ИСТОРИОГРАФИЯ О СТРАТЕГИИ КОМАНДОВАНИЯ БЕЛОЙ АРМИИ

Бакланова И.С. к.и.н., доцент

Гражданская война была сложным, многогранным явлением в истории нашей страны. На исход противостояния красные - белые оказал влияние ряд факторов, анализируемых в отечественной и зарубежной литературе. В том числе и военное искусство командования противостоявших друг другу сил. Причем, если в советской историографии основной причиной победы над интервентами и белогвардейцами объявлялся «общественный и государственный строй, основанный на прочном союзе рабочих и крестьян и дружбе народов»[77], то эмигрантские авторы большое внимание уделяли «военному» фактору. Так, например, генерал-лейтенант Д.В. Филатьев, являвшийся до революции 1917г. экстраординарным профессором в Академии Генерального штаба, начальником канцелярии Военного министерства и председателем Военного совета, считал, что главную причину «белых неуспехов» следует искать в поддержке советской власти «мужиком» и «серой солдатской шинелью»[78]. Однако, и эта, и другие причины, даже вместе взятые, на взгляд данного автора, не оказались бы для антибольшевистского движения роковыми, если бы военные операции белых были проведены в соответствии с требованиями военного искусства[79]. Подобного рода высказывания имеются в работах и других эмигрантских авторов. Так, например, «гражданский» деятель Г.В. Немирович-Данченко, являвшийся Начальником Части печати Отдела Генерального Штаба в Крыму при П.Н. Врангеле, ссылаясь на не названное им «авторитетное лицо», заявил, что любое проигранное Главнокомандующим сражение могло иметь необратимые последствия[80]. В данной связи интерес представляет историографический анализ военного искусства антибольшевистских сил. Ибо историографические очерки, характеризующие степень исследованности темы, позволяют оценить опыт и знания, накопленные предшествовавшими историками, при необходимости изменить перспективу видения прошлого, искать новые пути познания. 

В литературе утвердилось положение о том, что военное искусство является теорией и практикой подготовки и ведения военных действий. Оно включает в себя «находящиеся в тесной взаимосвязи стратегию, оперативное искусство и тактику»[81]. В более узком значении, военное искусство – это степень мастерства полководца, военачальника[82].

Известно, что первым крупным анклавом вооруженной антибольшевистской борьбы стал Юг России. Да и само возникновение Белого движения в литературе русского зарубежья связывается, как правило, с приездом бывшего начальника штаба Императора Николая II, генерала М.В. Алексеева 15 (2) ноября 1917г. в столицу донских казаков г. Новочеркасск[83]. (В новейшей отечественной историографии высказана точка зрения, в соответствии с которой подобный вариант датировки отличается «удивительной непосредственностью» и, якобы, определяется надписью на медали, выпущенной к 50-летию Гражданской войны эмигрантским обществом ревнителей русской старины[84]. Действительно, указанная дата условна. Тем не менее, выбор любых других нижних хронологических рамок существования Белого движения тоже будет в достаточной степени условным. В данной связи представляется вполне правомочным воспользоваться мнением эмигрантских авторов).

Профессор, полковник А.А. Зайцов, автор, по мнению генерала Н.Н. Головина, «первой попытки объективного исследования» Гражданской войны[85], отмечал, что в январе 1918г. реальной боевой силой антибольшевистского движения являлись Добровольческая Армия и партизаны на Дону, добровольческие отряды Покровского на Кубани и казачье ополчение Дутова в Оренбурге[86]. Однако, как указывали эмигрантские авторы, основная масса казаков в данный период времени выступать против советской власти, объявившей о прекращении войны с Центральными Державами, не желала. Круг же большевистского окружения на Юге России сжимался. Это привело руководителей Белой армии – генералов М.В. Алексеева и Л.Г. Корнилова – к решению о необходимости покинуть Дон[87]. Направление движения добровольцев определялось на совещаниях в станице Ольгинской.

В начале 1918г. Белая армия, равным образом, как и остальные вооруженные отряды антибольшевистского движения, реальной опасности для советской власти не представляла. По мнению генерала А.С. Лукомского, участника совещаний в Ольгинской, общая численность всей Добровольческой армии тогда не превышала трех с половиной тысяч человек. Не менее тысячи из них являлись не боеспособными. Раненых было более двухсот человек. Бедой Белой армии являлся огромный обоз, в котором ехало много гражданских лиц, в частности, бывший председатель Государственной Думы М.В. Родзянко и бывший ее член Н.Н. Львов[88]. На взгляд А.А. Зайцова, Добровольческая Армия в Ольгинской по своей численности равнялась полку военного времени[89]. Поэтому на совещаниях 13/26 февраля 1918г. вопрос об активных военных действиях и не ставился. Рассматривалась следующая альтернатива: 1) передислокация в район зимовников (поселки и хутора, к которым на зиму донские казаки сгоняли табуны лошадей и скота). Там, прикрываясь с севера рекой Доном и находясь в отдалении от железных дорог, по которым в данный, «эшелонный» период Гражданской войны, в основном, и перемещались вооруженные большевистские отряды, переждать неблагоприятные условия. При этом использовать отдых для переформирования армии, исправления и пополнения обоза, ремонта конского состава. А потом, месяца через два, внимательно проанализировав существующую ситуацию, принять то или иное решение. Безоговорочными сторонниками данной точки зрения являлись генерал Лукомский, походный атаман войска Донского, генерал Попов. Генерал Корнилов, признавая логичность этого решения, считал необходимым двинуть Добровольческую армию не в район зимовников у реки Дон, а в район к западу от станицы Великокняжеской, также богатый лошадьми, скотом и хлебом. 2). Генерал Алексеев настаивал на екатеринодарском направлении движения. На его взгляд, таким образом легче было прорвать большевистское кольцо, окружавшее Белую армию, и соединиться с добровольческими отрядами, действовавшими в районе Екатеринодара. По мнению Алексеева, у белых оставались реальные шансы поднять Кубанское войско против большевиков. К тому же Кубань являлась богатым во всех отношениях краем, где можно было отдохнуть, собраться с силами для продолжения борьбы с советской властью. В случае неуспеха Добровольческую армию следовало распустить, а ее бойцы легко могли уйти от большевиков через Кавказские горы[90].

А.А. Зайцов и Н.Н. Головин, авторы военно-исторических исследований, написанных в 30-е гг., расценили позицию М.В. Алексеева как стратегическую ошибку. По их мнению, передислокация в район зимовников не только спасала ядро будущей русской армии, но и выводила ее из сферы местной, тогда проигранной вооруженной борьбы на Дону. В этом случае Добровольческая Армия продолжала оставаться орудием для решения общероссийских задач. В то время как движение на Кубань связывало ее с местными, теперь уже кубанскими проблемами. К тому же надежды на восстание казаков в Предкавказье являлись более чем иллюзорными[91]. А.А. Зайцов объяснял стратегическую ошибку М.В. Алексеева изменением масштабов оперативной работы генерала, перешедшего с командования полуторастами дивизиями во время Первой мировой войны на командование по сути дела полком[92]. А Н.Н.. Головин связал уступку Алексееву со стороны Корнилова в вопросе выбора направления движения Добровольческой армии с давлением окружения последнего, требовавшего «упрощенных и кратчайших стратегических действий», т.к. «стратегическое мышление было ослеплено переживаемыми чувствами»[93].

В конце февраля 1918г. Добровольческая армия выступила в поход на Екатеринодар. Генерал А.И. Деникин, не участвовавший в совещаниях в станице Ольгинской, однако, поддерживавший позицию М.В. Алексеева, также был склонен подчеркивать, прежде всего, моральные аспекты Первого Кубанского похода: «… Уходили от темной ночи и духовного рабства в безвестные скитания… За синей птицей. Пока есть жизнь, пока есть силы, не все потеряно. Увидят «светоч», слабо мерцающий, услышат голос, зовущий к борьбе – те, кто пока еще не проснулись… В этом был весь глубокий смысл Первого Кубанского похода (выделено А.И. Деникиным – И.Б.). Не стоит подходить с холодной аргументацией политики и стратегии к тому явлению, в котором все – в области духа и подвига»[94].

Практически все эмигрантские авторы отмечали, что тяжелые условия похода, продолжавшегося 80 дней (пройдено по основному маршруту 1050 верст, 44 дня велись непрерывные бои)[95], борьба не только с противником, но и с непогодой[96], сплотили и закалили добровольцев, привлекли к ним внимание. Как отмечал А.А. Зайцов, вернувшись на Дон, Белая армия «принесла с собой веру в возможность успешной борьбы и эту веру вливала и в сердца тех, кто ее потерял»[97]. Однако, этот же автор указывал, что если подвести беспристрастный итог актива и пассива, то перевес будет за пассивом: в результате Первого Кубанского похода Добровольческая армия не получила ни собственной территории, ни «организационного центра» в виде Екатеринодара, не подняла восстание Кубанского казачества[98]. (От себя добавим, что белое движение потеряло и своего харизматического лидера. При неудачном штурме Екатеринодара погиб генерал Корнилов, за которым, как писал Р. Гуль, шли «слепо, с восторгом, в огонь и в воду»)[99]. По мнению Н.Н. Головина, явлением, имевшим серьезные отрицательные политические последствия для белого движения на Юге России в целом, стало произошедшее во время похода поглощение Кубанского противосоветского движения (Кубанская армия была расформирована и влилась в состав Добровольческой армии, а Кубанское правительство, заключив соответствующий договор, оказалось в ее обозе). Тем самым, на взгляд военного историка, командование Белой армии, во-первых, отталкивало областные противобольшевистские движения, стремившиеся к автономии, во-вторых, «провинциализировало» общерусское контрреволюционное движение[100].

Вернувшись из Первого Кубанского похода, Добровольческая армия застала иную, нежели в январе-феврале 1918г. картину: Дон практически полностью стал антикоммунистическим. Это помогло командованию Белой армии подготовиться к дальнейшей борьбе с Советской властью.

В 1918г. создаются антибольшевистские центры и в других регионах страны. Однако вооруженные формирования на Северо-Западе в рассматриваемый период серьезной роли в борьбе с Советской властью не играли, а северный фронт во время Гражданской войны вообще являлся второстепенным[101]. Иное положение дел было на Востоке. Благодаря поддержке командования мятежного чехословацкого корпуса в июне образуются эсеровское правительство в Самаре (Комитет членов учредительного собрания – Комуч) и Сибирское правительство. Формируются вооруженные силы антибольшевистского движения на Востоке – Народная и Сибирская армии. 23 сентября 1918г. в Уфе была создана Директория, объявленная Временным Всероссийским Правительством. Верховное главнокомандование всеми Российскими вооруженными силами возлагается на генерала В.Г. Болдырева.

Осенью 1918г. Восточный антибольшевистский фронт составляли три армейские группы: 1) в Северную – действовавшую на Пермском направлении – входили вся Сибирская армия и большая часть чехословаков под командованием Гайды. 2). Центральную армейскую группу составляла Народная армия и части 1-й чехословацкой дивизии полковника Швеца. Этой группе было задано Самарское операционное направление. Общее руководство частями, действовавшими на Севере и в Центре, осуществлял командир чехословацкого корпуса Сыровой, заявивший о своем неподчинении распоряжениям, исходившим от Русской власти. 3). В южную армейскую группу входили Оренбургские и Уральские казаки, общее оперативное руководство которыми осуществлял Оренбургский войсковой Атаман[102]. На взгляд генерала Н.Н. Головина, названного В.М. Черновым «лучшим военным аналитиком русской эмиграции»[103], антибольшевистское руководство на Востоке в 1918г. допустило серьезные ошибки. Во-первых, генерал Болдырев, не имевший ни морального авторитета, ни других рычагов воздействия на чехов и Сибирское правительство «санкционировал вредное для борьбы с большевиками сосредоточение сил на Северном фланге Восточного фронта», что мешало выполнению задачи объединения сил контрреволюции. Во-вторых, Гайда, предпринявший наступление из Екатеринбурга на Пермь, удалился от Сарапульского направления, по которому могла быть оказана помощь восставшим против советской власти ижевским и воткинским рабочим. Это лишало антибольшевистское движение возможности расширить свою социальную базу[104].

По мнению А.А. Зайцова, единственным важнейшим объектом операций и восточного, и южного фронтов русской контрреволюции в 1918г. должен был стать Царицын. Благодаря овладению Царицынским укрепленным районом, во-первых, решалась судьбоносная для антибольшевистского движения в целом задача соединения восточной и южной военных группировок. Во-вторых, обеспечивался правый фланг Донского фронта, державшегося силами Донской Армии Атамана П.Н. Краснов. В-третьих, ликвидировалась группировка красных на северном Кавказе[105]. Однако, на взгляд данного автора, стратегия была принесена в жертву соображениям далеко не всегда понятным с чисто военной точки зрения, которыми руководствовались и генерал Болдырев, и, особенно, генерал Деникин, вместо помощи донцам, наступавшим на Царицын, отправившийся во Второй Кубанский поход[106].

В июне 1918г. (начало похода) Добровольческая армия уже представляла собой серьезную вооруженную силу. В нее входило 5 полков пехоты, 8 конных полков, 5½ батарей, общей численностью 8½ -9 тыс. штыков и сабель и 21 орудие[107]. Генерал Деникин, аргументируя необходимость похода на Кубань, привел против выдвижения на Царицын три основные возражения: опасение столкновения с немцами; необходимость обеспечения свободной от немецкого влияния и богатой базы для движения на север; стремление к решению борьбы на Северном Кавказе путем лобового удара через Кубань, а не путем воздействия на сообщения северо-кавказской группы красных, ударом по ее тылам через Царицын, Астрахань и Саратов[108]. Однако военным аналитикам русского зарубежья аргументация А.И. Деникина не представлялась обоснованной. По мнению А.А. Зайцова, встреча с немцами при движении на Москву была наименее вероятной именно на Царицынском направлении, т.к. все остальные пути с юга вели через области австро-германской оккупации. К тому же захват Царицына и движение со средней Волги на Москву, а не на немцев, вряд ли могли бы вызвать с их стороны репрессии по отношению к Добровольческой армии[109]. Косвенное подтверждение последнего положения содержится и в «Воспоминаниях» А.С. Лукомского, отмечавшего, что задачей немцев по отношению к Белой армии было не дать возможности добровольцам нанести им вред[110]. О достаточно благожелательном отношении Германского командования к антибольшевистскому движению, на взгляд Донского Атамана, генерала П.Н. Краснова, говорит, и объем военной помощи. Только за полтора месяца Дон, Кубань и Добровольческая армия (через Донское правительство) получили 11651 трехлинейную винтовку, 46 орудий, 89 пулеметов, 109104 артиллерийских снаряда и 11594721 ружейных патронов. Треть артиллерийских снарядов и одну четверть ружейных патронов Дон уступил Белой армии[111]. По мнению Н.Н. Головина, освобождение немцами Северного Кавказа, вообще являлось благом для антибольшевистского движения, т.к. в борьбе с главным врагом – большевиками – любая помощь, откуда бы она не исходила, являлась помощью России[112]. Что же касается перемены места базирования, то, по мнению П.Н. Краснова, именно Царицын давал А.И. Деникину чисто русскую, свободную от немцев базу, пушечный и снарядный заводы, громадный запас всякого войскового имущества и денег[113]. К тому же, как указывал А.А. Зайцов, удар по Царицыну, «резавший все тылы северо-кавказской группы красных», определял ее дальнейший разгром и, таким образом, освобождение Кубани[114].

Эмигрантские авторы были далеки от того, чтобы объяснять стратегическую ошибку генерала Деникина его некомпетентностью. Так, например, П.Н. Врангель писал об А.И. Деникине: Это «один из наиболее выдающихся наших генералов, недюжинных способностей, обладавший обширными военными знаниями и большим боевым опытом…»[115]. В литературе русского зарубежья приводится несколько причин отказа генерала Деникина выдвинуть Добровольческую армию на Царицын. В частности, Н.Н. Головин отмечал, что офицерство, составлявшее костяк белого движения жаждало скорейших результатов. А такой психологии отвечала «стратегия прямого действия», выражением которой в тот период являлось движение на Кубань[116]. А.А. Зайцов указывал на сложные отношения А.И. Деникина с эсеровским Комучем[117]. Но главной причиной стратегической ошибки командующего Белой армии эмигрантские авторы называли стремление к «великодержавности»[118], желание подчинить себе все местные автономии, и в первую очередь, Дон. Движение же на Царицын, как указывал Н.Н. Головин, требовало примирения не только с областническими настроениями Дона, но и Кубани, что Деникин допустить не мог[119].

Последствия стратегического решения генерала Деникина также проанализированы в литературе русского зарубежья. Кубань была освобождена, но северо-кавказская группа красных, оказавшаяся в положении, по Деникину, «почти стратегического окружения»[120], сохранилась. К тому же, как отмечал А.А. Зайцов, четверное превосходство в численности и двойное в артиллерии при имевшемся растяжении фронта делали такое окружение практически иллюзорным. Да и инициатива действий начала переходить к большевикам[121]. Из-за решения «местной» задачи «всероссийская» отодвигалась на задний план[122].Таким образом, Добровольческая армия в 1918г. вследствие стратегических ошибок ее командования продолжала оставаться на второстепенном участке Гражданской войны – Северном Кавказе[123]. Царицын был взят только летом 1919г., но, как отмечал генерал Врангель, и в это время ошибочная стратегия Главнокомандующего свела на нет военные успехи белых[124].

1919 год явился решающим с точки зрения военного противостояния красных и белых. Были предприняты крупномасштабные наступательные кампании на Востоке и на Юге. Первый удар по РККА был нанесен армией адмирала А.В. Колчака. 

Д.В. Филатьев в своем исследовании проанализировал «элементы», от которых, на взгляд военного аналитика, зависят результаты военных операций. Это: 1)численность, материальное и духовное состояние армий; 2)качество командного состава; 3)стратегические планы сторон[125]. Генерал указал, что А.В. Колчак, став Верховным Главнокомандующим, вместо того, чтобы «стоять на месте» и закончить формирование и снабжение армии, а также наладить связи с А.И. Деникиным (этого требовали осторожность и военная наука), немедленно начал активные боевые действия[126]. Другую точку зрения высказал генерал-лейтенант К.В. Сахаров, являвшийся в начале Гражданской войны полковником[127]. По его мнению, фронт был стабилизирован на Уральских проходах к западу от Аши Балашовской, в то время как Ставка, готовясь к весеннему наступлению, провела огромную работу по формированию («приданию правильной организации»), пополнению свежими силами и снабжению армии. При этом использовалось то лучшее, что помогало побеждать Российской армии в прошлом и вводилось то, что соответствовало изменившимся условиям войны. Таким образом была создана полумиллионная армия[128].

Публикация воспоминаний К.В. Сахарова вызвала со стороны некоторых авторов серьезную критику. На взгляд Д.В. Филатьева, эти мемуары никак нельзя назвать объективными[129]. А генерал М.А. Иностранцев даже посвятил воспоминаниям К.В. Сахарова книгу, где на 70 страницах текста высказал ряд серьезных критических замечаний. В частности, этот автор, ссылаясь на данные советского военного историка Н. Какурина, указал, что к весне 1919 г. в Сибирской армии состояло порядка 100 тыс. человек[130]. Тем не менее, как полагал Д.В. Филатьев, «элемент числа давал все выгоды и шансы на победу Колчаку», ибо Красная армия, имея в строю около миллиона бойцов, должна была действовать на нескольких фронтах[131].

В литературе русского зарубежья утвердилась точка зрения, в соответствии с которой снабжение Красной армии было лучше, чем Белой. В частности, генерал-лейтенант Н.Н. Головин, названный одним из лидеров партии социалистов-революционеров В.М. Черновым «лучшим военным аналитиком русской эмиграции»[132], в своем труде привел перечень российских военных заводов. Из него следует, что в Сибири такового производства не существовало, а большинство заводов находилось на территории, контролируемой «Ленинским Правительством». Правда, большевики были отрезаны от источников сырья. Но, по мнению Н.Н. Головина, при низком техническом уровне обеспечения ведения боевых действий в период Гражданской войны, запасов сырья, имевшегося на заводах, советской власти вполне хватало. К тому же большевикам попали в руки и запасы военного снабжения демобилизованной Русской Армии. В данной ситуации обеспечение Белой Армии необходимым снаряжением должно было базироваться на иностранной помощи[133]. По мнению генерала М.А. Иностранцева: «Не будь у Сибирской армии этого снабжении союзниками, то она совершенно не смогла бы бороться» (выделено М.А. Иностранцевым – И.Б.). При этом все необходимое доставлялось «богато» и «хорошего качества»[134].

Н.Н. Головин также отметил, что с начала своего существования вооруженные антибольшевистские формирования в Сибири испытывали и нехватку старшего командного состава – генералов и штаб-офицеров[135]. Основной же контингент как Белой, так и Красной армий, на взгляд Д.В. Филатьева, состоял соответственно из аполитичных, принудительно мобилизованных крестьянских парней и запасных солдат. Идейными борцами в антибольшевистских силах Сибири были «небольшие кучки» партизан, а у большевиков – такое же небольшое количество матросов и партийных рабочих. Тем не менее «элемент духовный» при уравновешенности для обеих сторон имел «некоторый плюс» для Белой армии, т.к. ее офицеры «горели желанием победы»[136].

Что же касается стратегических планов, то, по мнению Д.В. Филатьева, таковых у большевиков не могло быть в принципе. Ибо советской власти, находившейся в кольце фронтов, приходилось лишь реагировать на вызовы белых, перебрасывая воинские части с одного места на другое. Но и колчаковское командование допустило серьезные стратегические ошибки[137].

К началу весеннего наступления вооруженные силы белых на Востоке состояли из трех армий: Сибирской, сосредоточенной на Пермском направлении с базой в Екатеринбурге (командующий – генерал Р. Гайда). Западной, действовавшей на Уфимском направлении с базой в Челябинске (командующий – генерал М.В. Ханжин) и оренбургской – на юге (командующий – казачий атаман А.И. Дутов)[138].

На взгляд Д.В. Филатьева, существовало два «разумных» варианта решительного наступления на красных: двинуться на Вятку, получить пополнение личного состава за счет местного населения и снабжение из базы в Архангельске, контролируемой англичанами, а уже потом направляться к Москве, или же наступать на Самару и южнее, соединиться с Донской и Добровольческой армиями и совместно идти на Москву. По мнению аналитика, военная наука требовала избрать второй вариант, ибо в первом случае можно было надеяться на успех только тогда, когда красные не сумеют или не догадаются сосредоточить силы против Сибирской армии, перебросив части с южного фронта[139].

Генерал А.П. Будберг также считал, что главным операционным направлением должно было стать направление на Самару и Царицын. В этом случае благодаря соединению с А.И. Деникиным усиливались обе группировки белых, а также прикрывались районы Уральских и Оренбургских казаков. Белые получали спокойный тыл, ресурсы Троицко-Орского района (зерно, фураж и скот), возможность открытия навигации по Каспийскому морю и, соответственно, подвоза всего необходимого через Кавказ. При этом барон А.П. Будберг не согласился с аргументами Ставки, заключавшимися в том, что армия Деникина и население на юге ненадежны, а тамошние железные дороги находились в худшем состоянии, чем на севере[140].

По мнению Д.В. Филатьева, ошибка колчаковского командования состояла не в том, что было избрано менее рациональное из двух «разумных» решений, а в том, что был реализован третий вариант, «ведущий неумолимо к полному неуспеху» - наступление одновременно на Вятку и на Самару при переносе центра тяжести на северное направление. Это приводило к «эксцентрическому движению армий», несогласованности их действий и к оголению фронта между Сибирской и Западной армиями[141].

Весеннее наступление принесло первые победы: от красных была очищена вся Кама, взята Уфа. Успехи окрылили Ставку: войска стремительно шли вперед. Между тем связь между армиями прервалась, сзади не было никаких резервов[142]. На опасность такой ситуации указывал, в частности, А.П. Будберг. По его мнению, необходимо было остановиться на Урале, обеспечив армиям отдых и снабжение. И лишь после этого идти дальше к Волге[143]. О необходимости «закрепления за собой тыла» писал в своих дневниках и такой далекий от вопросов военного искусства человек, как председатель Совета Министров, юрист П.В. Вологодский[144]. А представитель «молодого» поколения сибирских военачальников К.В. Сахаров с решениями Ставки в общем был согласен. На его взгляд, обеспеченные резервами войска должны были форсировать Волгу и только здесь «приостановиться», чтобы «подготовиться к дальнейшей летней кампании»[145].

Большевистское командование в полной мере использовало указанные ошибки белых. Освободившиеся в результате ослабления на Деникина воинские части были переброшены на Восток. Причем к этому времени, как писал Д.В. Филатьев, Красная армия уже состояла, в основном, из мобилизованных солдат старой армии, удерживаемых на фронте находившимися во второй линии заградительными отрядами. Были призваны для командования специалисты-генералы, сумевшие легко разобраться в обстановке[146]. Поэтому удары были нанесены по наиболее уязвимым для белых направлениям: вдоль Самаро-Златоустовской железной дороги и в разрез между Сибирской и Западной армиями[147]. Капитан А.А. Кирилов так охарактеризовал наблюдавшуюся им лично обстановку: «Между фронтом войск генерала Пепеляева и южным фронтом образовалось колоссальное пустое место, куда и стали вливаться большие силы красных»[148]. В результате, сначала Западная, а потом и Сибирская армии покатились назад.

Но и в середине июля, по мнению Д.В. Филатьева, еще не все было потеряно. Следовало отойти за р. Ишим, провести переустройство и укомплектование войск, а потом или начать наступательную кампанию по одному из двух «разумных» направлений, или перейти к активной обороне до весны будущего года[149]. Вместо этого Ставка подготовила план Челябинской операции, названной А.П. Будбергом «сложным и искусственным даже для старых войск»: посредством очищения Челябинского узла предполагалось заманить красных в ловушку, после чего захлопнуть ее при помощи очень сложного для «сырых» частей маневра. Операция была проиграна, последние резервы погублены и над Белой армией, на взгляд А.П. Будберга, разразилась «никогда и ничем не поправимая катастрофа»[150]. Таким образом, по мнению аналитиков, белое движение на Востоке имело все шансы на военный успех. Борьба была проиграна из-за невежественного в научном смысле командования Ставки[151].

После поражения под Челябинском, на взгляд Д.В. Филатьева, стало невозможно даже думать о разгроме красных. Надо было перейти к обороне, чтобы выиграть время для отдыха и переформирования армий. С этой целью предпринимается наступление на левом фланге, долженствовавшее прикрыть отход частей за р. Ишим. Удар был удачен. Красные отступили за Курган и р. Тобол. Заключительным актом данной операции должен был стать рейд по тылам противника Отдельного Сибирского казачьего корпуса под командованием Сибирского атамана, генерала П.П. Иванова-Ринова[152]. По мнению Г.К. Гинса, большевики не имели сильной конницы. Поэтому успех рейда, как казалось, обеспечен[153]. Однако, на основании телеграммы А.В. Колчака от 10 сентября казаки получили трехдневный (по версии Г.К. Гинса – однодневный[154]) отдых. Остановка наступления, как писал Д.В. Филатьев, обеспечила красным подвод подкреплений, а в дальнейшем и нанесение удара, следствием которого стало отступление 3-й армии генерала Сахарова[155]. Однако, и в данной ситуации произведенный вовремя и «в полном порядке» отход, на взгляд военного аналитика, все еще позволял белым удержать определенные позиции в Сибири: сохранялись жизни тысяч людей (в том числе и адмирала А.В. Колчака) и весь золотой запас, за счет которого можно было бы перебросить на восток армию П.Н. Врангеля. А географические условия, наличие войск и денег, по мнению Д.В. Филатьева, позволяли создать независимую часть государства из Забайкальской, Амурской и Приморской областей[156].

К.В. Сахаров, назначенный 6 ноября 1919г. командующим Восточным фронтом[157], в воспоминаниях писал и о своем тогдашнем понимании невозможности удержания Омска, и о необходимости спасения кадров армии[158]. Но Д.В. Филатьев и М.А. Иностранцев обвинили именно К.В. Сахарова в том, что из-за его обещания А.В. Колчаку сделать все возможное для сохранения Омска в руках белых был изменен план действий. Это привело к потере двух недель драгоценного времени, внесения беспорядка в отход войск, и, в конечном счете, к трагической для ее участников агонии белой борьбы в Сибири[159]. Поэтому, по мнению генерала Иностранцева, абсолютно беспочвенными являются утверждения К.В. Сахарова, что после Омска «армия отступала, но уже накопила в себе силы для нового перехода в наступление» [160] и даже «готовилась дать генеральное сражение»[161]. Армия была деморализована и разлагалась[162].

В литературе русского зарубежья поставлен вопрос о персональной ответственности за военное поражение белого движения на Востоке страны. В бедной кадрами Сибири основным критерием в подборе претендента на роль диктатора стали не его эрудиция и опыт в области военного искусства. Искали, прежде всего, человека знакового, имя которого могло объединить людей разных социальных групп для борьбы против большевиков. И, казалось, что лучше всего для этой цели подходил вице-адмирал А.В. Колчак. По мнению Г.К. Гинса, «доблестное» командование флотом (Черноморским – И.Б.), «выдающееся» участие в войнах и высокоширотных экспедициях, обеспечили ему всероссийскую известность[163]. К тому же, А.В. Колчак, на взгляд данного активного деятеля антибольшевистского движения, обладал еще и высокими моральными качествами: «редкий по искренности патриот, прямой, честный, не умеющий лукавить»[164]. (Следует отметить, что практически все эмигрантские авторы отзывались о личности А.В. Колчака в превосходных степенях. Так, например, издатель Белого дела А.А. фон Лампе писал: «Его личность представляется как исключительно светлая рыцарственная, честная и искренняя. Он был значительным русским патриотом, умным и образованным[165]). Действия же А.В. Колчака в революционном 1917 году, позволившие как считали генералы Н.Н. Головин и А.А. фон Лампе, задержать разложение Черноморского флота[166], казалось, давали надежды и на то, что незнание военно-сухопутного дела[167], будет компенсировано мудрыми политическими решениями. Однако в практической деятельности не только проявились, но и вышли на первый план и другие черты характера А.В. Колчака, на которые также указывали эмигрантские авторы: политическая наивность, неумение разбираться в людях[168], доверчивость, податливость советам людей, которым он почему-либо верил (часто потому, что они говорили приятное и в оптимистическом тоне), слабоволие[169], а также вспыльчивость и резкие перепады настроения, вызванные незначительными событиями[170]. Вообще, на взгляд А.П. Будберга, Адмирал своей слабохарактерностью очень напоминал покойного Императора. И атмосфера в окружении А.В. Колчака сложилась такая же, как при царском дворе: утаивание правды, угодливость, «честолюбивые и корыстолюбивые интересы кучки людей, овладевших доверием этого большого ребенка»[171]. Эмигрантские авторы, хотя и не снимали вину за военные поражения с Верховного Главнокомандующего[172], тем не менее, не считали возможным возложить всю ответственность только на него. Так, например, по мнению Г.К. Гинса, прежде всего, груз ответственности должны нести люди, приведшие А.В. Колчака к власти[173]. Вина же Верховного Правителя состояла в большей степени в принятии ошибочных кадровых решений.

В своем дневнике, в записях от 19 ноября 1918г., барон А.П. Будберг отмечал, что при не разбирающемся в военно-сухопутных делах Верховном Главнокомандующем, ключевой фигурой становится начальник штаба, назначенный Адмиралом[174]. В Сибири, конечно, существовал недостаток управленческих кадров, в том числе, и в военной сфере. Однако, как считал Д.В. Филатьев, было несколько профессионалов высокого уровня, которые могли с честью выполнить обязанности командующего Белой армией. Это – генералы Болдырев[175], Флуг, Будберг, Иностранцев, Матковский и др. К их числу военный аналитик причислил и французского генерала Жанена, назначенного союзниками главнокомандующим сибирскими антибольшевистскими войсками. Последний еще до Первой мировой войны был прикомандирован к Академии генерального штаба, а в годы войны сначала командовал полком, потом состоял в штабе генерала Жоффра, далее находился при российской Ставке в Могилеве. Поэтому Жанен хорошо знал быт и уклад Русской Армии. Но А.В. Колчак на должность начальника штаба назначил молодого (род. 1883[176]), «никому и ничем неизвестного» полковника Д.А. Лебедева, посланного А.И. Деникиным для налаживания связей между Добровольческой и Сибирской армиями[177].

Эмигрантские авторы затруднялись в объяснении причин этого назначения. В частности, А.И. Деникин писал, что Д.А. Лебедев, приняв участие в ноябрьском перевороте, «непостижимым образом, не имея никакого командного стажа, стал вскоре начальником штаба…»[178].

В литературе русского зарубежья именно наштаверху, как правило, инкриминируется военное поражение белых на Востоке[179]. По мнению эмигрантских авторов, ошибки Д.А. Лебедева и Ставки были вызваны, прежде всего, некомпетентностью в вопросах военного искусства, низким профессиональным уровнем молодых офицеров, легко ставших в Сибири генералами[180]; их честолюбивыми замыслами (лестно было войти в Москву первыми, к тому же объединение с Деникиным означало потерю высоких должностей)[181] и, в конечном итоге, политической недальновидностью (при наступлении на Царицын можно было использовать и военный потенциал чехословацкого корпуса, для бойцов которого было выгодно уехать из России через Черное море)[182]. Но, на взгляд Д.В. Филатьева, ответственность за «белые неуспехи» должны были также разделить и старшие генералы царской службы, которым следовало указать А.В. Колчаку на «его непростительные, чудовищные ошибки по руководству армией» и заставить адмирала уйти от дел[183].

В связи со сказанным выше становятся понятными выводы, сделанные в литературе русского зарубежья: положение П.Н. Милюкова о недостаточно искусном военном руководстве антибольшевистскими вооруженными силами как одной из причин поражения белого движения[184] и мысль Н.Н. Львова о несложившейся диктатуре как первооснове неудачи белого дела[185].

Известно, что самых значительных военных успехов среди всех анклавов белого движения удалось достичь командованию ВСЮР во время похода 1919 года на Москву. Как отмечал генерал А.И. Деникин, в начале октября фронт вооруженной борьбы с красными располагался «параллельно нижнему плесу Волги до Царицына и далее по линии (примерно) Воронеж – Орел – Чернигов – Киев – Одесса»[186]. На взгляд генерала Б.А. Штейфона, в это время тылом Белой армии являлась «богатейшая» территория с 50-ти миллионным населением и со свободными путями сообщений с заграницей, по которым Англия и Франция оказывали помощь Главному Командованию. А Добровольческая армия вместе с