Воронье собирают в стаи

 

Выезжая в Мюнхен, Гончаренко довольно скептически относился к опасениям Нунке, что в группу бывших власовцев пробрался советский агент. Один процент против девяноста девяти, что это так. На то, что Гончаренко удастся с ним связаться, передать сведения о себе и проинформировать о деятельности школы вблизи Фигераса, шансов не больше. Впрочем, он учитывал и этот один процент, обдумывая по дороге план будущих действий, категорически заявив о своем намерении вернуться на Родину, он тем самым как бы подаст сигнал о себе и посеет смятение в группе. Во что бы то ни стало надо расколоть ее и не дать школе «рыцарей благородного духа» получить такое значительное пополнение, как эти власовские головорезы.

И теперь, направляясь на лекцию какого‑то Бломберга, он радовался, что сможет увидеть всю группу сразу, а возможно, и поспорить кое с кем.

Гончаренко поглядел на северную сторону двора и увидел в открытом окне лицо Хейендопфа.

«Значит, в случае нового столкновения с Протопоповым помощь будет» – промелькнуло в голове.

– Добрый вечер! – поздоровался Гончаренко‑Сомов, подходя к толпе.

Ответило только несколько человек. Остальные неприветливо, исподлобья поглядывали на новичка. Тот с беззаботным видом прошел мимо двух рядов скамеек и уселся на краешек последней.

Пересекая двор, к собравшимся на лекцию приближался Протопопов, пропуская вперед долговязого человека, одетого в болтающийся, словно на вешалке, штатский костюм.

– Рекомендую, пан Черногуз. Герр Бломберг, выступление которого было объявлено сегодня, не смог прийти, – громко сказал Протопопов и, опустив голову, уселся на один из двух стульев, стоявших возле маленького столика.

Пан Черногуз не принадлежал к числу докладчиков, способных с первых же слов захватить аудиторию, умеющих меткой, к месту сказанной остротой пробудить у уставших слушателей угасший интерес. Он говорил гладко, свободно, но без подъема. Видно было, что доклад этот он делает не впервые.

Уже после первых слов оратора стало ясно, куда он гнет: Черногуз приехал вербовать добровольцев в отряды украинских националистов, собирающих силы для «небом благословенной борьбы» с большевизмом.

Докладчик подробно и туманно говорил об успехах, якобы одержанных отрядами, вступившими в борьбу, и всячески расхваливал население Западной Украины, готовое поделиться последним куском хлеба, снять последнюю рубаху ради своих «освободителей».

Сомов внимательно наблюдал за аудиторией. Позы присутствующих, откровенные зевки, приглушенное перешептывание – все свидетельствовало, что слушают доклад краем уха, а то и вовсе не слушают.

Оживились слушатели только тогда, когда Черногуз заговорил о материальной стороне дела. По его словам выходило, что каждый офицер, в зависимости от звания, будет получать жалование такое же, как в немецкой армии. Половина – в долларах – кладете на личный счет в банке, а половина выдается советскими или немецкими деньгами прямо на руки. Тем, кто немедленно согласится вступить в отряд, выдается поощрительная премия в размере ста долларов.

Этот раздел доклада присутствующие слушали с напряженным вниманием. Дело в том, что в казармах азартные игры приобрели размеры стихийного бедствия. Играли в карты, в домино, даже в городки и непременно на деньги. Поэтому от когда‑то награбленного, а затем проданного, кое‑что осталось лишь у немногих «счастливчиков», которым везло в игре. Остальные жили подачками, продажей обмундирования и иным мелким «бизнесом».

А тут обещают сразу же премию за согласие! И целых сто долларов! Было над чем призадуматься.

К концу доклада Черногуэ приберег самый убедительный аргумент – напомнил о полной бесперспективности для перемещенных устроиться на приличную работу. Ссылаясь на собственный опыт, он рассказал, как во время коллективизации эмигрировал в Польшу, затем во Францию, как в погоне за счастьем объехал чуть ли не весь мир, и всюду его ждали лишь одни невзгоды.

– Что будет с вами здесь, за границей?! – патетически воскликнул Черногуз. – Даже если есть среди вас специалисты, например слесари, токари, возможно, даже инженеры, в лучшем случае они не помрут с голоду, перебиваясь с хлеба на воду. А у кого нет профессии? В Африку? На шахты? Бывал я там, знаю…

И Черногуэ, не жалея красок, описывал жизнь эмигрантов, завербовавшихся на шахты или плантации.

– К вам же счастье само плывет в руки, – убеждал он. Договор можно заключить на год, на два, на три. Вернетесь, а на счету у каждого солидная сумма. Год, два можно жить спокойно, закончить институт, изучить язык, а то и открыть небольшую мастерскую или ресторанчик.

– Ну, как, господа офицеры, устроим перекур, а потом приступим к обсуждению? – спросил Протопопов, очевидно привыкший проводить собрания возглавляемой им группы.

– Мы же на воздухе, курить можно и здесь! – сказал кто‑то из присутствующих.

По рядам прокатился одобрительный гул.

– Тогда продолжим. Вопросы к пану Черногузу будут?

– Как с обмундированием? – спросил кто‑то.

– Формы там не носят. Это ведь не регулярная армия, а подпольные отряды. Одежду придется добывать самим, одеваться так же, как местное население, чтобы не выделяться, – ответил докладчик.

– Разрешите вопрос? – Сомов высоко поднял руку.

– Спрашивает только что прибывший к нам Сомов, – многозначительно пояснил Протопопов.

Все оглянулись на Сомова.

– Скажите, пан Черногуз, если кто‑либо из завербованных погибнет, кому достанутся деньги, лежащие на счету убитого? Ведь на тот свет их не переведешь?

Смешок пробежал среди присутствующих.

– Здесь обсуждается серьезный вопрос. Нам некогда паясничать, – вскипел Протопопов.

– А мы не на панихиде по убиенным – мы только клидидаты в убиенные, – весело бросил Сомов и сел.

– Выходит, регулярного снабжения отряды не имеют, раз вы так надеетесь на помощь местного населения? – спросил Кабанец.

Черногуз вытер вспотевшее лицо, снова поднялся.

– Вы спрашиваете о снабжении. Но ведь на западных землях Украины скота, птицы, молока и творога хватит на целую армию. Это вас не должно волновать… Теперь о деньгах, которые останутся на счету, если кого‑либо, не дай бог, убьют. Нам известно, что вы, бывшие воины армии Власова, все в одинаковом положении. Если и были у вас когда‑то в Советском Союзе семьи, то они репрессированы, а может быть, и совсем уничтожены. Таким образом, потомков и наследников ни у кого из вас нет. Поэтому центральное руководство решило: деньги, оставшиеся на счету погибшего, пойдут на продолжение святого дела, за которое сложил голову герой. Но не станем об этом толковать. Как говорят у нас на Украине: «Живой о живом думает».

– Нет, погодите, – Середа поднялся во весь свой богатырский рост. – Как же получается, ваше центральное руководство заинтересовано, чтобы из завербованных погибло как можно больше? Так?

– Почему? – удивился Черногуз.

– А как же! Деньги получает руководство или как вы там называетесь, на них можно вербовать новых людей . Карусель какая‑то!

– Садись! Помолчи! Не твоего ума дело! – зло крикнул Протопопов, стукнув кулаком по столу.

– Почему не моего ума дело? У меня своя голова на плечах! Не маленький, чтобы мной командовали.

Присутствующие, все, за исключением Сомова, были крайне поражены таким, с их точки зрения, дерзким поведением всегда молчаливого великана. Дело в том, что Середа, хотя и носил офицерские погоны, фактически выполнял при Протопопове роль ординарца‑телохранителя. Так повелось на фронте, так по инерции шло и теперь. Он кормился на деньги шефа, курил его сигареты, беспрекословно выполняя за это любые поручения и приказы. Он никогда не выражал недовольства, а тем более протеста. И вдруг – Середа взбунтовался! И где? На многолюдном сборище!

Почти все, и прежде всего Протопопов, поняли: эта дерзость – результат схватки Протопопова и Сомова, из которой вожак группы вышел отнюдь не победителем.

– Ну, берегись! Мы с тобой еще поговорим! – многозначительно пообещал Протопопов, сжимая тяжелые кулаки.

– Ты не куражься, и на тебя нашелся кулак!

Это уже был прямой намек на сегодняшнюю драку. Откровенный и публичный. А потому особенно дерзкий.

– Да знаешь ли ты, что я тебе сделаю? Не посмотрю, что такой вымахал… – шагнул вперед Протопопов.

– Эй! Протопопов, спокойно! – донеслось сверху Окрик Хейендопфа для присутствующих был еще более неожиданным, чем бунт Середы. До сих пор Протопопов пользовался полной поддержкой лагерного начальства.

– Хватит болтать! – приказал Хейендопф. – Кто принимает предложение мистера Черногуза, пусть зайдет ко мне! Протопопов тоже.

Все поднялись, не дожидаясь официального закрытия собрания. Поднялись, но не расходились. Вокруг Протопопова собралась небольшая группа его сторонников, которые о чем‑то тихо, но живо разговаривали.

Сомов молча наблюдал за всем, сидя на скамье и покуривая сигарету.

– Не найдется у вас закурить?

– Пожалуйста! – Сомов протянул Середе пачку сигарет.

– Середа! Сюда! – махнул рукой Протопопов, выходя из толпы и свирепо глядя на своего недавнего приспешника.

– Если я тебе нужен, подойдешь сам, – спокойно ответил Середа, прикуривая.

– Гляди, пожалеешь! Ты ведь знаешь, я слов на ветер не бросаю! Предупреждаю! – Не дождавшись ответа, Протопопов круто повернулся и, нагоняя Черногуза, быстро направился в комендатуру.

Вслед за ним медленно и неохотно поплелись одинокие фигуры, словно колеблясь, идти им к лагерному начальству или подождать.

– А вы пойдете? – спросил Сомов, кивнув на окно Хейендопфа.

– Ко всем чертям! Навоевался! На мои век хватит…

Середа говорил отрывисто, с сердцем. Чувствовалось, что война действительно опротивела ему до чертиков.

– Давно воюете?

– С сорок второго .. шофер я… начальство всю войну возил… На гражданке возле Брянска на лесозаводе работал…

– А здесь как оказались?

– Из‑за этого дьявола! Обманом меня к Власову затащил, а потом уже не было возврата.

– О ком это вы?

– О Протопопове! Вы уже с ним познакомились…

– Имел такую сомнительную честь…

– И в первый же день набили морду! Ха‑ха‑ха!

– Мне кажется, вы и сами могли это раньше и не хуже меня сделать, – насмешливо заметил Сомов.

Середа поглядел на свои огромные кулаки и густо покраснел.

– Морду набить, конечно, мог, но только меня бы уж на свете не было. Вы не знаете, какая это гадина! Родную мать, если та встанет поперек дороги, на плаху отдаст. Еще увидите, ни вам, ни мне он сегодняшнего не простит… Не таков, чтобы забыть!

– Я не боюсь.

– А вы побойтесь! Протопопов не из тех, кто в открытую… Подошлет кого‑нибудь подколоть или петлю сонному на шею накинет… Сегодня он зол на вас, а тут я еще перцу подсыпал.

– Испугались? – улыбнулся Сомов.

– С глазу на глаз я его не боюсь, а из‑за угла, ночью, когда все спят… Послушайте меня, мы с вами в одной казарме, койки рядом стоят. Давайте ночью по очереди спать. Раньше, например, вы, ведь я днем выспался, потом я. А? Не думайте, что я из робкого десятка, просто знаю Протопопова как свои пять пальцев.

– Вы думаете, что он уже этой ночью…

– На том его авторитет держится… Кто возразит или заденет, сразу точка… Конец. Все это знают. Поэтому не решаются спорить. Меня ребята просили вас предупредить.

– С чего бы это? У меня здесь друзей нет…

– Протопопова ненавидят… Большинство.

– Что же, коли так, одну ночь можно и не поспать, – согласился Сомов, поняв, что Середа не стал бы его напрасно пугать.

Но в эту ночь не спал почти весь лагерь.

Те, кто записался в отряды «освободителей Украины», сразу получили по 25 долларов как часть обещанного Черногузом аванса.

Такую неожиданную перемену грех было не «омыть». А поскольку примитивный бар при казарме содержали через подставное лицо Хейендопф и его босс, то на подобное нарушение порядка, установленного в лагере для перемещенных лиц, начальство смотрело сквозь пальцы, даже поощряло.

В казарме, где помещались Сомов и Середа, сразу стало пусто. Только время от времени заглядывал Домантович.

– Вы тоже решили открыть в банке счет для руководства? – спросил Середа, когда тот первый раз зашел в комнату.

– Мне ни к чему! Я инженер‑электрик. Не пропаду и здесь!

– Значит, провожаете друзей в «освободительный поход»? – не удержался от иронического замечания Сомов, глядя на раскрасневшееся от шнапса лицо Домантовича.

– А почему не выпить, если в кои веки подвертывается случай?

– А он не из холуев Протопопова? – поинтересовался Сомов, когда Домантович вышел. – Может, его нарочно послали поглядеть, не спим ли мы?

– Не думаю… Домантович в лагере недавно, а вокруг Протопопова все больше его старые дружки… Впрочем, черт его разберет… в душу человека не влезешь, а береженого и бог бережет.

Сомов и Середа не спали почти всю ночь, и не потому, что так уж боялись. Просто завязался разговор. Сомов рассказывал о своих приключениях, конечно, в соответствии с заученной еще в школе «рыцарей» легендой. Он надеялся этим вызвать Середу на откровенность и не ошибся.

– Странно, что вы того… Так о себе рассказываете. Мы здесь как волки. Горло готовы друг другу перегрызть. И все таятся. О прошлом – ни гу‑гу! Каждый боится этого прошлого, хочет скрыть его даже от самого себя, забыть.

– Вы в лагере давно, очевидно, знаете многих… начал было Сомов, но Середа перебил его.

– Я здесь месяца полтора, все из разных частей, даже по фамилии всех не знаешь, а чтобы заговорить о прошлом…

– Верно, не очень‑то оно светлое?

– Чернее черного… И у меня, и у Протопопова, да, верно, у кого ни спроси.

– Вы сказали, что давно знакомы с Протопоповым…

– А пропади он пропадом! Пусть бог, если он есть, воздаст ему за все злодеяния, а за меня особо!

Середа замолчал и так стиснул зубы, что откусил кончик сигареты, которую держал во рту.

– Ого! Верно, этот Протопопов штучка.

– Всю жизнь мне испохабил, всю душу искалечил…

– А у кого из нас она не искалечена?

– Обидно, меня словно телка глупого на веревке в эту пакость затащили. Эх, хоть душу отведу! Или, может, вам неинтересно?

– Послушаешь о чужой беде, и своя меньшей кажется, да и ночь быстрее пройдет.

Середа прислонился к спинке кровати, долго сосал сигарету и после паузы начал:

– Протопопов появился в наших краях года за полтора до войны. Да и прозывался он тогда не Протопоповым, а отцом Кириллом.

– Поп, что ли?

– Вроде бы поп, только сектантский… Я тогда на лесозаводе работал, зарабатывал прилично, даже жениться решил. Молодуха одна, вернее, вдова бездетная, в душу запала… Все шло, как у людей… А потом сомнения всякие одолели… Вы еще молодой, может, у вас так не было, а у нас невесть что творилось… Сегодня назначают нам в лесхоз нового директора, а завтра словно корова языком слизала – сел! Прибудет новый инженер или техник там, покрутится и нет. «Где новенький?» – спрашиваем друг дружку. «Забрали», – отвечает тот, кто видел… В Брянске, куда мы лес возили, не знали даже, к кому обратиться: сегодня начальник, а завтра – враг народа…

– Я то время немного помню, – сказал Сомов.

– То‑то!.. Ну, и пошли среди нас, лесорубов, различные толки: что‑де, мол, делается? У меня не то чтобы товарищ, а, попросту говоря, напарник был. Мишка… Отозвал он меня как‑то в сторону и говорит: «Знаешь, братец, напал я на одного человека, который все как есть объяснить может и совет дать. Хочешь, познакомлю? Он в доме лесника остановился, и много людей к нему ходит! Пойдешь?» Я согласился, будь проклят тот день! В воскресенье двинулись мы с Мишкой к леснику. Это километров восемь от нашего поселка. Вышли затемно и пришли только солнце поднялось. А в домике лесника народу полным‑полно – яблоку негде упасть.

– И Протопопов среди них?

– А как же? Вначале он вроде службу божью правил, потом проповедь стал читать… Глаза к небу, руки воздел, на глазах слезы. Ну, прямо святой, да и только!.. А говорил: «Спасайтесь, кто царствия небесного взыскует, ибо конец света приближается».

Тут женщины заголосили, некоторые, словно припадочные, попадали, бьются о пол. Я хотел поднять одну, она рядом была, да Мишка хвать меня за руку. «Не тронь, – говорит, – это на нее божья благодать нисходит…» Я тоже почему‑то слезы стал утирать, сами катились… Рассказать обо всем, что там было, невозможно – самому надо видеть. Кончилось это… народ разошелся. А Мишка меня задерживает. «Тебе, мол, надо с отцом Кириллом поговорить…» И поговорили, чтоб мне тогда уши заложило!.. Короче говоря, стал я каждую неделю в домик лесника ходить. То псалмы пел, то слезами умывался, то головой об пол бился… У отца Кирилла в Брянске приятель жил, тоже сектант. Бывало, везу лес в город, Кирилл и попросит к приятелю завернуть, сверток передать, а тот тоже пересылает какие‑то письма да книжечки. О женитьбе я и думать позабыл. Где уж там жениться, когда конец света приближается. Весть о войне я так и принял, как начало конца. И не я один. Бросились мы к отцу Кириллу, а он нас еще больше в этой мысли укрепил. «Это, – говорит, – кара божья надвигается, примите ее с покорностью и радостью в сердцах ваших. Не противьтесь и не воюйте…» Меня при себе оставил, – он в то время в землянку для безопасности перешел. Многие сектанты тогда в лесу выкопали землянки и попрятались. Да, видать, выдал кто‑то. Облава была, захватили нас человек пятнадцать и в суд! Дезертиры ведь! Сидел я в тюрьме, пока немцы близко не подошли, потом, воспользовавшись паникой, бежал, в лесу укрылся, а когда немцы пришли, в город подался.

И знаете, кого я там первым увидел? Отца Кирилла! На машине. Я как брошусь к ней, как закричу. Он услыхал, остановился. Гляжу, рядом с ним немецкий офицер… Присмотрелся и чуть не вскрикнул… Тот самый приятель Кирилла из Брянска, которому я свертки возил. Расспросил меня Кирилл, записочку написал: «Вот по этому адресу явиться завтра рано утром». И денег немного дал… Пошел я, чтобы ногам моим тогда отсохнуть! – и… стал шофером районного начальника полиции. Пропал как швед под Полтавой…

Середа замолчал и почему‑то закрыл глаза. Сомов не нарушал молчания. Он понимал, начав исповедоваться, Середа уже выложит все. Ему необходимо выговориться.

И действительно, еще раз закурив, Середа продолжал:

– Вот и стал я шофером начальника полиции Юхима Протопопова. Так ведь именовался отец Кирилл… святой да божий! Видели бы вы, что он вытворял!

– И вы все время были при нем?

Середа утвердительно кивнул головой.

– Не было мне возврата! Напоит, бывало, этот гад и говорит: «Нам теперь одно спасение – конца войны ждать. Тогда от немцев награду получим, а сейчас надо ее заслуживать».

– И заслуживали?

– Не спрашивайте – больше ничего не скажу! Даже трясет меня, когда вспоминаю, что он творил. На совести у Протопопова не десяток, – где там! – верно, не одна сотня людей. Был словно зверь лютый… А потом в армию Власова переметнулся и меня забрал.

– Почему же вы не отказались?

– Преступления связали нас, – сердито бросил великан и замолчал. То ли потому, что уже выговорился, то ли потому, что снова вошел Домантович.

– Проигрались, верно, за поддержкой пришли? – спросил Сомов, заметив, как Домантович роется в своем чемодане.

– Что‑то не везет, – неохотно буркнул Домантович и уже от двери крикнул: – А ты, Середа, чего скис? Пошли сыграем? Да и записаться еще не поздно.

– Кому жизнь надоела, пусть записывается, а я еще пожить хочу. Может, грязь с себя хоть немножко смою…

Гульба продолжалась всю ночь и закончилась лишь на рассвете. Сомов улегся спать. Середа тоже лег, но, взволнованный воспоминаниями, уснуть не мог. Прошлое стояло у него перед глазами, и сам себе он был неумолимым судьей.

Уже две недели Григорий живет в казарме. Две недели фактически ничего не делает. Правда, полный список группы Протопопова у него есть. Он успел не только отлично выучить его наизусть, но и зашифровать. А вот передать шифровку некому. Как ни присматривался Григорий к каждому обитателю казармы, а напасть на след нужного человека не мог. Да и существует ли такой? Если бы был, две недели достаточно большой срок, чтобы выполнить свою миссию. Но пока все спокойно. Думбрайт звонит каждый вечер, он бы предупредил об опасности. Разговор же вертится вокруг проблематичного советского агента. Вообще Думбрайт не доволен ходом дела. Что‑то не ладится и у него лично. Фальшивые документы на каждого «туриста» готовы, а вот вывезти их он не решается. Во время последней беседы он даже намекнул, что в планах вывоза группы возможны некоторые изменения. Приказал быть готовым в любую минуту.

Это беспокоит Григория больше всего. Что, если придется выехать внезапно? Так и не уведомив своих об отряде душегубов, которых собираются переправить в школу для дальнейшего «совершенствования». Если бы ему представилась возможность хоть на денек вырваться из Мюнхена в Берлин, может, он сумел бы связаться с кем‑либо из своих…

Ох, как все трудно в создавшихся условиях! Правда, Григорий вынашивает один план. Но его выполнение требует времени, сделан лишь первый шаг: Григорий предложил Хеиендопфу привести в порядок кучу антикварных вещей, что хранятся у того в кабинете.

– Понимаете, мистер Хеиендопф, – объяснил он, – то, что я часто хожу к вам, может вызвать подозрение у моих соседей по казарме. Надо иметь какой‑то убедительный повод. Вам это будет только полезно, да и мне любопытно покопаться в собранных вами древностях. Я начинаю понимать вкус увлечения такими вещами. После войны хочется окунуться в прошлое, полюбоваться красотой старинных произведений искусства.

– О, мистер Сомов! Вы окажете мне величайшую услугу, сам бы я никогда на это не отважился. Ворошить этот старый хлам… Премного благодарен! От пыли истории мне хочется только чихать.. Да, да, я человек трезвого рассудка и живу современным. Над вами, европейцами, слишком уж тяготеет умиляющая нас старина. Поэтому мы и опередили вас во всем. Прошлые столетия для нас лишь удобрения, внесенные в почву, не более… О тех чудаках, которые за всем гоняются, разговор особый. Снобы! А поскольку они богаты, то таким, как я, приходится разбирать эти свалки… Честное слово, мистер Сомов, я буду вам бесконечно благодарен.

Работа по разбору «свалки» оказалась нелегкой и кропотливой. Приходилось обращаться к каталогам личных коллекций и даже музеев, заводить карточку на каждую вещь, вносить в общий реестр. Среди приобретенного было действительно много хлама. Приходилось, по требованию Хейендопфа, сочинять фальшивые данные, придавая им вид исторического правдоподобия. Так могло тянуться до бесконечности, и Григории решил ускорить ход событий.

Придя в кабинет заместителя начальника лагеря, он, как обычно, тотчас принялся за работу. На этот раз даже с особым азартом.

– Знаете, мистер Хейендопф, – радостно провозгласил он, – через каких‑нибудь полчаса вам придется поздравить меня с успехом. И немалым. Наконец‑то я узнал, кто автор этой скульптуры, что стоит у вас на столе. Выясняется, вы сделали неплохое приобретение! Фамилия «Шульце», вырезанная вот здесь в уголке, мне ничего не говорила, но, сверившись с каталогом, я установил: автор «Фавна с соловьем» входит в плеяду классиков немецкой скульптуры. Прочитайте‑ка эту справку!

Хейендопф был в восторге.

– Колоссально! Я же теперь могу запросить за этого козлоногого… Погодите, а в самом деле, какую цену можно за него заломить?

– В этом вопросе я не компетентен! Но думаю, что скульптура такого класса должна стоить немало. Я бы посоветовал вам поговорить с искусствоведом.

– Здесь, в Мюнхене? Да ведь если это окажется классикой, они поднимут такой шум…

– Вы можете не объяснять истинной причины вашей заинтересованности, хотя… все искусствоведы связаны между собой, и то, что один из них продал вам «фавна»…

– Вот, вот, плакали тогда мои денежки.

– А что, если съездить в Берлин? Там было много комиссионных магазинов, можно найти кого‑нибудь из бывших антикваров… И вообще, я давно собирался спросить вас: почему вы покупаете веши лишь случайные, в большинстве немецкого происхождения? Я слышал, что американцы интересуются старинными русскими иконами. Немцы немало вывезли их из России, и я уверен, что в Берлине…

– Берлин! Берлин… Не стану же я там кричать посреди площади: «Куплю русские иконы… У кого есть русские иконы?»

– В Мюнхене вам, конечно, тоже не пришлось прибегать к такому способу?

– Ну, здесь меня все знают… До сих пор мне стоило только намекнуть одному типу с черного рынка, задержанному нашим патрулем..

– В Берлине тоже есть черный рынок, на котором, безусловно, можно найти нужного человека. Поручите это мне, я с такими людьми сталкивался, ведь и мне после войны пришлось поддерживать свое жалкое существование… Погодите, погодите, если мне не изменяет память, я встретился в Берлине с однополчанином. Он продавал нечто подобное… Как же его фамилия? Грумгорн… Крумгорн… что «горн» помню, я вот первые буквы… Кажется, все‑таки не Грумгорн и не Крумгорн, а Грюнгорн. Именно так!.. Рассчитывать на то, что он остался в городе, хотя он коренной берлинец, конечно, нельзя, но… каких счастливых случайностей не бывает в жизни. Один раз я его встретил на рынке, другой раз в каком‑то баре. Он отрекомендовался завсегдатаем этого злачного заведения, сказал, что принимает здесь свою клиентуру, когда речь идет о крупном бизнесе… Попробовать отыскать можно.

– Иконы… Вы знаете, это идея! Заманчиво… В конце концов я ничего не теряю! И если ехать, то уж поскорее. Там много наших парней, и не может быть, чтобы никому не пришла в голову мысль… Боюсь, что все сливки уже сняты!

Хейендопф стал вслух обдумывать, как подъехать к начальнику лагеря, чтобы тот отпустил его хоть дня на два в Берлин.

– Сошлюсь на личные обстоятельства, скажу, что у меня там пассия, – наконец решил он. – Полковник сам сейчас ухаживает за одной певичкой и настроен лирически… Сегодня же вечером попробую закинуть удочку. Возможно, завтра и выедем.

– Боюсь, вам придется совершать путешествие одному! Не думаю, чтобы Думбрайт разрешил ехать мне сейчас, когда вопрос с отправкой ваших подопечных вот‑вот должен быть решен.

– Пхе! Проще простого доказать ему, что нам с вами именно теперь необходима его квалифицированная консультация. И повод у меня есть самый что ни на есть убедительный: посоветоваться, как вести себя с теми, кто завербовался в националистические отряды. Начальник лагеря до сих пор ни с кем не согласовал своего решения на вербовку, и, возможно, потеря нескольких человек совсем не понравится Думбрайту.

– Вы правы. Я полагаюсь на вас…

 

Весь вечер Григорий нервничал, не зная, чем закончится беседа Хейендопфа с начальником лагеря, а затем телефонный разговор с Думбрайтом. И вообще волновала мысль о том, как сложится все в Берлине, даже если ему и разрешат поехать. Удастся ли остаться одному часа на два, на три, чтобы устроить дело, ради которого он придумал эту поездку? Может быть, Думбрайт оставит его при себе, никуда не отпустит? А что, если вообще не удастся проникнуть в восточную зону? Все эти опасения изматывали больше, чем непосредственная опасность, и Григорий наутро поднялся совершенно измученный.

К тому же вечером в казарме произошла драка. Потерпевшие поражение в войне, запертые в глухом лагере, без перспектив на будущее, власовские офицеры жили по‑скотски. У кого были деньги, те напивались с утра, несколько часов спали, а затем снова отправлялись в бар и снова напивались. У кого денег не было, прислуживали «счастливчикам» за игрой в карты, бегали за шнапсом, выполняли отдельные мелкие поручения. С появлением Черногуза у многих появились деньги, соответственно увеличилось и количество драк. Вчерашние лакеи, шелестя только что полученными купюрами, с мечтательной радостью старались задеть побольнее тех, кому прежде прислуживали. Тем более, что все они надеялись на скорый отъезд и свою полную независимость от «верхушки» в будущем.

На этот раз столкновение было особенно острым и драка разразилась жестокая. Протопопов, которого Хейендопф в последнее время немного приструнил, словно с цепи сорвался. Он бил, не разбирая «своих» и «чужих», мстил за свое унижение, за неудачи последнего времени, за положение фактического узника, в котором очутился. Григорий ожидал, что Протопопов вот‑вот набросится на него, ему даже пришло в голову, что сама драка затеяна с этой целью. В общей потасовке легко спрятать концы в воду, свалить вину на другого. Но, заметив могучую фигуру Середы, выросшую рядом с Сомовым, Протопопов сразу остыл. Он теперь боялся своего бывшего подручного, всячески обходил его, чувствуя, что в драке с бывшим лесовозом один на один он непременно потерпит поражение, которое может оказаться для него фатальным.

На следующее утро Хейендопф сам явился в казарму.

– Сомов, немедленно собирайтесь, мы с вами выезжаем по не терпящему отлагательства делу! – сухо приказал он.

Через пятнадцать минут машина Хейендопфа уже мчалась по направлению к Берлину. Собственно говоря, сказать «мчалась» – значило бы допустить явное преувеличение, так как по дороге из Берлина в Мюнхен непрерывным встречным потоком двигались грузовые машины. Местами шоссе было сильно разбито. Лишь на отдельных очень коротких участках машина летела со скоростью ста километров, чаще же едва ползла.

В Берлин прибыли лишь на следующее утро и в десять были у Думбрайта в какой‑то таинственной конторе, расположенной во вновь отстроенном крыле полуразрушенного дома.

Мистер Думбрайт заставил себя долго ждать. Хейендопф не решился, не повидавшись с ним, путешествовать по Берлину, и поэтому прибывшим пришлось терпеливо изучать потолок приемной.

Явился Думбрайт только в двенадцать часов и, небрежно поздоровавшись, так, словно они накануне виделись, пригласил посетителей к себе в кабинет.

– Вчера по телефону мистер Хейендопф намекнул мне на некие неожиданные осложнения. В чем они заключаются?

Хейендопф, избегая излишних подробностей, рассказал, что под «нажимом» сверху начальнику лагеря пришлось дать согласие на вербовку власовцев для руководства отрядами националистов, которые будут вести подпольную борьбу на территории Западной Украины, и что многие перемещенные уже дали согласие вступить в отряды, даже получили аванс.

К удивлению Хейендопфа, Думбрайт воспринял это спокойно.

– Думаю, что укрепление таких отрядов для нашего дела будет лишь полезно. Оно привлечет внимание большевиков к западным границам, и нам будет легче действовать в глубоком тылу. Меня предупреждали о таком варианте, и я согласился. Когда думаете приступить к отправке?

– В ближайшие два‑три дня.

– О'кей! А вы, мистер Сомов, что можете мне доложить?

– К сожалению, или, вернее, к радости, ничего нового. У русских есть поговорка о больших глазах от большого страха. Не помню уже, как она звучит и есть ли у нас, немцев, аналогичая, но уверен, что все подозрения о проникновении советского агента безосновательны. За время, истекшее после перевода группы под Мюнхен, он бы успел проинформировать о новом адресе, каким‑нибудь образом передать списки. Этого не произошло. Еще до моего приезда, как я уже докладывал, трое из перемещенных погибло. Возможно, среди них был и тот, кто раньше сообщил о группе. На эту мысль меня навело вот что: все трое в большей или меньшей степени враждебно относились к руководителю группы Протопопову, поскольку он категорически запретил всяческие дебаты о возвращении на родину. Да и гибель людей таинственная: она скорее напоминает устранение нежелательных элементов, чем естественную смерть. Думаю, что Протопопов мог бы кое‑что сказать по этому поводу

– Ваши соображения достаточно убедительны, похвалил Думбрайт. – Думаю, мы можем без риска приступить к переброске группы. Сколько человек останется после отправки завербованных?

– Из пятидесяти четырех, о которыхшла речь, трое погибли. Осталось пятьдесят один. Из них двадцать три завербовались. Итак, мы имеем двадцать восемь человек, включая руководителя Протопопова, – вслух считал Сомов.

– Протопопова не считайте, для него у меня особое задание. Значит, мы должны переправить двадцать семь человек. Будете перебрасывать по несколько душ. Самолеты готовы. На первом из них я сам прилечу в Мюнхен, а вы, Хейендопф, к этому времени должны укомплектовать все группы, чтобы потом без задержки отправить их к месту посадки.

– Я хотел бы, чтобы эту обязанность взял на себя мистер Сомов, – возразил Хейендопф.

– Мистер Сомов, не возвращаясь в Мюнхен, сегодня же… – Думбрайт взглянул на часы, – нет, завтра, ибо сегодня вы, Фред, не успеете! – в четырнадцать двадцать вылетите в Испанию. Самолет летит через Париж. Во время остановки опустите эту открытку в почтовый ящик аэровокзала. Иностранный штемпель, отправь мы открытку отсюда, может привлечь к ней нежелательное для нас внимание. Предосторожность не помешает. Впрочем, содержание корреспонденции, на первый взгляд, совершенно невинно и вряд ли его смогут расшифровать. Предупреждаю, мистер Сомов, это важное поручение, отнеситесь к нему внимательно… По прибытии в школу немедленно позаботьтесь об изолированных помещениях для вновь прибывших. Нунке на этот счет даны указания. У меня все! Есть какие‑либо вопросы?

– У меня один. И даже не вопрос, а скорее просьба, – откликнулся Хейендопф, – разрешите отправиться в обратный путь не сегодня, а завтра. Я обещал полковнику Гордону вернуться немедленно, но понимаете…

– Хочется развлечься? – впервые улыбнулся Думбрайт.

– Конечно, и это. Если удастся управиться с делами.

– У вас еще какие‑то дела в Берлине?

– Абсолютно личного характера, маленький бизнес.

Думбрайт искренне расхохотался.

– Каждый, оставшийся в оккупированной зоне, мечтает вернуться домой миллионером… Узнаю наших ребят!.. И, признаться, хвалю. Деловая хватка, черт побери, это тоже талант… Что же, мистер Хейендопф, быть по‑вашему. В случае чего можете сказать добряку Гордону, что задержал вас я. Только обещайте выехать не позже завтрашнего утра.

– Бесконечно вам признателен, мистер Думбрайт!

В наспех восстановленную и до отказа набитую гостиницу Хейендопф вернулся в прекрасном настроении.

– Так с чего начнем, мой добрый гений?

– С разведки, конечно. Если вы подождете меня здесь часок…

– А может, пойдем на розыски вместе? – робко, даже льстиво предложил Хейендопф.

– Чтобы испортить все дело? Ваша форма привлекает внимание: как‑никак, а вы завоеватель. Я же в штатском и по происхождению – вы это знаете немец. Меня не будут остерегаться.

– Так‑то оно так… Но я заболею тут от нетерпения! Вы хоть не задерживайтесь больше чем на час… честное слово, я тут места себе не найду!

Сомов не возвратился ни через час, ни через два. Он пришел к страшно взволнованному Хейендопфу только в восемь часов вечера, еще более возбужденный и радостный, чем уходил.

– Все хорошо. Повезло! Получите такие раритеты, что всю жизнь будете меня вспоминать. Вот вам адрес – завтра ровно в четырнадцать вы зайдете в эту квартиру. Вас встретит старичок, и вы спросите: «Фрау Эльза дома?» Он ответит: «Вы от Карла? Заходите!»

Смело идите за ним в подвал. Иконы я отобрал. Восемнадцать штук, о цене не договаривался, торгуйтесь по поводу каждой, хотя мне кажется, что дорого он не запросит: по всему видно, бедняга в трудном положении. Очень жаль, что мой самолет вылетает в четырнадцать двадцать. Вдвоем мы бы это дело провернули быстрее… А теперь спать…

На следующий день Хейендопф выехал из Берлина не утром, как обещал Думбрайту, а лишь в пять часов пополудни. Это его немного смущало, но не могло испортить чудесного настроения, на заднем сидении лежали все восемнадцать икон. К счастью, он не знал, что везет несусветный хлам, наспех собранный друзьями того, кого он знал как мистера Сомова.

А Григорий Гончаренко в это время уже сидел в ресторане аэропорта «Ор