крестьянское сознание воспроизводило основные принципы манихейства, согласно которому в мире существует лишь два самостоятельных космических начала – добро (как абсолютное добро, без примеси зла) и зло (абсолютное зло). Поэтому общественно-политическая жизнь понималась крестьянством (а также близким к крестьянству по психологии рабочим классом[36]) как борьба этих двух начал[37]. Исходя из данной точки зрения, становится ясным, что большая часть российского общества в силу дихотомичности своего сознания заведомо отрицала срединный, третий вариант развития.

Не став конкурентом в борьбе за власть между красными и белыми, меньшевики и эсеры, тем не менее, способствовали затягиванию гражданской войны. По мнению академика Ю.А. Полякова, блок умеренных социалистов с большевиками сильно укрепил бы позиции последних, приведя российских коммунистов к более быстрой победе[38]. При этом, предположение о том, что поддержка меньшевиками и эсерами белого движения способствовала бы его успеху[39], на наш взгляд, требует своего обоснования.

Таким образом, на победу в борьбе за российскую государственность реально могли претендовать или белые, или красные. Но и это положение разделяют отнюдь не все исследователи. Так, Л.И. Семеникова считает, что белое движение было обречено с самого начала, ибо оно не отражало интересов основной части населения России[40]. По мнению израильского ученого Дж. Эдельмана, подобное утверждение не является фактом. Белые в отличие от красных получали серьезную помощь извне. Если большевиков поддерживали рабочие, то белых – традиционно высшие классы, буржуазия, аристократия, большая часть правительственной бюрократии, тайной полиции, традиционно консервативного офицерского корпуса. (Крестьянство, по мнению Дж. Эдельмана, не испытывало привязанности ни к тем, ни к другим)[41].

На наш взгляд, та упрощенная схема социальной базы белого и красного движений, которую представил израильский ученый, не соответствует в полной мере сложной картине периода гражданской войны. Например, по данным военного историка А.Г. Кавтарадзе, в Красной Армии служило около 75 тыс. (30% общего состава офицеров царской армии). 100 тыс. человек (40%) сражалось в белой и других армиях против Советской власти. До 30% бывших офицеров не участвовало в гражданской войне[42]. Что касается офицеров Генерального штаба, являвшихся, по мнению В.Д. Поликарпова, «замкнутой кастой», «самостоятельной корпорацией» внутри Российской армии, присвоившей себе репутацию ее «мозга»[43] (в действительности это была самая хорошо подготовленная часть офицерского корпуса), то, как писал в 1929 г. В.В. Шульгин, у большевиков их осталась «чуть ли не половина»[44]. В советской историографии называется цифра в 33-35%[45]. Таким образом, в Белой армии, действительно, служило больше старых офицеров, чем в Красной. Но говорить о том, что основная их часть перешла к белым, как считает Дж. Эдельман[46], на наш взгляд, не представляется возможным. К тому же арифметические подсчеты не могут в полной мере отразить сложные процессы гражданской войны. Понять исход противостояния (белые-красные) можно лишь проанализировав наработки исследователей разных хронологических периодов, школ и направлений.

В советской историографии итог гражданской войны рассматривался через призму марксистского положения о закономерности естественно-исторического процесса замены одной общественно-экономической формации другой, более высокой и совершенной. Поэтому уже в 20-е годы обосновывается тезис о реставрационной политике антибольшевистских сил, направленной на восстановление монархического строя и частной собственности. Данное положение сохранилось в качестве основного до конца существования Советской власти. Существо дел не меняли указания некоторых исследователей на то, что часть лидеров белого движения была сторонниками конституционной монархии[47]. В советский период изучение проблематики антибольшевистского движения не являлось приоритетным. В.П. Федюк отметил, что имело место несколько десятилетий перерыва, после которого, начиная с 70-х годов, стали вновь выходить публикации о противниках большевиков[48].

Изыскания в области проблематики гражданской войны затрудняются отсутствием определения содержания таких понятий как «антибольшевистское» и «белое движение». Справедливым представляется замечание Я. А. Бутакова о том, что в историографии второе из приведенных выше явлений рассматривается как часть первого[49]. Однако, по вопросу – какие социальные силы составляли белое движение – нет единства взглядов. По мнению Л.И.Семенниковой, на начальном этапе среди прочих в него входили сторонники восстановления российского самодержавия в его классическом виде[50], что отрицается С.В. Устинкиным[51]. Не до конца разрешен и вопрос о пути общественного развития, который в случае победы реализовали бы белые. По утверждению Я.А. Бутакова, в настоящее время практически нет историков, считающих вождей контрреволюции в 1918-1920 гг. сторонниками реставрации монархии[52]. Однако А.В. Смолин в своей монографии заявил, что на Северо-западе «белые сразу и открыто выступили под монархическими знаменами», лишь маскируя их «непредрешенчеством»[53]. Определенные противоречия имеют место в работах В.Д. Зиминой. По мысли данного автора, Белое движение «сформировалось на основе отрицания всего того, что делали коммунисты», оно «недооценивало взаимосвязь военной и социальной сторон гражданской войны и шло в своих практических действиях по пути реанимации дореволюционной России»[54]. При этом В.Д. Зимина утверждает, что «белогвардейцы … не были реставраторами, хотя нельзя отрицать ностальгических настроений по «дореволюционному прошлому»[55]. А для В.П. Булдакова и И. В. Михайлова белые – это «тени», «скорее остатки старого строя», а не реальная сила, способная вывести Россию из Смуты[56].

Такой разброс мнений, на наш взгляд, связан, прежде всего, со сложностью анализируемого материала. Общеизвестно, что лидеры белого движения выдвинули лозунг «непредрешения» будущего общественного строя, который, по их мнению, должно было определить Народное собрание, созванное на основе всеобщего избирательного права. Программные документы белых носили декларативный характер, т.к. их главная задача – объединение разнородных социальных сил во имя достижения победы над красными и восстановления Великой, Единой и Неделимой России (причем это положение понималось по-разному в зависимости от политической ориентации участников антибольшевистского движения[57]. Не было выработано четкой позиции по аграрному, национальному вопросам[58]. Кроме трудностей объективного характера, на взглядах современных исследователей, занимающихся изучением «белого дела, отразилось и изменение политической ситуации в стране.

Можно констатировать, что в настоящее время в отечественной историографии прочные позиции занимает направление, характеризующее белых как силу, выражавшую либеральные тенденции общественного развития. Причем, по мнению части авторов, либерализм белогвардейцев (стремление к воплощению принципов конституционной демократии западного типа[59]) сочетался с ориентацией на сохранение традиционных форм общественной и государственной жизни[60]. Другие исследователи отрицают возможность такого объединения на русской почве[61]. По образному выражению В.В. Кожинова, руководители белого движения были «детьми Февраля», разрушившего многовековую российскую государственность, сторонниками власти западноевропейского типа, несовместимой с российскими традициями[62].

Исходя из позиции либеральной составляющей отечественной историографии, считающей правовое государство, гражданское общество, разделение властей и др. высшим достижением демократии, трудно научно достоверно объяснить, почему белые как носители прогрессивных тенденций не смогли одержать победу в гражданской войне. При разрешении данной проблемы, на наш взгляд, больших успехов достигли представители цивилизационного направления, стремящихся, по мнению В.В. Согрина, выявить «органическую» ткань российской истории[63].

В.П. Булдаков определил революционный кризис как «смерть-возрождение» империи, во время которого исторгается то, что мешает «органическому течению» примитивного существования базовых элементов общества. На «рекреационном» этапе кризиса имеет место «своеобразный симбиоз утопии и традиции», «когда массы начинают «узнавать» в новейших доктринах и теоретических абстракциях знакомое им содержание и ценностные традиции и даже испытывать к ним нравственное тяготение»[64]. В соответствии с данной точкой зрения возможность реализации либеральных устремлений лидеров белого движения, в которых народные массы «узнали» бы традиционные ценности, представляется маловероятной. Использование же белым движением популярных лозунгов традиционализма, русского национализма и антисемитизма[65] девальвировалось в глазах народных масс в связи с зависимостью антибольшевистских сил от западных держав[66]. В то же время в 1918-1920 гг. доселе абстрактные вопросы революции и контрреволюции в мировом масштабе, по мнению Ю.А. Полякова, наполнились реальным смыслом[67]. Поэтому теоретические установки большевиков о мировой революции стали доступны и понятны.

Какой же путь общественного развития предполагали воплотить российские коммунисты? В.В. Согрин отмечает, что отечественная либеральная интеллигенция считает «доктринальным» истоком ленинизма и сталинизма марксистское учение[68]. Представители же цивилизационного направления характеризуют большевизм как сложное политическое учение, которое аккумулировало антикапиталистические настроения рабочего класса и антисобственнические, общинные, коллективистские устремления крестьянства[69]. Данную мысль развивает В.П. Булдаков, по мнению которого РСДРП (б) – РКП (б) не являлась партией ни по европейским, ни по российским меркам. Это был «генератор нетерпения масс», подпитывавшийся извне некоммунистическими идеалами. Причем, когда В.И. Ленин действовал сообразно ситуации в стране, большевики побеждали, когда же происходило навязывание коммунистических установок (в частности, политика «военного коммунизма») – проигрывали (пришлось идти на уступки крестьянам)[70]. Таким образом, в России могла победить только та сила, которая опиралась на традиционные формы жизнеустройства. Это не новая мысль в российской историографии. Не касаясь наработок славянофилов, можно отметить, что В.В. Шульгин в своей работе «1920: Записки» указал на те объективные условия, которые и определяют деятельность любой власти: территория и «душевный уклад народа». Поэтому большевики, как считал В.В. Шульгин, вопреки своим доктринальным установкам восстанавливали военное могущество России, границы державы и подготавливали «пришествие самодержца всероссийского»[71]. 

А.Я. Лившин и И.Б. Орлов на основании анализа «писем во власть» периода гражданской войны определили, что именно большевики являли собой в глазах народа ту властную силу, которая способна установить в стране более справедливый порядок. Однако людей отпугивали их экстремизм и попрание традиций[72]. Имидж «ревнителей порядка», по мнению В.П. Булдакова, большевики получили во многом благодаря «дисциплинирующему насилию» «красного террора»: во имя установления определенного государственного идеала не жалели ни чужих, ни своих[73]. Иная картина была у белых. В литературе отмечается, что наказания за проступки в их среде были крайне редки[74]. В целом «белый террор» носил реваншистски-истероидную, а не классово-целенаправленную форму[75], да и романтика антибольшевистской борьбы, как указывал И.В. Михайлов, приобрела бессильно-истероидный характер[76]. Поэтому именно красные в большей степени подходили на роль строгого, но справедливого отца, которую играет власть в российской патерналистской системе.

Таким образом, проблема реализации определенного пути общественного развития в годы гражданской войны напрямую связана с вопросом о победе в борьбе за власть противостоявших друг другу политических сил. Несмотря на наличие в литературе различных точек зрения, можно отметить, что на наш взгляд, наиболее перспективными являются исследования ученых, работающих в рамках цивилизационного направления и рассматривающих результаты сложных процессов начала ХХ века через призму особенностей развития российской цивилизации.