Месяц больших неожиданностей 10 страница

 

Рамони встретил его упреком:

– Друзья так не поступают, Фред. Столько времени испытывать мое терпение!

– Я задержался из-за ваших же дел, – подчеркнуто раздраженно бросил Григорий. – Ну и задали вы мне хлопот! Представляете, отец Марианны хотел, чтобы я был главным свидетелем в уголовном деле, которое он собирался возбудить.

Витторио так сильно прикусил губу, что натянувшаяся кожа загнула кончик носа – и лицо тотчас приобрело хищное выражение.

– Я… я могу начать тяжбу с его дочуркой. Ворваться в мой дом в мое отсутствие и разыграть такую трагикомедию! На юридическом языке это называется шантаж…

– Мы не в суде, и я не прокурор, так что давайте говорить на языке человеческом, – оборвал его Григорий. – Понимаю, вам неприятна эта история, но будьте справедливы: если девушка решается лишить себя жизни и оставляет на столе письмо, адресованное в прокуратуру…

– Какое письмо? Где оно? – всполошился Рамони.

– Она забрала его с собой, когда пришла в себя. Сейчас оно у отца Марианны. А на юридическом языке, к которому вы только что прибегли, это называется документ, вещественное доказательство. Я не ошибаюсь? – с невинным видом спросил Григорий.

Лицо Витторио скривилось как от зубной боли:

– Глупейшая история, боже, глупейшая история! Я хотел пойти по линии наименьшего сопротивления, а наткнулся на препятствие, о котором даже не подозревал: глупое девичье целомудрие!

Рамони так искренне огорчался, так сетовал на свою судьбу, которая, как он сказал, «подсунула ему пустой билет», так жалел напрасно потраченное время, что утратил меру хотя бы внешней благопристойности. Григория физически тошнило от его излияний, и он решил положить им конец:

– Благодарите бога, что все так обернулось! Если бы девушку нашли мертвой у вас на вилле…

– О-о! – схватившись за голову, простонал Рамони. – Следствие, допросы… И шум, шум на всю Италию! Вы спасли меня, Фред!

– Только наполовину, – возразил Гончаренко. – Синьор Умберто в таком душевном состоянии, что способен на все.

– Надо что-то делать, надо что-то делать… Я потребую медицинской экспертизы, и она докажет, что я не лишал невинности эту сумасшедшую, хотя мог это сделать… У меня есть улики, они докажут: Марианна сама кидалась мне на шею, преследовала меня письмами. О, я сделаю из нее и ее папеньки всеобщее посмешище, я…

«Ты еще больший мерзавец, чем я предполагал!»

– Посмешищем прежде всего станете вы сами, – не скрывая гнева, крикнул Григорий. – Вместо того, чтобы погасить пламя, вы хотите его раздуть! Свести на нет все, чего я с таким трудом добился!

Рамони притих.

– Вы… вы считаете… есть другой выход? – заикаясь, спросил он.

– Пойти на все уступки и принять все условия, выдвинутые синьором Умберто. Кстати, мне стоило больших усилий добиться, чтобы требования его были благоразумны. Другой, собрав такой материал против вас…

– Какой материал? – в голосе Рамони слышалась явная тревога.

– Некоторые пикантные подробности вашей холостяцкой жизни, – наугад стал перечислять Григорий, – какие-то компрометирующие документы о вашем участии в деятельности МСИ, и не только МСИ, но и о ваших связях с другими нелегальными организациями, сведения о том, как запутаны ваши материальные дела. Надо думать, он тщательно ознакомился с вашим досье по каким-то одному ему ведомым каналам. И это меня волнует больше всего. Стоит таким материалам попасть в газеты левого направления…

Лицо Рамони так менялось по мере оглашения этого перечня, что Гончаренко понял – бьет он без промаха, и озабоченно прибавил:

– Признаться, я даже растерялся. Выступая посредником между вами и Умберто Висконти, – я отважился на такой шаг, надо же было выиграть время – я ведь руководствовался чувством симпатии к вам, но сейчас меня волнует и собственная безопасность. Мне бы не хотелось, чтобы мое имя связывали с этой историей, и вы понимаете, по каким соображениям.

Рамони зашагал по кабинету, мрачно размышляя над чем-то.

– Его условия? – коротко бросил он, останавливаясь напротив Гончаренко.

– Прежде всего, – начал было Григорий и замолчал, потому что в дверь кабинета постучали.

– Кто там? – раздраженно крикнул Витторио и, узнав голос Джузеппе, который просил разрешения войти, сердито крикнул: – Подождите! Я занят… Итак, Фред, каковы условия Умберто? – переспросил он.

– Окончательно и навсегда порвать отношения с его дочерью. Не появляться там, где появляется она. Ни одна душа не должна знать, что произошло здесь в тот фатальный день. Вернуть через меня все, что когда-либо писала вам Марианна. Не попадаться на глаза самому Умберто. Упаси боже, хоть раз отозваться о его дочери непочтительно. Если будет нарушено хоть одно из этих условий, Висконти начнет действовать, как сочтет нужным. Поверьте, мне было нелегко склонить его к этому. Он требовал, чтобы вы покинули Рим, чтобы в письменном виде признались в своих нечестных намерениях по отношению к его дочери… Требовал письменных свидетельств от меня и от всех присутствовавших в тот день в вашем доме, и вообще вел себя как человек, доведенный до крайности. Поэтому об угрозах физически расправиться с вами я уже не говорю.

Обретя под ногами твердую почву и поняв, что серьезная опасность миновала, Рамони успокоился с удивительной легкостью. Перед Григорием снова сидел нахальный и высокомерный сибарит, «аристократ духа, римский патриций», каким Витторио мнил себя.

– Много шуму из ничего, – бросил он презрительно, с издевкой. – Трагедия короля Лира, превратившаяся в фарс. Да я сам десятью улицами обойду эту ханжу… А высокомудрого Умберто Висконти и подавно… Что до ее писулек – вот! – Рамони вытащил из ящика стола письмо и две коротенькие записочки, написанные круглым, еще детским почерком. – Возьмите эти эпистолярные упражнения синьорины, их содержание покажется вам…

– Я не читаю чужих писем, – Григорий сложил листки пополам и попросил: – Дайте, пожалуйста, конверт! Вот так… Теперь будет поприличнее.

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться Рамони, уловив в голосе собеседника иронию. – Как всегда вы правы… О, Фред, – перешел на патетический тон Витторио, – у меня не хватает слов, чтобы выразить вам свой восторг и благодарность. Вы, действительно, добрый гений нашей семьи. Если бы не ваше вмешательство… страшно даже представить, как все могло обернуться! Я не хочу, чтобы вы попали в беду, но если такое случится и я смогу быть вам полезен…

Рамони оседлал нового конька, пришпорил его метафорой о пробном камне дружбы, которым измеряется глубина человеческих отношений, и галопом помчался вперед, не в силах сдержать собственное красноречие. Григорий давно бы ушел, письма Марианны лежали у него в кармане, но ему надо было повидать Джузеппе, проверить, как тот поведет себя.

– Дорогой Витторио, – не выдержал Гончаренко опостылевшего словоизлияния, – я чуть не забыл сказать, с доктором Матини и Лидией я договорился: они будут молчать, остается Джузеппе. Хорошо бы предостеречь и его. Причем медлить я бы не советовал.

– Он достаточно разумный юноша, чтобы самому понять это, впрочем… – Витторио нажал на кнопку звонка.

Вошел Джузеппе, быстрый подозрительный взгляд в сторону Григория, потом – тревожный в сторону патрона.

– Простите, синьор Рамони, я не хотел мешать вашей беседе с гостем, я решил постучать лишь потому, что счел эту телеграмму весьма любопытной для вас обоих – она из Испании.

Витторио взял протянутый ему длинный телеграфный бланк и вслух прочитал:

 

ПРИБУДУ ЗАВТРА В ОДИННАДЦАТЬ. ПРЕДУПРЕДИТЕ ФРЕДА. НУНКЕ.

 

– Кажется, закончились мои римские каникулы, – вздохнул Гончаренко. – А жаль. Успел я мало: немного побродил по музеям, немного пофотографировал… кстати, некоторые снимки получились великолепно, и это меня утешает, останутся воспоминания не только о городе, но и о его людях. Есть очень выразительные жанровые сценки. Вы не интересуетесь фотографией, как любитель, синьор Джузеппе?

– Одно время увлекался, особенно фотомонтажом. Любопытная штука: скомпоновав несколько невинных фотографий, можно с помощью техники переснять все заново, изобразив что угодно, даже убийство.

Они поглядели друг на друга, приветливо улыбаясь. Витторио даже в голову не могло прийти, что у него на глазах происходит своеобразный поединок.

– Детские забавы, уверяю вас! На такой крючок может попасться только полный профан. С помощью тех же технических приемов можно установить подделку, – сделал выпад Григорий. – Криминалисты набили на этом руку, и легко отличают, где фотомонтаж, а где подлинные события.

– А вот мне известны случаи, когда подделки были выполнены столь совершенно, что даже появлялись на газетных полосах как подлинные, бесспорные документы, – попробовал отбить выпад Джузеппе. – Если желаемое принималось за то, что произошло в действительности. Итак…

– Почва под вами колеблется, Джузеппе, и ваши аргументы обращаются против вас. Мы говорили не о восприятии действительности, а о действительности, как о факте. Вы путаете эти два понятия.

Рамони встал и умоляюще поднял руки:

– Синьоры, сжальтесь! Обратите внимание на человека, у которого во рту не было еще и маковой росинки. Джузеппе, буду очень вам благодарен, если вы позаботитесь, чтобы накрыли стол. И не забудьте о вине, которое я привез! – крикнул он секретарю уже вдогонку. – Фред, не вздумайте убегать, мы должны отпраздновать с вами два события: то, что уладилась эта неприятная история и что Нунке явится завтра, а не сегодня. Его приезд, я вижу, вас не очень радует.

– Откровенно говоря, нет, – Григорий остановился как бы в замешательстве. – Не знаю, как выйти из создавшегося положения. Я уговорил Агнессу Менендос вернуться в Испанию, чтобы немедленно там повенчаться, все как будто в порядке, и вдруг она куда-то уехала, не оставив мне даже письма. Правда, последние дни я не мог уделять ей много внимания, но должна же была она хотя бы узнать причину. Странно, просто не представляю, что случилось, и не знаю, как смогу оправдаться перед Нунке.

– А если сделать вид, что вы вообще не нашли ее?

– Она остановилась в гостинице на Кола ди Риенцо, он может это перепроверить.

– Я могу подтвердить, что мы вместе ходили в гостиницу и Агнессу там не нашли. Наконец, это мог бы засвидетельствовать и Джузеппе…

– Только не он! Согласитесь, не очень приятно, когда узнают о твоем поражении. Вам, как другу, я могу довериться… но ему… не в моем характере позволить копаться в своей интимной жизни совершенно постороннему человеку, к тому же, я думаю, вашего подтверждения будет вполне достаточно.

– Еще бы! – напыжился Рамони. – Кто-кто, а Нунке отлично знает нашу местную расстановку сил, и мое в ней не последнее место.

– Если вас это не затруднит, если вам не противно… Понимаете, до сих пор я не очень волновался. Во-первых, потому что не ждал Нунке, во-вторых, в ближайшее время надеялся получить покаянное письмо от Агнессы. Мы еще никогда не ссорились надолго. Вы знаете, женщины созданы из капризов, кокетства, ревности, а когда они любят…

Обсудив отдельные детали выдуманного визита на Кола ди Риенцо, оба направились в столовую.

Стол был сервирован на две персоны, но Рамони потребовал третий прибор для Джузеппе. Григорий понимал, почему Рамони вдруг стал так внимателен к своему секретарю, и не ошибся. После короткой паузы, заполненной лишь стуком ножей и вилок, хозяин поднял тусклую, неказистую на вид бутылку без этикетки, и любовно провел рукой по ее поверхности.

– Эта бутылка, наверно, наша с вами ровесница. Она из коллекции раритетных вин старинного рода виноделов. За оказанную услугу я получил ее от последнего их представителя. Напиток богов… Нектар!

Осторожно наклонив бутылку, Рамони наполнил бокалы. За венецианским стеклом словно вспыхнули три самоцвета. Вино искрилось на солнце, как расплавленные рубины, гранями их были тончайшие стенки бокалов, изготовленных, наверно, еще в шестнадцатом столетии, когда венецианские стеклодувы достигли вершин своей славы.

Провозгласив тост в честь Фреда, Витторио обратился непосредственно к Джузеппе:

– О вас, Джузеппе, я хочу сказать отдельно: синьор Шульц рассказал мне все, и по справедливости…

Рука Джузеппе, державшая бокал, дрогнула. Молодой человек сжал губы, ноздри его раздулись. Григорий видел, как сильно запульсировала жилка на виске. Сейчас парень взорвется, бросит какую-нибудь реплику, начнет защищаться и выдаст Григория с головой. А ведь снимок – только фикция. Надо спасать положение. Этот болван так глупо начал свой тост…

– Если быть справедливым, – быстро подхватил мнимый синьор Шульц, – то без помощи Джузеппе и Лидии я бы ничего не мог сделать. Ваш секретарь, Витторио, на редкость хладнокровный и рассудительный человек. И я с особым удовольствием выпью за его здоровье и успехи.

Григорий поднял бокал, но Рамони остановил его.

– Одну минуточку! Да, Джузеппе, вы показали себя в лучшем свете, и я надеюсь не разочароваться в вас: о глупой выходке Марианны никто не должен догадываться. Вы можете обещать мне это?

Воздух с шумом вырвался из груди Джузеппе.

– Безусловно, синьор.

– Вот и хорошо. За что же мы выпьем?

– За молчание, которое, по словам наших предков, дороже золота. – Улыбнувшись и внимательно глядя в глаза Джузеппе, Григорий первым чокнулся с ним.

 

…Дым сигар и сигарет седыми, волнистыми прядями плыл между столиками. Иногда в распахнутые окна врывался легкий ветерок, тогда пряди превращались в причудливые спирали, фантастические узоры и, оседая вниз, окутывали публику синей кисеей тумана. Среди посетителей в глубине одной из ниш, расположенных по обе стороны зала, сидели Хейендопф и Григорий. Бывший заместитель начальника лагеря для перемещенных лиц зашел в пансионат, как и обещал, ровно в семь, и привел Григория в этот прокуренный, второсортный кабак.

– Не люблю перворазрядных ресторанов: там любой проходимец смотрит на тебя свысока, а в таком заведении, как это, мы с вами, Фред, первые люди. Кстати, с каких пор вы Фред?.. Я знал вас под другим именем.

– У человека может быть столько имен, сколько ему захочется. Мы, как артисты – всегда выступаем под псевдонимом.

– Совершенно верно. Прошлый раз, когда вас прислали в лагерь прощупать эту дрянь, ваша фамилия была Сомов, и работали вы на Нунке.

Григорий поднял глаза на собеседника. У того было удивительно невыразительное лицо. Словно стертый пятак: все как будто на месте, а взгляду не за что зацепиться. Посидишь с такими человеком, поговоришь с ним, а расстанешься – и начисто забудешь. Может всплыть в памяти костюм, галстук, голос, и лишь черты лица расплываются, превращаются в серое пятно.

– Дорогой Хейендопф, я ни на кого не работал. Всю жизнь я работаю только на себя. А кто платит деньги, мне безразлично.

– Да, у вас, друг мой, чисто американская хватка! Я понял это, когда вы так здорово уладили дело с иконами. Подсказали мне такой бизнес! Я ваш должник, а сегодня вы еще и мой гость. Выпьем же за американский образ жизни! Если и впредь вы будете придерживаться этой же точки зрения, вас ждет прекрасное будущее!

«Куда он клонит?» – думал Григорий, глядя на волосатую руку Хейендопфа, протянутую к бутылке.

– За здоровье людей здравого смысла, – улыбнулся Хейендопф.

Григорий пригубил поднятый бокал. От терпкого вина покалывало десны, щипало язык. Жажда только увеличивалась.

Тем временем ресторан заполнялся. Теперь почти все столики, расположенные в несколько ярусов вокруг небольшой площадки, вращавшейся в центре зала, были заняты разношерстной публикой.

Наглые молодчики в модных пиджаках, с развязными, ярко накрашенными подругами, бесстыдно комментировали положительные качества и изъяны «герлс», выступавших на сцене. Старики – и те, кто одиноко склонились над столиками, и те, кто сидел рядом с совсем еще юными девочками, шамкали бледными губами, не отрывая взгляда от ярко освещенного круга. Мужчины неопределенного возраста, приблизив головы друг к другу, словно куры, клюющие из одной кормушки, шепотом улаживали свои дела, иногда с опаской поглядывая на тех, кто сидел за соседними столиками.

Посетители здесь были разные. Чиновники и спекулянты, дельцы и сутенеры, дамы, которым хочется выглядеть порядочными, и откровенные проститутки. Темные вечерние костюмы, белоснежные манишки вперемежку с яркими пиджаками различных оттенков, строгие платья рядом с вызывающими разрезами и большими декольте. Все это сборище требовало еды и напитков, а в перерывах между выступлениями певиц танцевало, наполняя и без того душный зал запахами табака, пота, одеколона. Когда на сцене появлялась хотя бы чем-то приметная актриса, например, слабеньким и приятным голосом, или, гораздо чаще – крутыми бедрами и практически полным отсутствием одежд, в зале создавали полумрак, и тогда круглая сцена казалась освещенной еще ярче. В такие минуты гул голосов как бы стушевывался, иногда даже совсем стихал, и десятки пар полупьяных, маслянистых глаз впивались в плечи, грудь и бедра певицы или танцовщицы. Потные, разгоряченные жарким, удушливым воздухом, вином и похотью лица поблескивали в полутьме зала, а наступавшую тишину разрывали визгливые звуки джаза и слова модных песенок. Когда номер заканчивался, зал разражался то аплодисментами, то шиканьем и свистом, в зависимости не столько от мастерства исполнения, сколько от физических данных актрисы.

Григорий смотрел на сцену. Сейчас выступала полуобнаженная женщина лет тридцати. Хриплый речитатив двусмысленных куплетов сопровождался какими-то странными па: смесь танца живота с канканом. Между лопатками по натруженной спине стекала струйка пота. На усталом лице певицы застыла гримаса, призванная изображать улыбку. Бледное лицо с напряженным оскалом зубов, темными провалами глаз, подчеркнутых синеватыми кругами, напоминали маску смерти. Движения женщины, несмотря на быстрый темп, были какими-то вялыми. Чувствовалось – она выполняет тяжелую привычную работу, которая ей самой не приносит ни капельки удовлетворения.

– Нелегкая у бедняжки жизнь, – Григорий кивнул на сцену. – Хозяин того и гляди выгонит: постарела, плохо танцует, голоса нет…

– Ха! Голос! А зачем ей голос? Петь она должна бедрами! – Хейендопф расхохотался, довольный собственной банальной остротой. – Голос ей ни к чему… Впрочем, довольно о бабах, – оборвал он смех и, подавшись всем туловищем вперед, впился взглядом в лицо Григория. Красные прожилки в глазах Хейендопфа стали видны отчетливее. Наверно, в Риме он занимался не только своим бизнесом, а отдавал должное и Бахусу. – К черту, говорю, эту старую клячу! Поговорим о другом. Послушайте, Сомов, то есть Фред, как вы желаете теперь себя именовать…

Григорий внутренне улыбнулся: «Ты бы свалился со стула и мордой уткнулся в кафель, узнав, с кем ты разговариваешь на самом деле».

На сцену выскользнула очередная певица, в зале погасили половину ламп, и лицо Хейендопфа растаяло в полумраке.

– Так вот, Фред, – Хейендопф понизил голос до шепота. – Двадцать шестого июня этого года, сидя в собственном самолете «Священная корова», президент Трумен подписал проект о создании «Центрального Разведывательного Управления» в США. Надеюсь, вам не надо объяснять, для чего это сделано? У нас общий враг, силу и мощь которого нельзя преуменьшать. Поэтому надо объединить не только наши, но и ваши усилия. Гелен с сорок пятого года работает на нас. Если бы не это, он бы сейчас сидел за решеткой, как военный преступник. Гелен оказался человеком предусмотрительным, и вовремя сориентировался – пока мы им довольны. Но среди его окружения существует довольно влиятельная группировка, которая уже сейчас мечтает о воссоздании самостоятельной немецкой разведывательной службы. Согласитесь, время для этого еще не наступило. После известного вам выступления Черчилля в Фултоне, – а это был новый курс во взаимоотношениях между бывшими союзниками – мы не можем позволить себе такую роскошь, как распыление сил. Бить надо кулаком, а не растопыренными пальцами! Поэтому желание разделиться нас беспокоит… Как видите, я совершенно откровенен с вами… У вас обширные связи, прочное положение. Помогите нам, а мы, в свою очередь, поможем вам. Мы могли бы, например, передавать вам информацию, это способствовало бы вашей карьере, продвижению по службе…

Хейендопф говорил быстро, грудью навалившись на стол. Он старался говорить потише, его голос охрип.

– Я вас не тороплю. Такие вещи не решаются с кондачка. Но, смею вас заверить, вы не просчитаетесь!

Выигрыш во времени был Григорию на руку. Надо надеяться, он сумеет связаться со своими и получить соответствующие инструкции.

– Ваше предложение меня заинтересовало, но сейчас я и впрямь не могу ответить. Вы правы, такие вещи сгоряча не решаются. Если я приду к выводу, что все сказанное вами полезно мне и Германии, мы продолжим наш разговор.

– Ол райт! Так выпьем за нашу предварительную договоренность и позабудем о делах! Теперь можно вернуться и к девочкам. Я, признаться, не против знакомства с какой-либо смуглянкой.

– К сожалению, я скоро должен буду вас покинуть – у меня деловое свидание.

– К черту! Так хорошо начали вечер и на тебе. А нельзя отложить вашу встречу?

Григорий колебался. Увидеться с Рамони он может и позже, а американец уже здорово хлебнул, может сболтнуть что-либо интересное.

– Не знаю, как быть… Во всяком случае надо, по крайней мере, позвонить – придумать уважительную причину.

– Пустяки! Сошлитесь на скверное самочувствие. Или просто скажите, что немного перебрали и вас воротит от всяких дел. Настоящий мужчина поймет…

Григорий поднялся и направился в вестибюль. Здесь с телефоном-автоматом возился какой-то паренек в синей униформе и молниями на эмблемах.

– Мне крайне необходимо позвонить, – обратился Григорий к швейцару. – У вас есть еще телефон?

– Синьор может позвонить по служебному. Пожалуйте сюда, – поклонившись, швейцар услужливо открыл дверь в коридор. – Простите, здесь темновато и не очень уютно, но аппарат исправный.

В довольно грязный коридор, с устоявшимся запахом косметики, выходило несколько дверей. Нетрудно было догадаться, что вели они в артистические уборные. Григорий снял трубку – телефон висел тут же за дверью – и набрал нужный номер. Короткие гудки сообщили, что номер абонента занят. Подождав с минуту, Григорий снова крутанул диск, но успел набрать только первую цифру. Дверь одной из уборных раскрылась, из нее вылетела девушка в распахнутом халатике с растрепавшимися волосами. В тот же миг одним прыжком ее настиг высокий молодой человек, схватил за руку и потянул обратно в комнату.

– Пустите… немедленно пустите… – упиралась девушка, хватаясь рукой за косяк. Она не решалась кричать, очевидно, боясь скандала, ее преследователь это понял и использовал в своих целях. В горячке схватки оба, должно быть, не заметили одинокой фигуры, торчавшей в дальнем конце коридора у телефона.

Григорий сам не заметил, как преодолел это расстояние.

– Немедленно отпустите женщину, негодяй! Ну! – Рука сильно рванула незнакомца за плечо.

Тот оторопело хлопал ресницами, не понимая, что именно произошло, но, разглядев, что перед ним стоит человек чуть ли не вдвое меньше его, стал грязно ругаться, локтем толкнул Григория в грудь, одновременно заломив девушке руку за спину. Вскрикнув от боли, бедняжка упала, и незнакомец поволок ее к двери. Первый удар левой рукой в солнечное сплетение согнул нападавшего в дугу. Не в силах выпрямиться, он так и стоял согнувшись, с выпученными глазами, судорожно хватая ртом воздух, словно брошенная на берег рыба. Второй удар правой в подбородок отбросил мерзавца к стене. Падая, он стукнулся головой о косяк, и тело его сразу обмякло.

– Святая мадонна, он убит! – испуганно вскрикнула девушка.

Несколько секунд Григорий и девушка молча созерцали распростертую на полу фигуру. Потом, как бы опомнившись, молодая актриса схватила своего спасителя за руку и потащила по коридору.

– Скорее сюда! Вас никто не видел!

Но за дверью, ведущей в вестибюль, послышались голоса. Тогда девушка открыла какую-то дверь слева и толкнула Григория в полутемный проход.

– Быстрее в зал!

Это был проход, специально устроенный для артистов. Григорий сделал несколько шагов и очутился в полутемном зале. Он медленно прошел вдоль стены и сел за свой столик.

– Что с вами? – спросил Хейендопф. – У вас такой вид, будто вы только что проглотили ежа.

– Ничего особенного, просто не удалось дозвониться, и я не знаю как быть.

– А плюньте! Лучше выпьем, кто-то правильно сказал – истина в вине.

Григорий с трудом пригубил бокал. Внимание его привлекла суета у служебного выхода. В темный проход, скрытый за портьерой, все время забегали служащие ресторана. Это настораживало. Неужели незнакомец до сих пор не пришел в себя? А что если… Гончаренко почувствовал, как сильно забилось сердце. «Надо уйти, надо уйти пока не поздно… а может, наоборот, лучше подождать, чтобы не привлекать внимания швейцара?»

Пока Григорий взвешивал все «за» и «против», в зале опять воцарился полумрак. На медленно вращающуюся сцену вышла новая певица. Посетители встретили ее аплодисментами. И только теперь Григорий догадался, почему лицо молодой актрисы, которую он защитил, показалось ему знакомым.

Ведь это ее большой портрет он видел у входа в ресторан.

Очевидно, гвоздь программы! Теперь в памяти всплыло и ее имя: Джованна.

Взволнованный шумок пронесся от столика к столику, когда прожектор осветил стройную фигуру девушки. Цвет направляемого на нее луча всякий раз менялся, и ее весьма скромное платье отливало богатством красок: оно казалось то красноватым, то голубым, то зеленым. Девушка приятным грудным голосом пела сентиментальную песенку о разбитой любви, подчеркивая отдельные слова плавными движениями обнаженных рук.

– Вот это женщина! – восторженно воскликнул Хейендопф.

Когда сцена повернулась и стало видно лицо певицы, Григорий заметил, что глаза у нее мокрые и поблескивают. Вот по щекам медленно скатились две слезинки. Прикусив губу, девушка на минуту оборвала песню. Что это? Заранее рассчитанный эффект или настоящие слезы? Если она действительно плачет, значит произошло что-то серьезное… Тогда волнение официантов у входа можно объяснить только одним… Любопытно, есть ли тут запасный выход?

Григорий не заметил, когда Джованна кончила петь. Об этом его оповестил гром аплодисментов. Кланяясь посетителям, девушка глазами ощупывала зал, кого-то разыскивая. Вот она улыбнулась Григорию, направилась к столику, за которым он сидел с Хейендопфом, и устало опустилась на стул.

– Я боялась, что вы уйдете, и я не успею поблагодарить вас за спасение от этого нахала. Если бы не вы…

– Не стоит об этом даже говорить! Это обязанность каждого порядочного человека. Жаль только, что я очень напугал вас… Как он там? – в голосе Григория прозвучало обычное равнодушие, хотя внутренне он весь напрягся.

– Пришел в себя! К счастью, пришел в себя! Я чуть с ума не сошла от страха, пока к нему не вернулось сознание.

У Григория отлегло от сердца.

– Признаться, я тоже волновался. Особенно заметив ваши слезы, – сказал он и тут же отругал себя: глаза Джованны снова повлажнели. Глядя невидящим взглядом в глубину зала, она тихо сказала:

– Я только что узнала, что из моей жизни вычеркнут один близкий мне человек.

Хейендопф, который до сих пор не произнес ни единого слова, а лишь пожирал Джованну глазами, засуетился:

– Расскажите о своей беде! У меня есть связи и влиятельные друзья… Возможно, я сумею вам помочь.

Джованна, все так же глядя в пустоту сквозь пелену слез, протестующе покачала головой:

– Поздно! Теперь ничем не помочь…

Перед самым выходом на сцену ее вызвали к телефону. Звонил Сандро. Он когда-то ухаживал за ней, но девушка сошлась с Паоло и дала ему отставку. Сандро работал в типографии метранпажем, и сегодня голосом, полным злорадства, смакуя каждую фразу, прочитал ей выдержку из только что набранного репортажа. Там сообщалось, что Паоло Петруччио, Эрнесто Скарпа и Пьетро Корви задержаны где-то на севере Италии по подозрению в убийстве какого-то неизвестного типа. Джованна вспомнила утро, когда три приятеля прятались у нее в комнате, и поняла – все это правда. Она давно уже видела, что Паоло живет какой-то скрытой от нее жизнью, но цеплялась за его снисходительную любовь, как утопающий за соломинку. И вот соломинка переломилась. Почувствовав, что горло девушки перехватывают рыдания, Сандро еще прибавил, что с особой радостью собственноручно пришлет ей утреннюю газету.

Джованна стояла у аппарата, прижимая к груди уже немую трубку, и плакала. Паоло… Все-таки Паоло по-своему любил ее. В этом хищном мире, где каждый готов перегрызть друг другу глотку, он был для нее пусть шаткой, но опорой. Любила ли она его? Она и сама теперь не знала. Скорее всего, ей больно вырвать с корнем надежды, которые она возлагала на него… И сегодня, когда навсегда надо было расстаться с мечтой о замужестве, Джованна казалась себе маленькой, слабой и беззащитной в этом жадном и немилосердном мире.

«Фу, как кружится голова… это от коньяка… А куда подевался тот симпатичный? Ах да, у него дела, он ушел… Тоже ушел из ее жизни, как и Паоло… Паоло… как же быть теперь? Жить, как живут другие, продавая себя? А чем ты лучше их?.. Куда же делся ее спаситель? Ага, ушел… А этот второй что-то болтает и болтает… А, все равно!».

И, почувствовав на своем колене руку Хейендопфа, не сбросила ее…

 

 

Зарезать курицу, чтобы достать яйцо