В ЕЕ ПОЛИТИЧЕСКОМ И ГРАЖДАНСКОМ

ОТНОШЕНИЯХ"¹

Н.М. Карамзин написал "Записку" по инициативе великой княжны Екатерины Павны (сестры Александра I) в начале 1811 г. В "Записке" он отразил мнение дворянепоетников, напуганных известиями о намерении царя провести ряд реформ. Здесь приведены взгляды Н.М. Карамзина о необходимости сохранения и укрепления самодержавия как единственно приемлемой для России форме государственного устройства России, а также о губительности отмены крепостного права.

...Мы читаем в прекрасной душе Александра сильное желание утвердить в России действие закона. Оставив прежние формы, но двигая, так сказать, оные постоянным духом ревности к общему добру, он скорее мог бы достигнуть сей цели и затруднил бы для наследников отступление от законного порядка. Го­раздо легче отменить новое, нежели старое; гораздо легче придать важности Сенату, нежели дать важность нынешнему Совету в глазах будущего преемника Александрова: новости ведут к новостям и благоприятствуют необузданностям произвола.

Скажем ли, повторим ли, что одна из главных причин неудовольствия рос­сиян на нынешнее правительство есть излишняя любовь его к государственным преобразованиям, которые потрясают основу империи и коих благотворность остается доселе сомнительною.

...Что значит освободить у нас крестьян? Дать им волю жить где угодно, от­нять у господ всю власть над ними, подчинить их одной власти правительства. Хорошо; но сии земледельцы не будут иметь земли, которая (в чем не может быть и спора) есть собственность дворянская. Они или останутся у помещиков с условием платить им оброк, обрабатывать господские поля, доставлять хлеб куда надобно, - одним словом, для них работать, как и прежде, или, недовольные условиями, пойдут к другому умереннейшему в требованиях владельцу. В первом случае, надеясь на естественную любовь человека к родине, господа не предпишут ли им самых тягостных условий? Дотоле щадили они в крестьянах свою собственность, - тогда корыстолюбивые владельцы захотят взять с них все возможное для сил физических. Напишут контракт, и земледельцы не исполнят его: тяжбы, вечные тяжбы! Во втором случае, буде крестьянин ныне здесь, а завтра там казна не потерпит ли убытка в сборе подушных денег и других податей, не потерпит ли и земледелие? Не останутся ли многие поля не обработанными, многие житницы пустыми? Не вольные земледельцы, а дворяне наиболее снабжают у нас рынки хлебом. Иное зло: уж не завися от суда помещиков, решительного, безденежного, крестьяне начнут ссориться между собою и судиться в городе, - какое разорение! Освобожденные от надзора господ, имевших собственную земскую исправу или полицию, гораздо деятельнейшую судов, станут пьянствовать, злодействовать, - какая богатая жатва для кабаков и мздоимных исправников, - но как худо для нравов и государственной безопасности! Одним словом, теперь дворяне, рассеянные по всему государству, содействуют монарху в хранении тишины и благоустройства <…>

Не знаю хорошо ли сделал Годунов, отняв у крестьян свободу¹ (ибо тогдашние обстоятельства не совершенно известны), но знаю, что теперь им не удобно возвратить оную. Тогда они имели навык людей вольных, ныне имеют навык рабов. Мне кажется, что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не во-время свободу, к которой надобно готовить человека исправлением нравственным... В заключение скажем доброму монарху: "Государь! История не упрекнет тебя злом, которое прежде тебя существовало (положим, что неволя крестьян и есть решительное зло) ты будешь ответствовать богу, совести и потомству за всякое вредное следствие твоих, собственных уставов".

...Самодержавие есть палладиум² России, целость его необходима для, её счастия; из сего не следует, чтобы государь, единственный источник власти имел причины унижать дворянство, столь же древнее, как и Россия. Оно было всегда не что иное, как братство знаменитых слуг великокняжеских или царских. Худо, ежели слуги овладевают слабым господином, но благоразумный господин уважает отборных слуг своих и красится их честию. Права благородных суть не отдел монаршей власти, но ее главное, необходимое орудие, двигающее состав государственный... Дворянство есть наследственное; порядок требует, чтобы некоторые люди воспитывались для отправления некоторых должностей и чтобы монарх знал, где ему искать деятельных слуг отечест­венной пользы. Народ работает, купцы торгуют, дворяне служат, награждаемые отличиями и выгодами, уважением и достатком. Личные подвижные чины не могут заменить дворянства родового, постоянного, и хотя необходимы для означения степеней государственной службы, однакож в благополучной монархии не должны ослаблять коренных прав его, не должны иметь выгод оного.

Хрестоматия по истории СССР. Т. II. М., 1949. С. 437-440.

Документ 13.

ИЗ СТАТЬИ СП. ШЕВЫРЕВА¹ О ТЕОРИИ "ОФИЦИАЛЬНОЙ НАРОДНОСТИ"

...Мы сохранили в себе чистыми три коренные чувства, в которых семя и мог нашему будущему развитию.

Мы сохранили наше древнее чувство религиозное. Крест христианский по­шил свое знамение на всем первоначальном нашем образовании, на всей русской жизни. Этим крестом благословила нас еще древняя мать наша Русь и с тем отпустила нас в опасную дорогу Запада...

Второе чувство, которым крепка Россия и обеспечено ее будущее благоденствие, есть чувство ее государственного единства, вынесенное нами также из вей нашей истории. Конечно, нет страны в Европе, которая могла бы гордиться такою гармониею своего политического бытия, как наше отечество. На За­паде почти повсюду раздор начал признан законом жизни, и в тяжкой борьбе совершается все существование народов. У нас только царь и народ составляют едко неразрывное целое, не терпящее никакой между ними преграды: эта связь утверждена на взаимном чувстве любви и веры и на бесконечной преданности народа царю своему. Вот сокровище, вынесенное нами из нашей древней жиз­ни, на которое с особой завистью смотрит разделенный в себе Запад, видя в нем неиссякаемый источник государственного могущества....

Третье коренное чувство наше есть осознание нашей народности и уверенности в том, что всякое образование может у нас тогда только пустить прочный корень, когда усвоится нашим народным чувством и скажется народною мыслию и словом. <...> Это чувство устремляет теперь нас к изучению нашей древней Руси, в которой конечно хранится первоначальный чистый образ нашей народности. Само правительство деятельно призывает нас к тому чувством роднятся и действуют заодно наши обе столицы, и то, чтоб замышлено в северной, проходит через Москву, как через сердце России, для того бы обратиться в кровь и живые соки нашего народа. Москва есть то верное горнило, в котором пережигается все пришлое с Запада и получает чистую печать русской народности.

Тремя коренными чувствами крепка наша Русь и верно ее будущее. Муж царского совета¹, которому вверены поколения образующиеся, давно уже выразил их глубокою мыслию, и они положены в основу воспитания народа…

Шевырев С. Взгляд русского на современное образование Европ

Москвитянин. 1841. № 1. С. 292-296.

'Шевырев Степан Петрович (1806-1864) - литературный критик, историк, поэт. Профессор Московского университета с 1837 г. Член Петербургской академии наук с 1847 г.

Документ 14.

ИЗ РАССКАЗА НЛ. БЕСТУЖЕВА¹ О РАССТРЕЛЕ
ВОССТАВШИХ 14 ДЕКАБРЯ 1825 г. В ПЕТЕРБУРГЕ

... мы были окружены со всех сторон: бездействие поразило оцепенением умы; дух упал, ибо тот, кто на этом поприще раз остановился, уже побежден толовину. Сверх того, пронзительный ветер ледянил кровь в жилах солдат и офицеров, стоявших так долго на открытом месте. Атаки на нас и стрельба наша прекратились; "ура" солдат становилось реже и слабее. День смеркался. Вдруг мы увидели, что полки, стоявшие против нас, расступились на две сто­роны, и батарея артиллерии стала между ними с разверстыми зевами, тускло освещаемая серым мерцанием сумерек.

Митрополит, посланный для нашего увещания, возвратился без успеха; Су-юзанету², который, подъехав, показал нам артиллерию, громогласно прокрича­ли подлеца - и это был последний порыв, последние усилия нашей независимо­сти.

Первая пушка грянула, картечь рассыпалась; одни пули ударили в мостовую, «подняли рикошетами снег и пыль столбами; другие вырвали несколько рядов из фронта, третьи с визгом пронеслись над головами и нашли своих жертв в народе, лепившемся между колонн сенатского дома и на крышах соседних домов. <...> С первого выстрела семь человек около меня упали: я не слышал ни одного вздоха, не приметил ни одного судорожного движения - столь жестоко поражала картечь на этом расстоянии. <...> Другой и третий повалили кучу солдат и черни, которая толпами собралась около нашего места. <...>

С пятым или шестым выстрелом колонна дрогнула, и когда я оглянулся между мною и бегущими была уже целая площадь и сотни скошенных картечью жертв свободы. <...>

Воспоминания Бестужевых. М., 1931. С. 90-92.

Документ 15.