Глава 16. Лили – день сто двенадцатый

Остров

 

Я лежу в черно-голубой воде навзничь, а тонкие струйки света, пробиваясь через листву, щекочут мне веки, отчего на их внутренней стороне возникает причудливый танец красок, к которому я мысленно сочиняю музыку. Раскинув руки, я нежусь в своем воображаемом шедевре, изо всех сил стараясь прогнать мысли о доме, которые преследуют меня с Рождества.

* * *

Неделю назад, на Рождество, я сделала себе подарок – день воспоминаний. Раньше я старалась держать себя в руках, обнаружив, что прошлого лучше избегать, чем переживать заново. Но в рождественское утро я сдалась.

Я рассказывала Дэвиду и Кенту истории о моих мальчиках, иногда по два раза. О том, как Джош учил Дэниела азбуке и нестираемым маркером написал буквы прямо на экране нашего новенького плоского телевизора. О том, как одно время он отказывался носить любую одежду, кроме оранжевой, и о том, как я страшно гордилась, когда Дэниел сказал в детском саду воспитательнице, что зеленая фасоль – его любимая еда.

Я рассказала им о нашем первом рождестве с Джерри и о подарках, которые мы сделали друг другу, несмотря на то что у нас совсем не было денег; зеркальцем в деревянной раме, которое он смастерил для меня тогда, я пользуюсь до сих пор, когда крашусь утром. В общем, своими историями я довела их до того, что Кент просто ушел в шалаш, а Дэвид лишь из вежливости отвечал мне вымученными улыбками.

Но даже когда они совсем перестали слушать, я не перестала думать. Целые дни моей жизни дома, от утреннего подъема и до поздней ночи, я переживала заново. То это были дни младенчества моих детей, когда я сутками не спускала их с рук и могла перепеленать хоть стоя на голове с закрытыми глазами. Или, наоборот, другие дни, когда я с утра до вечера возилась по хозяйству, а мои мальчишки одуревали от скуки.

Но лучшими днями – я пересматривала их медленно, наслаждаясь каждой минутой, как наслаждаются каждой строкой любимого романа, – были те, когда Джерри находился дома, со мной и с детьми. Иногда к нам наезжала Маргарет или мои родители. Просто удивительно, как после нескольких часов сосредоточенного вспоминания я ясно видела все, что происходило со мной в те дни, до последней мелочи. Каждый раз, стоило мне лишь закрыть глаза, и я словно переносилась домой.

Но вот чего я совершенно не могла предвидеть тогда, так это того, что мой волшебный дар памяти обернется против меня, как подаренный на Рождество щенок, после праздника вдруг заболевший водобоязнью. Всю неделю после Рождества я пыталась заставить свой мозг переключиться с канала «дом» на канал «выживание», но это оказалось непросто. Образы, ощущения и даже запахи могли нахлынуть на меня в любой момент, когда кругом было тихо – а на острове по большей части некому было шуметь.

Я почти решила не приходить сегодня в свой любимый уголок из-за молчания, которое царит в нем всегда, но позже передумала, и теперь рада этому. Воды пруда как будто смывают с меня осадок, которым покрыли меня воспоминания, откипев и испарившись в атмосферу, и я снова становлюсь чистой.

Нехотя я бреду к группе камней, где разложила белье для просушки. Пощупав свои шорты, с удовольствием обнаруживаю, что они еще влажные. Дэвид ждет меня в лагере для продолжения новогодних торжеств, но я еще не пришла в себя после вчерашнего.

Кент отказался признавать нашу вечеринку, залез в шалаш и продрых там всю ночь, как бревно, пока мы сидели у костра, распевали глупые походные песни и рассказывали друг другу страшные истории. Пиком вечеринки для меня лично стал час перед тем, что мы здесь считаем полуночью. Мы пересказывали друг другу сюжеты разных фильмов «про жизнь» и соревновались, кто смотрел самое дурацкое кино. Я почти пришла к финишу первой, но Дэвид буквально вырвал у меня победу, вспомнив и представив в лицах сюжет фильма «Мой сын, мой любовник, мой друг». Не помню, когда я в последний раз так хохотала.

В конце концов, мы задремали по разные стороны костра. Я-то вообще сплю там каждую ночь, после той стычки с Кентом на пляже. Дэвид обычно спит в шалаше, и потому прошлой ночью вдвоем с ним мне было особенно уютно, как в тех редких случаях, когда мои родители позволяли мне заночевать у кого-нибудь из подруг в отроческие годы.

Но вместо того чтобы спать до полудня, как в шестнадцать лет, я встала еще до рассвета, когда огонь в костре прогорел, оставив по себе лишь слабо тлеющие угли, а предутренний воздух стал пробирать прохладой. Привычка рано вставать выработалась у меня, еще когда я спала в шалаше – точнее, не спала, а, затаив дыхание, ждала, когда ко мне опять подползет рука Кента. Его уже нет рядом, а привычка осталась.

Рождество тяжело сказалось на всех нас, но на Кента оно повлияло особенно странно. В самую рождественскую ночь он вылез из шалаша, скрылся среди деревьев и не приходил целых два дня. Я сказала Дэвиду, что надо бы пойти поискать его – вдруг он свалился в яму или утонул во время рыбалки, – но он, похоже, не особенно беспокоился. Точнее, непредвиденное отсутствие Кента даже взбодрило его, дало ему передышку от нескончаемых придирок и критики. Я тоже не скучала без Кента, и все же я предпочитаю, чтобы он был у меня на глазах – так легче предугадать его следующий шаг.

Но Дэвид оказался прав – с Кентом действительно ничего не случилось. Два дня спустя, так же ночью, он вышел из леса и, как ни в чем не бывало, плюхнулся на циновку рядом со мной, воняя рыбой и немытым телом. Я тут же прокляла себя за глупость – надо же было вообразить, что можно спать в шалаше в его отсутствие, но на этот раз, когда он снова попытался облапать меня, я не притворялась, что сплю. Выскочив из шалаша, я бросилась на пляж и всю ночь провела на песке у рыболовного бревна, трясясь от холода. С тех пор Кент не сказал со мной ни слова, но его взгляд я чувствую на себе постоянно.

* * *

Я взбираюсь на валун, где жарится на солнце наше белье, – он стоит в небольшом солнечном пятне, редком для этого места. Когда солнце начинает припекать мне кожу, я, не удержавшись, издаю стон наслаждения – для меня это островной вариант дня, проведенного в спа. Вода испаряется с тела, и мои лифчик и трусики, ставшие от долгой носки тонкими, словно бумага, высыхают почти мгновенно. Я ложусь спиной на плоскую каменную глыбу, закрываю глаза, убаюканная шелестом джунглей, мой мозг наполняется пустотой, и я уже готова заснуть.

Щекотное прикосновение к лицу возвращает меня к реальности. Я уже не в том возрасте, когда срабатывает врожденный девчоночий рефлекс – махать руками при виде чего-нибудь ползучего и многоногого, но на этот раз все иначе. Прикосновения к моему лицу продолжаются, и у меня чешутся руки сбросить с себя то, что по мне топает.

Хлопнув себя по щеке, я плотнее сжимаю веки, надеясь, что тварь убралась. Наверное, я все сделала правильно, потому что когда расслабляю руки и поудобнее устраиваюсь в выемках камня, которые словно специально приспособлены для моего тела, щекотка прекращается.

И тут же на мой рот опускается чья-то рука.

Я мгновенно открываю глаза. Надо мной стоит Кент, его ладонь зажимает мне рот так, что мне становится трудно дышать, вдавливает мою голову в камень. Я вцепляюсь в его руку, стараюсь оторвать ее от моего рта. Мои ногти впиваются ему в кожу, но он не обращает на внимания. Все, что у него выше запястья, остается неподвижным, как древесный ствол. Мои передние зубы врезаются изнутри в губы так, словно они – лезвия бритвы, и я чувствую, как во рту собирается кровь. Противный металлический вкус проникает мне в горло, меня начинает тошнить. Я брыкаюсь, хочу ударить его ногами, но все время промахиваюсь.

Мои легкие горят, тьма затапливает меня, как вода, текущая через край. Все происходит быстро; тело перестает меня слушаться, легкие не пытаются дышать. Нет больше ни боли, ни угрызений совести, сознание путается. В чернильной темноте моего мозга открывается пустота, которая и пугает, и бодрит. Она говорит мне, что не о чем больше беспокоиться, что можно отпустить все свои мысли и плыть по течению ее баюкающих бархатных волн. Искушение очень велико, желание сдаться увлекает меня вниз, неодолимое, как сила тяготения. Но в тот самый миг, когда я уже начинаю дюйм за дюймом сползать в эту пропасть, рука убирается с моего лица, и я снова могу дышать.

Свет возвращается точками, колючими, как острия булавок, и мне хочется назад, в эту надежную тьму. Но я не успеваю ни подумать, ни соединить обрывки крутящихся в голове воспоминаний, как кровь изо рта заполняет мне горло, и мне приходится сесть, чтобы не захлебнуться. Я кашляю, густая от крови слюна стекает у меня по подбородку. Я вытираю ее тыльной стороной руки. Кто-то напал на меня. Это Кент.

Я щурюсь – все плывет у меня перед глазами. Верчу головой, оглядывая пруд и джунгли вокруг, но его нигде нет. Сползая со скалы, я теряю равновесие, пролетаю около метра вниз и падаю в грязь. От удара у меня начинается рвота. Я быстро перекатываюсь на локти и колени, мой желудок стремительно опорожняется, извергая пропитанную кровью фруктовую массу, желудочный сок жжет мне горло. Голова болит, я все еще плохо вижу.

Где-то у меня за спиной хрустит ветка, и я, цепляясь перепачканными пальцами за землю, пытаюсь уползти куда-нибудь, пока за мной не пришел Кент. Но грязь подо мной похожа на зыбучий песок – чем больше я силюсь добраться до ее края, тем глубже увязаю. Тяжело дыша, с громким чавкающим звуком вытягиваю из жидкой земли руку, переставляю ее на несколько дюймов вперед, потом вторую. Я не ползу, скорее тону. Сердце колотится, гонит по жилам кровь, и она, теплая и противная, все быстрее льется из порезов у меня во рту.

– И куда это мы собрались? – рычит у меня за спиной Кент со смехом, но и со злобой. Он шагает прямо ко мне через грязь, уверенно и твердо, словно родитель за непослушным годовичком. Он все ближе. Я открываю рот, чтобы завизжать, но слышу лишь какое-то жалкое бульканье.

Он усмехается. Я не оглядываюсь.

«Лишь бы добраться до деревьев, а там бежать». Спасительное переплетение стволов всего в нескольких футах от меня, а кажется, будто до него мили и мили. Чем больше я стараюсь двигаться быстро, тем медленнее у меня получается.

Он уже рядом, его голые ноги толкут шелковистый ил. Брызги коричневой грязи попадают ему на икры и тут же засыхают, запутавшись в покрывающей их густой шерсти.

– Куда же ты бежишь от меня, детка? Боишься меня, старика? – издевается он. – Давай-ка, пупсик, вставай, нам надо тебя искупать.

Я хочу поднять голову, чтобы увидеть его лицо, но его пальцы уже держат меня за затылок. Намотав на них мои волосы, он тянет меня вверх и ставит на колени. Я не хочу его слушаться, но у меня нет выбора. Ноги бессильно разъезжаются подо мной, не держат.

«Стоять, – мысленно приказываю им я. – Ну, пожалуйста, дайте мне встать!» Кент рывком запрокидывает мне голову назад, так сильно, что я прямо слышу, как луковицы волос выскакивают из кожи, когда он вырывает прядь моих волос. Взгляд его бледно-голубых глаз колет, как острия иголок.

– Лучше веди себя как следует, мадам. Будешь умничать, ничем хорошим это для тебя не кончится.

– Кент, что… что тебе нужно? – заикаюсь я, стоя в грязи по пояс.

– Что мне нужно? – он смеется глубоким, утробным смехом. – Чтобы ты сию же секунду встала на ноги, вот что!

Кент швыряет вырванные у меня волосы в грязь, выбирает прядь побольше и на этот раз все же ставит меня на ноги.

– Хочешь знать, что еще мне нужно? – За волосы он подтягивает меня к своему лицу, его кислое дыхание обдает мне щеку, и мне хочется блевать. – Мне нужно, чтобы вернулась Тереза. Мне нужно, чтобы она спала рядом со мной там, в этом мерзком шалаше. Но это ведь невозможно, так? Но почему же, Лили? А? – Он умолкает, точно ждет от меня ответа. – Потому, что есть ты, вот почему. Потому, что тебе так приспичило строить глазки мистеру пиарщику, что ты не вернулась вовремя на свое место. А теперь расхаживаешь тут чуть не голышом, играешь в дом со своим дурачком Дейвом, да еще корчишь из себя недотрогу – я, мол, слишком хороша для тебя! – Он уже кричит во весь голос, брызжа слюной, так что птицы, напуганные громкими звуками, целой стаей снимаются с деревьев и улетают прочь. Затем, дергая меня за волосы на каждом слове, словно заботясь о том, чтобы я ни одного не пропустила, продолжает: – Мне это надоело. Хватит с меня твоих игр. А теперь полезай в воду, пока я сам тебя туда не швырнул.

Дальше все словно в тумане. Не помню, как я отошла от берега; помню лишь, как стояла в воде по пояс, а Кент торчал рядом, по-прежнему держа меня за волосы и помыкая мной, словно кукловод.

– На, мойся.

Он сует мне в руку гладкую маленькую бутылочку. Шампунь из сумочки Маргарет. Белые цветы фрезии на этикетке. Дрожащими пальцами я откручиваю крышку. Она вырывается у меня из рук и с громким «плюх» падает. В поисках ее я шарю руками – посмотреть не могу, он по-прежнему тянет вверх мою голову.

– Брось ее, – рычит он. – Мойся. Ну?

Я тру друг о друга свои окровавленные, покрытые грязью руки, мыло скользит у меня меж пальцев, как жидкое тесто. Я намыливаюсь. Сначала лицо, потом тело, руки, ноги. Он выхватывает у меня бутылочку, выливает остатки шампуня мне на волосы, грубо растирает его в пену без пузырьков, она щиплет мне пораненную кожу головы. Затем также грубо толкает меня вниз, в воду.

– Нет, не надо, пожалуйста, не надо, – умоляю я и слабо сопротивляюсь, уверенная, что сейчас он меня утопит.

– Что такое? Водички испугалась? А мне казалась, она тебе нравится – судя по тому, как ты плескалась тут голышом, когда говорила нам, что идешь работать… А теперь, значит, даже окунуться не желаешь? Или ты сама не знаешь, чего хочешь? Ну, все, с этим покончено. Теперь я буду решать за тебя. Полезай в воду. – Кент толкает меня еще глубже, так, что над поверхностью остается только мое лицо. – Иди, ополаскивайся.

И тут же окунает меня с головой. Вода жалит мне нос и горло. Я закашливаюсь, хочу вырваться на поверхность. Пузырьки драгоценного воздуха вырываются у меня изо рта вместе с моим первым и, возможно, последним криком, который разносится над водой и тут же затихает. Нечем дышать. Нечем!

Из последних сил я упираюсь обеими ногами в скользкое дно и давлю на его железную руку снизу – мне удается приподнять голову над поверхностью воды. За ней вырывается и моя рука. Легкие снова заполняются воздухом. Я судорожно кашляю, из моего рта хлещет струя воды. Кент стоит, скрестив на голой груди руки, и ждет. Когда мое тело, наконец, перестает конвульсивно дергаться, он отодвигает меня от себя на расстояние вытянутой руки и осматривает так, словно я – пара грязных носок.

– Ну, вот, уже лучше, – ворчит он и начинает подталкивать меня к мелководью. – Вот умница, хорошая девочка…

До скал остается всего несколько шагов, когда Кент изо всей силы толкает меня вперед. Пальцами ног я ударяюсь об острые камни, окружающие серые, шершавые валуны.

– Вылезай из воды и снимай с себя все. Быстро.

Я знаю, для чего ему нужно, чтобы я разделась, и знаю, что последует затем, но гулкие удары пульса у меня в висках и гудение в голове напоминают мне о том, что он способен и на худшее. Дрожа, я карабкаюсь на валун, заставляя себя дышать медленно, борясь с подступающей тошнотой, которую вызывает вкус крови из вновь открывшихся ранок у меня во рту. Кент наверняка видит, как дрожат у меня руки, когда я протягиваю то одну, то другую в поисках новой точки опоры. Я ужасно злюсь на себя за то, что не могу скрыть свой страх, что он видит его, но тут уж ничего не поделаешь. Дотянувшись до края скалы, я подтягиваюсь наверх, острые камни режут мне ладони.

– Вставай, – командует Кент. Поганая предвкушающая ухмылка появляется на его забрызганной грязью физиономии.

Несмотря на трясущиеся колени, я все же выпрямляюсь во весь рост. Он смотрит на меня, не отрываясь, обшаривает глазами каждый уголок моего тела, как будто я уже голая. Я кажусь себе грязнее, чем когда настоящая грязь покрывала меня с головы до ног.

– Сначала верх, – продолжает командовать Кент, и я завожу за спину дрожащие руки и начинаю нащупывать сзади застежку лифчика. Подхватив большими и указательными пальцами резинку сверху и снизу, сначала свожу их вместе, чтобы потом развести в стороны, освободив крючки из петелек, как я делала каждый день с тех пор, когда мне еще не исполнилось двенадцать. Но крючки не шевелятся.

– Есть проблема? – спрашивает Кент, постукивая себя по бедру ножом. Он не ждет от меня ответа, только действия. Я опять завожу назад руки, на этот раз еще дальше, и повторяю то же самое движение, надеясь, что на этот раз крючки скажут свое тихое «чпок», и этот яростный блеск, явно говорящий о том, что он хочет сделать мне больно, погаснет в его глазах.

– Я не могу… не могу снять. – Я кажусь себе маленькой девочкой, заблудившейся, одинокой, которая хочет к маме.

– Опять все приходится делать самому. Иди сюда, – ворчит Кент, подходя к краю каменной глыбы.

Если я послушаюсь, он не станет избивать меня сейчас, но это не избавит меня от дальнейшего. Я бросаю через его голову взгляд, прикидывая, как далеко отсюда глубокая часть пруда, где я могу нырнуть и скрыться из виду. И, когда рука Кента уже тянется к моей лодыжке, я приподнимаюсь на носках и, сильно напрягая для толчка ноги, прыгаю. Но, вместо того, чтобы пролететь десять футов до того места, где глубина футов пять или шесть, и поплыть, я плюхаюсь на живот совсем рядом с Кентом, где до дна от силы три фута, и сразу тону. Густая, смешанная с песком грязь залепляет мне волосы, оставляет разводы на моем теле. Оставаясь под водой, я яростно размешиваю придонную кашу руками и ногами в отчаянной попытке спасти свою жизнь, добравшись до более глубокой части пруда.

Сначала у меня получается. Сильными гребками я продвигаюсь вперед, точно не плыву в воде, а парю в воздухе. Восторг сдавливает мою грудь, я начинаю верить, что мой план удастся. Я буду жить!

И тут его рука хватает меня за лодыжку. Он тащит меня по воде, а я бултыхаю в темноте руками, надеясь зацепиться за что-нибудь такое, что прекратит мое движение назад, к берегу, к боли и ужасам, которых я не могу даже представить. Но вокруг ничего нет.

Кент выволакивает меня из воды и швыряет на берег. Меня снова начинает рвать, рвота не проходит долго, желудок уже, кажется, должен вывернуться наизнанку. Я извиваюсь, лежа на земле, а он стоит и смотрит на меня сверху вниз, довольный.

– Все, хватит, наигрались. – Перебрасывает через меня одну ногу и усаживается на меня сверху, а я лежу на земле лицом вниз. Его толстые, шершавые пальцы хватают мои руки и заламывают их за спину. Что-то вроде ленты из гладкого материала стягивает мои запястья так, что руки начинает ломить до самого плеча.

– Ну, вот, так-то лучше, – бурчит Кент и тыкает меня лицом в грязь. Она попадает мне в рот, на зубах начинает скрипеть песок. Он нашаривает золотую цепочку у меня на шее и, кажется, пересчитывает кольца на ней: их три – одно Маргарет, другое Чарли, и третье мое. Я добавила его к ним совсем недавно: просто у меня так исхудали руки, что кольцо стало надежнее носить на цепочке, чем на пальце. Но теперь это уже все равно.

– Они ведь тебе уже не понадобятся, верно? Что скажет твой муж, когда узнает, как ты изменяла ему, маленькая шлюшка?

Он сильно дергает за цепь, та на мгновение врезается мне в горло, но тут же лопается, словно рыболовная леска, не выдержав веса слишком крупной рыбы. Кольца плюхаются в грязь прямо у меня под носом, и я слежу за тем, как жидкая коричневая грязь торопливо поглощает эти последние знаки моей прошлой жизни.

Но пережить даже их потерю легче, чем попытаться хотя бы вообразить, что сейчас будет, что он собирается сделать со мной. Я хочу видеть его лицо, чтобы понять, когда он, наконец, пересечет ту невидимую черту, за которой все изменится безвозвратно. А еще я жалею – ох, как горько я сейчас жалею о том, что не послушалась Дэвида, не держала при себе его нож… ах, если б он был сейчас у меня в руках, а не лежал бесполезным грузом в кармане шортов, сохнущих вместе с другим бельем…

Где-то далеко вскрикивает птица. Она тоже напугана, как и я. Что ж, по крайней мере, не мне одной страшно. Ее голос напоминает мне слова песни, которую в детстве пела мне мама, если мне снился кошмарный сон. Мама запомнила ее слова еще в Австралии, когда жила там со своими родителями-миссионерами. И я тоже пою ее моим мальчикам. Слова песенки вдруг словно вспыхивают у меня в мозгу и неудержимо рвутся наружу. Я их не удерживаю, я пою.

– Кукабарра села на гвоздь. – Давно знакомые слова срываются с моих губ просто так, без всякой мелодии. Пение приглушает прикосновения к моей спине ледяного лезвия, которым Кент перерезает застежку моего лифчика. – Получила дробью… под… хвост. – Я не слышу его жестокого смеха, когда он сдергивает его с меня и бросает в грязь. – Плачь… кукабарра… плачь… кукабарра… – Не чувствую, как его руки оглаживают округлости моей спины. – Вот… такая… жизнь.

Время почти пришло, я это чувствую. Мне хочется петь еще, чтобы хотя бы отчасти остаться свободной, но я не могу, даже этот единственный вид протеста мне не по силам.

И тут, когда лезвие его ножа уже проскальзывает под ткань на моем бедре, в джунглях раздается шум.

– КЕНТ! – гремит разъяренный голос.

Мое сердце подскакивает от страха и надежды – это Дэвид.

Глава 19. Дейв

Настоящее

 

– Признайтесь честно, Дейв, вы с Кентом не были большими друзьями, так ведь?

– Почему вы так думаете? – Ему было трудно притворяться, будто он не ненавидит этого типа каждой клеточкой своего тела.

– Назовите меня сумасшедшей, если хотите, но в каждой вашей истории о Скауте – если вы действительно так его называли – всегда звучит какая-нибудь саркастическая нотка. Вообще у меня сложилось такое впечатление, что в первые месяцы на острове вы выжили только благодаря его усилиям, но в ваших словах почему-то совсем не ощущается благодарности, – сказала журналистка и осуждающе подняла брови. Неужели он себя выдал?

– Кент был тяжелый человек. Да, он много знал, многое умел, но, поймите меня правильно, белым и пушистым никогда не был.

– А вот я слышала о нем совсем другое, – продолжала настаивать Женевьева. – Его домашние говорят, что он любил жизнь, и с ним всегда было весело, потому что он умел во всем находить лучшую сторону. А еще они говорят, что они с Терезой очень любили друг друга и как раз собирались заключить помолвку.

Дейв отлично знал, что ничего такого Тереза не хотела; она порвала с Кентом за пару недель до того полета, который для нее оказался последним. А что до родичей Кента, то чего еще от них можно ожидать? Повидав их воочию, Дейв уже не удивлялся тому, что Кент задался таким придурком. После спасения и двух недель в больнице отшельники поневоле вернулись в Штаты, где их сразу атаковали журналисты. Особенно их любили звать в утренние шоу. Хотя, впрочем, почему только в утренние – везде! Люди со всех концов света слали им письма и мейлы со словами радости и поддержки, выжившие сделались знаменитостями в мгновение ока. Но нашлись и такие – хотя их оказалось всего двое, – для кого он и Лили сразу стали врагами номер один: Джим и Джоан Картер, родители Кента.

– Ну конечно, это же его родители, и они наверняка знали его лучше, чем я. К тому же мы все время находились в ситуации между жизнью и смертью, можно сказать, висели на волоске. Наверное, он был хорошим сыном. Я в этом не сомневаюсь, – отвечал Дейв, как всегда, заранее стараясь угодить всем, кто был на стороне Кента, и особенно его родителям.

* * *

Его просветила Дженис, та самая, из «Карлтон йогурт». Она рассказала, что, когда после катастрофы нашли «черный ящик», компания назначила Кента ответственным за гибель самолета. Они заявили, что причиной его падения была ошибка пилота, то есть Кента. Вот почему его семья не получила компенсацию в десять миллионов долларов, в отличие от семей Дейва и Лили. И вот почему Картеры были сами не свои от злости.

Разгневанное семейство подало на авиакомпанию в суд, разбирательство было долгим и эмоциональным, обе стороны вылили друг на друга немало грязи. Оказалось, что еще в 1999 году Кент привлекался за полет «в нетрезвом виде», и его на год лишили права пилотировать летательные аппараты в Штатах. Тогда-то он и перебрался на юг Тихого океана, где нанялся пилотом в крохотную авиакомпанию под названием «Канаку», которая специализировалась на частных перевозках. Все это произвело очень плохое впечатление на суд, и Картеры мало того что проиграли свое дело, так еще и добились того, что судья практически назвал их сына убийцей.

Дейв всего неделю как вернулся, когда ему стали звонить домой. Всегда в одно и то же время: Дейв и Бет как раз укладывались спать, когда раздавались три-четыре сигнала, а потом автоответчик записывал тишину, пока кто-то на том конце не клал трубку. За один месяц они четырежды поменяли номер телефона.

Как-то поздно вечером Дейв стоял у себя в кухне и готовил себе легкий ночной перекус; Бет уже легла. Он почти домазал бутерброд горчицей, когда вдруг заверещал телефон. Дейв подпрыгнул, бутерброд выпал из рук – разумеется, горчицей вниз. Телефон зазвонил опять. Прибираться было некогда. Наскоро обтерев руки полотенцем, которое висело на крючке рядом с раковиной, он помчался к телефону, надеясь, что тот еще не разбудил Бет. Взглянул в окошечко идентификации номеров, уверенный, что там будет написано «абонента нет в списке», что на самом деле значит «Лили». Но едва он поднял трубку, как в окошке высветились надпись «звонок с мобильного» и номер, который он видел уже много раз.

«Нет, это уже невыносимо», – подумал Дейв. Он резко надавил на кнопку «Ответ» и заговорил, стараясь контролировать свой голос, в котором раздражение уже перекипало в ненависть.

– ЧТО вам нужно?

Молчание было ему ответом, хотя он слышал дыхание и звуки работающего телевизора на заднем плане.

– Не знаю, кто вы, но если хотите поговорить, то говорите сейчас, потому что утром я первым делом заблокирую ваш номер на моем аппарате, так что это ваш последний шанс. Я же знаю, что вы здесь, – слышу, как вы дышите.

– Почему ты лжешь о моем сыне? – раздался в трубке прокуренный до хрипа женский голос.

– Прошу прощения, мэм, но я не припоминаю, чтобы я имел удовольствие вас знать. А также вашего сына. – И почему он еще старается соблюдать вежливость с этой чокнутой старухой, которая отравляет ему жизнь? Дейв ждал, что она повесит трубку.

– Ха, еще бы тебе не знать моего сына, – продолжала та. – Ведь он спас тебе жизнь. А теперь ты притворяешься, будто его и рядом не было.

– Кент? – переспросил он, вздрогнув, как от пощечины.

– Вот именно, Кент. Кент Картер. – Она уже почти визжала. – Да ты хотя бы знаешь, что ты сотворил с ним? С его репутацией? Тебе только и надо было, что сказать – нет, он не пил в тот день, он не был пьяным, и всё, они бы сразу все поняли. Уж это-то ты мог для него сделать.

– Мне кажется, я четко и ясно сказал – Кент спас нас от смерти, и не один раз, а много. Чего же вы еще от меня хотите?

Женщина хрипло выдохнула и вдруг сменила гнев на милость. Теперь она говорила с ним, как с несмышленышем.

– А ты скажи им, что он не пил. Только скажи, и все сразу изменится, вот увидишь.

Дейв помотал головой, хотя она и не могла его видеть.

– Я ведь уже говорил прессе, что не знаю, пил он в тот день или нет. Сам я этого не видел, запаха алкоголя в его дыхании тоже не чувствовал, вот и всё. Лиллиан знает еще меньше, потому что впервые она увидела Кента после катастрофы.

– Тебе звонили адвокаты? Что ты им сказал? – перебила его старуха.

Адвокаты. Дейв мгновенно все понял. Если он скажет им, что Кент не пил, его родители получат вожделенное вознаграждение.

– Нет, миссис Картер, никакие адвокаты мне не звонили, а если и позвонят, то я скажу им то же, что и вам. Больше я ничего не могу для вас сделать.

– Ах, ты, сучонок, – тут же накинулась на него она; так вот от кого Кент унаследовал свое обаяние и такт. – Хотя чего было и ждать от такого поганца? Но ничего, люди еще узнают всю правду о моем Кенте, и вот тогда ты обо всем пожалеешь.

– Я и так очень жалею Кента, миссис Картер, – вздохнул Дейв. – Всего вам наилучшего. Час поздний; не хочу вас задерживать.

– Как скажешь, – буркнула она, и в трубке стало тихо.

Дейв уронил телефон на холодную каменную столешницу, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не заорать и не дать веренице проклятий, проносившихся в тот миг у него в мозгу, вырваться наружу. Вместо этого он так хватил по столешнице рукой, что телефон подпрыгнул. Дейв схватил его и уж было замахнулся, чтобы запустить им через всю комнату, но передумал. Держа трубку на вытянутой руке, он с быстротой молнии набрал на ней ту комбинацию цифр, от которой у него сладко ухало в животе и замирало сердце.

– Алло?

– Привет, Лили, как прошел день? – Дейв прислонился спиной к стене и съехал вдоль нее на пол, где уселся, подтянув к груди колени, счастливый от того, что снова слышит ее голос.

– Отлично. Были в парке, устроили там пикник, – тут же включилась она в рассказ. – Дэниел наконец-то научился сам лазать по перекладинам. Натер себе огромные пузыри на обеих ладонях, но даже не жалуется, так он горд собой. – Никогда ее голос не демонстрировал такого богатства модуляций, как в те моменты, когда она говорила о своих детях. – А как у тебя дела? Что нового? – спросила Лили. Дейв слышал, что она грызет ноготь.

– Все было прекрасно. – Он сделал глубокий вдох, стараясь оставаться спокойным. – До пяти минут назад.

– О, нет, – ответила она с пониманием. – Опять поругались с Бет?

– Нет, – вздохнул Дейв. Черт, неужели он так часто жалуется ей на их ссоры? Нет, надо с этим завязывать, тем более что Лили ни разу не пожаловалась ему на Джерри, ни одного раза. Отогнав от себя эту мысль, он продолжил: – Телефонный звонок.

– Правда? Всего один? Это, случайно, не тот парень, который считает, что нас похитили инопланетяне и держали у себя два года? Номерок летающей тарелки не просил?

– Да уж лучше б он… Поболтать с ним было бы одно удовольствие, не то что с той бабой, которая мне тут названивает. – Он умолк, не зная, рассказать ей подробности или не стоит. – Звонила мать Кента.

– И… как разговор? – Ее голос дрогнул. Дейву захотелось протянуть руку и погладить ее по плечу.

– Любопытный. Она хочет, чтобы мы сделали заявление о том, что ее сынок не был пьян в день катастрофы. Думаю, сыновняя честь тут ни при чем, просто ей не хватает компенсации, но, чтобы она могла ее получить, все должно быть сделано официально.

– Что ты ответил? Ты ведь ничего ей не обещал, правда? Я не хочу, Дэвид. – Он готов был сделать для нее все, что угодно, особенно когда она звала его так. В такие моменты он чувствовал себя непобедимым.

– Ш-ш-ш, Лили, ш-ш-ш. Тихо. Ничего такого я делать не собирался. Ну, только если нас вызовут официальной повесткой в суд, тогда придется, конечно, сказать то, что они хотят услышать.

– Но ведь если дело дойдет до присяги, то нам придется сказать ВСЮ правду, – закричала она. Весь дом, наверное, перебудила.

– Человек имеет право не давать показания против себя самого, – напомнил Дейв. – Да им это и не нужно. Мы нужны им просто как свидетели того полета. Так что давай пока не будем делать из одного телефонного звонка слишком далеко идущие выводы, ладно?

Но Лили, похоже, была с ним не согласна.

– Может… – В их разговоре образовалась зияющая дыра. – Может, мне стоит рассказать обо всем Джерри? Он же юрист. Он нам поможет.

Джерри. Он только все испортит.

– Лили, ты хорошо подумала? Ведь тогда придется рассказать ему не только про Кента. И разве не из-за Джерри мы начали эту глупую ложь?

– Я не знаю, – прошептала Лили. – Он так нежен со мной сейчас, но мне почему-то кажется, что все изменится, узнай он правду… Все станет совсем по-другому. Я не хочу, чтобы он знал. И в то же время мне так хочется все ему рассказать… В прежние времена у нас не было никаких секретов друг от друга, а теперь… теперь у меня такое чувство, как будто я вру ему постоянно.

– Это потому, что так оно и есть. – Дейв уже не находил добрых слов, когда речь заходила о ее муже, всякое упоминание о Джерри бесило его. – Ладно, давай сделаем вот как. Я сам ему все скажу. Пусть он от меня узнает все о своей матери и о Кенте. Х-м-м-м, а может, заодно и о Поле? Мне так хочется пересказать ему этот маленький эпизод нашей островной жизни… Иди, разбуди его и дай ему трубку. Хотя нет, погоди – хотелось бы видеть его лицо. Лучше я прилечу к вам.

– Ничего подобного ты не сделаешь.

– А я думаю, что сделаю. Вряд ли он окажется таким понимающим, как ты думаешь, и тогда я займу в твоей жизни то место, которое мне подобает, а не тайного ночного абонента.

Молчание.

– В одном ты прав, – сказала Лили. – Ему нельзя знать, и он никогда не узнает. Но не надо тешить себя иллюзиями, Дэвид, – если ты скажешь ему хоть слово, я никогда больше не стану с тобой разговаривать, слышишь? Никогда.

Решительность и твердость, с которыми она произнесла эти последние слова, причинили ему такую боль, словно от удара ножом.

– Я же пошутил, – сдался он. – Я… я не знаю, как буду жить, если не смогу слышать твой голос.

– Ты не должен говорить мне такие вещи, Дэвид.

– Знаю. Прости. – Дейв кинулся исправлять положение. – Не волнуйся, и на этот раз все пройдет не хуже, чем с интервью, – успокоил он ее. – И Джерри мы ничего не скажем.

– Да, конечно.

У Дейва было предчувствие, что они не в последний раз ведут этот разговор. И что в один прекрасный день она еще поймает его на слове.

– Давай пока не будем переживать из-за Джоан Картер. Мне кажется, в ближайшее время дальше телефонных звонков она не пойдет. А я завтра с утра заблокирую ее номер. Да и вообще, какая им радость, если вся правда о Кенте выйдет наружу? Ведь тогда все увидят, насколько мало они знали своего сына.

– Надеюсь, что до этого не дойдет, – простонала Лиллиан. – Не хочу больше об этом думать. Расскажи мне какую-нибудь историю, Дэвид. Чтобы я заснула.

Он прижался затылком к стене и опустил веки.

– Закрой глаза. Думай о волнах, о том, как они шуршат, накатывая на берег, как пенятся, разбиваясь о камни; вспомни волшебные ароматы цветов, как они мешаются с острым запахом моря, обволакивают тебя, и прохладный ночной ветерок ласково гладит твою кожу… – Дейв плел словесную сеть из воспоминаний до тих пор, пока дыхание Лили не стало ровным и он не убедился, что она заснула.

Он никогда не спрашивал ее о том, как она возвращается среди ночи из чулана в запасной спальне в их общую с Джерри постель, не вызывая его подозрений, или почему он не замечает, как выросли их телефонные счета за последнее время. Будь Лили его женой, Дейв бы сходил с ума от ревности. Но Лили ему не жена. Они друзья, и только.

* * *

– Так у вас были причины его не любить? – продолжала Женевьева. – Чем он вызвал такое к себе отношение?

Опасные чувства поднимались в груди Дейва, ему хотелось сжать зубы, но он сдержался, зная, что это будет видно на камере. Вместо этого улыбнулся во всю ширь своего рта и пустил в ход прием из своего прежнего арсенала пиарщика.

– Я не утверждаю, что хорошо знал Кента до катастрофы, но на психические травмы люди реагируют по-разному. Смерть Терезы потрясла Кента, сделала его менее общительным. Это правда, что он помогал нам и даже, возможно, спас нам жизнь. Правда и то, что друзьями мы с ним не были, но из этого не следует, что мы обязательно должны были ненавидеть друг друга.

– Нет, – бровки Женевьевы поползли вверх, безуспешно пытаясь сморщить накачанный ботоксом лоб, – конечно, не следует. Но я же вижу, вы чего-то недоговариваете, когда речь заходит о нем. Почему вы отказываетесь быть честным?

Ох, как ему хотелось рассказать ей, за что именно он ненавидит Кента. За то, что он стоял над ней, зажав нож в короткопалой лапе, за то, что уселся на нее сверху, точно она была животным, добытым на охоте, а не самым интересным, чутким и умным человеческим существом из всех, кого Дейв встречал в жизни. За ту пустоту в глазах Лили, которая возникла там по его милости – и так никогда до конца и не исчезла.

– Хотите начистоту? Ладно. Вы правы, друзьями мы не были. Я вообще затрудняюсь представить себе челов<