Оракул Аполлона Пифийского врачу Орибасию 4 страница

Рожки, пыла любви буйные вестники.

Но не буйствовать им. В струи студеные,

Берег твой обагряя,

Брызнет кровь у питомца стад.

 

Не иссушит тебя жгучим лобзаньем луч

В пору Сириуса, ты — прохлада и сень

Утомленным от плуга

Бугаям и отарам гор.

 

Будь прославлен, мой ключ! Будь из ключей ключом,

В честь твою восхвалю дуб над расщелиной,

Там, где ток говорливый

Струй твоих по камням бурлит.

 

 

«Фавн, о нимф преследователь пугливых!..»

 

Перевод С. Шервинского

К Фавну[788]

 

Фавн, о нимф преследователь пугливых!

По полям открытым моих владений

Благостен пройди и уйди заботлив

К юным приплодам.

 

И ягненок заклан, к исходу года,

И вина достанет у нас для полных

Чаш, подруг любви, и алтарь старинный

В дымке курений.

 

Вон стада на злачных лугах резвятся, —

Возвратились дни твоих нон декабрьских,

И гуляет рядом с волом досужим

Люд деревенский.

 

Бродит волк в отаре[789]— не страшно овцам.

В честь твою листву осыпают рощи.

Пахарь рад, что трижды ногой ударил

Злостную землю.

 

 

«Вакх, я полон тобой!..»

 

Перевод Г. Церетели

К Вакху

 

Вакх, я полон тобой! Куда

Увлекаешь меня? В рощи ли, в гроты ли

Вдохновение мчит меня?

Где, в пещере какой Цезаря славного,

 

Блеск извечный стихом своим

Вознесу я к звездам, к трону Юпитера?

Небывалое буду петь

И доселе никем в мире не петое!

 

Как вакханка, восстав от сна,

Видя Гебр[790]пред собой, снежную Фракию

И Родоп[791], что лишь варварской

Попираем стопой, диву дивуется,

 

Так, с пути своего сойдя,

Я на берег дивлюсь и на пустынный лес.

Вождь наяд и менад, легко

Стройный ясень рукой вмиг исторгающих,

 

Петь ничтожное, дольнее

Больше я не могу! Сладко и боязно,

О Леней[792], за тобой идти,

За тобою, лозой лоб свой венчающим.

 

 

«Девицам долго знал я, чем нравиться…»

 

Перевод А. Семенова-Тян-Шанского

Венере

 

Девицам долго знал я, чем нравиться,

И был в любви достойным воителем, —

Теперь оружие и лиру

После побед их стена та примет,

 

Что охраняет образ Венеры нам.

Сюда, сюда несите вы факелы

И грозные воротам вражьим

Крепкие ломы, крутые луки.

 

О золотого Кипра владычица

И стен Мемфиса[793], вечно бесснежного!

Высоко поднятым бичом ты

Раз хоть коснись непокорной Хлои!

 

 

«Пусть напутствует нечестивых криком…»

 

Перевод Я. Голосовкера

Похищение Европы

 

Пусть напутствует нечестивых криком

Птица бед, сова, или завыванье

Суки, иль лисы, или ланувийской

Щенной волчицы[794].

 

Пусть пересечет им змея дорогу,

Чтоб шарахнулись от испуга кони.

Я же в час тревог о далеком друге —

Верный гадатель.

 

К ворону взову: от восхода солнца

Пусть летит ко мне для приметы доброй,

Прежде чем уйдет пред ненастьем в топи

Вещая птица.

 

Помни обо мне, Галатея, в счастье

Для тебя одной все дороги глажу,

Чтобы дятла стук иль воро́на слева

Не задержали.

 

Видишь, как дрожит и тревожно блещет

На краю небес Орион[795]? Несет ли

Адрий черный шторм или Япиг[796]грозы, —

Все прозреваю.

 

Пусть на вражьих жен и детей обрушит

В бешенстве слепом ураган востока

Злой пучины рев и прибрежный грохот

Скал потрясенных.

 

О, припомни быль, как Европа, тело

Белое быку, хитрецу[797], доверив,

Побледнела вдруг: закипело море

Тьмою чудовищ.

 

На заре цветы по лугам сбирала

И венки плела так искусно нимфам,

А теперь кругом, куда взор ни кинуть, —

Звезды да волны.

 

Вот на брег крутой многогранный Крита

Выбралась в слезах, восклицая: «Славу

Добрую мою, о отец, и скромность

Страсть победила!

 

Где? Откуда я? Только смерть искупит

Мой девичий грех. Наяву ли плачу,

Вспоминая срам, или непорочной

Девой играют

 

Призраки, пустых сновидений сонмы,

Пролетев порог из слоновой кости[798]?

Ах, что лучше: плыть по волнам иль в поле

Рвать повилику?

 

Если бы сейчас мне попался в руки

Тот проклятый бык, я бы истерзала

Милого дружка, я б рога сломала

В ярости зверю.

 

Стыд мне, стыд, увы! Позабыть пенаты!

Стыд мне, жгучий стыд! Смерть зову и медлю.

Лучше б мне блуждать среди львов, о боги,

В полдень нагою.

 

Но пока еще не запали щеки

И бурлива кровь у добычи нежной,

Красотой моей, о, молю, насытьте

Тигров голодных».

 

«Жалкая, — твердит мне отец далекий, —

Что ж не смеешь ты умереть, Европа?

Пояс при тебе. Вот и ясень. Только —

Петлю на шею.

 

Иль тебе милей об утесы биться,

О зубцы камней? Так вверяйся буре,

И раздумье прочь!.. Или ты, царевна,

Предпочитаешь

 

Быть второй и шерсть теребить для ложа

Варварки, твоей госпожи? «Горюет

Дева, и, смеясь, так коварно внемлют

Плачу Венера

 

И Амур-шалун с отзвеневшим луком.

А повеселясь: «Берегись, — ей молвит, —

Удержи свой гнев, коль рога преклонит

Бык примиренно.

 

Знай, тебя любил, как жену, Юпитер.

Так не плачь навзрыд и судьбу Европы

С гордостью неси. Твое имя примет

Вскоре полмира».

 

 

«Как отпраздновать веселей…»

 

Перевод Я. Голосовкера

В праздник Нептуналий[799]

 

Как отпраздновать веселей

День Нептуна? Открой, Лида, цекубское[800],

Дар заветный, о мой провор,

Искру жизни придай чопорной мудрости.

 

Полдень клонится в тень, а ты

Медлишь, словно застыл в небе летучий день,

Не выносишь из погреба

Нам амфору времен консульства Бибула[801].

 

Мы прославим Нептуна мощь,

Нереид волоса густо-зеленые

И на лире изогнутой

Мать Латону и бег Цинтии-лучницы[802].

 

Завершим же владычицей,

Что над Книдом царит[803]и над Кикладами:

Мчат на Паф ее лебеди,

Но достойна и Ночь горестной пении.

 

 

«Создал памятник я…»[804]

 

Перевод С. Шервинского

Памятник

 

Создал памятник я, бронзы литой прочней,

Царственных пирамид выше поднявшийся.

Ни снедающий дождь, ни Аквилон лихой

Не разрушат его, не сокрушит и ряд

Нескончаемых лет, время бегущее.

Нет, не весь я умру, лучшая часть меня

Избежит похорон. Буду я вновь и вновь

Восхваляем, доколь по Капитолию

Жрец верховный ведет деву безмолвную[805].

Назван буду везде — там, где неистовый

Авфид[806]ропщет, где Давн[807], скудный водой, царем

Был у грубых селян. Встав из ничтожества,

Первым я приобщил песню Эолии[808]

К италийским стихам. Славой заслуженной,

Мельпомена, гордись и, благосклонная,

Ныне лаврами Дельф мне увенчай главу.

 

 

«Тот, держась на крыльях…»

 

Перевод Н. Гинцбурга

К Юлу Антонию

 

Тот, держась на крыльях, скрепленных воском,

Морю имя дать обречен, как Икар,

Кто, о Юл[809], в стихах состязаться дерзко

С Пиндаром тщится.

 

Как с горы поток, напоенный ливнем

Сверх своих брегов, устремляет воды,

Рвется так, кипит глубиной безмерной

Пиндара слово.

 

Фебова венца он достоин всюду —

Новые ль слова в дифирамбах смелых

Катит, мчится ль вдруг, отрешив законы,

Вольным размером;

 

Славит ли богов иль царей, героев[810],

Тех, что смерть несли поделом кентаврам,

Смерть Химере, всех приводившей в трепет

Огненной пастью;

 

Иль поет коня и борца, который

С игр элидских[811]в дом возвратился в славе,

Песнью, в честь его, одарив, что сотни

Статуй ценнее;

 

С скорбною ль женой об утрате мужа

Плачет, ей до звезд его силу славит,

Нрав златой и доблесть, из тьмы забвенья

Вырвав у смерти.

 

Полным ветром мчится диркейский лебедь[812]

Всякий раз, как ввысь к облакам далеким

Держит путь он, я же пчеле подобен

Склонов Матина[813]:

 

Как она, с трудом величайшим, сладкий

Мед с цветов берет ароматных, так же

Средь тибурских рощ я слагаю скромно

Трудные песни.

 

Лучше ты, поэт, полнозвучным плектром

Нам споешь о том, как, украшен лавром,

Цезарь будет влечь через Холм священный

Диких сигамбров[814].

 

Выше, лучше здесь никого не дали

Боги нам и рок, не дадут и впредь нам,

Даже если б вдруг времена вернулись

Века златого.

 

Будешь петь ты радость народа, игры,

Дни, когда от тяжб отрешится форум,

Если бог к мольбам снизойдет, чтоб храбрый

Август вернулся.

 

Вот тогда и я подпевать отважусь,

Если только речь мою стоит слушать,

Цезаря возврат привечая: «Славься,

Ясное солнце!»

 

«О, триумф!» — не раз на его дороге,

«О, триумф!» — не раз возгласим, ликуя,

И воскурит Рим благосклонным вышним

Сладостный ладан.

 

Твой обет — волов и коров по десять,

Мой обет — один лишь бычок, который

Уж покинул мать и на сочных травах

В возраст приходит.

 

У него рога — словно серп на небе

В третий день луны молодой; примета

Есть на лбу — бела, как полоска снега, —

Сам же он рыжий.

 

 

«Снег покидает поля…»[815]

 

Перевод А. Тарковского

Манлию Торквату

 

Снег покидает поля, зеленеют кудрявые травы,

В буйном цвету дерева.

Облик меняет земля, что ни день, то спокойнее в руслах

Шумные воды бегут.

 

Грация стала смелей, повела в хороводе — нагая —

Нимф и сестер-близнецов.

Что нам бессмертия ждать? Похищает летучее время

Наши блаженные дни.

 

Стужу развеял Зефир, но и лето весну молодую

Губит и гибнет само,

Не принимая даров, что приносит нам осень. И снова

Зимние бури придут.

 

В круговороте времен возмещается месяцем месяц,

Мы же, в загробную мглу

Канув, как пращур Эней, или Тулл[816], или Анк[817], превратимся

В пыль и бесплотную тень.

 

Кто поклянется тебе, о Торкват, что не будет последним

Завтрашний день для тебя!

Все, что при жизни скопил, да минует наследников жадных,

Рук не минуя твоих.

 

Если ты завтра умрешь и Минос на суде преисподнем

Свой приговор изречет,

Ни красноречье твое, ни твоя родовитость, ни кротость

К жизни тебя не вернут.

 

Даже Диана сама не могла своего Ипполита

Девственный прах оживить,

Даже Тезей не разбил на застывших руках Пиритоя[818]

Леты холодных цепей.

 

 

«Поверь, погибнуть рок не судил словам…»

 

Перевод Н. Гинцбурга

К Лоллию

 

Поверь, погибнуть рок не судил словам,

Что я, рожденный там, где шумит Авфид[819],

С досель неведомым искусством

Складывал в песни под звуки лиры.

 

Хотя Гомер и первый в ряду певцов,

Но все же Пиндар, все же гроза — Алкей,

Степенный Стесихор, Кеосец

Скорбный, — еще не забыты славой.

 

Не стерло время песен, что пел, шутя,

Анакреонт, и дышит еще любовь,

И живы, вверенные струнам,

Пылкие песни Лесбийской девы[820].

 

Ведь не одна Елена Лаконская

Горела страстью к гостю-любовнику,

Пленясь лицом его и платьем,

Роскошью царской и пышной свитой.

 

И Тевкр[821]не первый стрелы умел пускать

Из луков критских; Троя была не раз

В осаде; не одни сражались

Идоменей и Сфенел — герои

 

В боях, достойных пения Муз, приял

Свирепый Гектор и Деифоб лихой

Не первым тяжкие удары

В битвах за жен и детей сограждан.

 

Немало храбрых до Агамемнона

На свете жило, но, не оплаканы,

Они томятся в вечном мраке —

Вещего не дал им рок поэта.

 

Талант безвестный близок к бездарности,

Зарытой в землю. Лоллий! Стихи мои

Тебя без славы не оставят;

Не уступлю я твоих деяний

 

В добычу алчной пасти забвения.

Тебе природой ум дальновидный дан,

Душою прям и тверд всегда ты

В благоприятных делах и трудных;

 

Каратель строгий жадных обманщиков —

Ты чужд корысти всеувлекающей;

Ты не на год лишь консул в Риме —

Вечно ты консул, пока ты судишь,

 

Превыше личной выгоды ставя честь,

Людей преступных прочь отметаешь дар

И сквозь толпу враждебной черни

Доблесть проносишь, как меч победный.

 

Не тот счастливым вправе назваться, кто

Владеет многим: имя счастливого

К лицу тому лишь, кто умеет

Вышних даянья вкушать разумно,

 

Спокойно терпит бедность суровую,

Боится пуще смерти постыдных дел,

Но за друзей и за отчизну

Смерти навстречу пойдет без страха.

 

 

«Есть кувшин вина у меня…»

 

Перевод Я. Голосовкера

В день рождения Мецената

 

Есть кувшин вина у меня, Филлида,

Девять лет храню альбанин[822]душистый,

Есть и сельдерей для венков, разросся

Плющ в изобилье.

 

Кудри им обвей — ослепишь красою.

В доме у меня серебро смеется,

Лаврами алтарь оплетен и алчет

Крови ягненка.

 

Полон двор людей. Суета. Хлопочут

И снуют туда и сюда подростки,

Девушки. Огня языки завились

Клубами дыма.

 

В честь кого даю этот пир — не скрою:

Иды подошли. Мой апрель любимый.

Пополам они разделяют — месяц

Пеннорожденной[823].

 

Свят мне этот день и почти святее

Дня рожденья. Знай, этот день отметив,

Долгих лет число Меценат мой новым

Годом пополнит.

 

Не видать тебе Телефа. Богачка

У тебя его перебила ловко

И к ноге своей приковала цепью,

Пленнику милой.

 

Дерзкою мечтой одержимых учит —

Это ль не урок! — Фаэтон[824]сожженный.

Сбросил и Пегас с облаков на землю

Беллерофонта.

 

Достижимого домогайся. В мире

О несбыточном и мечтать напрасно.

Ровню выбирай. Так приди, мой вечер

Неги любовной.

 

Жду тебя; к другой уж не вспыхну страстью.

Поздно. Не забудь разучить размеры.

Милый голос твой их споет: смиряет

Песня тревогу.

 

 

Портрет пекаря и его жены из Помпей. Неаполь, музей

 

«Уже веют весной ветры фракийские…»[825]

 

Перевод Я. Голосовкера

Вергилию

 

Уже веют весной ветры фракийские,

Гонят вдаль паруса, море баюкая,

Не гремят от снегов реки набухшие,

Цепенея, не спят луга.

 

Вьет гнездо и зовет жалобно ласточка:

«Итис[826], Итис, вернись!» Прокна злосчастная.

Опозорила род местью кровавою

Сладострастному варвару.

 

На свирели в траве нежной по пастбищам

Тучных стад пастухи песнями тешатся,

Бога радуя: мил Пану аркадскому

Скот и горной дубравы мрак.

 

Есть, Вергилий, пора жажды томительной,

Коль по вкусу тебе вина каленские,

Знай, приятель-клиент выспренних нобилей,

Нардом[827]выкупишь Вакха дар.

 

Банка нарда бутыль целую выманит, —

Та бутыль в погребах спит у Сульпиция,

От нее у надежд крылья расплещутся,

Горечь дум как рукой сметет.

 

Коль согласен вкусить радости пиршества,

Плату мне прихвати! И не подумаю

Безвозмездно тебя, как богатей какой,

Чашей полною потчевать.

 

Так не медли, отбрось мысли корыстные,

Погребальный костер не за горами — ждет,

Каплю глупости, друг, в бочку премудрости

Примешать иногда не грех.

 

 

«Я богов заклинал, Лика…»

 

Перевод Я. Голосовкера

Лике

 

Я богов заклинал, Лика, — заклятиям

Вняли боги. Клянусь, ты постарела, да,

А заигрывать рада?

Слыть красавицей? Пить? Любить?

 

Запоздалую страсть песней подхлестывать,

Под хмельком вереща: «Эрос!» А он приник

К щечкам Хрии цветущим,

Мастерицы под цитру петь!

 

Прихотлив, не летит к дубу усохшему,

Мимо, — мимо тебя, мимо, позорище:

Зубы желты, морщины,

Взбились клочья волос седых.

 

Нет, забудь, не вернут косские пурпуры

И каменья тебе тех золотых былых

Дней, которые в фастах

Отсчитал календарный рок.

 

Где же чары твои? Где обаянья дар?

Прелесть пляски? Увы! Где же та Лика, где!

Вся — дыхание страсти,

Чуть поманит — и сам не свой.

 

Ей на поприще нег даже с Кинарою

Состязаться не грех. Только Кинаре срок

Краткий Парки судили,

А красавице Лике век,

 

Каркая, коротать старой вороною

На посмешище всем юным искателям

Пылких встреч. Полюбуйтесь-ка:

Факел стал головешкою.

 

 

«Хотел я грады петь полоненные…»

 

Перевод Г. Церетели

К Августу

 

Хотел я грады петь полоненные

И войны, но по лире ударил Феб,

Чтоб не дерзнул я слабый парус

Вверить простору зыбей тирренских.

 

Твой век, о Цезарь, нивам обилье дал;

Он возвратил Юпитеру нашему,

Сорвав со стен кичливых парфов,

Наши значки; он замкнул святыню

 

Квирина[828], без войны опустевшую;

Узду накинул на своеволие,

Губившее правопорядок;

И, обуздавши преступность, к жизни

 

Воззвал былую доблесть, простершую

Латинян имя, мощь италийскую,

И власть, и славу, от заката

Солнца в Гесперии до восхода.

 

Хранит нас Цезарь, и ни насилие

Мир не нарушит, ни межусобица,

Ни гнев, что меч кует и часто

Город на город враждой подъемлет.

 

Закон покорно вытерпит Юлия,[829]

Кто воду пьет Дуная глубокого,

И сер, и гет, и перс лукавый,

Или же тот, кто близ Дона вырос.

 

А мы и в будний день, и в день праздничный

Среди даров веселого Либера,

С детьми и с женами своими

Перед богами свершив моленье,

 

Петь будем по заветам по дедовским

Под звуки флейт про славных воителей,

Про Трою нашу, про Анхиза

И про потомка благой Венеры[830].

 

 

Юбилейный гимн[831]

 

Перевод Н. Гинцбурга

 

Феб и ты, царица лесов, Диана,

Вы, кого мы чтим и кого мы чтили,

Светочи небес, снизойдите к просьбам

В день сей священный —

 

В день, когда завет повелел Сивиллы[832]

Хору чистых дев и подростков юных

Воспевать богов, под покровом коих

Град семихолмный.[833]

 

Ты, о Солнце[834], ты, что даешь и прячешь

День, иным и тем же рождаясь снова,

О, не знай вовек ничего славнее

Города Рима!

 

Ты, что в срок рожать помогаешь женам,

Будь защитой им, Илифия[835], кроткой,

Хочешь ли себя называть Люциной

Иль Генитальей.

 

О, умножь наш род, помоги указам,

Что издал сенат об идущих замуж,

Дай успех законам, поднять сулящим

Деторожденье!

 

Круг в сто десять лет да вернет обычай

Многолюдных игр, да поются гимны

Трижды светлым днем, троекратно ночью

Благоприятной.

 

Парки! вы, чья песнь предвещает правду:

То, что рок судил, что хранит, незыблем,

Термин[836]— бог, продлите былое счастье

В новые веки!

 

Хлебом пусть полна и скотом, Церере

В дар Земля венок из колосьев вяжет,

Ветром пусть плоды и живящей влагой

Вскормит Юпитер.

 

Благосклонно, лук отложив и стрелы,

Юношей услышь, Аполлон, моленья!

Ты, царица звезд, о Луна[837]младая,

Девушкам внемли!

 

Если вами Рим был когда-то создан

И этрусский брег дан в удел троянцам,

Отчий град послушным сменить и Ларов

В бегстве успешном.

 

За Энеем чистым уйдя, который

Указал им путь из горящей Трои,

Спасшись сам, и дать обещал им больше,

Чем потеряли, —

 

Боги! честный нрав вы внушите детям,

Боги! старцев вы успокойте кротких,

Роду римлян дав и приплод и блага

С вечною славой.

 

Всё, о чем, быков принося вам белых,

Молит вас Анхиза, Венеры отпрыск[838],

Да получит он, ко врагам смиренным

Милости полный.

 

Вот на суше, на море перс страшится

Ратей грозных, острых секир альбанских[839],

Вот и гордый скиф, и индиец дальний

Внемлют веленьям.

 

Вот и Верность, Мир, вот и Честь, и древний

Стыд, и Доблесть вновь, из забвенья выйдя,

К нам назад идут, и Обилье с полным

Близится рогом.

 

Вещий Феб, чей лук на плечах сверкает,

Феб, который люб девяти Каменам,

Феб, который шлет исцеленье людям

В тяжких недугах,

 

Он узрит алтарь Палатинский оком

Добрым, и продлит он навеки Рима

Мощь, из года в год одаряя новым

Счастием Лаций.

 

С Алгида[840]ль высот, с Авентина[841]ль внемлет

Здесь мужей пятнадцати гласу Дева,

Всех детей моленьям она любовно

Ухо преклонит.

 

Так решил Юпитер и сонм всевышних,

Верим мы, домой принося надежду,

Мы, чей дружный хор в песнопенье славил

Феба с Дианой.

 

 

ЭПОДЫ

 

 

«Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая…»

 

Перевод А. Семенова-Тян-Шанского

На Альфия

 

Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая,

Как первобытный род людской,

Наследье дедов пашет на волах своих,

Чуждаясь всякой алчности,

Не пробуждаясь от сигналов воинских,

Не опасаясь бурь морских,

Забыв и форум, и пороги гордые

Сограждан, власть имеющих.

В тиши он мирно сочетает саженцы

Лозы с высоким тополем,

Присматривает за скотом, пасущимся

Вдали, в логу заброшенном,

Иль, подрезая сушь на ветках, делает

Прививки плодоносные,

Сбирает, выжав, мед в сосуды чистые,

Стрижет овец безропотных;

Когда ж в угодьях Осень вскинет голову,

Гордясь плодами зрелыми, —

Как рад снимать он груш плоды отборные

И виноград пурпуровый

Тебе, Приап, как дар, или тебе, отец

Сильван[842], хранитель вотчины!

Захочет — ляжет иль под дуб развесистый,

Или в траву высокую;

Лепечут воды между тем в русле крутом,

Щебечут птицы по лесу,

Струям же вторят листья нежным шепотом,

Сны навевая легкие…

Когда ж Юпитер-громовержец вызовет

С дождями зиму снежную,

В тенета гонит кабанов свирепых он

Собак послушных сворою

Иль расстилает сети неприметные,

Дроздов ловя прожорливых,

Порой и зайца в петлю ловит робкого,

И журавля залетного.

Ужель тревоги страсти не развеются

Среди всех этих радостей,

Вдобавок, если ты с подругой скромною,

Что нянчит малых детушек,

С какой-нибудь сабинкой, апулийкою,

Под солнцем загоревшею?

Она к приходу мужа утомленного

Очаг зажжет приветливый

И, скот загнав за изгородь, сама пойдет

Сосцы доить упругие,

Затем вина подаст из бочки легкого

И трапезу домашнюю.

Тогда не надо ни лукринских[843]устриц мне,

Ни губана, ни камбалы,

Хотя б загнал их в воды моря нашего

Восточный ветер с бурею;

И не прельстят цесарки африканские

Иль рябчики Ионии

Меня сильнее, чем оливки жирные,

С деревьев прямо снятые,

Чем луговой щавель, для тела легкая

Закуска из просвирника,

Или ягненок, к празднику заколотый,

Иль козлик, волком брошенный.

И как отрадно наблюдать за ужином

Овец, бегущих с пастбища,

Волов усталых с плугом перевернутым,

За ними волочащимся,

И к ужину рабов, как рой, собравшихся

Вкруг ларов, жиром блещущих! —

Когда наш Альфий-ростовщик так думает, —

Вот-вот уж и помещик он.

И все собрал он было к Идам[844]денежки,

Да вновь к Календам[845]в рост пустил!

 

 

«Куда, куда вы валите, преступные…»[846]

 

Перевод А. Семенова-Тян-Шанского

К римскому народу

 

Куда, куда вы валите, преступные,

Мечи в безумье выхватив?!

Неужто мало и полей, и волн морских

Залито кровью римскою —

Не для того, чтоб Карфагена жадного

Сожгли твердыню римляне,

Не для того, чтобы британец сломленный

Прошел по Риму скованным,

А для того, чтобы, парфянам на руку,

Наш Рим погиб от рук своих?

Ни львы, ни волки так нигде не злобствуют,

Враждуя лишь с другим зверьем!

Ослепли ль вы? Влечет ли вас неистовство?

Иль чей-то грех? Ответствуйте!

Молчат… И лица все бледнеют мертвенно,

Умы — в оцепенении…

Да! Римлян гонит лишь судьба жестокая

За тот братоубийства день,

Когда лилась кровь Рема[847]неповинного,

Кровь, правнуков заклявшая.

 

 

«Идет корабль, с дурным отчалив знаменьем…»

 

Перевод Н. Гинцбурга

К Мевию

 

Идет корабль, с дурным отчалив знаменьем,

Неся вонючку Мевия[848].

Так в оба борта бей ему без устали,

О Австр, волнами грозными!

Пусть, море вздыбив, черный Евр проносится,

Дробя все снасти с веслами,

И Аквилон пусть дует, что нагорные

Крошит дубы дрожащие,

Пускай с заходом Ориона мрачного

Звезд не сияет благостных[849].

По столь же бурным пусть волнам он носится,

Как греки-победители,

Когда сгорела Троя и Паллады гнев

На судно пал Аяксово.

О, сколько пота предстоит гребцам твоим,

Тебе же — бледность смертная,

Позорный мужу вопль, мольбы и жалобы

Юпитеру враждебному,

Когда дождливый Нот в заливе Адрия,