ТЕМА 7. ВОИНСКИЙ МИР СЕВЕРО-КАВКАЗСКОГО КАЗАЧЕСТВА.

Мы уже много знаем о казаках. Военная служба Родине и защита её границ были важнейшими обязанностями казачества. И казаки несли этот тяжкий крест с честью, неоднократно совершая подвиги во славу России.

В начале XIX века все казачье мужское население считалось служивым с 15 лет и обязано было нести постоянную Действительную воинскую службу в течение 25 лет. Число служащих казаков определялось количеством семей. Каждая семья отправляла на воинскую службу одного казака.

Благодаря сложившимся за многие века традициям казачество всегда готовило прекрасных и храбрых воинов, которые могли расширять, охранять и защищать границы российского государства. Благодаря казакам российская армия нередко побеждала грозных врагов, которые нападали на Русь. Со времени присяги царю Алексею Михайловичу в казачестве военная составляющая стала преобладающей их постоянной жизни. После подавления ряда казачьих восстаний царям при помощи казачьей верхушки удалось привлечь практически все казачество на свою сторону. Царям пришлось немало уступить казакам. Им стали выплачивать жалование за службу. Взамен они приняли обязательства выполнения возложенных на них военных обязанностей. Без преувеличения стоит отметить большую роль казачества в Семилетней войне 1756-1763 годов, русско-турецкой войне 1769-1774 годов, Отечественной войне 1812 года, Кавказской войне 1817-1864 годов, Крымской войне 1853-1856 годов, русско-турецкой войне 1877-1878 годов, русско-японской войне 1904-1905 годов, Первой мировой войне 1914-1917 годов.

Казаки несли (особенно на Кавказе) не только внешнюю военную службу, но и бесплатную натуральную. Положение их усугублялось начавшейся Кавказской войной (1817-1864гг.). Они служили в укреплениях и несли охрану кордонной линии, вынуждены были вести постоянную войну с горцами, а также были обременены дорожной, почтовой, подвозной, постойной и другими внутренними повинностями.

Особенно важной задачей, стоявшей перед казаками, как мы уже говорили,- была охрана государственных границ. Казаки были призваны сторожить часть той Линии, которая тянулась по Кубани и Тереку от Черного до Каспийского моря, о сплошной защите которой казаками хлопотал Потемкин Таврический и предварительное укрепление которой было произведено еще Суворовым. Так как весь северный склон Кавказского хребта и Закубанская равнина были заселены вдоль пограничной линии горскими племенами, всегда готовыми сделать набег на его жилища, на плечах казаков лежала тяжелая обязанность охраны пограничной линии на каждом ее пункте, повороте, извилине, всюду, одним словом, где была хоть малейшая возможность пробраться горцу в казачьи владения. Будь горцы несколько сильнее и многочисленнее, чем они были в действительности, имей они хорошо вооруженные войска и прекрасные укрепления на своих землях, действуй они в то же время сплошными, дающими открыто знать о своих враждебных действиях массами, как подобает это при правильно ведущейся войне, и пограничная служба носила бы для казака иной характер, была бы, может быть, тяжелой, но очень определенной, заключенной в заранее намеченные рамки: казаки сидели бы в известных местах и ждали бы открытия военных действий, подвергаясь случайностям войны только во время ее ведения. Но черкесы были не столько искусно дисциплинированные воины, сколько отчаянные головорезы и наездники, они не знали и не признавали никаких правил ведения войны; любя и защищая свою свободу, они в то же время ни во что ставили свободу и жизнь врагов; сама война нередко отодвигалась для горца на задний план перед более прозаической задачей грабежа; набег как месть, разорение как удаль и грабеж как трофей этой удали безразлично смешивались в одном и том же понятии борьбы с неприятелем; часто черкес сам шел на смерть и другим нес ее, как разбойник, поэтизируя в то же время этот разбой.

Ни на какие клятвы и обещания черкесов казаки не могли положиться. Поэтому казак на Кавказе всегда находился в состоянии готовности дать отпор врагу. Если вынужденные к миру черкесы не нападали массами, отрядами на казачьи жилища, то действовавшие на свой страх удальцы пробирались в одиночку, тайком за Кубань и все-таки продолжали грабить, резать, уводить в плен и беспокоить казачье население.

Все это осложняло и запутывало трудные задачи казачьей пограничной службы. Чтобы удержать горцев от набегов, казакам нужно было возвести одну сплошную крепость на всем протяжении сторожевой линии, но ведь это была невозможная задача. В таком случае казакам оставалось создать линию, которая состояла бы из постов и пикетов, которая, в сущности, представляла собой нечто вроде длиннейшей цепи казаков. Посты служили для казаков главными укреплениями, пикеты играли роль мелких связующих звеньев, а всюду на пространстве от поста к посту и от пикета к пикету казак сам сторожил горца, защищал родину своей казацкой кровью, высылая под черкесские пули, шашки и кинжалы так называемые залоги и разъезды. Таким образом, на характере пограничных казачьих укреплений или, вернее, пограничной казачьей службе всецело отразились донельзя утомительные и неблагоприятные условия беспрерывной военной борьбы, которую суждено было вести казакам с горцами в течение семидесяти лет.

По словам И. Д. Попко, на протяжении 260 верст пограничной линии, охраняемой казаками линейцами, было устроено около 60 постов и батарей и более 100 пикетов, хотя в разное время и менялось как общее количество этих укреплений, так и расположение их. Такое, по-видимому, обильное количество укреплений может дать несколько преувеличенное представление о действительном их значении. Дело в том, что черноморские посты и пикеты были укреплениями крайне примитивными и незатейливыми. Для многих из этих укреплений не только не употреблялись камень и железо, но даже не было вбито ни одного гвоздя. Таковы именно были пикеты. Пикеты, или, как называли их черноморцы, «бикеты», представляли собой небольшие плетенные из ивы шалаши с двойными стенками, промежутки между которыми наполовину заполнялись землей. Каждый пикет был окопан небольшим рвом и снабжен сторожевой вышкой, т. е. обыкновенной на столбах каланчой, и так называемой сигнальной «фигурой» для оповещения о тревоге. В пикете не было ни печи, никаких жилых приспособлений, при холоде, непогоде казаки просто разводили огонь посреди шалаша; одним словом, пикет был временным сторожевым пристанищем для казака, устраивался скоро, без удобств, на живую руку и не требовал особых расходов на это: на месте одного сожженного черкесами пикета казаки могли возвести десятки новых во всякое время и без всяких затруднений. Пост, или, как называли его черноморцы, «кордон», был тот же пикет, но только больших размеров и поэтому более фундаментально устроенный и хозяйственно благоустроенный. В кордоне возводились постоянные жилища для казаков — хаты или казармы; кордоны были обнесены более глубоким, чем пикеты, рвом и земляным валом; кордоны наконец были вооружены пушками. В дополнение к этому кордон был снабжен той же, но больших, разумеется, размеров сторожевой вышкой со шпилем и утвержденной на нем поперечной перекладиной, на которую вздергивались шары днем в случае тревоги, а вблизи укрепления врывалась в землю высокая жердь, обмотанная пенькой и сеном или соломой, а иногда, кроме того, снабженная кадкой со смолой. Это и была сигнальная «фигура», или «веха», зажегши которую казаки давали знать в темную ночь о набеге черкесов. Наконец, батарея представляла собой нечто среднее между постом и пикетом и также укреплялась пушками. Между тем как на пикет высылалась обыкновенно команда от 3 до 10 казаков, посты в обычное время охраняли, в зависимости от стратегической важности, от 50 до 200 казаков, а батареи — от 8 до 25 человек каждую.

И вот при помощи этих укреплений черноморцы должны были «верно служить, гряницю держати». Правда, и неприятелями были черкесы, племена хотя храбрые и воинственные, но никогда почти не прибегавшие к помощи артиллерийского оружия. Однако при этом было другое указанное выше неудобство — горцы без объявления войны могли украдкой прорываться в любом пункте границы во всякое время дня и ночи. Это делало пограничную службу донельзя напряженной, заставляло казака быть готовым встретить неприятеля во всякую минуту, требовало беспрестанной подвижности со стороны защитников линии. И действительно, казаки охраняли край не столько с помощью укреплений, мимо которых всегда мог проскользнуть горец, сколько непосредственными наблюдениями за неприятелями вне этих укреплений и в промежутках между ними. С этой целью казаками широко практиковалась высылка залоги и разъездов

Особенно учащенными разъезды становились в зимнее время, когда мороз сковывал воды. В эту пору, когда Черномория была открыта для набегов горцев более, чем когда-либо, черкесы могли свободно переходить не только Кубань, но и болота, плавни, лиманы, при других условиях совершенно непроходимые. По мере того как увеличивалась опасность, усиливался и состав пограничной линейной стражи. К очередным присоединялись льготные казаки. Патрули разъезжали днем и ночью, везде приливались залоги, всюду возрастала бдительность. Часто в случае ожидаемых набегов черкесов под ружье становились все казаки. Тогда линия принимала вполне боевой характер. Казаки еле помещались в своих укреплениях. Помимо постов военные отряды и команды располагались биваком просто под открытым небом. Охрана линии становилась особенно тяжелой и утомительной. Напряжение росло под непрерывными тревогами, производившимися горцами, и часто разрешалось не единичными, а десятками хотя мелких, но кровавых катастроф.

Разъездные обыкновенно всегда тянулись гуськом и на значительном расстоянии, лишь бы не потерять из виду друг друга. Пробираясь тихо по одиночке, казаки, таким образом, в случае беды не давались сразу все в обман и могли выручить того из товарищей, кому суждено было стать жертвой черкесских козней. Кроме того, «бывалый казак, как только услышит продирающий по коже гик позади себя, вмиг смекнет, что неприятель хитрит, козни строит, и потому устремит он своего коня не прямо, вперед себя, а в бок.

Свою военную строевую организацию черноморцы принесли с собой из-за Буга, где у них боевую часть войска составляли кавалерия, пехота и артиллерия. Но своеобразная борьба с горцами и в этом отношении наложила на казачество отпечаток. Запорожская кавалерия так и осталась в Черномории кавалерией, хотя и преобразованной при императоре Павле в полки; артиллерия заняла свое место на постах и в батареях, но пехота существенно изменила прежнее свое назначение. Как мы уже знаем, черноморская пехота представляла собой не столько сухопутные силы, сколько морские. Взятие казаками Березани, участие казачьей флотилии в истреблении турецкого флота под Измаилом, сражение при Кинбурге и пр. составили черноморцам репутацию опытных и храбрых моряков. Переселяясь на Кубань, черноморцы захватили с собой и свою морскую флотилию, но на новом местожительстве казачьи суда оказались совершенно ненужными: на море было стеречь некого, а Кубань с ее быстрым течением и изменчивым руслом делала невозможным сколько-нибудь удовлетворительное хождение по ней казачьих военных судов. Предпринятые в этом отношении попытки окончились полнейшей неудачей. Так, когда в марте 1802 года казачья команда из 28 человек и двух офицеров при одной пушке препровождала из Бугазского лимана в Екатеринодар по Каракубани, протекавшей по владениям враждебных горцев, байдак, нагруженный порохом и свинцом, черкесы, сделав в наиболее удобном для себя месте засаду, бросились на эту команду, овладели байдаком; часть команды, в том числе обоих офицеров, перебили, часть изранили и часть забрали в плен. Это был урок, показавший всю непригодность на Кубани байдаков. «Байдаки, — говорит И. Д. Попко, — гонялись за двумя зайцами и ни одно го не ловили. Но, что еще невыгоднее, они оставались в бездействии большую половину года через обмеление и замерзание Кубани. А потому существование этих кордонных амфибий кончилось превращением их в простые паромные переправы через Кубань и Протоку». Но в замену утраты морской военной сноровки, изобретенной казаками при иных условиях, черноморцы выработали своеобразный пехотный строй. Казак-пехотинец был очень зорким, неутомимым, искусным и опасным для горца охранителем границы, залегая ночью в залогах и следя часто по пятам черкеса от самых и до самых аульных его жилищ. Особенно громкую известность приобрели в этом отношении пластуны.

Пластуны не составляли самостоятельной части войска, но встречались всюду по линии особыми мелкими дружинами, или, вернее, товариществами. Находясь всегда в самом опасном месте, они несли передовую службу, были застрельщиками, лазутчиками и разведчиками и, усваивая приемы и сноровку неприятеля, платили черкесам вдвойне и втройне за причиняемые ими беспокойства. Вот как характеризует пластуна казак-современник, на которого мы не раз ссылались выше и который воочию, рядом с собой наблюдал в боевой и обыденной жизни пластуна. Пластун — «это обыкновенно дюжий, валкий на ходу казак первообразного малороссийского складу и закалу: тяжелый на подъем и неутомимый, не знающий удержу после подъема; при хотеньи — бегущий на гору, при нехотеньи — еле плетущийся под гору; ничего не обещающий вне дела и удивляющий неистощимым запасом и разнообразием, бесконечной тягучестью способностей в деле.... Это тяжеловатый и угловатый камень, которым неопытный и нетерпеливый зодчий может пренебречь, но который, если его поворочать на все стороны, может угодить в главу угла. Из служилых людей различных народностей, входящих в могучий состав русского воинства, быть может, черноморец наиболее имеет нужды в указании, ободрении и добром примере, а потому этот же черноморец наиболее бывает благодарен и отдатлив за всякую заботу о нем, за всякую оказанную ему справедливость и за всякое теплое к нему чувство. В старых песнях о добрых вождях казачества слышен просто плач... Сквозь сильный загар описываемой личности пробивается добродушие, которое легко провести, и имеется суровая сила воли и убеждения, которую трудно погнуть или сломить. Угрюмый взгляд и навощенный, кверху вздернутый ус придают лицу пластуна выраженье стойкости и неустрашимости. В самом деле, это лицо, окуренное порохом, превращенное в бронзу непогодами, как бы говорит вам: не бойсь, перед опасностью — ни назад, ни в сторону! Когда вы с ним идете в опасном месте или в опасное дело, от его шага, от его взгляда и простого слова веет на вас каким-то спокойствием, каким-то забвением опасности. И, может быть, отсюда родилось то поверье, что один человек может заговорить сто других против неприятельского оружия... Пластуны одеваются, как черкесы, и притом как самые бедные черкесы. Это оттого, что каждый поиск по теснинам и трущобам причиняет сильную аварию их наряду. Черкеска, отрепанная, покрытая разноцветными, нередко даже, вследствие потерянного терпения во время починки, — кожаными заплатами, папаха вытертая, порыжелая, но в удостоверение беззаботной отваги заломленная на затылок; чевяки из кожи дикого кабана, щетиной наружу: вот будничное убранство пластуна. Прибавьте к этому: сухарную сумку за плечами, добрый штуцер в руках, привинтной штуцерный тесак с деревянным набойником, спереди, около пояса и висящие с боков пояса, так называемые, причиндалы: пороховницу, кулечницу, отвертку, жирник, шило из рога дикого козла, котелок, иногда балалайку или даже скрипку — и вы составите себе полное понятие о походной наружности пластуна, как она есть».

Живя товариществами и производя поиски за черкесами также партиями, пластуны имели свои обыкновения, право выбора молодых казаков и действовали в разведках на собственный риск и страх. Нескольким пластунам, зашедшим на земли неприятеля, да еще такого, как черкесы, не от кого было ждать помощи в случае беды. Тут требовались собственные силы и изворотливость, иначе на каждом шагу пластуну грозили или смерть, или плен. И в среде пластунов действительно выковывались замечательные воины и личности. Терпение и отвага при поисках, стойкость и бесстрашие в случае встречи с врагом, изворотливость и хитрость при необходимости обмануть противника, прекрасное знание местности и умение при этом пользоваться ее выгодами, меткий и рассчитанный выстрел, привычка щадить врага при случае и держать в то же время его в почтительном отдалении от себя — все это налагало особый, весьма своеобразный отпечаток на деятельность и поступки пластуна, делало его в глазах черкеса особенно назойливым и опасным противником. Нередко бывали случаи, когда пластуны пробирались ночью в черкесские аулы, подмечали здесь приготовления к набегу, уводили скот или лошадей, подслушивали разговоры при знакомстве с языком и, выведав все, что требовалось, пробирались снова тайком на линию. Сколько-нибудь заметные движения и сборища черкесов в одном месте поэтому редко когда ускользали от наблюдательности пластунов. Застигнутые на месте поисков неприятелем пластуны почти никогда не давались в руки противников, как бы многочисленны ни были последние. Выбрав позицию, что не составляло для них труда, так как пластун каждый шаг делал, соображаясь с характером местности и под прикрытием ее, пластуны или отстреливались, или просто молча заседали. В обоих случаях горцы опасались бросаться немедленно в атаку на защищавшихся, не освоившись с их положением, ибо хорошо знали цену пластунского выстрела и засады. Парализовав таким образом первый натиск со стороны черкесов, пластуны заботились о дальнейшем отступлении. Пластуны были замечательные стрелки. Хорошим стрелком, впрочем, пластун становился не только в борьбе с горцами, но и благодаря охоте за дикими зверями.

Специфический военный образ жизни формировал у казаков особенные представления о мире и специфические воинские знания.

Воинская обрядность казачества все еще остается малоизученной.

У казаков бытовало мнение, что перед уходом на службу служилый должен получить прощение у станичников и близких, чтобы на него «не держали зла». С этим связан обычай, бытовавший в некоторых хуторах, перед уходом на службу целовать все иконы в доме. Он перекликается с действиями на проводах у северных великоруссов, когда в Олонецкой губернии рекрут не только обходил комнаты в доме, молясь и падая ниц, но и, попрощавшись с родными и близкими, просил прощения у домашних животных.

Немало примет и гаданий было связано с конем, что объясняется характером казачьей службы. В казачьих преданиях конь как бы является отражением своего хозяина. Это особенно часто можно встретить в былинах. Илья Муромец на пиру у князя Владимира принимает угощение и, поблагодарив, говорит: «…Только мой товарищ не сыт и не пьян . . .». А затем отвечает на вопрос князя: «А мой товарищ – добрый конь!». Каков конь – таков и владелец. В одной из донских былин, опубликованных Змей Тугарин является к князю на пир. Его конь – «лютый зверь» – заржал по-звериному, пугая окружающих. И лишь конь Алеши Поповича «...не ворохнется стоит». По его поведению Тугарин определил: «Мне туг супротивник есть».

Представление о связи между служилым и его конем проявилось в обычае, бытовавшем в некоторых станицах Дона (например, в ст. Старочеркасской), по которому при проводах, коня казака, а порой – и всадника украшали цветами. По описаниям в 1914 году после молебна священник кропил святой водой не только уходящих на войну, но и их коней. Известны акты, когда освящали снаряжение вообще. Еще во время Ливонской войны датский посланник Яков Ульфельд писал, что у русских «когда пушки с места трогают, приходит священник, и окропляет оные священной водой пениями и молитвами российскими просвещая». Сохранилось описание проводов на германскую войну казаков ст. Бессергеневской. В нем имеются трагические сцены, когда мальчик просит коня, чтобы тот привез отца живым и, когда жена, предчувствуя скорую разлуку с мужем, плачет над его конем». Представления о связи всадника и коня отразились при толковании примет, снов, в гаданиях.

На Дону встречалась примета: если приснился казак без коня, то он или в плену, или с ним несчастье. Думается, это повлияло на фольклорные сюжеты.

Подобные представления имели под собою основание. Еще в прошлом веке казаки верили в способность коня добираться домой. Так в архивах имеется запись: «В старину, как рассказывают, часто бывали такие случаи: убьют или возьмут в плен казака злые татары: а конь его, не пойманный врагом, пустынными степями, по звездам, пробирается на Дон, прямо на двор своего хозяина, и тут-то начинаются «над ним слезные причитания престарелой матери или молодой жены».

Подобное представление отражено и в великорусских песнях. Так, в песне «Завещание раненого молодца» также умирающий молодец просит коня:

«Ты мой добрый конь, слуга верный мой!

Поещжай один на святую Русь,

Поклонись от меня отцу, матери,

Челобитье моей молодой жене,

Благословенье скажи малым детушкам . . .»

Но главное это представление, что конь предугадывает судьбу хозяина. Оно распространено очень широко. На Дону перед уходом на службу присматривались к коню. Его унылый вид – плохая примета. На русском севере при проводах рекрута, когда готовились сесть в сани и ехать на призывной пункт, также наблюдали за лошадью. Если она не стояла смирно, а переступала с ноги на ногу, была беспокойной, то это также расценивалось как плохое предзнаменование.

В заключение назовем еще несколько обычаев, связанных с возвращением со службы.

В некоторых станицах Дона, встречая мужа, жена кланялась в ноги сначала ему, а затем – коню, благодаря за то, что привез казака живым. И наоборот, было принято упрекать животное в случае гибели хозяина. Приведем описание оплакивания из опубликованной в 1862 году статьи в газете «День». При встрече матерью сослуживцев погибшего казака, его друг отдаст ей коня. «А она болезненно вскрикнула, так что вся толпа дрогнула, быстро бросилась к лошади, повисла у нее на шее да так и замерла. «Горемычная ты лошадушка, сиротинушка ты непричастная! Куда же ты девала свово хозяина доброва, мово чадушку кровучую? Зачем ты не принес к нам его ненагляднова? Зачем ты не берег яво от злой пули вражеской? Осиротил ты нас горемычных!». В станице Старочеркасской рассказывали о гибели в 1912 году станичника, которого зашиб копытами конь. Также, оплакивая, упрекали коня.

Вопросы к теме

1. Расскажите о вкладе казачества в победы российского оружия?

2. Расскажите о трудностях пограничной службы казаков.

3. Что такое посты, пикеты, залоги и разъезды?

4. Кто такие «пластуны»?

5. Какие вы знаете воинские приметы казачества? Какое место занимал конь в жизни казака?