Ельцин защитил Горбачева. Почему?

МОЖНО, конечно, допустить, что Горбачев сам это понял, собственным разумом дошел. Но вряд ли. Иначе он ни минуты не колебался бы с решением вопроса о собственной доброволь­ной отставке. Он бы потерял власть, но сохранил бы честь и достоинство. Скорее всего его на этот счет «просветили», про­диктовав заодно условия дальнейших действий и отношения к тому, что может произойти в стране. С чем и отправили в Форос.

Вы можете себе представить, чтобы он туда поехал добро­вольно за десять дней до того, как должен был быть подписан Союзный договор, подготовка которого шла с таким большим трудом? Ведь договор несомненно имел для Горбачева, как он сам любил говорить, «судьбоносный» характер. Я лично не могу. Да и не один опытный, ответственный политик ничего подобного по собственной воле не сделал бы. Во всяком случае, будучи в здравом уме и трезвой памяти.

Ясное дело, что Горбачева не просто запугали, ему сумели доказать, что другого выхода, кроме как введение в стране чрезвычайного положения, не существует. К тому же предла­гаемые меры, которые формально могли быть осуществлены без непосредственного, во всяком случае на первом этапе, участия и привлечения М. Горбачёва, являются по сути дела един­ственным шансом исправить положение не только в стране, но и в личной политической судьбе Горбачева.

Основная ставка была сделана на разрешение зашедших в тупик отношений между Ельциным и Горбачевым. Начиная с октября 1987 года, когда Б. Ельцин, в ту пору кандидат в члены Политбюро и первый секретарь московского горкома партии, выступил на пленуме ЦК КПСС с резкой критикой по адресу Горбачева и ходу «перестройки», конфронтация между ними шла по нарастающей.

Вот на этой-то горбачевско-ельцинской коллизии и реши­ли сыграть учредители ГКЧП. Они, по всей видимости, исхо­дили из того, что отстранение Ельцина от власти, что, собст­венно, и было основной задачей путчистов, должно играть на руку Горбачеву. Оно возвращало ему все права и полномочия как главе союзного государства, избавляло от двусмысленного положения при параллельном президентстве в России его наи­более лютого оппонента.

Убежден, учредители ГКЧП ни минуты не сомневались, Президент в конечном счете примет их сторону. На пресс-кон­ференции самих «гэкачепистов» 19 августа Г. Янаев сказал: «Уверен, мы еще поработаем вместе с М. Горбачевым». (Иначе он сам себе подпишет смертный приговор, который Ельциным и будет приведен в исполнение, — авт.). Так что в антиельцинской позиции Горбачева «гэкачеписты» в принципе могли быть уверены. Оставалось только искусно разыграть антигорбачевскую карту Ельцина.

Уже много написано о том, что августовский путч был фар­сом, провинциальным водевилем, что его организаторы оказа­лись бездарями, не способными решать даже элементарные задачи, доступные ординарному полковнику, а то и капитану. Полагаю, это слишком упрощенная точка зрения и обманчи­вое впечатление. Убежден, переворот был хорошо подготов­лен, и он наверняка завершился бы успехом, если бы его орга­низаторы не ошиблись в главном – в том как поведут себя в критический момент два основных действующих лица: М. Горбачёв и Б. Ельцин.

Горбачев в последнюю минуту дрогнул, в нем уже не было той твердости, которой до него отличались все лидеры больше­вистско-коммунистической партии. Раздвоение функций – с одной стороны, Генеральный секретарь ЦК КПСС, а с другой – Президент СССР – привело к политическому раздвоению личности. На что должен был решиться, что должен был санк­ционировать лидер КПСС, не мог принять, не мог одобрить Президент страны, вознамерившийся стать главой демократи­ческого государства.

«Нелогично» повел себя и Ельцин. По мнению и расчетам «гэкачепистов», он должен, просто обязан был увидеть в вы­ступлении ГКЧП очередные козни Горбачева, и, действуя в свойственной ему импульсивной манере, обвинить Горбачева в организации путча. Это бы сразу стало сигналом путчистам, а может, и самому Горбачеву, для штурма Белого Дома и по­следующего отстранения Ельцина от власти.

Но произошло невероятное. Ельцин, которому по сути дела предоставили полную свободу действий, возможность сделать любое заявление, обрушиться с нападками на своего кровного обидчика, вдруг проявляет выдержку, не спешит клеймить позором Горбачева, а, уловив возможность отсечь Горбачева от путчистов, энергично делает это, отложив расплату за на­несенные обиды «на потом».

Но этот факт вряд ли стоит воспринимать как торжество справедливости или наказание коварства. И приговоренный, и исполнитель приговора оказались лишь орудием в руках политической судьбы. Горбачев не понимал (или умело делал вид, что не понимал, – авт.), что дал старт «программе четы­рех АНТИ», Ельцин не понимает, что именно эту, а не какую-нибудь иную, программу он сейчас довершает. Ведь ничего принципиально нового в объективный ход событий, связанный с разгромом коммунистического тоталитаризма, социалисти­ческого инфантилизма, союзного унитаризма и советского идиотизма Ельцин за два года, миновавшие после августов­ского путча, не внес. Да и не мог внести. Поскольку ни он, ни его ближайшее окружение не понимают, что же действитель­но происходит в стране. Настоящие и насущные перемены еще впереди. Они в руках тех, кто понимает...

«Пророков нет…», стр. 40-51,

Москва, 1994.