Роли, штат Северная Каролина. Лютер Ли Боггз, сгорбившись, сидел на койке и даже не взглянул на подошедшую к

Ноября 1994

Лютер Ли Боггз, сгорбившись, сидел на койке и даже не взглянул на подошедшую к решетчатой двери камеры Скалли. Он внимательно рассматривал костяшки своих пальцев и нервно притопывал.

– Пришли попрощаться со мной? – всё так же не глядя на Скалли, произнёс он.

– Я верю, что если бы вы подстроили похищение, – тихо сказала Дана, – то Лукас Генри знал бы об опасности и ни за что не побежал бы через эти мостки.

Заключённый потёр ладони и искоса взглянул на Скалли. По его губам скользнула кривая улыбка.

– Так что вы спасли жизни Джима Сандерса, – продолжала Дана. – Да и мою тоже.

Боггз поднял брови и покивал. Потом поднялся и медленно подошёл к решётке.

– Вы пришли, – пристально глядя в лицо молодой женщины, негромко произнёс он, – закончить незавершённое дело. Вы хотите услышать, что же вам хотел сказать отец… – Боггз помотал головой. – Не сейчас. Приходите сегодня вечером. Когда меня посадят в кресло, когда откроют экран, – заключённый приблизил лицо к самой решётке, – вы и увидите то, что хотите узнать.

Он оттолкнулся от косяка двери и медленно отошёл к койке, уселся на неё, отвернувшись от Скалли, и так замер. Больше он не проронил ни слова. Скалли ещё постояла с минуту, потом повернулась и медленно зашагала по коридору к выходу из этого мрачного здания.

В 19:30 дежурный нажал кнопку, дверь открылась, и О’Лири вошёл в камеру смертника, неся поднос с последним ужином для Лютера Ли Боггза. Шон попытался поймать взгляд заключённого, но тот сидел, неподвижно уставившись на сцепленные в замок пальцы скованных рук. Седой сухопарый священник с Библией в руке стоял рядом с Боггзом, но тот не обращал внимания ни на него, ни на О’Лири.

Шон поставил поднос на табурет перед заключённым и пошёл на выход. У двери он обернулся и взглянул на Боггза в последний раз. Лютер поднял голову, и взгляды их встретились.

– Вот и всё, – горько пробормотал Боггз. – Всё кончено и для меня, и для бедного малыша Шонни. Всё кончается сегодня.

О’Лири опустил голову и вышел из камеры. И Боггз тотчас же забыл о нём. Он забыл даже о священнике, стоявшем рядом и долдонившем о покаянии и отпущении грехов. Всё это было слишком здешним, принадлежало этому миру, в котором он стоял уже только одной ногой, а вторая была занесена над тонкой чертой, отделявшей мир людей от мира теней и снов. Мира иного – зовущего и пугающего.

Тени людей – сотни и сотни; тени тех, кого он знал и кого никогда не видел, убитых им и умерших своей смертью, – все они окружали его, теснились в камере, стояли в коридоре. И Боггз глядел на них. Эти тени – или души – источали такой леденящий ужас, что хотелось не существовать ни сейчас, ни до, ни после.

Не притронувшись к еде, Боггз вышел из камеры в сопровождении трёх охранников, священника, врача и директора тюрьмы. Заключённого провели двумя коридорами. И везде вдоль стен стояли тени и витал невнятный ужасающий шёпот. Боггз остановился, отвернулся, но директор сделал знак, и два дюжих охранника развернули заключённого и настойчиво повлекли вперёд. Лютер Ли закрыл глаза, но всё равно чувствовал присутствие теней, их назойливый шепоток лез в уши и буравил мозг.

В маленькой камере приговорённого пристегнули к креслу ремнями врач прилепил ему на грудь датчик кардиографа, и все вышли. Слишком громко и зловеще лязгнула закрывающаяся дверь. Боггза колотило грудь тяжело и часто вздымалась. Из уголка глаза скатилась на щеку слеза. Но он не обратил на это внимание. Он ждал.

Но тщетно. Стальная заслонка отползла в сторону, открывая прозрачный экран из толстого оргстекла. За ним стояли священник, директор тюрьмы, ещё кто-то… Скалли не было.

– Блажен, кому отпущены беззакония и чьи грехи покрыты! – бормотал священник. – Блажен человек, которому Господь не вменит греха и в чьём духе нет лукавства.

К экрану подошёл окружной прокурор.

– Не хотите сделать последнее заявление? – спросил он.

Боггз бессильно помотал головой. Скалли не было.

– Но я открыл Тебе грех той и не скрыл беззакония моего, – тянул своё священник, – я сказал: «Исповедаю Господу преступления мой», и Ты снял с меня вину греха моего.

По щекам Боггза текли слёзы. Палец директора нажал кнопку, и металлический стаканчик опрокинулся, высыпав своё содержимое – цианид калия – в ёмкость с серной кислотой.

Боггз инстинктивно задержал дыхание. Но это не могло продолжаться долго. В конце концов он вдохнул пары циановодорода. В голове словно разорвалась зажигательная бомба, и на краткий миг он почувствовал, что все эти тени ринулись в него, соединились с ним в одно целое. И Лютер Ли Боггз перестал существовать…

– Ну слава богу, давно это надо было сделать, – обратился директор к окружному прокурору в тот момент, когда они проходили мимо Шона О’Лири, бесцельно подпиравшего стену в коридоре у входа в административный блок.

– Увы, но это жестокая правда, – согласился с ним прокурор, и они оба прошествовали к директорскому кабинету.

О’Лири печально поглядел им вслед. «Идиоты, – подумал он, – они даже не представляют, кого только что убили». Шон вздохнул и направился в дежурку. Галлахер был там.

– Сэр, – обратился к нему О’Лири, – разрешите уйти с дежурства. Голова трещит невыносимо.

Старший смены внимательно поглядел на Шона. Видок того и впрямь был неважнецкий, и взгляд Галлахера помягчел.

– Хрень какую-то, видать, подцепил, – виновато развёл руками О’Лири.

– Ладно, Шон, кого другого я бы, может, и послал, но ты парень толковый. До дома-то доедешь или, может, такси вызовешь?

– Ничего, доеду.

– Ну смотри. И обязательно завтра покажись врачу. Хрен его знает, как эта хрень обернётся. – Галлахер улыбнулся, корявый каламбур поднял ему настроение.

– Обязательно. Большое спасибо, сэр.

О’Лири вышел на служебную стоянку и сел в свой «додж». Он не знал, откуда взялось предчувствие, заставившее его отпросится со смены и погнавшее домой. Он завёл двигатель и выехал на дорогу. Лишь проезжая залитую светом центральную площадь Роли, он вдруг вспомнил последние слова Боггза: «Всё закончено для меня и для бедного малыша Шонни. Всё кончится сегодня.

По шоссе он гнал с бешеной скоростью до самой окраины Уитакера. На его несчастье, на шоссе не было ни одной полицейской машины, иначе ареста за превышение скорости он бы не миновал. И всю дорогу предчувствие беды усиливалось, превратившись в уверенность. Остановившись около дома, Шон, даже не заглушив мотора, кинулся к крыльцу. Ворвался в холл. И остолбенел. На площадке лестницы, ведущей на второй этаж, лежала его мать. И Шон понял, что она мертва. Тонкая струйка крови сочилась из уха миссис О’Лири, и под головой скопилась уже небольшая лаково блестящая лужица.

– Не успел, – простонал Шон. – Не успел.

Он медленно подошёл к телу матери, опустился на колени и дрожащей рукой провёл по её седым волосам. И внезапно успокоился. Дыхание его замедлились, руки перестали мелко подрагивать.

– Я знаю, что делать, ма, – произнёс он. – Я – знаю.

Он медленно встал, подошёл к стенному шкафу, открыл его.

– Я знаю, где искать эту суку, – добавил он, любовно поглаживая кончиками пальцев полированный приклад дедушкиного «винчестера».

Госпиталь