Европейская цивилизация и общечеловеческие ценности

 

Проблема цивилизации — одна из центральных в философии истории Нового времени. Особенно актуальное значение она приобрела в XX веке в связи со стремительным социально-экономическим, политическим и культурным развитием человечества в современную эпоху. Ибо проблема эта сопрягается с постижением смысла истории в ее единстве и много­образии.

Вплоть до нашего столетия в европейской общественной мысли само понятие «цивилизация», как правило, употреблялось в единственном чис­ле, обозначая высокий уровень социального развития, и обычно противопоставлялось более низкому уровню развития если не всех, то большин­ства стран и народов за пределами нашего континента, которым многие европейцы отказывали в «цивилизованности». Тем самым подчеркивание уникальности европейской цивилизации сопровождалось идеей особой цивилизаторской миссии Западной Европы в отношении остального чело­вечества. В своих различных геополитических вариантах подобная идео­логия долгое время служила моральным оправданием политического гос­подства европейских держав на нашей планете, их экономической экс­пансии и различных форм колониализма.

В XX веке в результате двух мировых войн экономическое и полити­ческое преобладание Западной Европы в международных отношениях было подорвано. Распад колониальных империй в Африке, Азии и Ла­тинской Америке, обретение их народами политической независимости и их стремление возродить свое культурное наследие — все это побудило таких видных философов истории, как О. Шпенглера и А. Тойнби, а так­же многих их последователей переосмыслить само понятие «цивили­зации» и размышлять о судьбах «цивилизации» теперь уже во множест­венном числе.

В их концепциях всемирной истории, получивших широкое распро­странение во второй половине нашего века как в Европе, так и за ее пределами, европейская (западная, христианская) цивилизация предста­ла как одна из целого ряда локальных цивилизаций, существовавших на протяжении истории человечества, сменявших друг друга в отдельных регионах планеты и одновременно сосуществующих в настоящее время. При этом коренное различие, которое приписывалось этим цивилиза­циям, усматривалось в том, что они покоились на несовпадающих, а часто и на несовместимых друг с другом системах социальных ценностей. На­правленные против европоцентризма в интерпретации всемирной исто­рии, эти концепции стремились обосновать социальный и культурный плюрализм в развитии человечества, дать философское обоснование упадка Европы в системе международных отношений. Надо сказать, что популярность этих концепций далеко но ограничивалась лишь академиче­скими кругами; они оказывали определенное влияние также па многих политических деятелей (достаточно назвать хоти бы Г. Киссинджера и Р. Никсона).

Однако сейчас стано­вится все более очевидной историческая ограниченность концепций ло­кальных цивилизаций, расчленяющих всемирную историю во времени и пространстве на изолированные и противопоставляемые друг другу чело­веческие культурные общности. Сквозь призму нового мышления, кото­рое воплощает в себе объективное стремление человечества к общепла­нетарному взаимодействию, к взаимозависимости и культурному единст­ву, сама проблема цивилизаций настоятельно требует своего философского переосмысления. При всем различии между локальными цивилизациями, как существовавшими в прошлом, так и сосуществующими в наше вре­мя, мы вправе говорить о воплощении в каждой из них общечело­веческих социальных и моральных ценностей. Аразличие между ними предстает уже не как их культурная несовместимость, а как мера осу­ществления непреходящих культурных ценностей, являющихся общим достоянием человечества, связанного единой судьбой. В свою очередь, это позволяет нам усматривать смысл всемирной истории в становлении, утверждении общечеловеческих ценностей, в их восприятии «семи на­родами нашей планеты.

Сквозь призму этих общечеловеческих ценностей сама европейская цивилизация предстает уже в ином свете: не как уникальная в своей исключительности и не как одна из многих в своей относительности, но как своеобразное и поныне наиболее яркое воплощение общечелове­ческих ценностей.

Что же это за социальные и моральные ценности, которые лежат в основе европейской цивилизации и вместе с тем являются общечеловеческими, а стало быть, и не чуждыми другим пародам, даже в том случае, если они ими пока не обретены?

Прежде всего, это положение личности в обществе. Европейская цивилизация еще со времен античности покоится на опре­деленном социальном контракте между управляющими и управляемыми. Этот социальный контракт мы находим уже в реформах Солона и зако­нах Ликурга, в законах XII таблиц в Древнем Риме, в принципе раз­деления властей и в античной демократии, и в Новое время как в теории общественного договора, так и в политической практике западной демо­кратии. Конечно, элементы подобного социального контракта мы можем обнаружить и в других цивилизациях, но только в европейской они при­обрели устойчивое и непреходящее место, тогда как в других носили эпизодический характер.

Говоря о разделении властей, было бы неправомерно ограничивать его лишь общепринятым сейчас разделением политической власти на законодательную, исполнительную и судебную, т. е. традицией, восходя­щей к Дж. Локку, Ш. Монтескье, Т. Джефферсону и другим мыслите­лям XVII—XIX вв. Проблема разделения властей, опирающаяся па со­циальный контракт между управляющими и управляемыми, несомненно, имеет более глубокий социально-философский смысл и практическое зна­чение в деятельности общества.

Следует подчеркнуть, что власть в обществе далеко не исчерпывается политической властью, носителем которой является государство. Наряду с политической властью в любом обществе существует также экономи­ческая власть и духовная, нравственная власть, а также и другие формы власти. Именно наличие широкого спектра власти в ее различных фор­мах позволяет проводить различие между государством и гражданским обществом. Чем более полицентричным является распределение власти в обществе, тем более оно демократично, тем большей является незави­симость граждан от государства. И в этом отношении европейская циви­лизация опять-таки уже со времен античности (особенно в средние века, а тем более в Новое время) воплощала в себе подобный полицентризм, рассредоточение власти в обществе, включая как относительную само­стоятельность различных форм власти, так и ее ограничение на различ­ных уровнях с учетом определенной автономии местной власти.

В этой связи заслуживает особенного внимания имевшее место в За­падной Европе на протяжении ее истории разделение власти на полити­ческую и духовную, нравственную, носителями которой были, с одной стороны, государство, а с другой — церковь. Борьба между политической и духовной властью (в истории средних веков ее традиционно называют борьбой между императорами и папами, хотя она, конечно, не исчерпы­вается этим ни хронологически, ни по своему социальному содержанию) и началась, и завершилась тем, что наряду с «царством цезарей» в жиз­ни общества отстояло себя «царство божье», царство духа. Иначе гово­ря, духовная власть, сфера человеческой нравственности, сумела отстоять себя от посягательств политической власти. Благодаря этому европей­ской цивилизации, несмотря на временные поражения, удалось избежать угрозы как тоталитаризма, так и теократии. В конечном счете, свобода личности как общечеловеческая ценность, а также другие права человека во многом имеют своим источником это разделение политической и ду­ховной власти в обществе, благодаря чему личность не только обрела нравственный идеал, содействующий ее независимости и стремлению к счастью, но и стала во многих отношениях независимой, суверенной в вопросах выбора между добром и злом. На нравственный идеал, на при­знание суверенности личности, в свою очередь, опирается как светский, так и религиозный гуманизм, история которого восходит не только к Воз­рождению, но и к первоначальному христианству, а также стоицизму.

Духовная свобода личности в обществе имеет широкий диапазон своих проявлений, ибо включает в себя также интеллектуальную свободу личности в поисках не только добра, но и истины и красоты. Именно на этой интеллектуальной свободе покоится современная наука как поиск объективного знания о природе, обществе и человеке, а также достиже­ния в сфере литературы и искусства.

Исключительно важное значение в обществе имеет разделение поли­тической и экономической власти, особенно характерное для европейской цивилизации в Новое время, хотя оно имело далеко не рудиментарный характер и в средние века, и даже в античности. Именно предоставле­ние экономической власти гражданскому обществу и признание за лич­ностью права экономической свободы с ее инициативой, предприим­чивостью и изобретательностью стало за последние два-три столетия могучим стимулом экономического развития и процветания в Западной Европе, Северной Америке, а теперь и в других регионах. Свобода пред­принимательства, при всех ее издержках, в свете нового мышления пред­ставляет собой отнюдь не «капиталистическую ценность», как до недав­него времени ее воспринимали на Западе и на Востоке, а общечелове­ческую ценность, которая при разумном ее регулировании единственно способна принести человечеству материальное обеспечение и процвета­ние. Конечно, эта проблема заслуживает более глубокого исследования и обсуждения, ибо свобода предпринимательства должна вписываться в современную экологическую ситуацию и не попирать социальную спра­ведливость как самостоятельную общечеловеческую ценность.

Выше мы привели лишь ограниченный перечень общечеловеческих ценностей. Наряду с ними можно назвать и такие, как политический суверенитет, принадлежащий каждому народу, право наций на самоопределение и свободу социального выбора и целый ряд других, получивших более полное воплощение в европейской цивилизации.

 

 

А. С. Ахиезер, А. П. Пригожин

Культура и реформа

Сознаем ли мы это или нет, но любые реформы в той или иной форме являются воплощением известной идеи Маркса о том, что познание мира должно смениться его изменением. Мы проводим реформы при отсутствии того, что можно назвать социальными технологиями, которые практики могли бы положить в основу квалифицированного перевода общества, региона, предприятия, любой организации из фактически сложившегося, в то, которое предусмотрено проектами реформ. То, что общественная наука этим не занимается, можно рассматривать как трагедию. У нас долгое время разрабатывалось огромное количество эконо­мических моделей, но они никогда не воплощались в хозяйственную реальность. Складывается впечатление, что те, кто их делал, были абстрактными теоретиками. Они напоминали офицера, который повышал свою квалификацию только на учениях и никогда не бывал в настоящем бою. Социологическая наука не смогла преодолеть этот перекос. Необходимо соединение теории и практики реальных конструктивных инноваций. Без этого неизбежна разбалансировка общества при попытках его изменить, так как оно имело жесткий характер. Попытки отдельных, казалось бы, малозначимых изменений порождали массу новых сдвигов, к которым ни теоретики, ни практики не были готовы. Это способствовало росту дезорга­низации, что и привело к тяжелым последствиям для общества вплоть до столкновений на улицах.

Оторванность идеальных моделей от методов их воплощения — роковая слабость наших реформаторов во всей истории России, по крайней мере, начиная с Петра I. Прошлое реформ в России свидетельствует о значительных часто роковых иллюзиях реформаторов. Петровская реформа привела к глубокому нравственному упадку страны, творческих сил общества. Реставрация крепост­ничества в России после 1917 г. была ответом на попытки разрушить патриар­хальные отношения, на усиление зависимости крестьянина от чиновника, что было результатом начавшихся в 1861 году реформ. Это свидетельствовало о том, что реформаторы в прошлом не располагали эффективными методами воплощения своих замыслов (что, кстати говоря, не исключало возможности утопизма самих замыслов). Это означало, что существуют какие-то пласты реальности, которые реформаторы не фиксировали в своих проектах, считали их несущественными, С известной долей условности можно сказать, что реформаторы не располагали какими-то необходимыми знаниями. Это не позволило формировать то, что можно назвать социальной технологией.

Скрытым пластом реальности, на который реформаторы часто налетали, как корабль на рифы, является прежде всего специфика культуры тех, кто должен был эти реформы реализовывать. Те проекты реформ, которые предлагались в России, часто вступали в конфликт с культурой основной части общества, его большинства. Попытки реформ вызывали некоторые формы массовой реактивности, которые создавали для контрреформ психологические, культурные и социальные условия. Они приводили к повороту общества назад, если замысел реформы считать движением вперед. Что касается формирования социальной технологии, то ее невозможно построить без учета массовых мотивов, ценностей, культуры. И здесь само понятие технологии приобретает некоторым образом метафорический характер.

Мы должны выявить роль и место культуры в механизме массовых изменений, включая воплощение проектов реформ. Петр I полагал, что можно административными средствами, дубиной, превратить российское общество в какое-то иное, которое он считал более эффективным, более соответствующим великим задачам России. И фундаментальная ошибка подобного рода реформ, возможно, кроется во взгляде на человека как на чистый лист бумаги, как на материал.

Если Петр считал, что человека посредством насилия можно сделать эффективным работником, в некотором смысле европейцем, то это значит, что он пренебрегал той культурой, той системой ценностей представлений, норм, которые были присущи основной массе населения России. Современные реформаторы придерживаются иной концепции, но, тем не менее, совершают ту же ошибку. Они, особенно крайние из них, исходят из того, что современный человек - это прежде всего экономический человек. Он в явной или скрытой форме склонен участвовать в рынке предложением своего труда, его результатов, превратиться в короткие сроки в нормального предпринимателя, или, во всяком случае, в человека, который способен с этим предпринимателем вступать в договорные отношения. Такие люди, разумеется, есть, но нет оснований ожидать, что они составляют критическую массу, достаточную для перехода к господству в нашем обществе рыночных отношений. Существует историческая инерция, то есть люди действуют в соответствии с исторически сложившимся опытом,— с ранее сложившейся социальной технологией, с ранее сложившимися ритмами,— если они не находят в себе достаточно внутренних сил для инновационной деятельности, для отказа от инерции.

Сегодня Россия — это прежде всего жители городов в первом, втором и третьем поколениях. Но это в основном еще недостаточно урбанизированное население с преобладанием культуры поселкового типа. И пока неясно, способны ли эти люди преодолеть свою историческую инерцию в масштабе, достаточном для воплощения тех или иных проектов реформ.

Сегодня общество вновь вышло на проблему отношений между социаль­но-активным меньшинством и пассивным, инертным большинством. Нужны эф­фективные методы его исследования. Введенное в социальную науку «тонкоструктурный анализ» позволяет делить об­щество на группы по «толстым» и по «тонким» признакам. Первые — это объ­ективные признаки, которые поддаются наблюдению независимо от мнений и ценностей наблюдаемых людей. Это касается показателей демографии, проис­хождения, профессий, пола, возраста. «Тонкие» группы выделяются на основе общности взглядов, убеждений, потребностей. Именно по этим признакам следует искать реальных субъектов реформ. Сюда входят люди из самых разных групп первого типа. Например, крестьянин может придерживаться тех же самых поли­тических, этических и социально-экономических ориентации, которые свойст­венны высокоорганизованным, хорошо образованным и давно укоренившимся в городах группам предпринимателей, тех самых, которых мы сегодня видим на авансцене нашей экономики. Тонкоструктурный анализ позволяет выделить со­циально-активный элемент общества как самостоятельный субъект реформ. Его признаки субъективны, так как находятся в сфере сознания. Но они же объективны, так как регулируют, направляют реальное поведение больших масс людей. Несовпадение «тонких» и «толстых» структур особенно важно в переломные периоды. Например, студенчество по многим социально-демографическим при­знакам должно было быть на острие демократических преобразований. Но этого у нас не произошло. Люди, которых мы относим к молодежи, студентам, входят в разные группы по своим убеждениям, по степени активности (пассивности). Но как особая структура молодежь бессубъектна.

Такой анализ необходим, но следует также выделить социокультурные группы, их ценности, нравственные идеалы. Необходим выход на конкретного субъекта реформ, то есть на тех людей, те социокультурные группы, которые могут реализовывать соответ­ствующие проекты. Одновременно последние должны составляться под реальных конкретных субъектов в их динамике. Здесь следует обратить внимание на процессы, протекающие на протяжении последних десятилетий. Имеется прежде всего рост утилитаризма. Он начался с незапамятных времен. Под утилитаризмом следует понимать систему ценностей, которая в отличие от традиционализма требует рассмотрения окружающего мира, людей, природы техники как бесконечного скопления реальных и потенциальных средств Утилитарный человек стремится превратить любой элемент окружающей средь в средство для своих целей, во всяком случае считает это правомерным. Носитель развитых утилитарных ценностей склонен к «достижительности», приобретению имущества, денег и т. д. Рост человеческих потребностей должен сочетаться с ростом потребностей в новых видах труда, воспроизводства, квалификации и т. д. Несоответствие между тем и другим порождает поток дезорганизации, конфликты. Существуют глубокие различия в росте этих по­требностей в России и на Западе. В основе реальной экономической реформы должен лежать продвинутый утилитаризм, т. е. сочетание потребностей в благах с потребностями в адекватных видах деятельности,— нужны люди, стремящиеся много зарабатывать и много работать для этого.

В каждой реформе можно выделить ее авангард, носителя центральных идей. Вместе с тем у нее должен быть определенный социальный слой, на который реформаторы могли бы опираться, вовлекать в свою инновационную деятельность. Именно здесь возможны трагические ошибки, так как этот слой поддержки может оказаться ненадежным. В результате реформаторы могут отправиться на гильотину в бук­вальном или переносном смысле слова. Проблема в том, что в определенных ситуациях, казалось бы, заинтересованные в реформах группы почему-то не дей­ствуют. Подобные факты как будто вынуждают нас прийти к выводу, что почему-то эти субъекты, конкретные люди, ведут себя пассивно, отчужденно, недоверчиво или же просто не выказывают тех способностей, на которые рассчитывал авангард реформаторов.

Социально-активный элемент общества отличается тем, что он готов к риску, он деятелен. Но когда мы говорим о социальной реформе, делать ставку только на социально-активный элемент недостаточно. Надо видеть те структурные возможности, которые открываются для конкретной реформы. Широкая социальная база может быть вовлечена тогда, когда начинается ломка на системном уровне, разрушается исторически сложившаяся система управления и т. д.

 Проблема заключается в том, чтобы определить, где у каждого, у групп проходит граница между ценностями «спокойной жизни» и^: ценностями, которые ведут к опасным, рискованным ситуациям. Есть люди, для: которых реформа является ценностью лишь в той степени, в какой она должна привести к магазинам, изобилующим товарами. Если такого человека спросить: «Вы за реформу или нет?», «Вы за рынок или нет?», конечно, он скажет: «да». Но такая интерпретация означает, что он не склонен во имя риска изменять свой образ жизни. Этот человек остается психологически традиционным типом, который ждет удовлетворения своих потребностей от некоторых исторически сложившихся ритмов. Он верит, что ему кто-то, лишь изменивший свое название, должен дать блага. Раньше это было государство, теперь — рынок. Среди тех, кто за рынок, могут быть носители гигантского разнообразия ценностей. Можно предпочитать рынок, так как там, пользуясь толкучкой, легче лазить по чужим карманам. Ценность рынка в его высшей форме должна совпадать с ценностью творчества, поиска каких-то новых решений, особо эффективных отношений и т. д. Согласие на рынок — это согласие на постоянный поиск каких-то новых идей и новых людей, с которыми можно было бы эти идеи развивать и воплощать, предлагать результат суду рынка, общества. В нашем консервативном обществе гораздо больше ценятся исторически сложившиеся отношения, комфортный мик­роклимат, который необходим, для того чтобы пить чай каждый день среди сослуживцев. Рынок требует способности жертвовать этими отношениями ради поиска отношений, способных сохранить и повысить исторически сложившуюся эффективность производства. Это требует существенных изменений в составе сообщества, перестройки всего коллектива, привлечения новых людей и т. д., с которыми, может быть, пить чай и не придется. Здесь очевидна необходимость сдвига в менталитете, в основополагающих ценностях.

Таким образом, можно сформулировать важный вывод: ценность рынка управления, эффективности управляемости, как и вообще все сложные ценности в обществе, носят иерархический характер. Для того чтобы общество перешло к новым решениям и к новому образу жизни, необходимо, чтобы каждый субъект, каждое предприятие, группа, личность последовательно осваивали эти уровни. Дли­тельность этого процесса, если он реально начался, для разных групп различна, что накладывает дополнительные трудности на реформаторов. Утопическая ори­ентация на кратчайшие сроки этого процесса может привести к катастрофическим последствиям. Задача реформаторов заключается в выявлении скорости изменения меры взаимоотношения между необходимостью быстро устранить угрозу от не­достаточной эффективности воспроизводства и реальной способностью общества это сделать. В этом пункте мы вновь возвращаемся в проблеме субъекта. Активное реформаторское меньшинство усиливается с ростом утилитаризма. Это способ­ствует распространению точки зрения, что теперь наши люди сильно изменились. Молодежь пошла в бизнес. Это уже не те люди, которые были, скажем, лет десять назад. Все это верно. Но в России уже много раз говорили о возникновении нового человека. Это было и в начале века, и после 1917 г. Действительно, эти люди вели себя в чем-то не так, как их отцы. Однако проблема заключается в том, достаточно ли в каждом конкретном случае этих сдвигов для формирования такого общества, в котором люди не убивали бы друг друга, но вступали в совместную конструктивную деятельность. В моменты кризиса может выясниться, что новые ценности при попытке воплотить их в жизнь оказываются нефунк­циональными, так как новизна была односторонней, узко направленной, недо­статочно массовой и общество отторгало ее. Наша наука не озабочена проблемой корреляции новых ценностей в хозяйстве с возможностью формирования гармо­ничного общества и адекватного этим ценностям типа государственности. Пред­полагается, что надо развивать экономику, и чем дальше пойдет этот процесс, тем прочнее будет база для государства. Между тем рост утилитаризма — весьма противоречивый процесс и вовсе не исключает возможностей распада общества, что требует ответа на уровне политических решений.

В каждый момент существует некоторая картина распределения ценностей в обществе между разными группами. Она должна быть оценена с точки зрения того, что не при любой структуре ценностей можно воспроизводить не только рынок, но государство и общество. Точно так же, как невозможно построить дом из песка, нельзя организовать целое из конфликтующих частей, не способных к взаимопроникновению.

Хозяйственная целесообразность находится в про­тиворечии со структурой ценностей в обществе. Это существенно сужает поле возможностей для быстрых реформ. Тем не менее, воспроизводить общество, государство необходимо каждый день из того материала, которым общество располагает в соответствующий момент. Несоответствие между ценностями групп и объективными условиями воспроизводства государства и общества порождает у нас противоречия, конфликт, раскол между структурой общества, производства и сложившимися ценностями. Именно с этой проблемой сталкиваются наши реформаторы, которые пытаются внедрить рынок при крайне слабом рыночном субъекте, построить правовое государство в стране, где вместо права господствует массовое стремление раствориться в тотеме, который включает в себя мифоло­гическое народопоклонство, либо столь же мифологическое стремление раство­риться в первом лице, некотором хорошем (добром, справедливом, заботящемся о народе) руководителе-отце. Эти противоречия всегда губили реформы в России. Именно здесь фокус проблем нашей общественной науки.

Целое в обществе всегда имеет организационный и культурный аспекты. Чем выше ценность культурной общности, тем прочнее основа для ослабленияадминистративных гарантов этого целого. Настоящая децентрализация — это ослабление организационных форм на основе компенсирующего усиления массовой целостной интеграции, фиксированной в культуре, сознание личной ответственности человека перед другими людьми за существование сообщества. Но там, где происходит децентрализация без соответствующего развития культуры имеет место рост локализма, т. е. распад целого, угрожающий автаркией, натурализацией хозяйства, конфликтами, возможно перерастающими в катастрофу.

Государство всегда выступает как общесоциальный медиатор, но в условиях резких переходов, роста различного рода опасностей, рискованных повороте общества, оно становится особенно чувствительным к организационному распаду, угрожающему ростом конфликтов. В связи с этим особенно важны методы, какими оно осуществляет реформы. В прежние времена господствовала чисто управленческая парадигма решения социальных, экономических проблем — вера в определяющий характер решений высших органов, то есть партийных совместно государственными. (Видимо, это разновидность того, что ты называешь тотемизмом.) Постепенно выявилась неэффективность этой парадигмы, связанной с неадекватностью восприятия социально-экономической ситуации. Очевидно, что сегодня в нашем обществе реально меняется парадигма управления. В центр принятия решений перемещается согласование интересов разных социальных групп. Это требует другой методологии принятия решений: диалог переговоров, признания разнообразия интересов, ориентации всей работы на приспособление к этому разнообразию. Это имеет место тогда, когда одна со­циальная группа начинает понимать, что реализация ее интересов наиболее эффективна не через подавление, а через учет интересов другой социальной группы. Отсюда естественным образом возникают методы решения управленческих и организационных проблем через согласования, которые в мире распространены как переговорные технологии. Отсутствие навыков дебатов в нашем обществе, которые в других странах прививаются с детства, приводит к повышенной конфликтности даже там, где оснований для нее вроде бы нет. Государство должно поддержать, показать пример решения социально-организационных про­блем методами согласования разных социальных групп.

Возрастанию влияния новой парадигмы способствуют специалисты в области управленческого консультирования, переговорных технологий. Они вырабатыва­лись главным образом на Западе. Применительно к нашим, российским, условиям эти технологии могут эффективно применяться, например, при разрешении конфликтов между разными ветвями власти, между работниками и управляю­щими, между акционерами и наемными работниками, между различными на­циональными и политическими группами.

Что касается смены ценностей, то крайне важно, что существуют определенные методы, стимулирующие этот процесс и специалисты, которые их разрабатывают. Очевидно, именно эта сфера деятельности должна стимулироваться государством как источник важнейших предпосылок и условий реформы, должна привлечь наше самое пристальное внимание.

Фундаментальные ценности деловой культуры Запада, такие, как, например, репутация фирмы, обязательность в отношениях между партнерами и т. д. все больше начинают проникать в нашу деловую культуру, в управленческие круги, формирующаяся у нас деловая культура, без сомнения, накапливается, аккумулируется, что не может не оказать возрастающего давления на культурную ситуацию в обществе в целом, на его ценности, на отношения между группами.

В историю страны включился еще один мощный, глобальный фактор: динамика России все больше неотделима от мировых тенденций. Здесь мы обречены на успех, нам просто некуда деваться от мировых тенденций и страна фактически оказывается в той или иной степени под нарастающим культурным, экономическим давлением со стороны передового мира. Поэтому цикличность, возможно, должна оборваться. Рост потребностей, идущий в результате нашего знакомства с западным образом жизни, формами и результатами труда, все больше заставляет задумываться наших политиков. Кроме того, вовлеченность предпринимательства в мировой рынок будет неудержимо нарастать, так же, как проникновение мирового рынка на нашу территорию. Неизбежно также сближение нашей деловой культуры с мировой. Поэтому в реформах появляется новый шанс для преодоления неблагоприятных циклов нашей истории.

Мы находимся в новой ситуации, но опыт показывает, что новизна, которая идет с Запада, ставит перед нами чрезвычайно » сложные творческие задачи, к которым мы далеко не всегда готовы.

Наблюдаемые прогрессивные тенденции развиваются медленнее, чем хотелось бы, не исключены срывы, остановки, повороты и т. д. Тем не менее, общество вынуждено идти этим путем, ибо только так оно может разрешить свои проблемы.

 

Список используемой литературы

1. Апресян Р.Г. Идея морали. М., 1995.

2. Араб-Оглы Э.А. Европейская цивилизация и общечеловеческие ценности. Вопросы философии. М., 1990. №8.

3. Ахиезер А.С., Пригожин А.П. Культура и реформа. Вопросы философии. М., 1994. № 7-8.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

[1] Хотя в каждой из этих религий человеко-ориентированность проявляется по-своему: в исламе доминируют социально-утилитарные мотивы, в буддизме – аскетически- перфекционистские, в христианстве – альтруистически- сотериологические.