Коммуникативная природа рациональности понимания в социальных науках

Как известно, специфика социального познания проявля­ется прежде всего в том, что социальная наука должна ис­кать "понимающий" подход к своей предметной области, по­скольку ученый сталкивается с символически предструкту — рированной реальностью — она воплощает структуры того до — теоретического знания, с помощью которых социальные субъекты эту реальность произвели, и посредством одного лишь внешнего наблюдения ученый еще не получает доступа к заключенному в ней смыслу. Заимствованные у естествен­ных наук способы достижения объективности дают сбой при — менительно к социальному миру, поскольку в его познании бесперспективна та дистанцированная позиция "незаинтере­сованного наблюдателя", которая лежит в основе естествен­нонаучного типа рационального постижения. Для действи­тельного проникновения в свою предметную область ученый должен уже принадлежать определенным образом к тому социальному миру, составную часть которого он хочет тема — тизировать. Для того чтобы ее описать, отмечает Хабермас, ученый должен ее понимать, для того чтобы понимать, он должен в принципе принимать участие в ее производстве, а такое участие предполагает принадлежность'.

Социальное познание осуществляется не по солипсисте — кой модели отрешенного рассматривания, а по модели живо­го коммуникативного опыта: если наблюдение в естествен­ных науках совершается индивидуально и наблюдения дру­гих лиц могут перепроверяться также индивидуально, то по­нимание смысла символических образований солипсистски невыполнимо. "Восприятие" символического выражения пред­полагает в отличие от восприятия физического процесса ус­тановление интерсубъективиого отношения с производите —

лем этого выражения; понимание в принципе всегда предпо­лагает процесс коммуникативного взаимопонимания.

Таким образом, символически предструктурированная действительность образует такой универсум, который для взгляда наблюдателя, неспособного к коммуникативному вза­имодействию со своим предметом, оказывается герметичес­ки закрытым, поскольку неизбежно остается непонятым. В социальных науках коммуникативно структурирована не толь — ко изучаемая предметность, но и сама деятельность ученого, причем, коммуникативность исследовательской практики дол­жна быть однородной с коммуникативностью социальных интеракций (коммуникативный опыт вообще возможен толь­ко в перформативной установке участника). Социальный мир открывается лишь субъекту познания, использующему свою речевую и практическую компетенцию, которой он всегда уже обладает как рядовой участник коммуникации, а это зна­чит, что в социальных науках ученый в принципе не имеет другого доступа к социальному миру, чем профан.

Вместе с тем ученый должен быть способен занимать дис­танцированную позицию в отношении дотеоретического зна­ния, которое он разделяет с наивным участником коммуника­ции, иначе он не сможет это знание тематизировать и подвер­гать критическому анализу, т. е. он вообще не будет ученым. Тогда основная методологическая проблема социально — пауч— ного познания может быть сведена к простому вопросу: как согласовать объективность научного понимания с перформа — тивной установкой наивного участника, без которой понима­ние вообще невозможно? Тезис Хабермаса состоит в том, что именно понятийность коммуникативного действования позво­ляет дать приемлемый ответ на этот вопрос.

Для этого, прежде всего, следует вспомнить, что речь и действие суть не одно и то же. Непосредственные участники осуществляют в повседневной коммуникативной практике свои намерения; участие в кооперативном процессе толкова­ния служит при этом достижению согласия, на основе кото­рого они координируют планы своих действий и могут реа­лизовать свои соответствующие намерения. Действия учено­го, однако, принадлежат к иной области — они являются ча­стью науки как системы, которая не совпадает с изучаемым ученым фрагментом социального мира. Ученый участвует в системе социальных интеракций не в полной мере: действуя как ученый, он необходимо включается в процессы взаимо­понимания, но не обладает при этом свойствами наивного актора. Этот своеобразный статус ученого Хабермас опреде­ляет как "виртуальное участие", поскольку ученый, рассмат —

риваемый в своих свойствах актора, преследует цели, кото­рые связаны не с изучаемым сегментом социальных инте — ракций, а с другой системой действия (наукой). Находясь в ситуации "включенного наблюдения" за действиями акторов, ученый вместе с тем не преследует никакого собственного намерения действия.

Что же дает идея виртуального участия для решения воп­роса о рациональности научного понимания? Здесь нам по­может одна из формул универсальной прагматики: "мы по­нимаем речевой акт тогда, когда знаем, что делает его прием­лемым", т. е. для того чтобы понимать некоторое речевое выражение, нужно знать условия его значимости, знать, при каких условиях связанное с данным выражением притяза­ние на значимость является приемлемым для слушателя. Сле­довательно, ученый, интерпретирующий символические про­явления акторов, может прояснить для себя их семантичес­кое содержание только на основе тех контекстов действия, в которых участники коммуникации реагируют на данное вы­ражение, занимая ту или иную позицию в отношении него. И, в свою очередь, эту позицию принятия или отрицания уче­ный—интерпретатор не понимает (не может идентифициро­вать ее как осмысленную реакцию), если ему не ясны те ос­нования, которые побуждают участников к ее выбору. Ведь согласие или разногласие относительно взаимно выдвигае­мых притязаний на значимость при нормально протекающей коммуникации определяется не внешними факторами, а ра­циональными основаниями, которыми мнимо или действи­тельно обладают участники.

Следующий (и, пожалуй, важнейший) шаг в решении Ха — бермасом проблемы рациональности научного понимания со­циального мира состоит в том, что резоны, на которых осно­вывается осмысленная реакция на коммуникативный акт, не могут быть схвачены из перспективы третьего лица. Если ин­терпретатор должен для понимания символических проявле­ний участников представить те доводы, при помощи которых они в случае надобности защищали бы значимость своих вы­ражений, он сам включается в процесс оценки притязаний на значимость. Интерпретатор вообще не может понять ос­нования, если не реконструирует их в функции обоснования, т. е. если не толкует их рационально. Описание резонов уже включает их оценку: содержание оснований можно понять только в той мере, в какой уже понимают, являются ли они основательными или нет, и если являются, то почему.

Итак, ученый не может истолковывать символические проявления акторов, не занимая при этом определенную соб —

ственную позицию по отношению к ним. Причем, выражая свое отношение к определенному притязанию на значимость, ученый применяет те стандарты оценки, которые он не про­сто принимает как данность, но должен сам принимать как правильные. В этом плане виртуальное участие не освобож­дает интерпретатора от интерпретативных действий непос­редственного участника: в том пункте, который является ре­шающим для вопроса об объективности понимания, от обоих (ученого и наивного участника) требуются аналогичные дей­ствия интерпретации.

Таким образом, понятийность коммуникативного действо — вания ставит под вопрос привычные представления об объек­тивности познания и позволяет предложить вариант реше­ния старой проблемы социальных наук — проблемы рацио­нальности понимания феноменов социального мира.

Существенно при этом то обстоятельство, что фундамен­тальная связь между пониманием действия и его рациональ­ным толкованием имеет место только в случае коммуника­тивного действования — именно здесь виртуально участву­ющий в действии интерпретатор схватывает смысл факти­чески протекающей коммуникации благодаря тому, что притязания на значимость и реакции па них оцениваются в свете тех оснований, которые ученый в принципе разделяет с наивными участниками. Если же мы исходим из какой-либо другой трактовки действия (из понятийной стратегии телеологического, регулируемого нормами или драматурги­ческого действия), то социальные действия интерпретиру­ются двухступенчато: сперва понимаются в их фактическом протекании, а затем сравниваются с их идеально — типичес— кой моделью.

Например, если мы понимаем поведение как телеологи­ческое действие, мы полагаем, что актор посредством своих действий устанавливает определенное отношение к объек­тивному миру. При этом мы уже неявно различаем действи­тельный объективный мир и мир, субъективно предполагае­мый актором. На основании наблюдения и анализа мы мо­жем установить, что актор мнит истинным и на основании чего он вырабатывает и выполняет план действия; тем самым мы получаем дескриптивное толкование действия. Затем мы переходим к рациональному толкованию, которое основыва­ется на нашем собственном знании об объективном мире. При этом мы рассматриваем мнения актора о мире уже как нечто, относящееся (в отличие от того, что является истин­ным "на самом деле", т.е., с нашей точки зрения, ученого) уже не к объективному миру как таковому, а к субъективно —

му миру мнений актора. Рациональное толкование действия и состоит в том, что фактически протекающее действие кри­тически оценивается в плане идеально — типического образца (действия на основе объективно — истинного знания о мире) и рассматривается как вызванное теми или иными факторами отклонение от него.

Сказанное применимо и к регулируемому нормами, и к драматургическому действиям. Здесь также имеется различие между дескриптивным и рациональным толкованиями, здесь мы также можем перетолковать содержания, на базе которых строится план действия как "мнение", в отличие от содержа­ний, имеющихся в распоряжении исследователя и представ­ляющих собой "знание". Двухуровневость толкования, в свою очередь, указывает на принципиальную асимметрию в отно­шениях актора и ученого. Иными словами, понятийность те­леологического, регулируемого нормами и драматургического действия устанавливает методологически релевантную разно— уровневость между областью интерпретации действия и обла­стью самого интерпретируемого действия.

Напротив, если мы анализируем поведение в понятийное — ти коммуникативной модели, наши собственные онтологичес­кие предпосылки не сложнее и не глубже тех, которые мы приписываем самим акторам — в рамках данной модели сам действующий обладает такой же интерпретативной компетен­цией, как и исследователь. Это связано с тем, что сам актор обладает рефлексивностью: успешность коммуникативного действия зависит от процессов интерпретации, в рамках кото­рых участники достигают общего определения ситуации. При этом консенсус основывается на интерсубъективном призна­нии открытых для критики притязаний на значимость, тем са­мым предполагается, что субъекты коммуникативного действия способны к занятию рефлексивно —критической позиции к фактически выполняемым действиям, т. е. сами (безотноси­тельно к деятельности ученого) способны интерпретировать их рационально'.

Однако поскольку мы наделяем самих акторов способно —

стью к рациональной интерпретации действия, исследователь утрачивает привычную для него привилегированную пози­цию относительно своей предметной области. У нас как ис­следователей уже нет выбора давать дескриптивное или ра­циональное толкование наблюдаемым интеракциям. Мы дол­жны посредством перформативной позиции участвовать в про — цессе взаимопонимания, хотя и без собственных намерений действия. Тогда рациональное толкование является единствен­ным путем доступа к фактическому протеканию коммуника­тивного действия.

Ученый в социальных науках погружен в те самые повсед­невные практики взаимопонимания, в которых наивные учас­тники выполняют свои коммуникативные действия. При этом предпосылочные структуры фактической коммуникации уже сами по себе (независимо от деятельности ученого) предос­тавляют средства критической оценки и коррекции фактичес­ких интеракций и их результатов. "Те самые структуры, ко­торые делают возможным взаимопонимание, обеспечивают возможность рефлексивного самоконтроля процесса взаимопо­нимания" '. Это тот заключенный в самом коммуникативном действовании потенциал рациональности, который ученый, включаясь в качестве виртуального участника в контексты повседневного социального действия, лишь обобщает и систе­матически использует. Поэтому когда ученый тематизирует имманентную разумность речи, он идет тем путем, который в принципе доступен и непосредственному участнику.

Таким образом, модель коммуникативной рациональнос­ти, философская экспликация которой осуществляется в фор­мальной прагматике, обнаруживает свою релевантность со­циальной теории. Мы обнаруживаем, что благодаря этой мо­дели можно выработать социологически применимое поня­тие коммуникативного действовапия, которое вполне может быть рассмотрено в аспекте рациональности. Тем самым мы преодолеваем редукцию рациональности действия к импли­цированной философией сознания целерационалыюсти. Да­лее, именно понятийность коммуникативного действования позволяет успешно справиться со сложной проблемой раци­ональности социально — научного познания. Теперь, после того как принципиально обоснован тезис о применимости и эф­фективности применения модели коммуникативной рацио­нальности в социальной теории, следует выяснить, как конк­ретно может выглядеть теория общества, построенная в го­ризонте этой модели.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КОММУНИКАТИВНОЕ

АЕЙСТВОВАНИЕ

И ЖИЗНЕННЫЙ МИР

Как уже отмечалось в предыду­щей главе, концепция действия име­ет метатеоретический характер по от­ношению к социальной теории, и те — перь задача состоит в том, чтобы пе­рейти от понятия коммуникативного действования к концепции социума. Для этого мы начинаем с экспликации понятия ком­муникативного действования, которое предваритель­но (в связи с проблематикой рациональности действия и выделением основных типов действия в социальной теории) было введено в предыдущей главе.