В. Д., Л. Д. и Н. Д. СКАЛОН. [им. Ивановка, Тамбовской губ.]

24 сентября [1895 г.]

[им. Ивановка, Тамбовской губ.]

 

Сейчас перечитал Сонечкино письмо. По ее словам, и пусто без вас здесь, и тихо, и странно; не могла дрянная девчонка прямо сказать, что «скучно». Я это говорю, могу-таки прямо сказать, что мне без вас, дорогие кузины, ужасно, невозможно скучно. Тоска страшная! Никто здесь без вас никому не завидует. (Впрочем, почти. Я немного завидую тетиным легким, по обыкновению, и людям, имеющим нескончаемое терпение...) Никто громко на все село не зевает; никто мило и симпатично не свиристит. Вообще теперь здесь заодно с погодой «пасмурно, сыро, серо, холодно». С таким бы удовольствием поцеловал бы ручки у своих кузин, и притом не с боку, как в последнее время, а прямо так, как все люди целуют, у которых нет разных физических изуродований. Моя «гугля» прошла, соскочила. Если интересуетесь подробностями, то прибавлю, на всякий случай, день, час, место.

Это случилось 23-го числа, в 11-ом часу вечера, в министерстве внутренних дел. Эта «гугля» была, кажется, единственным обстоятельством, которому моя драгоценная кума не завидовала. И хорошо делала! Потому что за все то время, в которое я со своей «гуглей» возился и носился, самый приятный момент был тот, когда она соскочила. Если бы вы знали, как я с исчезновением сего мерзостного злака, сей поганой «гугли» похорошел! О! как я похорошел!! Жалко, что на меня, кроме тети и Григ[ория] Льв[овича], никто не смотрит! Да и те собственно, совершенно по другим причинам! Как жалко!..

Наконец я должен обратиться к птичке, к одной только птичке. Не могу вам сказать, Верочка, как меня

 

 

тронула ваша память обо мне, по приезде. Я действительно был искренно обласкан. Это во-первых. А во-вторых, Верочка, на ваше имя пришло письмо заграничное, с невозможным адресом. Это письмо я вам перешлю из Москвы. Придется только его положить в другой конверт. Этот очень тяжелый. Даю вам честное слово, что письма не прочту!

Как видно, дорогие кузины, сегодня 24-е, а я еще здесь. Впрочем, очень сожалею об этом. Сейчас около 11 часов вечера. (Видите, как расписался!) Завтра утром уезжаю. Уезжаю один. Без Саши, Сони и дяди, к великому сожалению, и без других, к великой радости, а то пришлось бы опять завидовать и легким и чужому терпению...

Целую у вас у всех трех кузин по три раза обе ручки. Итого трижды шесть — восемнадцать. Прекрасно!

Папе, маме и Нике кланяюсь. Марье Карловне мое искреннее почтение.

Ваш С. Рахманинов

С. И. ТАНЕЕВУ

[3 октября 1895 г.]

[Москва]

 

Телеграфируйте Гутхейль день первого представления¹. Прошу оставить два кресла.

С. Рахманинов

С. И. ТАНЕЕВУ

6 октября 1895 г.

[Москва]

 

Дорогой Сергей Иванович!

Сделайте одолжение, возьмите, пожалуйста, на первое представление Вашей оперы ¹ два билета в партере на мою долю. Стоимостью рублей пять, не дороже, каждый билет. Телеграмму послал вследствие того, что был напуган письмом из Петербурга, где сообщалось, что Ваша опера идет будто бы на-днях. За билетами я зайду

 

 

к Вам на квартиру или 16-го или 17-го утром. Если Вас не будет дома, то оставьте, пожалуйста, билеты и накажите, чтоб мне их отдали. Если, почему-либо, день представления первого изменится, то сообщите, пожалуйста, мне об этом. Пишу Вам на всякий случай свой адрес.

До скорого свиданья!

Искренно преданный Вам С. Рахманинов

Мой адрес: Москва, Арбат, Серебряный пер[еулок], д[ом] Погожевой.

 

М. А. СЛОНОВУ

9 ноября 1895 г.

Белосток

 

Через час десять минут начало концерта, милый друг Михаил Акимович. Я еще не одет, а посему много писать не в силах. Сейчас только кончил играть. Сыграл сегодня без 15 минут — шесть часов. С непривычки обе руки болят, поэтому принужден был вчера совсем не заниматься. Первый концерт в Лодзи сверх ожидания провел сносно. Имел большой успех, но она, т. е. графиня Терезина Туа-Франки-Верней de 1а Валетти имела, конечно, больший успех. Кстати, играет она не особенно: техника из средних. Зато глазами и улыбкой играет перед публикой замечательно. Артистка она не серьезная, хотя безусловно талантливая. Но ее сладких улыбок перед публикой, ее обрываний на высоких нотах, ее фермат (на манер Мазини) все-таки без злости переносить не могу. Кстати, узнал за ней еще одну черту. Она очень скупа. Со мной она обворожительна. Очень боится, что я удеру. Сию секунду начали болеть опять руки. После сегодняшней игры и перед сегодняшней предстоящей игрой продолжать писать не решаюсь. Это очень вредно. Посылаю порядок городов¹. Напиши мне немедленно. Вероятно, скоро буду

в Москве.

Твой С. Рахманинов

Концерты в ноябре:

7 — Лодзь. 9 — Белосток. 10—Гродно. 12-а) Вильно. 13 —Ковно. 15 — Минск. 17-а) Могилев. 18-6) Могилев.

 

 

22 —Москва. 24 —Смоленск. 26 — Витебск. 28-а) Рига. 30 —Либава.

В декабре:

2-b) Вильно. 3 —Двинск. 5-6) Рига. 6 —Митава. 8-а) Петербург. 10 — Дерпт. 11 —Ревель (буду есть кильки). 13-6) Петербург. 15 —Псков (промежуток в Москве буду жить). 27 — Нижний-Новгород².

Последние два дня не совсем верны.

 

М. А. СЛОНОВУ

[15 ноября 1895 г.]

[Минск]

 

Прокорректируй немедленно партии «Цыганского каприччио»¹. Занеси девятнадцатого Сатиным. Буду двадцатого.

Рахманинов

Л. Д. СКАЛОН

28 марта 1896 г.

[Москва]

 

Вы правы, дорогая моя Лелеша, думая, что я хоть на этот раз удостою вас ответом на ваше письмо. Только вперед говорю, ответ мой не будет длинен. Мне писать вам совсем нечего, т. е. вернее не об чем. Я был очень рад, получивши ваше письмо, а также узнавши из него, что вы веселитесь. С радостью узнал отзыв Чекетти об вашем таланте; хотя он повторил фразу, которую все ваши знакомые и родственники вам не раз говорили. С радостью также узнал, что фантазия барона Врангеля оказалась красивой, я ничего от них хорошего не ожидал.

Ваше письмо, вопреки вашим ожиданиям, пришло ко мне ровно 20-го марта¹. Повторяю, я был очень рад получить такое милое письмо от вас, Лелеша, тем более что я его не заслуживал, так как не написал вам ни одного письма. Кстати сказать, Вере я написал в

 

 

этом сезоне не менее семи, восьми писем, но она завела полемику на эту тему и даже кончила свое последнее письмо просьбой, чтобы я ее позабыл (скорей) совсем. К чему это? (писать). Не пишу ей сейчас потому, что продолжать эти разговоры, даю честное слово, совершенно не в состоянии, по крайней мере в данное время². Кланяйтесь ей. Целую ваши ручки.

Ваш С. Рахманинов

Н. Д. СКАЛОН

3 апреля 1896 г.

[Москва]

 

Ваше Высоко-Превосходительство! Я человек старый, больной, и довольно несчастный в жизни. Я человек одинокий, хотя и имею двух детей¹ — Наташу и Соню, мало покоящих мою старость. Я человек забитый людьми, обстоятельствами, собственной музыкой и алкоголем. Я человек бедный наконец, и чтобы отправить Вам это письмо, должен искать где-нибудь восемь копеек на марку. Музыкант я непризнанный, хотя я и посвятил Вашему Высоко-Превосходительству романс², довольно милый и содержательный, по моему мнению, в котором текст объясняет до известной степени мои слова, приведенные выше.

Дальше! Я человек, обладающий довольно паскудным характером, хотя это и не мешало, когда-то, в давно прошедшие времена, Вашему Высоко-Превосходительству меня немного любить. Я горд сознанием этого (я вообще очень горд!). На правах этого былого вашего чувства маленького ко мне, я обращаюсь к Вашему Высоко-Превосходительству с нижайшей просьбой оказать моему родному брату младшему, Аркадию, протекцию. Обстоятельства дела следующие: Аркадий хочет поступить в Морской корпус, где вместо классов какие-то роты. В 5-ую и 4-ую он не может никак попасть по летам, в третью же роту он тоже попасть не может. Это несколько смешно, Ваше Высоко-Превосходительство! Однако же в наш век с протекцией можно всюду попасть, исключая царствия небесного. Вы дружны с Скрыдловым и с мадам Скрыдловой совсем

 

 

даже спелись, не будете ли вы так добры обратиться к ней и сказать ей, «что кадет 1-го корпуса Аркадий Рахманинов» (Вашего Высоко-Превосходительства троюродный брат), «принятый туда за заслуги деда П. И. Бутакова на казенный счет, просит разрешить ему держать экзамен в 4-ую роту Морского корпуса, невзирая на то, что ему только что исполнилось 16 лет» (В этой роте по уставу для поступающих предел 15лет). «При этом А. Рахманинов просит сохранить за ним право воспитываться на казенный счет, дарованное ему в первом корпусе».

Беда в том, что моя мать подала уже прошение министру Чихачеву, который, наверно, откажет и к которому Скрыдлов наверняка откажется поехать просить. Скрыдлов мог бы это, наверно лучше и приятнее для себя, сделать через директора М[орского] корп[уса] господина Арсеньева. Вот я и боюсь, что после отказа министра Арсеньев не в состоянии уже будет ничего сделать, невзирая ни на мои просьбы, ни на Скрыдловские просьбы, ни на просьбы и внушения отца Иоанна, которого я с протекцией тоже могу притянуть.

Ответьте мне, пожалуйста, поскорей, Ваше Высокопревосходительство на следующие вопросы:

1) Не неприятно ли вам будет просить об этом Скрыдлова? Умоляю Вас серьезно всеми святыми, голосом и наружностью Яковлева и всех баритонов, моим любимым богом Бахусом, не бояться мне отказа ть. Если нет! то:

2) Согласен ли Скрыдлов просить об этом хотя бы Арсеньева?

3) Если министр по прошению откажет, можно ли рассчитывать, что Арсеньев по просьбе Скрыдлова позволит держать экзамен?

Сообщаю вам на всякий случай адрес моей матери. Если Вам что-либо понадобится узнать, то обратитесь к ней или лично, или письмом, или посыльным.

Затем прошу, Ваше Высоко-Превосходительство, еще раз отказать мне в этом, если вам это неприятно.

Я же и в случае отказа и в случае согласия остаюсь Ваш покорнейший слуга, искренно Вас почитающий и уважающий, всегда готовый к услугам Вашего Высоко-Превосходительства.

Коллежский асессор³ С. Рахманинов

 

Адрес матери: Лиговка, д[ом] бар [она] Фредерикса, подъезд; № 1, коридор № 15, комната № 1.

 

С. В. СМОЛЕНСКОМУ

12 июня 1896 г.

 

Дорогой Степан Васильевич!

Вчера я получил Ваше письмо, на которое спешу Вам ответить прежде всего искреннею благодарностью за желание Ваше иметь меня в числе Ваших преподавателей¹. Мне самому было бы тоже приятно служить у Вас, но на предложенные Вами условия я согласиться не могу. Не могу в отношении предложенного Вами вознаграждения, во-первых, и, во-вторых, в назначении Вами дня начала занятий. То есть я не могу взять дешевле 100 р[ублей] за годовой час и не могу начать занятий раньше хоть 20 сентября, так как я сам летом только и занимаюсь и мне 20 дней очень дороги, тем более этим летом, когда я, по совести говоря Вам, имею несчастье быть поставленным в такие условия, что у меня только одна цель — эта цель взять как можно больше денег осенью за свои мелкие работы².

Прошу Вас, дорогой Степан Васильевич, в заключение, простить меня за отказ.

Преданный Вам С. Рахманинов

М. П. БЕЛЯЕВУ

27 октября 1896 г.

[Москва]

 

Глубокоуважаемый Митрофан Петрович!

С. И. Танеев сказал мне, что 30-го октября Вы будете составлять программу Ваших концертов¹. Беру на себя смелость отправить Вам свою Симфонию к этому дню. Нечего и говорить, конечно, что я буду очень счастлив, если она пойдет.

С почтением С. Рахманинов

 

А. В. ЗАТАЕВИЧУ

2 ноября 1896 г.

[Москва]

 

Мой адрес: Москва, Арбат, Серебряный пер[еулок], д[ом] Погожевой.

Р. S. К моему стыду, узнал сейчас, что Петроков губернский город.

 

М. А. СЛОНОВУ

[8 ноября 1896 г.]

[Москва]

 

Маркиз, шлю Вам свои лучшие пожелания. Давно ли Вы вернулись из Петербурга.

 

Я не знаю Вашего имени и отечества — я потерял Вашу визитную карточку¹. Я не знаю Вашего адреса. Я, между прочим, не знаю также, какой губернии г. Петроков (сейчас об этом справлюсь). Я сильно сомневаюсь, что это письмо дойдет до Вас — но все-таки пишу и хочу Вам сказать, что полчаса тому назад мне попались на глаза Ваши две мазурки, что я их проиграл и что они мне очень понравились. У Вас прямо есть талант. Я хочу просить Вас, чтобы Вы мне, время от времени, присылали что-нибудь Ваше, или бы дали, что ли, весточку о себе, из которой я бы узнал, продолжаете ли Вы заниматься — или нет. Мой Вам совет — продолжать. Пришлите мне несколько вещиц для фортепиано или для голоса (романсов) и, может быть, мы устроим, чтобы это напечатали; если не все — так хоть одну вещь.

Простите, что я к Вам навязываюсь, пристаю, но мне, ей-богу, понравились Ваши вещи.

Уважающий Вас С. Рахманинов

Мой адрес: Москва, Арбат, Серебряный пер[еулок], д[ом] Погожевой.

Р. S. К моему стыду, узнал сейчас, что Петроков губернский город.

 

М. А. СЛОНОВУ

[8 ноября 1896 г.]

[Москва]

 

Маркиз, шлю Вам свои лучшие пожелания. Давно ли Вы вернулись из Петербурга.

Рахманинов

 

С. И. ТАНЕЕВУ

9 ноября 1896 г.

[Москва]

 

Час тому назад получил Ваше письмо, дорогой Сергей Иванович, где Вы пишете, что моя Симфония назначена к исполнению. Я хочу Вас поблагодарить за это и сказать Вам, что если она пойдет — то это только благодаря Вам, Вашим хлопотам и Вашему, дорогому для меня, вниманию ко мне

Любящий Вас С. Рахманинов

Р. S. В Петербург я не попал, благодаря лихорадке. Нынче в первый раз думаю выйти на урок²

 

А. В. ЗАТАЕВИЧУ

7 декабря 1896 г.

[Москва]

 

Простите меня, пожалуйста, милый друг Александр Викторович, за поздний ответ. Я все это время ужасно занят, и если бы не Ваше второе письмо, которое я получил сегодня и по которому я увидел, что дальше таким невежей оставаться невозможно, то я бы, по правде Вам сказать, отложил этот ответ еще бы на несколько дней. Сейчас объясню Вам все, что сказал выше — я усиленно пишу все свободное время и тороплюсь я с этой работой не для того только, чтобы сказать себе: «вот я кончил». Нет! Я тороплюсь для того, чтобы в известный день получить нужные мне деньги, и, к сожалению, отдать их немедленно в другие руки. В каждом месяце у меня есть несколько дней, в которые я расплачиваюсь за свои прежние грешки. Эта постоянная денежная потребность, с одной стороны, для меня очень полезна — т. е. я аккуратно работаю; но, с другой стороны, эта причина заставляет мой вкус быть не особенно разборчивым. С октября месяца я написал таким образом 12 романсов¹, 6 детских хоров² (которые, между прочим, ни одни дети не споют), и, наконец, в этом месяце до 20-го числа я должен написать 6 фортепианных] пьес³. (Какие бы они ни вышли, но я сделаю на них печальную отметку Вам). Теперь, 12-го декабря

 

 

я должен отнести в магазин (переводя на деньги) не меньше четырех вещей⁴. Вот я и думал в этот день кстати поговорить с Юргенсоном об Вас и после уже этого сообщить Вам результат моего разговора.— Вот Вам первая причина, почему я не хотел Вам именно сегодня писать.

Вторая причина немного короче. У меня нет сейчас столько времени, чтобы сказать Вам все то, что мне нужно Вам сказать. Так, например, разговор о немецкой газете оставлю до 13-го числа⁵. Скажу Вам только следующее. Советую Вам, только немедленно написать Юргенсону письмо, в котором просите Вам прислать каталог сочинений Аренского, его карточку, и, если можно, кое-какие биографические сведения. (Об последнем, впрочем, можно умолчать). Прибавьте к этому, что Вам это все нужно для статьи, которую Вас просят написать в немецкой газете. Ваше письмо будет очень полезно для моего разговора с ним об Вас. На издателей это очень хорошо действует. Впрочем, если этот поступок покажется Вам гадким, то не пишите. Черт с ним! Постараюсь его и так уломать, хотя господа эти тугие.

Теперь об самом главном: об Вашей мазурке. В общем— она мне нравится. Нравится мне в ней больше всего Ваша оригинальность, как и в двух других Ваших мазурках, которые, кстати, мне больше нравятся, чем третья. Меньше же всего мне нравится в ней конец, который уже слишком не вяжется со всем предыдущим (я говорю о заключительных аккордах) и который благодаря этому является неожиданным, странным. Я Вам советую это переделать. Затем, первая тема красива сама по себе, но она мало похожа на мазурку. Об мелочах переговорю с Вами 13-го, когда вышлю Вам и оригинал, который буду просить Вас немного переделать. В заключение все-таки скажу Вам, Александр Викторович, что одной мазурки для меня мало. Вам нужно как можно больше писать. Как жаль, что у Вас служба....

Прерываю разговор до той недели. Крепко жму Вашу руку. Простите, если об чем позабыл написать Вам. И тороплюсь очень, и правая рука уж плохо меня слушается.

 

С. Рахманинов

 

А. В. ЗАТАЕВИЧУ

14 декабря 1896 г.

[Москва]

 

Против своего обещания опоздал Вам написать на один день, милый друг Александр Викторович. Прежде всего скажу Вам, что Юргенсон напечатает три Ваших вещи¹, но и я, и он,— мы хотим, чтоб эти вещи были разнородные, т. е. не одного названия и характера. Простите меня, но вознаграждения за них я Вам не устроил. Обещаюсь Вам это сделать при следующих вещах².

Теперь, значит, усаживайтесь писать и присылайте мне скорее эти три номера... Желательно бы было, чтоб Ваша третья мазурка не попала бы в этот счет, и чтобы хотя одна вещь была бы лишней для выбора, хотя, повторяю, мне эта мазурка нравится. Я Вам ее не присылаю, а хочу, чтоб Вы мне прислали к ней другой конец (если Вы согласитесь с тем, что заключительные аккорды не вяжутся с предыдущим), который я и впишу. Сам же исправлю одну орфографическую ошибку, во-первых, и во-вторых, при повторении второй темы изменю одну ноту, чтобы вышел канон.

Теперь об себе и немецком журнале. Найти какие-нибудь сведения об Аренском я, за неимением времени, отказываюсь. Лично же попасть в журнал хочу, если он не имеет ничего против. Вот Вам несколько слов обо мне. Родился я 20-го марта 1873 г. Играть на фортепиано начал с 78 года. Начала учить мать, чем доставляла мне большое неудовольствие (заметка «между прочим»). Позабыл еще сказать, что родился в Новгородской Губ[ернии] в одном из наших имений. Если Вам нужно знать название этого имения, в чем сомневаюсь, то название его «Онег». Все эти имения со временем улетели в трубу, вероятно, потому что сейчас у меня их нету (также «между прочим»), хотя я бы не отказался их сейчас иметь. (Совсем уже ни к чему). Дальше: в 82 году поступил в Петербургскую консерваторию, где пробыл три года, после чего перешел в Московскую, где кончил в 92 году курс по теории у Аренского, и в 91 году по ф[орте]п[иано] у Зилоти. После 12-го опуса написал очень мало, т. е. 13-й ор.— Симфония; 14-й—12 романсов; 15-й — шесть хоров;

 

 

16-ый— шесть вещей для ф[орте]п[иано]. Вот и все. Затем до свидания.

Жму Вашу руку. Присылайте скорее вещи.

С. Рахманинов

Р. S. Карточки для Вас и журнала пришлю к 1-му числу будущего месяца.

 

А. В. ЗАТАЕВИЧУ

3 января 1897 г.

[Москва]

 

Поздравляю Вас, милый друг Александр Викторович, с новым годом, в котором желаю Вам, во-первых, счастья — а во-вторых, побольше сочинять и сочинять.

Я очень удивляюсь, что не получаю от Вас до сих пор писем. Последнее свое письмо к Вам отправил 13-го декабря¹. Оно было послано заказным, а посему пропасть не могло. Я сообщал Вам в нем, что Юргенсон согласился напечатать три Ваших вещи и чтобы Вы поэтому присылали мне их скорей. Дал в нем кое-какие сведения о себе для журнала. Неужели же моя прислуга это письмо не отправила. По правде сказать, расписки я не спрашивал... Посылаю Вам для журнала свой портрет. Лично для Вас пришлю дней через десять ².

Уважающий Вас С. Рахманинов

А. К. ГЛАЗУНОВУ

11 января 1897 г.

[Москва]

 

Многоуважаемый Александр Константинович!

Простите меня, пожалуйста, за беспокойство, но мне очень хочется знать, когда моя Симфония назначена к исполнению. Меня смутил один знакомый, приехавший только из Петербурга, который сказал мне, что будто она назначена на 18-е января¹. Хотя я и мало

 

 

этому верю, но я бы хотел все-таки слышать подтверждение от Вас.

Если Вас не затруднит, то сообщите также, кто будет дирижировать и переписывают ли ее у Вас на партии, или это мне лучше здесь сделать.

Затем я хотел Вас очень поблагодарить за назначение моей Симфонии вообще в Вашу программу.

Жду Вашего ответа.

Уважающий Вас С. Рахманинов

Мой адрес: Москва, Арбат, Серебряный пер[еулок], д[ом] Погожевой, кв[артира] № 4.

 

С. В. СМОЛЕНСКОМУ

29 января 1897 г.

[Москва]

 

Дорогой Степан Васильевич!

Воспользовавшись Вашим любезным разрешением, я предложил своим знакомым две карточки на право входа на Ваш вечер 31-го января¹.

Преданный Вам С. Рахманинов

А. В. ЗАТАЕВИЧУ

10 февраля 1897 г.

[Москва]

 

Милый друг Александр Викторович!

Я был нездоров все последнее время. Причиной нездоровья был «рассеянный» образ жизни, вообще такая жизнь, которая мне теперь безусловно запрещена и которой я сам уже больше не надеюсь жить.

За какой-нибудь месяц я совсем расклеился и только сейчас подумываю об том, что пора бы и заниматься начать, а также ответить на те письма, которые этого давно уже требуют.

 

 

Вчера я получил Ваше письмо и Ваши вещи. Одну из них я отправил Вам обратно, вместе с моими фортепианными] вещами¹. Она не годится, потому что она совсем не фортепианна. К тому же название ее «хор». Всякий может вполне резонно спросить: почему же это для хора и не сделано? ведь не может же ф[орте]п[иа-но] заменить его. То же самое нахожу и я, прибавляя к этому, что в хоре эта вещь будет звучать гораздо лучше и музыка эта будет более уместна (характернее) со словами. Мне только кажется (а я могу, конечно, ошибаться), что сами слова, выбранные Вами, не подходят для музыки и вот почему. Они заставляют Вас через каждую строчку делать остановку, а Вы это еще сами подчеркиваете, т. е. заставляете и аккомпанемент сидеть на одном месте, когда он мог бы двигаться прекрасно на выдержанных нотах в голосах. В продолжение первой страницы остановки постоянные мне нравились, когда же они стали повторяться и на следующей странице, то мне показалось уж это неестественным. Все-таки эта вещь оригинальна и это мне более всего в Ваших вещах нравится. Вторую вещь я оставляю у себя. Она, по правде сказать, мне нравится меньше, чем хор. Зато, что мне уже совсем не нравится, это то, что Вы мало пишете. Эти две вещи, как Вы говорите, Вы вытащили из старого хлама. Что же Вы новое пишете? Если ничего, то мне это очень грустно. Если же это что-нибудь и не для ф[орте]п[иано], то почему же все-таки Вы мне этого не присылаете, а кормите только обещаниями? Так заниматься нельзя, милый друг. Вам нужно столько работать, сколько у Вас есть свободного времени. У Вас есть талант, а Вы об этом, как будто, знать не хотите.

Пришлите мне непременно еще две ф[орте]п[иан-ные] вещи. Я, может быть, устрою, чтоб Юргенсон все 4 напечатал. Вам это, конечно, нужно — об этом и говорить нечего,— а Вы все экономничаете присылками. Присылайте их скорее, а то когда же это все выйдет из печати?

Простите меня также за нотацию.

Уважающий Вас С. Рахманинов

Р. S. Симфония моя идет в Петербурге 14-го марта².

 

С. И. ТАНЕЕВУ

15 февраля 1897 г.

[Москва]

 

Не мог к Вам прийти, Сергей Иванович, потому что справлял свои дела и окончил их только к часу, когда к Вам идти было уже поздно. Я уезжаю сегодня с почтовым в Петербург¹. Надеюсь вернуться в среду или четверг.

Искренно преданный Вам С. Рахманинов

М. А. СЛОНОВУ

[16 февраля 1897 г.]

[Москва]

 

Очень прошу тебя, милый друг Михаил Акимович, зайти без меня посидеть с Родной¹. Лучше всего в понедельник. Просил об этом и Юрия. Он будет, по крайней мере обещал быть, также у ней в понедельник. Сделай это, пожалуйста, для меня.

Твой С Рахманинов

А. В. ЗАТАЕВИЧУ

9 марта 1897 г.

[Москва]

 

Через три часа я уезжаю в Петербург, милый друг Александр Викторович. Спешу Вас уведомить, что присланная Вами вещь не годится для первого opus'a печати¹, который должен быть насколько возможно интересным, дабы издатель согласился бы печатать следующие Ваши сочинения. Я считаю пока только 3-ю мазурку годной для этого первого opus'a. Не сердитесь на меня и будьте уверены, что только искреннее расположение к Вам и вера в то, что Вы можете написать что-нибудь лучшее, заставляют меня быть строгим и разборчивым.

Преданный Вам С. Рахманинов

Р. S. Пожелайте моей Симфонии успеха².

 

 

Н. Д. СКАЛОН

18 марта 1897 г.

[Новгород]

 

Я приехал сюда вчера утром, дорогая Татуша, и сегодня вечером уезжаю отсюда ¹. Меня не ждали утром, а посему меня не встретили. Я приехал к бабушке в семь часов утра, она одна только встала уже. (Володя с женой еще не вставали). По дороге мне пришлось спать всего три часа — не больше, так как вчерашний день я почти весь дремал, но спать не ложился, дабы посидеть со своими. Моя бабушка совсем не стареет, по-моему. Все такая же.

Володя мне очень нравится. По всему, что я видел и слышал, он очень хороший человек. Мне приходится о нем говорить так, как будто я его вижу в первый раз в своей жизни. Жена его очень миленькая, очень симпатичная и совсем не глупая. По-видимому, они любят страшно друг друга. Она только на него и смотрит и веселеет только тогда, когда он начинает что-нибудь рассказывать. Затем она поддерживает только тот разговор, который он начинает. Мне весело на них смотреть. Мне очень приятно это видеть, и я готов просить бога, чтоб у них эти чудные отношения не пропадали бы со временем. Они еще так мало времени женаты! Все меня очень просят остаться еще на день — но я не соглашусь...

Теперь я хочу поблагодарить Вас и Ваших сестер за деньги, которые вы мне дали на дорогу. Когда я поехал от Вас к Глазунову и представил себе, что вдруг мне пришлось бы сейчас просить у него в долг денег, то пришел прямо в ужас от одной этой мысли. Я бы, впрочем, все-таки и не спросил бы их у него в конце концов, если бы даже у меня не было бы в кармане ваших. Язык бы не повернулся...

От него я заезжал к Варлиху. Он мне сказал, что, вероятно, назначит Ц[ыганское] Капр[иччио]² в программу их концерта на Фоминой неделе. Я обещал ему приехать. Если это он исполнит, то я, вероятно, и приеду.

До свиданья. Благодарю Вас и Ваших сестер еще раз за чудное отношение, трогательное для меня внимание

 

 

ко мне, которое я от Вас видел. Целую крепко шесть Ваших ручек. Всем кланяюсь.

Ваш С. Рахманинов

Р. S. Маленькая подробность. Я пишу сейчас здесь, а бабушка не позволяет никому в соседних комнатах по этому случаю разговаривать.

 

ПО. А. В. ЗАТАЕВИЧУ

6 мая 1897 г.

[Москва]

 

Я давно не писал писем, милый друг Александр Викторович. Ни Вам, ни другим. Главная причина этому— моя слабость, которая заставляет меня все время лежать. Это ежегодное мое весеннее состояние. Лежу и изредка читаю. Сочинять тоже не могу. Длится все это до моего приезда в деревню, где я быстро прихожу в себя и начинаю работать, так что теперь я только и мечтаю об отъезде... Я Вас не благодарил еще за поздравительную телеграмму к моему рождению, которая меня очень тронула Вашей памятью. Не сообщал Вам также впечатлений после исполнения моей первой Симфонии. Сделаю это теперь, хотя мне это и трудно, так как до сих пор не могу в них разобраться сам. Верно только то, что меня совсем не трогает неуспех, что меня совсем не обескураживает руготня газет¹ — но зато меня глубоко огорчает и на меня тяжело действует то, что мне самому моя Симфония, несмотря на то, что я ее очень любил, раньше, сейчас люблю, после первой же репетиции совсем не понравилась... Значит, плохая инструментовка, скажете Вы. Но я уверен, отвечу я, что хорошая музыка будет «просвечивать» и сквозь плохую инструментовку, а я не нахожу, чтоб инструментовка была совсем неудачна. Остается, значит, два предположения. Или я, как некоторые авторы, отношусь незаслуженно пристрастно к этому сочинению, или это сочинение было плохо исполнено. А это действительно было так. Я удивляюсь, как такой высокоталантливый человек, как Глазунов, может так плохо дирижировать? Я не говорю уже о дирижерской технике (ее у него и

 

 

спрашивать нечего), я говорю об его музыкальности. Он ничего не чувствует, когда дирижирует. Он как будто ничего не понимает! Когда однажды у Ант[она] Рубинштейна спросили за ужином, как ему нравится певец N, певший партию Демона, то Рубинштейн, вместо ответа, взял ножик и поставил его перед спрашивающим перпендикулярно. Я могу сказать то же самое. Итак я допускаю, что исполнение могло быть причиной провала. (Я не утверждаю, а я допускаю.) Если бы эта Симфония была бы знакома публике, то она обвиняла бы дирижера (я продолжаю «допускать»), если же вещь незнакома и плохо исполнена, то публика склонна обвинить композитора. Это, кажется, вероятная точка зрения. Тем более, что эта Симфония, если и не декадентская, как пишут и как понимают это слово, то действительно немного «новая». Значит, ее уж нужно сыграть по точнейшим указаниям автора, который, может быть, помирил бы хоть этим немного себя с публикой, и публику с произведением (т. е. произведение для публики было бы в этом случае более понятно). Не потому ли и моим приятелям, ездившим в Петербург, она не понравилась (не публика, а Симфония), хотя, когда я сам играл им ее, они говорили другое. В данную минуту, как видите, склонен думать, что виновато исполнение. Завтра, вероятно, и это мнение переменю. От Симфонии все-таки не откажусь. Через полгода, когда она облежится, посмотрю ее, может быть, поправлю ее и, может быть, напечатаю²—а может быть, и пристрастие тогда пройдет. Тогда разорву ее...

Теперь об Вас. Пишете ли Вы что-нибудь? Так как я уезжаю, печать Ваших вещей придется отложить до осени. Летом Вы их приготовите побольше. Может быть, и все напечатаем.

Крепко жму Вашу руку. С. Рахманинов

Р. S. Не пишите мне больше на Москву. Дождитесь летнего адреса, который на-днях сообщу.

[7 мая 1897 г.]

 

Вчера написал Вам это письмо. Сегодня же узнал место и время моего отъезда и жительства. Выезжаю 13-го. Адрес мой: Нижегородская губ., Княгининский уезд. Почтовая станция Игнатово Его превосходительству Д. А. Скалон с передачей мне.

 

 

М. Ю. КРЕЙЦЕРУ

28 мая 1897 г.

[им. Игнатово,

Нижегородской губ.]

 

Прости меня, милый друг Максимилиан Юльевич, за поздний ответ на твое милое письмо, которое заставило меня очень смеяться.

Я хочу тебя поблагодарить от души за приглашение и сказать тебе, что я, вероятно, им и воспользуюсь¹.

Хотя я и не забыл некоторых изречений Пруткова, но я все-таки, несмотря также и на твое предупреждение в письме, хочу попробовать крепко «объять» тебя ².

Передай мой искренний привет всем твоим.

Твой С. Рахманинов

Напомни своей сестре, что к 1-му июля жду от нее гармонические задачи³ по следующему адресу: Нижегородская губ[ерния], Княгининский уезд, почт[овое] [отделение] Крутец, село Игнатово. Генералу Скалону с передачей мне.

 

С. В. СМОЛЕНСКОМУ

30 июня 1897 г.

[им. Игнатово, Нижегородской губ.]

 

Простите меня, дорогой Степан Васильевич, за поздний ответ на Ваше милое письмо с текстом литургии. Верьте мне, я сделал это только по нездоровью¹, иначе давно благодарил бы Вас за Вашу доброту и внимание ко мне. Мне, видно, не судьба писать обедню². Я себя чувствую сейчас так плохо, что заниматься могу только лечением. К тому же, я связан совсем посторонней работой, т. е. переложением для ф[орте]п[иано] в четыре руки Симфонии А. Глазунова. Эту работу должен сделать непременно летом³.

Во многом у меня незадачи и неприятности!

Преданный Вам С. Рахманинов

Сообщаю Вам на всякий случай адрес: Нижегородская губ[ерния], Княгининский уезд. Почт[овое] отделение] Крутец. Генералу Скалон с передачей.

 

 

Е. Ю. КРЕЙЦЕР

24 июля 1897 г.

[им. Игнатово, Нижегородской губ.]

 

Я получил Ваше письмо с последней почтой, уважаемая Елена Юльевна. В ответ на него спешу Вам выслать объяснение к затрудняющим Вас задачам¹. Если это объяснение Вас не удовлетворит, то я прошу Вас уведомить меня, не стесняясь, об этом. Я пришлю Вам тогда более подробное объяснение. Количество сделанных Вами задач меня радует. Играете ли Вы на ф[орте]п[иано]? Как Вам нравится Ваш классический репертуар?

Преданный Вам С. Рахманинов

От души приветствую всех Ваших.

Очень сожалею, что не могу навестить².

 

Ноты

 

 

Каждая цифра под басом означает какой-нибудь интервал. Раз у Вас написано: 6—, 6—5 то это значит, что

нужно взять секстаккорд с удвоенной секстой и одну сексту вести в квинту согласно показанию цифр (6—5). Таким образом у Вас получается уже квинтсекстаккорд доминантового аккорда. Разрешение его должно Вам быть известно. То же самое требуется взять от h к 4—

6—

4—3

т. е. квартсекстаккорд с удвоенной квартой, одну из которых вести в терцию (4—3). Получается терцквартаккорд. Разрешение по правилу.

Во второй задаче ошибка. Там, где для Вас недоразумение,— пропущена одна цифра. На В нужно взять 4—

6— , т. е. опять квартсекстаккорд с удвоенной квартой.

4—3

Одна кварта идет в терцию (4—3), другие же два голоса (или интервала) — кварта и секста остаются на месте. Получается известный уже Вам терцквартаккорд. Разрешение по правилу.

 

А. В. ЗАТАЕВИЧУ

31 июля 1897 г.

[им. Игнатово, Нижегородской губ.]

 

Что с Вами, милый друг Александр Викторович?

Очень хочу узнать что-нибудь про Вас? Почему Вы мне не пишете? Получили ли Вы мое письмо¹, которое я Вам написал перед отъездом сюда в деревню? Занимаетесь ли Вы? Буду ждать с нетерпением ответа на поставленные вопросы. Что касается меня, то я немного поправился и окреп — это единственно то, чего я достигал за все это, уже проходящее, лето. Пишите же мне, пожалуйста.

Преданный Вам С. Рахманинов

Мой адрес: Нижегородская губ[ерния], Княгининский уезд, почт[овое] отделение] Крутец. Генералу Скалой с передачей С. В. Р[ахманинову].

 

 

А. В. ЗАТАЕВИЧУ

4 сентября 1897 г.

[им. Игнатово, Нижегородской губ.]

 

Ваши оба письма я получил, милый друг Александр Викторович, очень благодарю Вас за них. Простите за поздний ответ. Причина все та же, т. е. непростительная лень и поблажки, которые я позволяю себе делать все последнее время. И моя болезнь почек, а посему — в начале лета ни ходить, ни сидеть много не мог. Я лежал только и усиленно лечился. Теперь я поправился. Боли меня почти оставили. Благодаря этой болезни мне никакая работа на ум не шла и я ничего ровно не написал. Но не жалею об этом, лишь бы поправиться совсем. По приезде в Москву начну заниматься непременно. Назначил свой отъезд отсюда на десятое число этого месяца. Ввиду этого и прошу Вас переслать мне Ваши новые вещи (которые я жду с большим нетерпением) уже в Москву. Если Вы позабыли мой старый адрес, то вот он: Москва, Арбат, Серебряный пер[еулок], д[ом] Погожевой, квартира] № 4.

Я буду очень рад их просмотреть и надеюсь, что этой посылки Вашей будет достаточно, чтобы приступить сейчас же к печати этих вещей Очень хочу этого, так же как и успеха Вам. Жму Вашу руку.

Уважающий Вас С. Рахманинов

 

М. А. СЛОНОВУ

[8 сентября 1897 г.] ¹

[им. Игнатово, Нижегородской губ.]

 

Наш день отъезда отложен на одни сутки, милый друг Михаил Акимович, а посему жду тебя у Лод[ыженской] не 12-го, как напис<