Возникновение элементов государственно-распределительной системы в период первой мировой войны

Со сферы хлебозаготовок этот механизм распространился и на другие отрасли народного хозяйства – транспорт, легкую промышленность, машиностроение, добычу угля.

Рост вмешательства правительства в экономику порождал хозяйственный хаос. Характерный пример вмешательства и его последствий приводит М. В. Родзянко: «Вместо того, чтобы принять самые решительные меры для обеспечения себя углем надлежащего качества, для чего потребовалось заключить соответствующие контракты с углепромышленниками или создать особый регулирующий орган, Министерство путей сообщения начиная с1915 года, предпочитает получать уголь путем реквизиций. Это ставит железные дороги в весьма рискованное положение. Так как при реквизиции личная ответственность владельцев рудников за качество угля совершенно исчезает, было вполне естественно стремление некоторых из них сбыть железным дорогам всякий хлам»[1].

И теперь на повестку дня встал вопрос о государственной монополии на важнейшие виды продукции – хлеб, уголь, нефть, сахар, хлопок. Это означало бы исключительное право государства закупать эти продукты у производителей и распределять их потребителям. Таким образом, административный механизм все более вытеснял рыночный в распределении ресурсов и продуктов. Свободный (вольный) рынок при этом не исчез, он был придавлен, ушел в подполье, принял криминальный характер, а расплачивался за это потребитель.

8.2. Обзор экономических дискуссий военного периода о задачах народнохозяйственного плана

Прежде, чем остановиться на развитии элементов военного коммунизма в послефевральский период 1917 года, нужно обратиться к дискуссии о поисках выхода из тяжелого экономического положения, развернувшейся в научной среде. Она имела свое косвенное влияние на выбор методов регулирования, поскольку «эфир» идей дискуссии, как говориться, витал в воздухе. Экономисты разной политической ориентации (от монархистов до социалистов) обратились к вопросам планомерного регулирования народного хозяйства. В этом проявляется эхо предвоенных дискуссий о путях реформирования экономики России, в необходимости которого никто не сомневался.

Уже в 1915-1916 годах можно обнаружить два различных подхода к пониманию задач и методов государственного регулирования.

Первый подход рассматривал план как составную часть реформ, а сами реформы должны были лечь в основу плана. Следовательно, в рамках рассматриваемого подхода план призван был выработать экономическую политику правительства для последовательных экономических и финансовых реформ. Механизмом для непрерывного развития производительных сил должно было стать развертывание инициативы и предпринимательской активности. Крупной фигурой, сформировавшей основы такого подхода к планированию, был М. И. Боголепов. Он полагал, что «не крупное изменение исторического бега народного хозяйства, а лишь содействие народнохозяйственньrм течениям и устранение препятствий на путях развития производительных сил»[2] должно стать исходной посылкой составления плана. Прибегая к образности, М. И. Боголепов сравнивал значение такого плана с ролью «умного садовника, мудрость и могущество которого прямо пропорциональны его знанию и уважению к силам и законам природы»[3].

Еще один аспект рассматриваемого подхода состоит в установлении государственной собственности на недра и водную энергию. Они могут стать источниками государственных доходов и не мешать частной инициативе.

И, наконец, венчает плановую конструкцию иерархия целей, которые следует последовательности реализовывать во времени. Мероприятия экономической политики должны исходить из временной иерархии целей.

Перечисленные выше составные элементы подхода к пониманию плана основывались на критике и отрицании характерных черт существовавшего хозяйственного механизма.

Другой подходк пониманию задач плана и способов их решения исходил от экономистов политической ориентации левого крыла (большевики в этой дискуссии не участвовали, хотя свои представления имели и их лидеры по обсуждаемым вопросам высказывались). Представителями иного подхода можно назвать видных экономистов В. Г. Громана, Л. Б. Кафенгауза, А. А. Соколова.

Суть позиции экономистов левосоциалистического политического спектра относительно роли государственного плана сводилась к более активному вмешательству государства в хозяйственную жизнь: принудительное синдицирование крупной промышленности и создание государственных монополий, контроль над товарным и денежным капиталом под углом зрения соответствия их деятельности общественным целям. Банкам отводилась особая роль в осуществлении необходимого контроля.

Этот подход по своим идеям, очевидно, существенно ближе к реализованному впоследствии механизму управления страной. Хозяйственная разруха и неспособность правительства влиять на нее вербовали все новых сторонников подхода к плану как единого инструмента управления экономикой из центра. Представители этого подхода не отрицали частную собственность и обсуждали вопросы повышения эффективности вмешательства правительства в экономику, опиравшуюся на частную собственность и конкуренцию. Временное правительство разделяло позицию, согласно которой «Вся задача целиком, очевидно, выходит за пределы того, что может дать частный почин, интересы которого часто не сходятся с интересами целого. Только государство, и притом только государство, обслуживающее интересы не кучки привилегированных, а действующее в интересах всего народа, может вывести страну из хаоса и развала»[4].

В качестве источника ресурсов государства для выполнения им своих новых функций ряд экономистов и крупных предпринимателей рассматривали прибыль, значительную часть которой предполагалось централизовать. Появились даже фанатики планирования и отнюдь не на крайне левом фланге. Истории известен такой курьез. В. Г. Громан, как ответственный за распределение потребительских товаров в Петрограде, в пылу полемики заявлял: «Я не распределю ни одной пары ботинок, покуда все народное хозяйство не будет регулироваться по плану». А министр труда Временного правительства М. И. Скобелев считал целесообразным введение таких прогрессивных ставок налогообложения, чтобы вся прибыль изымалась в бюджет. При всей абсурдности приведенных заявлений и мнений примечательно само их появление в среде, далекой от коммунистических, а порой и социалистических идей. Экономисты левосоциалистической ориентации даже с неким беспокойством констатировали шаги в сторону социализма под руководством буржуазии.

В дискуссиях экономистов левого толка в свою очередь тоже можно выделить два основных направления. Они были более или менее едины в вопросе о способах государственного регулирования, иначе говоря, как оно это будет делать, но открытым оставался важный вопрос: каковы условия для выполнения планом своих функций.

Социал-демократы исходили из наличия демократического государства и демократической традиции общественной жизни. Они недооценивали, что появление демократического государства – длительный и неустойчивый процесс колебаний между авторитарностью и анархией.

Большевики же исходили из идеи государства, выполняющего волю господствующего класса. Если во главе государства становятся представители пролетариата, то выполнение его воли будет обеспечено. При этом упускалось (не учитывалось), что государство, как аппарат управления не только может играть пассивную роль, но способен к перерождению в злокачественные формы бюрократии, когда бюрократия подминает под себя класс, интересы которого она призвана выражать, выдавая частный, корпоративный интерес за всеобщий.

Вместе с тем в широкой дискуссии слышались и контраргументы идеям народнохозяйственного планирования, исходившие из среды экономистов разной политической ориентации: тесно связанных с частным предпринимательством, с правого фланга, с фланга революционной социал-демократии. В этих предостережениях отмечалась опасность тенденций к государственной монополии в стране с сильными традициями бюрократического централизма, опасность высокого налогообложения для роста производства и стабильности денежного обращения, увеличения хаоса из-за государственного перераспределения ресурсов, т. к. технически это организовать не представлялось возможным.

Государственная монополия, считают ее противники, противоречит демократическому устройству политического режима, поскольку сочетается с насилием над экономическими интересами хозяйствующих субъектов. Вот как экономист И. Сигов критикует политику Временного правительства в своем докладе «Аракчеевский социализм» на заседании Вольного экономического общества: «И при старом режиме, когда царское правительство не стесняясь мерами принуждения и насилия, обязательная продразверстка хлеба .. провалилась с треском. Дальше старому правительству оставалось только одно: производить в деревне повальные обыски и повсюду отбирать хлеб силой, не останавливаясь ни перед чем. Но на такую прямолинейность едва ли решилось бы даже царское правительство. А вот Временное правительство на это пошло. Но все дело в том, что отсутствие кредита доверия у царского правительства было значительным препятствием для повальных реквизиций. Временное же правительство в интересах народа смогло пойти на чрезвычайные меры, экономически совершенно нелогичные». [5]

Более фундаментальная, на наш взгляд, критика возможности скорого переустройства общества на планомерных основах представлена в работе А. Богданова «Вопросы социализма», законченной в середине 1917 г. Он был убежден, что следствием государственного контроля над производством и распределением продукции, принудительного синдицирования будет «прогрессивное разрушение общественного хозяйства». Нормирование всего и вся, всевозможные ограничения могут быть реализованы только авторитарно-принудительным путем. В таком обществе нет стимулов для созидания.

А. Богданов еще до октябрьского переворота, наблюдая за тенденцией к усилению государственного вмешательства в хозяйственную жизнь, так характеризовал возникающий тип хозяйствования: «Эта система «непредусмотренная» и «ублюдочная», но …. родители этого ублюдка – совсем не те, которым его подкидывают. Один из родителей – капитализм, – правда, не подлежит сомнению, но другой – вовсе не социализм, а весьма мрачный его прообраз, военный потребительский социализм. Разница немалая. Социализм есть, прежде всего, новый тип сотрудничества: товарищеская организация производства; военный коммунизм есть прежде всего общественная форма потребления: авторитарно-регулируемая организация массового паразитизма и истребления. Смешивать не следует» [6]. До периода политики военного коммунизма оставалось несколько месяцев.

На этом предостережении А. Богданова закончим весьма краткий экскурс в дооктябрьские дискуссии относительно необходимости, задач, роли и некоторых механизмах осуществления народнохозяйственного плана.

Предостережения А. Богданова, очевидно, относились не ко всей гамме позиций по рассматриваемым вопросам. Среди них присутствовали и научные подходы, отражающие реалии нового индустриального этапа развития России с сильной монополистической компонентой. К сожалению ни тогда, да и, по-видимому, сейчас применительно к России не срабатывает утверждение: «предупрежден, значит – вооружен».

Описанные подходы высвечивают два, на наш взгляд, важных момента: 1) в необходимости вмешательства государства в экономику были уве­рены все участники дискуссии; 2) основная часть ее участников не связывала государственный план с социализмом.