Убийцы задержаны, но кто убитый? Общественность спрашивает: где архивы дуче?»

 

А дальше текст с несколькими вмонтированными в него снимками. На первом, узком и длинном, заснят труп на месте происшествия. Убитый лежит ничком, уткнувшись в землю, чуть согнув колени, с неестественно вытянутой в сторону рукой, которая то ли цепляется за траву, то ли что-то сжимает. На втором, занимающем две колонки, крупным планом лицо убитого, очевидно, для опознания. В трех овальных рамках, друг под другом, небольшие портреты молодчиков, задержанных по подозрению в убийстве: Паоло Петруччио, Эрнесто Скарпа, Пьетро Корви.

Репортаж начинался в лирическом тоне. Автор описывал сказочные красоты озера Комо, нерушимое спокойствие гор, самой природой призванных сторожить этот идиллический уголок, величие темного звездного неба, которое миллиардами глаз глядит на спящую землю и, может быть, лишь одно оно видело все акты трагедии, разыгравшейся в саду заброшенной виллы покойной Кларетты Петаччи. Далее тон повествования резко менялся, становился динамичным. Несколько жителей Донго, которые по разным причинам поздно легли в ту ночь, слышали после двенадцати выстрел, прозвучавший на вилле. При обычных обстоятельствах это, возможно, не привлекло бы столь пристального внимания, но жителей городка давно угнетало предчувствие – на вилле обязательно случится беда. Слишком уж много подозрительного народу крутилось вокруг этого опустевшего жилища. Ночью никто из слышавших выстрел не отважился броситься к месту происшествия. Но как только рассвело, жители городка, собравшись небольшими группами, цепочкой потянулись в ту сторону. То, что они увидели, заглянув через ограду, настолько всех поразило, что никто не решился войти в сад, к радости полиции, которая незамедлительно прибыла к месту убийства.

Дальше автор описывал, в каком положении был найден труп, глубокую рану на затылке, которая привела к смерти, и такую странную деталь – убитый зачем-то сжимал в руке подкову. Все говорило о том, что убийству предшествовала борьба. «Неужели убитый защищался подковой?» – удивленно спрашивал репортер. У самой стены, почти касаясь руки неизвестного, лежал отлично отточенный нож. Удивление вызывал и щуп с наушниками, найденный немного поодаль от убитого, а особенно то обстоятельство, что из каменной ограды был вынут большой камень. «Что искали здесь убийцы и убитый?» – патетически вопрошал автор репортажа.

 

Чем жилище покойной любовницы повешенного дуче так привлекает иностранцев? Да, именно иностранцев. По свидетельству местных жителей, все «туристы», время от времени появляющиеся возле виллы, в большинстве своем англичане. Безусловно, иностранцем был и убитый. Никаких документов при нем не оказалось, но лицом, а особенно белокурыми, даже не белокурыми, а какими-то совершенно бесцветными волосами, он никак не похож на итальянца. И хозяйка «Меблированных комнат», где остановился тот, кого вы теперь видите мертвым на фотографии, твердит, что он разговаривал по-итальянски с акцентом.

 

Подозрение в убийстве сразу пало на трех молодчиков, которые недавно поселились в маленьком пустовавшем домишке, неподалеку от виллы. Они жили рядом и первые должны были услышать выстрел. Но почему-то никто из них даже носа не высунул, чтобы дать показания, а когда полиция заглянула к ним, чтобы расспросить их, все трое подозрительно громко храпели на брошенных на пол матрацах. Разбуженная тумаками троица не могла объяснить, откуда у одного из них, Пьетро Корви, огнестрельная рана на ноге, и почему у другого, Паоло Петруччио, прокушен подбородок.

В конце репортажа автор высказывал несколько своих личных предположений о том, что, очевидно, снова всплыла на поверхность злосчастная версия о припрятанных где-то документах Муссолини, и требовал от правительства недвусмысленно ответить общественности – куда девались эти архивы. Репортаж завершался сообщением о том, что следствие продолжается, и призывал всех, кто может опознать убитого, сообщить об этом в первое же полицейское управление.

Ошеломленный не столько прочитанным, сколько фотографиями Вайса, Нунке, который больше не сомневался, что это именно радист, метался по номеру, не находя выхода своему бешенству.

Оно лавиной обрушилось на Григория, как только тот переступил порог.

– Что вы наделали! Что вы наделали, черт подери! Вы думаете, вам это так пройдет? Вы думаете, вам простят? – Разъяренный Нунке чуть ли не с кулаками наседал на своего подчиненного. – Как могло такое произойти, я вас спрашиваю?

Чуть ли не десяток вариантов промелькнул в голове Гончаренко: Нунке узнал об отправленном из Мадрида письме… настрочил донос Вайс… успел пожаловаться Джузеппе… каким-то образом открылась деятельность Григория в школе… пленка, которую он передал по адресу, указанному полковником, попала в руки итальянской контрразведки… разговор с Хейендопфом был провокационным… Усилием воли Григорий остановил бег мыслей. Переждать. Не дать заметить свою растерянность. Нунке сейчас в таком состоянии, что скажет больше, чем хотел бы.

– Я вас не понимаю, герр Нунке, – как можно спокойнее заметил Григорий.

– А я вас, герр Шульц!

– Мне кажется, я вправе получить объяснение, касающееся вашего странного ко мне отношения.

– Нет, это вы должны мне все объяснить. Немедленно и исчерпывающе.

– Еще раз повторяю: я вас не понимаю. Чтобы что-то объяснить, надо знать, чего от тебя требуют, а я не ясновидец.

– Хорошо, поставим точку над «и». Куда вы девали Вайса?

Григорий почувствовал, как постепенно, волнами, спадает с него напряжение.

– Вайса? Именно о нем я и хотел поговорить с вами. Меня удивляет его поведение: то он ходил за мной, буквально, по пятам, не давал шагу ступить, то вдруг заявил, что напал на след падре Антонио и на день-два уезжает к югу от Рима. Задержать его я не решился – мне все время казалось, что у него есть какие-то особые полномочия от Думбрайта.

Услыхав имя Думбрайта, Нунке скривился, словно проглотил большую дозу уксуса. Григорий на это и рассчитывал: он знал, какая скрытая, упорная борьба идет между начальником школы и боссом, и еще раз подчеркнул:

– Для меня не будет неожиданностью, если он доложит Думбрайту…

– Доложит Думбрайту? – в бешенстве крикнул Нунке. – Да вы в своем уме? Вы что, не читали сегодня газет? Мертвые не докладывают, хотя иногда и свидетельствуют против живых.

По той поспешности, с которой Шульц бросился к лежавшим на столе газетам, Нунке понял – Фред действительно ничего не знает.

Позабыв о начальнике, Григорий впился глазами в репортаж, потом схватил вторую газету, третью… В различных вариантах, но в каждой было написано одно и то же, тождественны были и снимки.

– Невероятно! – с искренним удивлением вырвалось у него. – Невероятно и непонятно!

Нунке, который уже стал приходить в себя, вдруг задним числом вспомнил фразу, брошенную Шульцем, на которую он вначале не обратил внимания.

– Фред, вы сказали, – отчеканивая слова, заговорил Нунке, – «если он доложит Думбрайту…» Что вы имели в виду?

– Я уже рассказывал вам по дороге с аэродрома: на поиски гостиницы, в которой остановилась патронесса, я потратил почти полтора дня, а когда мы вместе с Рамони явились туда, выяснилось, что в Риме Агнесса была проездом, и часа за два до нашего прихода уехала в Швейцарию. Вайс как-то очень подозрительно отнесся к этому, и заявил буквально следующее: «Интересно, как воспримет это Думбрайт»… и при этом так многозначительно поглядел на меня.

– Значит, у вас были причины побаиваться информации Вайса, – то ли спрашивая, то ли констатируя, заметил Нунке. – Скажите, а вы сами на протяжении последних дней отлучались куда-нибудь из Рима?

Брови Григория гневно сошлись на переносице.

– Легче на поворотах, Нунке! Вы имеете дело не с безвестным Шульцем, а с бароном фон Гольдрингом. А что если я спрошу вас: не за тем ли вы послали со мной Вайса, чтобы шито-крыто убрать его с вашего пути? У вас были причины его бояться.

– Не говорите глупостей, Фред!

– А вы не задавайте мне обидных вопросов, оскорбляющих честь офицера!

– Не забывайте, я начальник, а вы мой подчиненный.

– Эти взаимоотношения легко разорвать. Считайте, что так оно и есть, тем более о патронессе более или менее подробно я вам доложил. Что же касается падре…

– А… не до них теперь! – Нунке вытер платком вспотевшее лицо и шею. – Мы оба взволнованы, Фред, – сказал он миролюбиво, – а в таком состоянии не выбираешь выражений… Может, мой вопрос и впрямь был бестактен. Но спрашивал я для проформы, чтобы установить ваше же алиби. Ведь мне придется отчитываться перед начальством.

– Тогда простите и мою горячность. Можете доложить начальству: из Рима я не отлучался ни на один час.

– Беда, настоящая беда свалилась на наши головы. Просто не знаю, что делать… Если полиция установит личность убитого… Интересно, куда подевались его документы? Взяли их преступники, или у Вайса не было ничего при себе. – Нунке в сердцах отодвинул газеты и зажег сигару.

– Погодите, погодите, вы натолкнули меня на мысль. Кажется, вырисовывается верный ход… – Григорий тоже закурил и глубоко затянулся.

Не сводя нетерпеливого взгляда с лица Гончаренко, Нунке пыхнул сигарой и сразу положил ее в пепельницу. Табачный дым показался ему горьким и удушливым.

– С кем близко соприкасался Вайс? – вслух рассуждал Григорий, – с Рамони, с его секретарем… эти нам не опасны. С хозяйкой пансионата, где он жил и, конечно, со всем обслуживающим персоналом. Они, безусловно, читали газеты и видели фото. Схожесть убитого с Вайсом не могла не броситься им в глаза. Кто-либо из них может заявить в полицию об опознании исчезнувшего постояльца. Но если они будут знать, что он живехонек, тогда это будет только сходство, а не тождество. Таким образом…

– Так, так, дальше, – торопил Нунке.

– У Рамони, наверняка, сохранилась ваша телеграмма. На ней стоит место отправления, час, число. А что, если изменить ее текст и поставить подпись Вайса?.. Примерно так: «По служебным делам срочно пришлось выехать в Мадрид, прошу синьору – имярек – все оставшееся в номере передать синьору – снова имярек – он же оплатит все счета. Извините за лишние хлопоты. Вайс». Что мы этим достигнем? Во-первых, в пансионате убедятся, что Вайс жив, во-вторых, можно будет проверить, оставил ли он документы в номере или взял с собой… Все это надо сделать немедленно и как можно скорее связаться с Рамони.

Нунке вскочил с места.

– Я сейчас оденусь, а вы пока позвоните на виллу. Предупредите, что дело очень срочное.

На этот раз Нунке оделся молниеносно, как солдат, поднятый по сигналу тревоги.

– Витторио ждет вас, можете ехать.

– А вы? – переполошился Нунке.

– Я должен выполнить одно поручение Рамони. Тоже не терпящее отлагательства. Передайте ему от моего имени, что я занят его делом. Уверяю вас, это только обяжет его как можно быстрее уладить все с телеграммой.

– Жаль! А кто пойдет в пансионат?

– Конечно, я. Через час жду вас в вестибюле гостиницы. Насядьте на Рамони, чтобы он не тянул с этим делом.

«Несомненно, Фред именно тот человек, который лучше всех сможет выполнить в Германии возложенные на него обязательства, – размышлял Нунке, уже сидя в машине, – он инициативен, быстро ориентируется в ситуации, а то, что чересчур надменен, даже к лучшему. Такие люди быстро завоевывают авторитет и доверие. А это то, что нам необходимо в новых условиях».

Гончаренко тем временем совсем не думал ни о Нунке, ни о новых обязанностях, которые тот собирается на него возложить, ни даже о смерти Вайса.

 

Марианна встретила Григория настороженно, и он боялся, что не сможет побороть ее молчаливого сопротивления, что его попытка вывести девушку из состояния прострации не увенчается успехом.

«Она прячется в свою тоску, как в мягкий, удобный кокон. А родители излишней деликатностью словно заворачивают ее в вату. Но надо пробиться сквозь него, даже причинив Марианне боль».

– Вот что, Марианна, – Григорий, сменив доброжелательный тон на холодно-вежливый, поднялся. – Я пришел к вам не только передать этот конверт от Рамони, но еще и попрощаться. Завтра я уезжаю из Рима. Не скрою, надеялся поговорить с вами откровенно, но теперь это желание исчезло. Я не люблю надуманных трагедий.

– Она стала бы настоящей, не вмешайся вы, – неожиданно бросила девушка.

– Наоборот, еще более фальшивой. Ибо жизнью оплачивают настоящие ценности. Большую любовь. Спасение другого человека. Высокие идеалы… А если ее швыряют под ноги ничтожеству, она и сама обесценивается. Какая же в этом трагедия?

 

Разговор с Марианной длился значительно дольше, чем предполагал Григорий. Когда он вошел в вестибюль гостиницы, Нунке ждал его и уже нервничал.

– Мы зря тратим время, Фред, – не удержался он от упрека. – с телеграммой все в порядке, хозяйке пансионата ее отнес специальный посыльный. Можно действовать. Когда я узнаю о результатах?

– Думаю, это не потребует много времени. Вы будете у себя?

– Да. Рамони приглашал на обед, но я сослался на усталость, и мы условились встретиться вечером. Втроем. Так что соответственно планируйте свое время.

Хозяйку пансионата, где остановился Вайс, наверно, вполне удовлетворила полученная телеграмма. По крайней мере, никаких лишних вопросов женщина не задавала, а просто провела Григория в конец коридора на первом этаже и отперла дверь крайней комнаты.

– Простите, в комнате, должно быть, душно. Мы не открывали окон, сами понимаете, первый этаж. Если вы разрешите…

– Нет, нет, не беспокойтесь. Я пробуду здесь совсем не долго.

– Тогда я пойду, подготовлю счет.

В шкафу лежало несколько сорочек и смена белья. Под ними Григорий нашел ключ от ящика стола. Если ящик заперт, значит, документы, по всей вероятности, там.

Они действительно были в ящике, аккуратно уложенные в старенький бумажник. Рядом валялась записная книжка. Григорий положил ее в один карман пиджака, бумажник с документами в другой. Хотелось поскорей выйти из номера. Спровоцировав поездку Вайса в Донго, Григорий думал лишь развязать себе руки, но когда тот погиб, счел это закономерным концом столь омерзительной жизни. Военный преступник получил по заслугам. И все же Гончаренко было неприятно прикасаться к вещам покойного.

Заперев номер, Григорий нашел хозяйку пансионата и вручил ей ключ. Та в свою очередь протянула счет.

– Если я прибавлю эту купюру, вы сможете отправить вещи синьора Вайса по такому адресу: «Мадрид, до востребования»? Без улицы и номера дома, просто «до востребования»?

Григорий знал: посылка «до востребования» пролежит на почтамте не менее полугода. А за это время следствие кончится.

– Конечно, мы не раз оказывали услуги такого рода своим постояльцам.

– Желаю вам всего лучшего, синьора, большое спасибо за любезность!

– О, это наша обязанность! Всего вам доброго, синьор!

Вся процедура заняла не более десяти минут. В гостиницу к Нунке можно было не спешить. Григорий, уже хорошо знавший город, свернул в боковую улочку и вошел в маленький скверик. Днем здесь было немного народа. Несколько матерей с ребятишками, старуха с незаконченным вязанием в руке, два старика, гревшие на солнышке ревматические кости, и в самом дальнем уголке – парочка влюбленных.

«На этом маленьком пятачке как бы замыкается круговорот человеческой жизни, – с грустью подумал Гончаренко. Все ступеньки: от младенчества до глубокой старости…», но тоску его мигом рассеял веселый шум, поднятый детворой. Словно стайка быстрых воробушков, рассыпались они по дорожкам сквера. Одни чирикали, копаясь в песке, другие, вспорхнув, летели дальше, размахивая ручонками, словно крылышками, чтобы через минуту опять присесть возле какого-нибудь вновь обретенного чуда: букашки ли с красной спинкой в мелких черных крапинках, перевернутого ли кверху ногами жука, цветка ли, мимо которого они пробегали не один день, но сегодня впервые открыли его для себя. «Нет, жизнь не замкнешь в круг, она взмывает спиралью и вот им, этим детишкам, предстоит лететь дальше и выше. А нам суждено расчистить путь для их полета…»

Вздохнув, Григорий вынул записную книжку Вайса и стал листать. Ничего интересного. Книжка новая, очевидно, куплена в Риме, потому что начинается со скрупулезной записи всех дорожных расходов. Несколько пустых страничек… Расписание поездов на Милан. Все! Нет, не все: на предпоследней страничке взятая в кавычки немецкая поговорка: «Die Huhne schlachten um ein Ei zu gewinnen», а в конце три вопросительных знака. «Зарезать курицу, чтобы достать яйцо», – перевел Григорий. Строчкой ниже три больших буквы, тоже в кавычках: «Д», «Н», «Ф». После двух опять вопросительные знаки. Буква «Ф» стоит через интервал и после нее никаких знаков нет.

Что означает эта запись? Смысл поговорки ясен: в погоне за малым не теряют более значительного. Почему же тогда вопросительный знак, да еще поставленный трижды? Гм… курица… яйцо… Ни один разумный человек не зарежет курицу, чтобы вынуть из нее обыкновенное яйцо… Постой, постой, вспомни детскую сказку: «Курочка снесла яичко, да не простое, а золотое…» Если яйцо действительно золотое, может быть, именно в этом направлении работала мысль Вайса. Хорошо, на некоторое время забудем поговорку. Что могут обозначать три буквы? Скорее всего: Думбрайт, Нунке, Фред. Но какая же связь с поговоркой? Почему после первых двух букв вопросительные знаки? Возможно, Вайс колебался, на кого из этих двух ему ориентироваться. Итак, один из них должен стать «курицей», которую, образно выражаясь, Вайс собирается зарезать. Буква «Ф» – Фред, то есть я. Таким образом, золотое яичко… Неужели его подозрения простирались так далеко? Безусловно, раскрыв меня, он получил бы деньги, и это благоприятствовало бы его карьере. И все же он колеблется, ориентироваться ему на Думбрайта или Нунке. Располагай он фактами, которые могли бы меня раскрыть, Вайс не колеблясь, сделал бы ставку на Думбрайта, потому что в школу меня привез Нунке… А если он уже сделал выбор?.. Так это или не так, все равно надо как можно глубже забить кол между Думбрайтом и Нунке, и если к записной книжке добавить еще конверт, адресованный Думбрайту…

Быстро поднявшись, Григорий направляется к табачной лавочке, где обычно торгуют и письменными принадлежностями. Покупает несколько пачек сигарет и, уже разложив их по карманам, вспоминает:

– Чуть не забыл, дайте мне, пожалуйста, конверт и листок бумаги. Нет, вот этот, попроще. К сожалению, я пишу не хорошенькой синьорине, а старику, возглавляющему фирму. Кстати, вы не знаете, где находится ближайшее машинописное бюро? Деловая корреспонденция всегда выглядит солиднее, когда текст напечатан…

– Синьор прав, всю свою переписку с поставщиками я предпочитаю печатать. Если вы хотите… правда, машинка у меня старенькая, шрифт не особенно четкий…

– Вы очень добры, синьор! Обещаю не злоупотреблять этим и долго не надоедать вам – всего две строчки: о моем согласии вступить в переговоры.

Хозяйка магазинчика провела клиента в маленькую комнатушку за прилавком.

– Синьору помочь, или вы справитесь сами?

– Нет, нет, я не стану обременять вас, две строчки я сумею отстукать сам.

Григорий напечатал на конверте адрес под Фигерасом, фамилию Думбрайта, и задумался. Ограничиться конвертом? Нет, для того, чтобы произвести более сильное впечатление на Нунке, не мешает набросать еще несколько строк. Пальцы быстро забегали по клавишам:

 

Глубокоуважаемый мистер Думбрайт! Вы оказали мне высокое доверие, вопреки той неприязни, которую испытывает ко мне начальник школы, герр Нунке, поэтому, после долгих раздумий, я считаю своим долгом…

 

Достаточно! В соединении с записной книжкой этого вполне достаточно, чтобы отношения между Нунке и Думбрайтом еще больше обострились.

А когда двое дерутся, третий всегда в выигрыше.

 

…Приблизительно ту же мысль в ту же минуту, но на противоположном конце города высказал и Чезаре:

– Острее! Их надо стукнуть лбами.

– А может быть, еще рано их настораживать?

– Наоборот. Я покажу тебе документы, попавшие к нам, и ты поймешь – мы теперь отлично вооружены для атаки. Хочет того министерство или нет, но ему придется спросить у руководства МСИ, как такое могло произойти? Это будет лишь первый пробный камень, а потом…

Чезаре возбужденно заходил по комнате, весь охваченный азартом журналиста, в руки которого попал сенсационный материал.

– Как ты предлагаешь построить статью?

– Как запрос общественности полиции. Коротко, но вопрос поставить ребром: как такие-то и такие-то, привлеченные к уголовной ответственности по статье такой-то, о чем официально сообщалось в прессе, избежали суда, оказались на свободе и совершили новое злодеяние? Никаких комментариев, не распылять внимание на другое! Газеты сейчас заполнены сенсационными подробностями убийства, показаниями тех, кто сталкивался с убитым и преступниками. На нашу статью никто не обратит внимание. Но если запрос к полиции набрать жирным шрифтом, взять в рамку и вверстать в репортаж, который прислан из Донго…

– Хорошо! Сейчас я напишу текст. Ты прав.

Тот, кто сидел у стола, отодвинул исписанные листочки и склонился над чистым. Чезаре, глядя через его плечо, читал слова, которые возникали из-под пера коллеги, и одобрительно кивал головой.

– То, что надо. Коротко и ясно. Давай я отмечу шрифт и рамку. Звони, вызывай курьера! Нет, подожди. Еще успеем. Надо обеспечить материалом следующие номера. Это должна быть серия коротких, но метких ударов, которые не дадут противнику передышки. Когда стихнет шум вокруг убийства, можно будет выступить с развернутым разоблачительным материалом, а сейчас каждый день – в челюсть хук, апперкот, как на ринге.

– Я могу предложить…

– Подожди. Ознакомься вначале вот с этим.

Чезаре вынул из ящика стола стопку увеличенных фотокопий и веером раскинул перед товарищем по работе. Тот взял первую копию, и брови его высоко поднялись. Не дочитав первую, он лихорадочно схватился за вторую, потом стал бегло просматривать все.

– Ты не торопись, читай внимательно. Понимаешь, какой будет резонанс… Да что с тобой?

– Чезаре, откуда у тебя эти документы? – со стоном вырвалось из груди молодого человека в очках.

– Один друг через Лидию передал нам фотопленку. Лидия знает его как давнишнего антифашиста… Скажешь ты, наконец, что с тобой?

– Взгляни сначала на то, что я принес тебе. – На фотокопии легла стопка исписанных на машинке страничек.

Теперь, в полной растерянности, их листал Чезаре.

– Откуда у тебя это? – спросил он.

– Должно быть, оттуда же, откуда и твои фотокопии – из тайников Рамони. Боже! Какой же я дурак, дважды дурак!

– Джузеппе, ты можешь говорить членораздельно и без загадок?

– Выходит, Фред Шульц, о котором я рассказывал тебе как о последнем мерзавце, совсем не тот, за кого он себя выдает. Он с нами. А я его чуть ли не…

Упав грудью на стол, Джузеппе без удержу хохотал.

 

Запоздалое взаимопонимание

 

Утренние газеты были сегодня нарасхват, и Григорий решил не утруждать себя поисками. Нунке, вероятно, догадается воспользоваться услугами киоска в вестибюле гостиницы.

Так оно и было. Начальника школы Гончаренко нашел почти в той же позе, что и вчера, с таким же ворохом неаккуратно сложенных после прочтения газет.

На вопросительный взгляд раннего посетителя Нунке ответил успокаивающим жестом, разведя в стороны ладони выхоленных рук.

– Ничего нового, Фред, – сказал он, когда Григорий сел. – Убитый снова фигурирует под именем «Неизвестный». Некоторые газеты намекают, что это частный детектив очень влиятельной особы одного из иностранных государств. Нам это на руку.

– А показания свидетелей?

– В большинстве буйная фантазия. Только одна проститутка из Милана, – она прислала в полицию письмо, – утверждает, что ее «ночной друг», очень похожий на убитого, бормотал во сне что-то по-немецки.

– Меня это тревожит. Путь на Донго лежит через Милан, возможно, Вайс там и ночевал.

– Гм… Конечно, неприятно! А впрочем… Если она даже решится давать показания, вряд ли им придадут серьезное значение: пьяной девице в постели может померещиться все что угодно. Тоже мне лингвист!

– Так-то оно так, а все-таки…

– Учтите, история с несуществующими архивами Муссолини заморочила всем голову.

– Несуществующими? Вы думаете, их не было?

Нунке улыбнулся, прищурился, словно сытый кот, выдержал паузу и с превосходством обладателя множества тайн многозначительно произнес:

– Были да сплыли. В свое время об этом позаботился Скорцени. Что-что, а переписку дуче с Черчиллем Отто припрятал надежно. Фред, учтите, я доверил вам государственную тайну. Эти письма у нас. И наступит время, когда мы сумеем ими воспользоваться. Надеюсь, вы поняли, что о нашем разговоре не должна знать ни одна живая душа.

– О таких вещах даже не предупреждают, настолько они понятны… выходит, Вайс погнался за призраком!

– И причинил нам столько неприятных хлопот. Если бы не он, мы бы провели в Риме еще несколько дней, а теперь придется уезжать сегодня вечером. Береженого, как говорится, и бог бережет. Я уже позвонил Рамони, его секретарь закажет нам билеты. А поскольку он может позвонить с минуты на минуту, у меня есть такое предложение: давайте позавтракаем в номере, а потом побродим по магазинам, вы поможете мне выбрать подарки жене и детям.

– Охотно. Вызвать официанта?

– Я уже заказал завтрак на две персоны. Прикажите подавать.

Григорий позвонил в ресторан и, пока Нунке одевался, пока сервировали стол, он решил полистать газеты. Внимание Гончаренко привлек напечатанный жирным шрифтом в «Унита» и «Аванти», обращенный к полиции запрос. Ага! Вот почему Рамони так нервничал вчера, прочитав фамилии задержанных по подозрению в убийстве! Даже приказал Джузеппе немедленно уточнить эти фамилии с каким-то Баттисто! Джузеппе слушал, прикусив губу, словно сдерживая улыбку, но она светилась у него в глазах, когда он взглянул на Григория. Вообще секретарь вчера вел себя очень странно. Гончаренко не раз казалось, что Джузеппе хочет остаться с ним наедине, и вид у него был не настороженный и злой, как прежде, а скорее приветливый. Рад, что избавится от гостей, или готовит какую-либо пакость и доволен?

По странному стечению обстоятельств, как будто его мысли передались на расстоянии секретарю Рамони, раздался телефонный звонок, и в трубке послышался голос Джузеппе.

– Синьор Нунке? А, это вы, синьор Шульц! Очень хорошо, я вам звонил в пансионат. Ровно в четыре я зайду к вам и принесу билеты, поезд отходит в восемь. Очень прошу, устройте так, чтобы вы были один. У меня к вам важное дело и… приятное. Чтобы не вызвать подозрений у хозяина номера, скажите одно слово: «да» или «нет».

– Да, Джузеппе! – на другом конце провода зуммер отключился. Григорий медленно опустил трубку, раздумывая над тем, какое дело, да еще приятное, может быть у секретаря Витторио Рамони к Фреду Шульцу.

– Поезд отходит в восемь! – крикнул Григорий начальнику, подойдя к дверям спальни.

Нунке придерживался правила: за едой никогда не вести деловых разговоров, поэтому во время завтрака оба касались лишь посторонних тем, хотя мысли их витали далеко от того, о чем они говорили. Когда подали кофе, Нунке не выдержал:

– Вот она, дальновидность нашей политики, Фред. Еще вчера мы с вами были изгнанниками, а сегодня возвращаемся в Германию со щитом, а не на щите. Поверьте мне, Гелен добьется своего: не только возродит немецкую разведку, но и сделает ее самой могущественной.

– А не кажется ли вам, что предупреждение о теснейшем контакте с оккупационными американскими властями по сути является завуалированным намеком на нашу зависимость от всяких там думбрайтов.

– Только в начале нашей деятельности, Фред, только в начале. Из стратегических соображений это даже целесообразно. Но дайте нам набраться сил, и тогда… о, тогда, коленкой под зад Думбрайта и таких, как он.

– Жаль, нельзя сделать это завтра же! Я так и не понял: избавимся мы от его опеки или нет?

– Если уж положено иметь босса, то я предпочел бы другого… Кстати, как вы думаете… это незаконченное письмо Вайса к Думбрайту было первым?

– Вы заметили, как скрупулезно Вайс подсчитывал свои расходы? Записано буквально все – вплоть до такой мелочи, как стоимость проезда в автобусе. Почтовых расходов в записях нет. Я проверил внимательно.

– Удивляет меня все-таки Вайс, – Нунке потер пальцами лоб над переносицей. – Из документов, которые имеются у нас в школе, видно – человек он неглупый, очень осторожный. Я ознакомился с одним делом, которое Вайс вел, став следователем гестапо. Следствие проведено с блеском, хотя дело было очень запутанным. Как же мог он, человек безусловно разумный, окунуться в такую авантюру?

– Такие вайсы – наша ошибка, они типичный продукт среды, их породившей. Мозг таких людишек приспособлен лишь для выполнения определенных функций. Кто-то завел пружину, и она раскручивается с неуклонной последовательностью виток за витком, в заданном темпе и направлении. Как хорошо налаженный механизм. Но стоит только попасть в этот механизм какой-нибудь пылинке, как он выходит из строя. У Вайса такая пылинка была.

– Интересно. Что же это за пылинка?

– Непомерная, прямо-таки болезненная жадность к деньгам.

– Но кто же в наше время не любит деньги? – разочарованно протянул Нунке, который надеялся услышать нечто более пикантное.

– Это уже не тяготение, не любовь, а патологическая страсть. Неутолимая жажда и голод Тантала, который стоял по горло в воде, видел перед собой сочные плоды, но не мог прикоснуться к ним губами. Вайс долго работал в Заксенхаузене, там по секретному приказу была создана фабрика фальшивых денег. Доллары, фунты стерлингов проходили через его руки нескончаемым потоком, громоздились горами. Под его надзором сотни заключенных мяли эти деньги, слегка терли их, чтобы купюры выглядели побывавшими в употреблении. Вайс как-то рассказывал мне об этом, вы бы видели, как тряслись у него руки, как он проклинал себя за то, что не решился ничего почерпнуть из этого моря богатств. То, что он не решился, когда решались другие, породило в нем комплекс неполноценности. Кроме алчного стремления к деньгам, ему еще надо было доказать самому себе, что он способен на решительный шаг… Вот вам пылинка, вот почему пружина испортилась и остановилась.

– Очень убедительно все рассказали. Вы психолог, Фред, и вас надо остерегаться.

– Понемногу накапливаю опыт, герр Нунке! После урока, отлично преподанного вами в камере смертников…

– До сих пор не можете простить? Невзирая на все, что я для вас сделал?

– Прежде всего, я не могу простить себе. А вас я считаю своей обязанностью отблагодарить. В меру своих сил – я это и делаю.

– Знаю, мы с вами всегда договоримся, – Нунке пожал локоть собеседника и вместе с Григорием направился к двери.

Самоуверенность и хорошее настроение снова вернулись к Нунке, а как только они вышли на шумную Виа Национале, все тревожные мысли и вовсе развеялись. Да и трудно было не поддаться всеобщему беззаботному настроению, которое всегда царило на главных улицах города. Непрерывный поток машин, прекрасно оформленные витрины, пестрая толпа, снующая по тротуарам, множество туристов, – все это придавало улицам столицы праздничный вид. Очутившись на какой-либо главной магистрали города, люди как бы забывали все тревоги, только что точившие их сердца, и становились частицей потока, который плавно тек среди роскошных берегов, отражая в своих волнах окружающее великолепие.

Григорий не любил ходить по магазинам, но постепенно они стали пробуждать в нем интерес. Поездка де Гаспери за океан, которую итальянский народ оплатил столь дорогой ценой, принесла свои плоды. Полки универмагов и специализированных магазинов ломились от товаров американского происхождения – эти заокеанские новинки гипнотизировали людей уже устаревшей элегантностью полумодных вещей и доступными ценами, по сравнению с неслыханно дорогими продуктами. Кило мяса или модные туфли? Скрывая голодный блеск и глотая слюну при воспоминании о жарком, синьорины и молоденькие синьоры отдавали предпочтение туфлям. Чтобы быть красивой, надо страдать! Так, по крайней мере, гласит французская пословица, понятная женщинам всего мира.

Нунке придирчиво, с немецкой педантичностью, стремясь совместить красивое с полезным, выбрал подарок жене. Он не скупился, но за свои деньги хотел получить вещь высшего качества, и продавцы, понимая, что имеют дело со знатоком, не только почтительно, но и охотно показывали ему все лучшее, что имелось в ассортименте. У Григория перед глазами уже пошли круги, столько он всего насмотрелся.

– Майн готт, теперь я окончательно убедился в преимуществе холостяцкой жизни! После столь наглядной агитации я никогда не женюсь, – с шутливым отчаянием вырвалось у Гончаренко после того, как они обошли несколько десятков прилавков огромного универмага.

Нунке снисходительно похлопал его по плечу.

– Женитесь. Все мы, рано или поздно, к этому приходим, потому что в конце концов убеждаемся – раздевать любовницу всегда дороже, чем одевать собственную жену. О более высоких материях я уже не говорю.

К счастью, все неприятности когда-нибудь да заканчиваются. Окончилось и «хождение Григория по мукам». Подарки были выбраны, упакованы и даже была оплачена доставка их в гостиницу. Довольный покупатель и его усталый консультант уже направились к лестнице, чтобы спуститься вниз, как вдруг дорогу им преградила чья-то фигура с раскинутыми руками – Хейендопф!

– Не пущу! Честное слово, без выкупа не пущу! Не заметить старого знакомого! Пройти почти рядом и не заметить! Герр Нунке, я счастлив, что увидел вас. Фреда я случайно встретил в кабаре, но он, чертов парень, даже словечком не обмолвился, что вы тут. Ишь хитрец!.. Джованна, подойди, я познакомлю тебя со старым милым другом. А Фреду даже руки не подавай, пусть не прячется.

Григорий только теперь заметил певицу из кабаре, которая стоя немного в стороне, смущенно улыбалась и машинально дергала за шнурок, которым был перевязан небольшой пакет.

– Я только позавчера приехал, мистер Хейендопф, и тоже не знал, что вы здесь, Фред мне ничего не говорил! – пожимая протянутую Хейендопфом руку, Нунке покосился на своего спутника, и Григорий понял, что все сказанное адресовано ему.

«Вот еще не было печали! Теперь объясняй Нунке, почему не рассказал. Хотя… одна случайная встреча в кабаре, куда я заглянул якобы послушать певицу и не столько послушать, сколько поглядеть на красивую девушку…»

– Джованна! – Григорий так радостно поспешил навстречу девушке, что та невольно ответила такой же радостной улыбкой и почувствовала себя свободнее. – Здесь все покупают подарки, а мне некому покупать и некому дарить. Само небо послало вас сюда. Что бы вам хотелось иметь в память о нашем знакомстве?

– Что вы, синьор! С какой стати!

– Э, нет, теперь без выкупа я вас не отпущу! Выбирайте лучше сами, а то я куплю что-нибудь не то… Вам нравится вон тот шерстяной костюм?

– Он для меня так же недосягаем, как корона для бедной пастушки, о которой я пою. Вы только взгляните на цену!

– Я хочу увидеть вас в этом костюме. Ну-ка! – Григорий схватил девушку за руку и потащил в сторону дамского конфекциона. Смеясь, она упиралась, хотя ноги невольно влекли туда, где было столько заманчивых манекенов, одетых в прекрасные платья.

Григорий сам не знал, что руководило им в эту минуту. Стремление продемонстрировать перед Нунке свое увлечение девушкой? Жалость к Джованне, которая вынуждена губить свою молодость и красоту среди пьяных завсегдатаев кабаре? Желание унизить Хейендопфа, который купил девушке какую-то мелочь?

Нет, скорее всего это было стремление сделать приятное человеку, униженному и обиженному. Потому что сердце его радостно забилось, когда он увидел, как идет девушке костюм, как осторожно и нежно она чуть касается ладонями материала, приглаживая на себе новый наряд, глядит на себя в зеркало.

– Фред, с вашей стороны это очень не