Универсальная прагматика как реконструкция всеобщих условий возможности взаимопонимания

Универсальная прагматика принадлежит к широко пред­ставленной в XX веке традиции философии языка, однако существенно отличается от других исследовательских про — грамм, разработанных, в частности, в аналитической фило­софии. Восходящий к Карнапу логический анализ языка на —

целен прежде всего на синтаксические и семантические свой­ства языковых образований. Как и структурная лингвистика, он ограничивает свою предметную область тем, что абстра­гируется от прагматических свойств языка. Вообще говоря, абстрагирование "языка" как абстрактной системы от конк­ретного использования языка в "речи", осуществляемое в рамках логицистского и структуралистского подходов, может быть вполне оправданным. Однако это методическое разде­ление, полезное для достижения определенных целей, еще не оправдывает воззрения, согласно которому прагматичес — кое измерение языка, от которого мы абстрагируемся, вооб­ще не поддается логическому или лингвистическому анали­зу. "Разделение двух областей анализа неправомерно воспри­нимать таким образом, что прагматическое измерение языка остается предоставленным исключительно эмпирическому исследованию, т. е. таким эмпирическим наукам, как психо — и социолингвистика.

Я отстаиваю тот тезис, что не только язык, но и речь ... доступна логическому анализу"'.

"Логический анализ" Хабермас понимает при этом доста­точно широко и связывает не с каким — то определенным логи — ческим исчислением (скажем, стандартной логикой предика­тов), а с той методической позицией, которую мы принимаем при рациональной реконструкции понятий, правил и крите­риев. Переводя это предпосылочное знание в эксплицитную форму, мы получаем возможность подвергнуть его система­тическому анализу. При этом реконструктивные методы осо­бенно важны не для помологического научного знания, а для тех социальных наук, которые заняты систематической ре­конструкцией дотеоретического знания.

Предметная область реконструктивного исследования мо­жет быть сущностно определена следующими различениями:

а) Различие между сенсорным опытом, или наблюдением, и коммуникативным опытом, или пониманием. Если наблюде­ние направлено на доступные восприятию вещи и события, то понимание — на смысл выражений. Опыт наблюдателя в прин­ципе индивидуален, даже если категориальная сеть, организу­ющая опыт, разделяется многими (или всеми) индивидуума­ми. Напротив, интерпретатор, занятый пониманием смысла, осуществляет свой опыт как участник коммуникации на осно­ве установленного посредством символов интерсубъективно— го отношения с другими индивидуумами, даже если он пребы — вает наедине с книгой или с произведением искусства.

б) Этому различению подчинена следующая понятийная пара "описание/экспликация". Правда, экспликация может выделяться в качестве специальной и самостоятельной ана­литической процедуры только тогда, когда смысл символи­ческого образования непосредственно неясен. При этом экс­пликация может обладать разным радиусом действия — она может применяться как к находящемуся на поверхности, так и к лежащим в основании смысловым структурам.

в) Далее следует различение двух ступеней экспликации значения. Если неясен смысл письменно зафиксированного предложения, действия, произведения искусства, теории и т.д., экспликация значения направляется вначале на явно вы­раженное содержание символического образования. Пыта — ясь понять содержание последнего, мы занимаем ту же пози­цию, на которой находился его автор. Точка зрения, однако, меняется, если интерпретатор пытается не только применить, но и реконструировать интуитивное знание говорящего. Тог­да интерпретатор более не направляет свой взгляд на повер­хность символического образования, а пытается проникнуть в глубь его, чтобы обнаружить те правила, в соответствии с которыми оно было произведено.

г) Можно также провести различие между способностью компетентного субъекта и эксплицитным знанием. Допустим, автор образовал некоторое выражение на основе определен­ных правил. "Он разбирается в системе правил своего языка и в их употреблении в специфических контекстах, он распо­лагает до — теоретическим знанием об этой системе правил, до — статочным во всяком случае для того, чтобы быть в состоя­нии образовать соответствующее выражение. Со своей сто­роны интерпретатор не только разделяет это имплицитное знание компетентного речевого субъекта, но и хочет его ос — мыслить, должен перевести это ноу-хау в эксплицитное зна­ние... В этом и состоит задача реконструктивного понимания, или экспликации значения в смысле рациональной реконст­рукции порождающих структур (Erzeugungsstrukturen), кото­рые лежат в основании производства символических образо­ваний" '.

д) Реконструкция направлена именно на область до —тео­ретического знания, т. е. не на любое имплицитное мнение, а на проверенное на деле интуитивное представление. Важно также то, что реконструкция направляется именно на до — тео — ретическое знание всеобщего характера: "Если подлежащее реконструкции до — теоретическое знание выражает универ —

сальную способность, всеобщую когнитивную, языковую или интерактивную компетенцию, тогда то, что начинается как экспликация значения, нацелено на реконструкцию родовой компетенции. Эти реконструкции по своему радиусу действия и статусу сравнимы с универсальными теориями" '.

Очевидно, что методологическим образцом реконструк­тивного исследования для Хабермаса в данном случае явля­ется генеративная (или трансформационная) грамматика Хом — ского. Лингвистическая теория, отмечает Хомский, имеет дело, в принципе, с идеальным говорящим — слушающим, существу­ющим в совершенно однородной речевой общности, кото­рый знает свой язык в совершенстве и не зависит от таких грамматически несущественных условий, как ограничения памяти, рассеянность, перемена внимания и интереса, ошиб­ки (случайные или закономерные) в применении своего зна­ния языка при его реальном употреблении. "Таким образом, мы проводим фундаментальное различие между компетен­цией (знанием своего языка говорящим — слушающим) и упот­реблением (реальным использованием языка в конкретных ситуациях). Только в идеальном случае... употребление явля­ется непосредственным отражением компетенции"². В дей­ствительности же оно не может непосредственно отражать компетенцию. Задача лингвиста, как и ребенка, овладеваю­щего языком, — выявить из данных употреблений лежащую в их основе систему правил, которой владеет компетентный говорящий — слушающий. Лингвистическая компетенция мо­жет быть попята как система порождающих процессов.

Грамматика языка должна, по мнению Хомского, стре­миться к тому, чтобы быть описанием компетенции, прису­щей идеальному говорящему— слушающему. Традиционные описательные грамматики не идут далее классификации час­тных примеров и не доходят до формулировки порождаю­щих правил в сколько — иибудь значительном масштабе. Вмес — те с тем уже в традиционных грамматиках осознавалось, что одним из общих качеств, присущих всем языкам, является их "творческий характер". А именно существенным качеством языка является то, что он предоставляет средства для выра­жения неограниченного числа мыслей и для реагирования соответствующим образом на неограниченное количество новых ситуаций. Итак, грамматика конкретного языка долж­на быть дополнена универсальной грамматикой, которая про­ясняет творческий аспект использования языка и выражает его глубинную упорядоченность.

Под порождающей грамматикой Хомский понимает имен­но такую систему правил, которые эксплицитным способом приписывают предложениям структурные описания и кото­рые могут порождать бесконечно большое число структур. Очевидно, что каждый говорящий на языке овладел порож­дающей грамматикой, которая отражает знание им своего языка. Но это совсем не значит, что он осознает правила грам — матики, или даже что он в состоянии их осознать, или что его суждения относительно интуитивного знания им языка не­пременно правильны. "Порождающая грамматика имеет дело, по большей части, с процессами мышления, которые в значи­тельной степени находятся за пределами реального или даже потенциального осознания... Таким образом, порождающая грамматика пытается точно определить, что говорящий дей­ствительно знает, а не то, что он может рассказать о своем знании" '.

Однако тот тип реконструктивного анализа, который воп­лощает в себе универсальная прагматика, отличается от сугу­бо лингвистических реконструкций имплицитного знания компетентных речевых субъектов: "Производство предложе­ний по правилам грамматики представляет собой нечто иное, нежели использование предложений в соответствии с праг­матическими правилами, образующими инфраструктуру ре­чевых ситуаций².

Четкое отграничение универсальной прагматики от линг­вистических концепций достигается посредством различения предложений и выражений', коль скоро определенное грамма­тически правильное предложение выступает как выражение в определенной речевой ситуации, оно приобретает комп­лекс отношений к реальности, ранее в нем отсутствовавший: а) отношение к внешней реальности того, что может высту­пать предметом восприятия, б) отношение к внутренней ре­альности того, что говорящий мог бы выразить как свои на­мерения и в) отношение к нормативной действительности того, что является социально и культурно приемлемым.

В основе этой тройственной схемы, конститутивной прак­тически для всех теоретических построений Хабермаса, ле — жит развитая в теории языка Карла Бюлера концепция трех семантических функций языковых единиц. Бюлер рассмат­ривает языковое сообщение как наиболее богатую форму проявления конкретного речевого события — как ту модель, из которой путем редукции можно получить все прочие фор­мы. В языковом сообщении можно выделить три "реляцион —

ных элемента": один человек (1) сообщает другому (2) нечто о вещи (3). Соответственно языковое сообщение выполняет три семантические функции: "Это символ в силу своей соот­несенности с предметами и положением дел; это симптом (примета, индекс) в силу своей зависимости от отправителя, внутреннее состояние которого он выражает, и сигнал в силу своего обращения к слушателю, чьим внешним поведением и внутренним состоянием он управляет..." '

Итак, выражение в реальных прагматических ситуациях обретает притязания на значимость, которые отсутствовали в грамматически правильном предложении самом по себе: "Понятность является единственным имманентным языку уни­версальным притязанием, которое может быть выдвинуто уча — стниками коммуникации. <...> В то время как грамматически правильное предложение выполняет притязание на понятность, удавшееся выражение должно удовлетворять еще трем при­тязаниям на значимость: оно должно считаться участниками истинным, коль скоро оно отображает нечто в мире, оно дол­жно считаться правдивым, коль скоро оно выражает намере­ния говорящего, и оно должно считаться правильным, коль скоро оно соотносится с общественно признанными ожида­ниями" ².

Для того чтобы произвести грамматически правильное предложение, речевой субъект должен владеть лишь сово­купностью лингвистических правил. Эту способность Хабер — мае вслед за Хомским называет доступной лингвистическо­му анализу способностью субъекта к языку, владением аб­страктной системой генеративных правил языка, или линг­вистической компетенцией. Но способность к коммуникации, которая доступна лишь прагматическому анализу, представ­ляет собой нечто иное. Она является способностью речево­го субъекта, нацеленного на взаимопонимание, ставить пра­вильно построенное предложение в определенные отноше­ния к реальности. В той мере, в какой эта деятельность за­висит не от меняющихся прагматических контекстов, а соотносит предложение с всеобщими прагматическими фун­кциями, в нем воплощается именно та коммуникативная ком­петенция, для которой и предлагается универсально — праг— матическое исследование.

Если задача эмпирической прагматики состоит в описа­нии ситуационно — типических речевых действий в определен — ной обстановке, которая, в свою очередь, может анализиро­ваться с социологической, этнологической, психологической

и т. п. точек зрения, то формальная (универсальная) прагма­тика, напротив, занята реконструкцией той системы пра­вил, которая лежит в основе способности субъекта выра­жать предложение в любой возможной ситуации. "Три всеоб­щие прагматические функции (с помощью некоего предло­жения нечто отображать, выражать намерение говорящего и производить межличностное отношение между говорящим и слушателем) лежат в основе всех тех функций, которые мо­жет принимать на себя выражение в частных контекстах" '.

Хабермас отмечает, что точке зрения универсальной праг­матики наиболее близка теория речевых актов Остина — Сер — ля. В процессе дискуссий о речевых актах были выработаны воззрения, на которых могут базироваться основные поло­жения универсальной прагматики, правда, формально — праг — матическая позиция ведет к такому пониманию речевого акта, которое в некоторых важных пунктах расходится с его ин­терпретацией Остином и Серлем.

Основу теории речевых актов составили лекции Дж. Ос­тина, прочитанные в Гарвардском университете в 1955 г. и опубликованные в 1962 г. под названием "Слово как действие". Идеи Остина впоследствии были систематически развиты Дж. Р. Серлем. Располагаясь на границе философии языка и лингвистики, эта теория рассматривает элементарную еди­ницу языковой коммуникации — речевой акт, состоящий в произнесении говорящим некоторого предложения в ситуа­ции непосредственного общения со слушателем.

Ядром теории речевых актов является прояснение пер — формативного статуса речевых выражений: "Название ука­зывает, что производство высказывания является осуществ­лением действия: естественно предполагать, что в этом слу­чае происходит не просто говорение"². Остин обращает вни­мание на выражения, которые, во —первых, ничего не описывают и не констатируют, и соответственно не могут быть ни истинными, ни ложными, но при этом все же не являются бессмысленными, и, во —вторых, такие выражения сами по себе являются осуществлением определенного дей­ствия. Например: "да" ("я согласен взять эту женщину в жены") или "я завещаю свои часы брату" (фраза из завеща­ния) — посредством выражений такого рода я не просто со­общаю некоторое содержание; говоря так, я нечто делаю. Это наблюдение может быть обобщено таким образом, что выс­казывание определенного предложения в соответствующих

обстоятельствах не является описанием действия или утвер­ждением, что я совершаю данный акт: само произнесение данного выражения и есть осуществление действия.

По своей структуре речевой акт есть триединое образо­вание: по отношению к используемым языковым средствам он выступает как локутивный акт; по отношению к цели ком­муникации — как иллокутивный акт; по отношению к своим результатам — как перлокутивный акт. Локуция может быть отождествлена с содержанием выражения: посредством ло — кутивных актов говорящий нечто сообщает о положении дел. Посредством иллокутивного акта говорящий как раз и совер­шает действие, говоря нечто: иллокутивная цель представля­ет собой коммуникативное намерение говорящего, которое исчерпывается тем, что слушатель должен понять содержа­ние речевого акта. Посредством перлокутивного акта говоря­щий оказывает каузальное воздействие на слушателя. При­чем перлокутивная цель из содержания речевого действия не следует, она может открыта лишь через интенцию говоря­щего. Остин заключает отсюда, что иллокутивный успех на­ходится в конвенционально упорядоченной и внутренней взаимосвязи с самим речевым действием, тогда как перлоку — тивные эффекты остаются внешними относительно значе­ния сказанного. Возможные перлокутивные эффекты зави­сят от случайных контекстов коммуникативной практики.

Эксплицитное речевое действие по своей структуре тог­да соответствует стандартной форме, когда оно состоит из иллокутивной и локутивной составных частей (повторим: перлокутивная составляющая имеет внешний характер по отношению к речевому акту "самому по себе"): первая пред­ставляет собой иллокутивный акт, который осуществляется с помощью перформативного предложения. вторая строится с помощью предложения пропозиционального содержания.

Ясно, что мы можем обе составные части варьировать независимо друг от друга: мы можем некое пропозициональ­ное содержание сохранять неизменным в различных типах речевых актов. При этом, подчеркивает Хабермас, именно иллокутивный акт устанавливает смысл употребления про­позиционального содержания. Иллокутивная составная часть определяет в виде прагматического комментария смысл упот­ребления высказанного. В этом смысле тезис Остина о том, что посредством речи нечто делают, имеет обратную сторо­ну: выполняя речевое действие, говорят о том, что именно делают. Тогда слушатель может установить на основе семан­тического содержания, как используется данное предложе­ние, т. е. какой тип действия выполняется посредством него.

"Этот перформативный смысл речевого действия открывает­ся, правда, лишь такому потенциальному слушателю, кото­рый в установке второго лица отказывается от перспективы наблюдения в пользу перспективы участника. Необходимо говорить на одном и том же языке и входить в интерсубъек— тивно разделяемый языковым сообществом жизненный мир, для того чтобы извлечь преимущества из собственной реф­лексивности естественного языка и основать описание вы­полненного посредством слов действия на понимании имп­лицитного автокомментария этого речевого действия" '.

Итак, с двойной структурой речи (наличием в речевых актах пропозициональной и перформативной составляющих) связана внутренне присущая ей рефлексивность. Каждому речевому акту свойственная самоотпесенность: участники должны сочетать коммуникацию относительно содержания с метакоммуникацией относительно смысла употребления со­общаемого содержания. При этом речь идет вовсе не о мета­языке и метаязыковых высказываниях: "В метакоммуника — тивной области речи высказывания как раз и невозможны; здесь избираются иллокутивные роли, в которых должно ис­пользоваться содержание высказывания" ².

Остин сохранил понятие "значение" для характеристики предложения пропозиционального содержания, а понятие "силы" использовал для характеристики иллокутивного акта выражения этого пропозиционального содержания. При та­ком подходе иллокутивная сила отождествляется с теми ас­пектами значения, которые связаны с употреблением пропо­зиционального предложения в конкретных и негенерализи— руемых ситуациях и кажутся несущественной пристройкой к пропозициям. Формально — прагматический подход позволя­ет систематически разработать типологию речевых действий и выделить основные модусы использования языка (и соот­ветственно — основные притязания на значимость). Здесь Хабермас возвращается к уже заявленной триаде притяза­ний на значимость, систематически интерпретируя ее в по — нятийыости теории речевых актов.

Истина является лишь наиболее заметным, по вовсе не единственным притязанием на значимость, отраженным в формальной структуре речи. Иллокутивная сила речевого акта, которая создает между участниками коммуникации межлич­ностное отношение, отсылает к обязывающей силе признан­ных норм действия (или оценки) — речевое действие актуали — зирует уже существующий образец отношения. Когнитивно —

му использованию языка соответствуют констативные рече­вые акты, а интерактивному — регулятивные, характеризую­щие определенное отношение, которое говорящий и слуша­тель могут занимать в отношении норм действия или оценки. Благодаря иллокутивной силе речевого действия нормативное притязание на значимость (правильность или уместность) встро — епо в структуру речи столь же универсально, как и когнитив­ное, но только в регулятивных речевых актах (приказах, зап­ретах, обещаниях и т.п.) оно выражено эксплицитно. Анало­гичным образом, нормативное притязание на значимость ос — тается имплицитным в констативных речевых актах, в которых эксплицитно выражено притязание на истину.

Исходная позиция Остина, сводящаяся к различению пер — формативных и констатирующих выражений, является, по мнению Хабермаса, слишком узкой, так как значимостный спектр речи этим не исчерпывается. "То, что в области комму­никативного действования может выделяться таким же обра­зом, как истинность пропозиции и правильность (уместность) интерперсоналыюго отношения, это правдивость, с которой говорящий выражает свои намерения. Правдивость ... особен­но выделяется в экспрессивном использовании языка" '.

Таким образом, универсальной прагматикой выделяются следующие модусы коммуникации: когнитивный, интеракци — оиный и экспрессивный; при этом тематизируются соответ­ственно: пропозициональное содержание, интерперсональное отношение, намерение говорящего; тематизация определяет­ся следующими притязаниями на значимость: истина, пра­вильность, правдивость.

Наконец, универсальная прагматика позволяет прояснить рациональные основания иллокутивной силы, которую Ос­тин и Серль анализируют таким образом, что связывают ее с удачей или неуспехом речевого акта. Посредством иллоку­тивного акта говорящий делает определенное предложение, которое может быть принято или отклонено. Но если иллоку­тивная сила не сводится к суггестивному воздействию, то что может побудить слушателя положить в основу своего дей­ствия предпосылку, что говорящий также серьезно относит­ся к тому обязательству, которое он побуждает принять? Ответ Хабермаса на этот вопрос состоит в том, что говорящий и слушатель своими иллокутивными актами выдвигают притя­зания па значимость и требуют их признания. Поэтому универсальная прагматика выдвигает следующий тезис: "В конечном счете говорящий может иллокутивно воздейство-

вать на слушателя, а последний, в свою очередь, на говоряще­го потому, что типичные для речевого действия обязатель­ства связаны с когнитивными и доступными проверке при­тязаниями на значимость, т. е. потому, что взаимные обяза­тельства имеют рациональную основу" '.