Глава 20. Дэвид – день сто тринадцатый

Остров

 

Солнце уже встает над водяным горизонтом, когда я опускаю руки в мелкое озерцо, которое всегда собирается между песчаных холмов недалеко от лагеря. Захватив пригоршню песка, яростно тру им свои и без того уже едва не кровоточащие ладони, тщательно промываю между пальцами и выше запястий, жалея только об одном – что это не мыло, а еще бы лучше, какой-нибудь отбеливатель.

Да, отбеливатель – это именно то, что мне нужно. Чтобы отмыть здесь все, сделать белее белого, как говорят в рекламах моющих средств. Я хочу стереть все следы вчерашнего дня, вывести их прочь, как пятно с рубашки. Как там говорила леди Макбет? «Прочь, проклятое пятно!» Вот и я хочу изгнать из своей памяти всякое воспоминание о том, что я увидел вчера, когда выскочил из-за деревьев на берег пруда.

* * *

– Дейв, кругом и шагом марш отсюда, – скомандовал Кент, похоже, уверенный в том, что я стану слушать его приказы, словно какая-нибудь дрессированная обезьяна. Наверное, он забыл о том, как я его ненавижу, и о том, что у меня нож. Нет, просто он не воспринимает меня как угрозу. Я остался.

– Пусти ее, Кент. – Я вытащил нож из нагрудного кармана своей рубашки и снял самодельный чехол. Уверенность в своих силах наполнила меня, когда я вспомнил, как долго точил его всего две ночи назад. – Клянусь, если ты ее обидишь, то я…

– То ты что? – издевательски переспросил он, почти не глядя в мою сторону. – Думаешь, ты можешь мне что-нибудь сделать, сынок? Да у тебя, стало быть, мания величия или еще что-то в этом роде. Давай, топай отсюда лучше, раз такой умный. Дай другому отведать девчонку, если у самого смелости не хватает.

Мне хотелось заткнуть ему глотку и хотелось, чтобы он слез с Лили. В два прыжка я одолел расстояние между нами и набросился на Кента.

– Так ты серьезно? Драться, значит, решил? Лады. – Он отошел от Лили. Та шевельнулась в грязи. «Беги, Лили, БЕГИ».

– Даже не думай двинуться с места, – предупредил ее Кент. – Ты, конечно, можешь убежать отсюда сейчас, но не забывай, здесь остров. Который я знаю лучше, чем любой из вас. – Он покачал ножом из стороны в сторону, попеременно показывая им то на меня, то на нее. – И я найду вас, где бы вы ни спрятались.

– Лили, не слушай его, – завопил я, сверля Кента взглядом. – Беги. Немедленно.

– Ага, Лили, чего же ты не уходишь? – продолжал издеваться он, приближаясь ко мне, словно большая кошка к добыче. – Тогда тебе не придется смотреть, как я убью твоего дружка.

Лили перекатилась в грязи на бок. У нее отекло лицо – наверное, перелом носа. Мои пальцы крепче стиснули рукоятку.

– Дэвид, я хочу, чтобы ты ушел, – разбитыми губами выговорила она.

– Нет, этого не будет.

Она поднялась на колени и, тяжело дыша, смотрела на меня – ее зеленые глаза сверкали из-под маски быстро засыхающей черной грязи, которая покрывала ее лицо.

– Пожалуйста, уходи, Дэвид. Это не стоит твоей жизни.

– Лили, ш-ш-ш! – приказал я, делая еще шаг навстречу Кенту и мысленно взвешивая свои шансы. Справа от меня вода, слева – джунгли, прямо – опасный сумасшедший. Ничего хорошего.

Снова заговорила Лили, она уже встала на ноги.

– Перестань, Кент. – Она выплюнула длинную коричнево-розовую струю – смесь слюны, крови и грязи. – Я пойду с тобой, только обещай мне, что ты оставишь его в покое.

– Прекрати, – рявкнул я на нее.

– Очень приятное предложение, моя милая, только сейчас я немного занят. Впрочем, не беспокойся. – Он ухмыльнулся, обнажая зубы. – До тебя еще дойдет очередь. К тому же я люблю играть в догонялки.

– Беги! – снова крикнул я Лили, и в эту же секунду Кент прыгнул на меня, высоко держа нож, нацеленный мне в грудь.

Я лишь слегка замешкался, прежде чем оттолкнуться от земли обеими ногами; мои руки так крепко сжимали рукоятку ножа, что мне наверняка было бы больно, не будь я так зол. Мощный торс Кента ударился в мое развернутое к нему правое плечо, его кулак врезался мне в челюсть.

Взмахнув обоими кулаками сразу, я попытался нанести ему первый удар. Но Кент, как всегда, играл не по правилам и дал мне ногой под колени. Когда я падал, он выбил из моей руки нож. Тот как раз улетал в подлесок, когда в моем паху взорвалась боль, и яркие звезды закружили у меня перед глазами.

Не успел я опомниться, как он уже повалил меня на спину, и его крепкие ляжки уперлись мне в грудь. Я вскинул руки, прикрывая лицо от ударов его кулаков, твердых, как камни. Убедившись, что до лица ему не добраться, Кент стал бить меня по стратегически важным местам – в уши, пару раз сильно ударил в шею.

– Значит, ты не хочешь уступить мне очередь, так? – рычал он, а пальцы его рук уже обхватывали мне шею. Я открыл рот, чтобы заорать на него в ответ, но его большие пальцы сильно сдавили мне дыхательное горло.

«Конец». Мои руки бессильно упали на землю, черные круги поплыли перед глазами. «Я умираю». Не было ни сверхъестественного покоя, ни света в конце тоннеля, ни прочего барахла. Только страх и грусть оттого, что я не успел так много.

Моя последняя мысль, самая последняя, была о Лили – я снова увидел ее лицо, каким оно было в самолете, подсвеченное солнцем с заката; вспомнил тепло ее глаз, когда она пришла посидеть со мной во время полета, вспомнил выдержку, с которой она выносила операцию на плоту, ее неприкрытое горе после смерти Маргарет, лукавую улыбку, которая играла на ее губах, когда она шутила. И сразу за этим пришло понимание, которое я не оттолкнул от себя, как обычно, но позволил себе принять: я же люблю ее.

А потом я умер.

Боль прошла, я уже не валялся на берегу грязного, илистого пруда, а, лежа на спине, невесомо скользил по поверхности большого спокойного озера, моргая от желтого света, который струился на меня сверху, сквозь полог из листьев. На берегу мелькали какие-то фигурки. Они были маленькие, детские. Две девочки и мальчик играли – нет, резвились, словно дети воды; их тихий смех ленточками ряби вплетался в воздух. Легкий голубой туман заполнял пространство кругом; он колыхался вокруг детей от каждого их прыжка, и тогда казалось, что это взлетают и опускаются вокруг них полы невесомой белой одежды.

Ошеломленный, я сел и стал озираться, обнаружив, что воды вокруг меня совсем мало, всего несколько дюймов. Водоем окружали деревья. Это были не пальмы, как на нашем острове, а огромные махагони, вроде тех, на которые отец возил меня смотреть в детстве. Я внимательно осмотрел берег, почти ожидая увидеть его там, за стволами деревьев. Мне не было холодно, не было больно, я знал, что должен быть спокоен и счастлив, но ничего такого я не чувствовал. Какая-то мысль пульсировала в уголке моего сознания, не давая мне покоя, словно забытое слово, над которым чем больше бьешься, тем меньше шансов его вспомнить. Я не должен быть здесь, в этом туманном лесу; я должен быть где-то совсем в другом месте, я должен…

И я снова оказался на прогалине между пальмами, словно кто-то потянул меня за ноги так внезапно, что я прошел сквозь воду того озера и вывалился сюда. Я вернулся. Кент был по-прежнему на мне, но уже не сдавливал мне горло своими руками. Вместо этого он повалился на меня и душил меня своим характерным амбре из запахов немытого тела и рыбьих кишок. Когда онемение смерти стало понемногу покидать меня, я попытался его спихнуть. Он не сопротивлялся.

– Лили! Лили! – захрипел я, чувствуя, как что-то пульсирует у меня в горле там, где его едва не раздавили пальцы Кента. Побарахтавшись еще немного, я наконец вылез из-под его бесчувственного тела. Вскочил на ноги – так поспешно, что у меня зашумело в голове, – и захромал к деревьям. После драки я все еще не очень хорошо видел; какие-то песчинки попали мне под веки и царапали мне глазные яблоки, когда я моргал.

Спрятавшись в густом кустарнике, я стал осматривать берег в поисках Лили. Обшарил взглядом стволы деревьев за водой, думая, что она должна быть где-то там, откуда удобно и наблюдать за происходящим, и скрыться, в случае чего. Но ее там не было. Со все нарастающим страхом я повернул голову и стал смотреть в другую сторону, подсчитывая секунды до тех пор, когда Кент очнется и мне самому надо будет бежать.

– Где ты, Лили? – зашептал я.

И тут я ее увидел: скорчившись, спрятав лицо в колени, она сидела за камнем, на котором сохло после стирки белье. Бросив еще один тревожный взгляд в сторону Кента, я покинул укрытие между деревьев и пошел, стараясь держаться от него как можно дальше. Затем, припадая на одну ногу, побежал.

Она показалась мне такой маленькой, когда сидела там, под скалой, согнувшись в три погибели. Приближаясь, я не сводил с нее глаз, словно боялся потерять ее на фоне камней и грязи. Господи, до чего же она худенькая, руки – одни косточки. Почему же я раньше этого не заметил?

Достигнув ее укрытия, я упал перед ней на колени, разбрызгивая грязь. Мне так хотелось обнять ее обеими руками, прижать к себе, сказать, что теперь все будет хорошо, что я никому не дам ее в обиду. Но едва мои пальцы коснулись ее колена, как она вздрогнула и попятилась.

Когда мне все же удалось оторвать ее руки от лица, ужас глянул на меня из ее глаз, из дорожек, промытых слезами в засохшей корке грязи на ее щеках, из сгустков крови, застывших в уголках рта. Целых две секунды прошло, прежде чем она поняла, кто перед ней. А когда все же поняла, нижняя губа ее задрожала и слезы снова навернулись на глаза, и без того красные от плача.

– С тобой все в порядке, – прошептала она удивленно. – Я думала… я думала, что ты умер.

– Я тоже так думал, – ответил я, стараясь, чтобы мой голос прозвучал по возможности беззаботно.

– Ш-ш-ш. – Лили подняла дрожащую руку и приложила ее к моим губам. – Не говори так. Я не могу этого слышать. Ты жив. Жив!

Я схватил ее руку и стал целовать кончики ее пальцев, не обращая внимания на запекшуюся на них кровь.

– Ты в порядке, Лили? Он не… – Я остановился в поисках слова, которое не разожгло бы еще больше мою ненависть к Кенту. – Я опоздал?

Лили отдернула свою руку так стремительно, как будто я ее укусил.

– Нет. – Она задрожала. – Ты пришел вовремя.

Я снова протянул к ней руку, но замешкался. На ней, можно сказать, не было ничего, кроме грязи, – она пропитала ее белье, окрасив весь торс, все тело в ровный черно-коричневый цвет. Страшно было представить, что случилось с ее бюстгальтером, который она прижимала к груди спереди, а его бретельки жалко свисали с ее плеч. Протянув руку вверх, я пошарил по камню и схватил буквально первую тряпку, которая попалась. К счастью, это оказалась моя изношенная почти до дыр голубая рубашка, а не что-то из вещей Кента.

– Ну-ка, наклонись.

Она послушно подалась ко мне, упершись руками в окровавленные колени. Я набросил влажную рубашку ей на голову. Когда костяшки моих пальцев проехали по ее волосам, Лили сильно вздрогнула, и я увидел в них темные сгустки грязи и крови. Одну за другой я продел ее руки в рукава, невольно подсчитывая все ее ссадины, порезы и ушибы. Ладони, колени, локти – везде были черно-красные пузыри подсыхающей крови; лицо с одной стороны опухло и кровоточило так, словно ее ударили им о камень. Пальцы ног, и те кровоточили, а на одном совсем не было ногтя. О, моя Лили, что он с тобой сделал? У меня больше не было сил подсчитывать урон.

Я отпустил рубаху, она упала ей на бока, а я потянулся к воротнику, изо всех сил стараясь не касаться ее даже кончиком пальца, чтобы как-нибудь нечаянно не причинить ей еще боль. Только застегивая пуговки, отважился помедлить и так прикоснуться к ней хоть немного, без риска навредить.

Когда я наконец закончил с рубашкой, рука Лили вдруг выпросталась откуда-то из грязи и обхватила меня за пояс.

– Спасибо, что пришел мне на помощь, Дэвид. Спасибо. – Она переплела свои дрожащие пальчики с моими, и от этого я только острее ощутил свою несостоятельность как защитника.

– Прости меня, Лили, этого не должно было случиться. Я не позволю, чтобы это случилось снова. – Я уже давно не проверял Кента, и теперь вдруг почувствовал, как мурашки побежали у меня по спине, словно кто-то следил за мной из укрытия. Я хотел выглянуть из-за скалы, но Лили держала меня мертвой хваткой. – Мне надо встать, Лили. – Мной уже начинала овладевать паника. – Я должен позаботиться о твоей безопасности. Пожалуйста, позволь мне это сделать.

Она не отпускала меня.

– Он не там, его нет.

– Как это? – Я один за другим отрывал от себя ее пальцы и чувствовал, как напрягаются все мускулы моего тела, готовясь к драке.

Наконец мне удалось влезть на камень, с которого можно было разглядеть весь пруд вместе с берегами и спланировать какие-то действия по нашей защите. Но Кент все еще лежал в грязи, в полной отключке. Мои туго натянутые нервы стали понемногу расслабляться. Значит, у нас еще есть время.

Я поспешно сполз вниз.

– Он все еще не пришел в себя. Я знаю, что тебе больно, что ты испугана, но нам надо уйти отсюда раньше, чем он очнется. Ты можешь встать?

– Его нет, – Лили снова свернулась клубком. – Его нет, нет, – твердила она.

– Нет, Лили, он здесь. Нам надо уходить! – И я снова потянул ее за руку, готовый подхватить и нести, если понадобится.

Когда я во второй раз заставил ее открыть лицо, Лили поглядела на меня почти со злобой.

– Дэвид, ты что, совсем меня не слушаешь? Он не вернется, нам не надо никуда бежать. Его нет! – закричала она. – Его больше нет, потому что я его убила. Я взяла нож, который ты сделал для меня, и, пока он душил тебя, я…

– Что? Что ты говоришь? – Слова вертелись вокруг меня, точно снежинки во время бурана, а я никак не мог уловить их смысла.

Вздрагивая, Лили набрала полную грудь воздуха, как делала всегда, когда старалась не расплакаться. Придвинула колени еще ближе к животу, натянув на них мою рубаху.

– Когда он на тебя бросился, я подбежала к выстиранному белью и нашла там свой нож. Клянусь тебе… – она даже подняла руку, как будто давала в суде присягу, – клянусь, я хотела только напугать его, но он даже не обратил на меня внимания. Не поворачивая головы, не моргая, он продолжал сдавливать тебе горло. У тебя посинело лицо, Дэвид. А потом ты перестал сопротивляться ему, и мне стало страшно…

Она вытащила из грязи что-то твердое и протянула мне. Нож, тот самый. Я часами держал это каменное лезвие в руках, сначала вытесывая его, потом обтачивая, превращая в оружие. И вот на нем кровь.

– Ты его зарезала?

– Да, – еле выговорила Лили, глядя в землю, словно не находя в себе сил смотреть мне в глаза. – Зарезала. – И она спряталась за завесой из грязных волос.

Я опустился рядом с ней в грязь и боком подался к ней так, что наши локти встретились. Когда она не отшатнулась, я положил на землю руку и пальцами стал делать маленькие шажки по направлению к ней. Она повернула свою руку ладонью вверх, и наши пальцы сплелись. Легким пожатием она, сама о том не подозревая, даже утишила боль в моем раздавленном горле и трещащей голове. Наверное, ей и самой стало легче, потому что она привалилась к моему плечу.

Так мы сидели и молчали до тех пор, пока у меня не затекли ноги. Я слушал голоса птиц, шелест деревьев на ветру и ловил себя на том, что невольно пытаюсь различить среди них звуки, которые издает человек, восставая из мертвых. О чем думала тогда она, не знаю. Я не мог заставить себя спросить. Вместо того, чтобы заговорить с ней, я считал ее вдохи и выдохи и благодарил Бога за то, что тот уберег ее от самого страшного. Но вот ее ровное дыхание снова стало прерывистым.

– Ш-ш-ш, всё в порядке. – Я положил голову ей на макушку, старательно избегая тех мест, где были вырваны волосы. – Ты жива. А я никогда и никому не позволю обидеть тебя снова. Обещаю.

– Я его убила, – заговорила она, точно в трансе. – Взяла и убила.

– Ты спасла мне жизнь, Лили. У тебя не было выбора.

– Я отняла у него жизнь. Я могла остановиться, но не сделала этого. Когда увидела, как ты лежишь там, на земле, а он тебя душит, я решила, что убью его. Беря в руки нож, я уже знала, зачем я это делаю. Это и называется умысел. Я – убийца.

– Он ведь тоже не остановился, когда у него был шанс, верно? Так что ты просто защищала свою жизнь, свою и мою. Без тебя я бы умер.

Лили помолчала, точно в поисках подходящего ответа.

– Как ты думаешь, меня теперь посадят в тюрьму? – Она явно заговаривалась.

– В тюрьму? – Я попытался рассмеяться. – Ну, если только я сооружу из кокосового ореха телефон и позвоню по нему в службу «девять-один-один», тогда возможно. – И я умолк, чтобы посмотреть, не улыбнулась ли она.

– Это нисколько не смешно, Дэвид. – Лили положила мою ладонь к себе на колени. – Я хочу сказать, если нас когда-нибудь вытащат с этого острова, то его могилу тоже разроют, чтобы забрать его домой, к родственникам. И тогда все узнают, что он умер от ранений в спину, причем множественных. Я достаточно видела всяких ток-шоу по телевизору, чтобы знать – присяжные признавали людей виновными в убийстве и за меньшее. Вот и со мной может случиться то же самое. Тюрьму здесь, на острове, я могу поменять на другую тюрьму, дома.

– Ну уж нет. Я же был здесь, я видел, что он делал со мной и с тобой. Я все им расскажу. – Мне хотелось успокоить ее, но она все так ясно объяснила, что я начал понимать, чего она опасается. А действительно, что с нами будет, если нас спасут? И спасатели увидят тело Кента?

– Тогда тебя назовут моим сообщником. – Лили сжала мою ладонь, ее покрытые коркой грязи ногти тихонько заерзали по моим костяшкам. – И вообще, ты был в обмороке, когда я это сделала. Так что твои показания не в счет. Можешь считать меня ненормальной, но теперь я начинаю понимать, что плохие вещи, нет, даже страшные вещи, могут случиться с каждым.

– Хочешь, я пойду, проверю его, Лили? Ну просто так, на всякий случай?

Она кивнула. Все равно придется, рано или поздно. Ведь если он умер, мы не можем бросить его прямо здесь, на краю пруда. Пруд – основа нашей здешней жизни, единственный источник пресной воды на острове, и если мы еще не испоганили его нашей дракой, то уж, оставив Кента гнить здесь, наверняка приведем в полную негодность.

С другой стороны, если он не умер… при одной мысли об этом едкий вкус ненависти заполнил мне горло. Что же мы тогда будем делать? Выхаживать его, наверное. Это, конечно, последнее, чего мне хочется, но я знал – Лили никогда не позволит мне дать ему умереть нарочно.

Я нехотя расплел наши пальцы. Пот растопил грязь на наших руках, так что, вставая, я чувствовал, как мгновенно остывает и становится липкой моя ладонь. Гравитация вдруг так потянула меня к земле, словно за время сидения мой вес вырос на две-три тонны, и я еще некоторое время неловко перетаптывался на месте, прежде чем смог идти.

Кент лежал в грязи, лицом вниз. Незачем было даже подходить к нему вплотную, чтобы увидеть кровь, красную, как пищевой краситель, которая заливала его белую форменную рубашку. Я начал считать прорехи – одна, две, три, четыре… кажется, даже пять. И если каждая соответствует ножевому ранению, то Лили права: Кент мертв.

Если она права… Сколько разных концовок можно придумать к этому предложению. Если она права, то я должен повернуть его безжизненное тело с живота на спину, должен коснуться его шеи или запястья в поисках пульса, должен заглянуть в его пустые глаза и убедиться, что мое барахтанье под ним было последним, что Кенту суждено было увидеть и ощутить в жизни. Если она права, то я должен избавиться от его тела так, чтобы никто и никогда не узнал, что с ним случилось.

Лили не ошиблась. Кожа Кента была уже холодной на ощупь, когда я переворачивал его на спину, и не нужны были никакие врачебные навыки, чтобы в струйке крови, стекающей по его подбородку, распознать результат внутреннего кровотечения. Его бессмысленный, застывший взгляд чем-то напомнил мне Терезу, когда та лежала на полу самолета, мертвая. Раньше мне казалось, что, когда человек умирает, его глаза тихо и спокойно закрываются сами собой. С Маргарет так и было. Но оказалось, что люди, ушедшие не по своей воле, выглядят иначе; они как будто навеки застывают в той эмоции, которую им довелось испытать последней.

Одно за другим я опускаю его веки; они, еще влажные изнутри, смыкаются легко, без усилий. Теперь смотреть на Кента становится легче. Присаживаясь рядом с телом на корточки, я ненадолго сам закрываю глаза и делаю глубокий вдох, словно надеюсь, что вместе с кислородом в мою грудь попадет хоть немного вдохновения и я придумаю, что с ним теперь делать. Даже в смерти Кент продолжает создавать проблемы. Когда мои глаза открываются снова, то взгляд сразу падает на ярко-оранжевое пятно в паре футов от тела Кента. Это нож – тот самый, который он мне сначала дал, а потом выбил из моих рук, – вернулся ко мне, словно в ответ на мою немую просьбу.

Лили сидела там, где я ее оставил, прижавшись боком к скале, а голову спрятав в коленях. Когда я подошел, она разогнулась и посмотрела на меня с болезненной надеждой во взгляде.

– Он умер, да?

– Да.

– Я знала, я знала, я знала, – запричитала она.

– Не сходи с ума, Лили. Я позабочусь о нем. – Я опустился перед ней на колени, словно так я мог удержать ее от стремительного сползания в шок. – Никто ничего не узнает.

– Как? – спросила она, но на этот вопрос я не хотел давать ей ответ.

– Не волнуйся. Я все сделаю. Давай-ка мы сейчас отведем тебя в лагерь, обогреем у огня, просушим одежду, а уж потом я сделаю так, чтобы ничто и никогда больше не напомнило тебе об этом дне. – Она начала было протестовать, но устала и выбилась из сил раньше, чем успела сказать что-нибудь существенное.

Вместе мы дохромали до лагеря, выстиранная одежда висела на моем саднящем плече. Но я не обращал внимания на свою боль, зная, что Лили сейчас в разы хуже. Молча мы пришли, молча я раздул тлеющие угли в нашем очаге на пляже. Никто из нас не нарушил это сосредоточенное молчание, даже когда я повел ее к океану мыться и она вскрикивала, потому что в ее свежие ранки попадала морская соль.

Потом я обнял ее, крепко прижал к своей груди, а она плакала, пока солнце стояло высоко в небе, но под вечер, все еще всхлипывая, забылась беспокойным сном. Мне нравилось ощущать, как Лили лежит у меня в руках, нравился вес ее тела. В тот миг я сам напомнил себе весы, которые всю жизнь врали, а потом вдруг, отрегулированные, стали работать, как надо.

Я смотрел на нее, спящую, а когда грохот крови у меня в ушах сменился негромким ритмичным пульсом, положил ее наземь – тихо-тихо, словно укладывал спать ребенка. У меня уже созрел план. Только бы он сработал, и тогда на всем острове не останется ни одной инкриминирующей нас улики.

С ножом в кармане я вернулся на поляну, где лежал Кент: приближаясь к нему, мне пришлось потопать ногами, чтобы разогнать крыс. Подойдя вплотную, я наклонился и приподнял его ногу. Да, это будет непросто.

Я тащил его через джунгли за ноги, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух. Кент оказался тяжеленным, точно из бетона, и я стал сомневаться, что мне удастся довести начатое до конца. Где-то через час я уже всерьез подумывал бросить его в джунглях – пусть с ним разбираются жуки и разные мелкие животные. Но я обещал ей, обещал, что обо всем позабочусь…

Когда я наконец выволок его из-за деревьев, солнце уже опускалось в океан, а по мне текли струйки пота. Кент тоже не похорошел за время нашего путешествия – на его руках виднелись длинные порезы, из которых сочилась кровь. По земле за нами тоже тянулся кровавый след.

Дотащив его до скал, я просунул руки ему в подмышки и, спеша, как мог, стал поднимать его на утес. Там, пристроив его на самом краю и тяжело переводя дух, достал из кармана нож. Я даже не очистил его от грязи, подобрав в кустах, куда его отшвырнул Кент. Давая его мне, он наверняка и думать не думал, что настанет день, и я буду резать этим ножом его самого.

Прежде всего я срезал с него одежду, и он остался лежать на камнях голым. Но нож в моей руке жаждал чего-нибудь посерьезнее тряпок. Я даже пожалел о том, что не на мою долю выпало удовлетворение заколоть Кента, а еще о том, что лежал в обмороке, когда Лили нанесла свой первый удар, и не видел его физиономии. Мне казалось, что осуществить задуманное будет трудно. Но я ошибался.

Солнце уже почти село, и я понял – пора. Я воткнул нож в руку Кента и разрезал ее вдоль, стараясь попадать в голубую прожилку вены. Проходя через кожу и мясо, лезвие издавало странный звук, точно распарывало ткань, а сгустившаяся кровь уже почти не текла из длинного, узкого пореза. Схватив его другое запястье, я кромсанул еще глубже и остановился лишь на миг, чтобы прикрыть ему лицо рубашкой, которая из белой стала теперь пурпурно-красной, прежде чем взяться за шею.

Наверное, я надеялся, что кровь хлынет фонтаном, но он умер слишком давно, и она сочилась еле-еле. Я вспомнил, как Кент, когда ему удавалось поймать морскую птицу или грызуна, надрезал им горло и подвешивал их за ноги. Лили терпеть этого не могла: тушки привлекали насекомых и крыс, а еще жутко воняли, если только дождь не шел каждый день. Но теперь мне нужна была кровь, как можно больше крови, и оставалось только надеяться, что дружная команда крылатых чистильщиков приберет остатки.

Ухватив за ноги труп, я толкал его вперед до тех пор, пока он не свесился с утеса по пояс. Гравитация довершила начатое, и скоро густая красная жидкость закапала в волны, кипящие под скалой. Сейчас закат, значит, им как раз время кормиться – они всегда едят дважды в день, на рассвете и на закате. Я знал, что они где-то здесь, близко. Оставалось только ждать, когда воду лагуны разрежут их острые плавники, зловещие знаки их прибытия.

Когда уже почти совсем стемнело, темные тени замелькали в воде, то здесь, то там вспарывая плавником поверхность. Отлично. Я сполз с ног Кента и в последний раз толкнул. Гравитация снова оказала мне услугу и одним рывком сбросила тело в океан, где хищникам, учуявшим запах крови, уже не терпелось вонзить зубы в его плоть и утащить на глубину, туда, где никто и никогда не найдет его кости. От этой мысли мне вдруг стало так легко и радостно, что я едва не устыдился себя самого. Но все же не устыдился.

Когда в ночном небе стали одна за другой проявляться звезды, вода внизу уже бурлила от акул. Звуки оказались громче, чем я себе представлял, но были для меня словно музыка. Вниз я не смотрел. Внезапно обнаружившаяся у меня склонность к жестокости не заходила настолько далеко, чтобы вглядываться сейчас во влажную тьму под утесом, но я лежал на холодных камнях, еще сырых от брызг недавнего прилива, и слушал. Возня внизу продолжалась недолго: всплески скоро стали редеть и удаляться. А потом и вовсе стихли. Я откатился подальше от края и стал смотреть в небеса. Возможно ли это: привыкнуть к такой изумительной красоте? Может быть. По крайней мере, я уже начинал думать, что могу привыкнуть к чему угодно.

Кента нет. Лили заколола его ножом, а я изувечил труп и выбросил его в море. Я ждал, что чувство вины нахлынет и захлестнет меня с головой, но этого не случилось. Вместо этого я заснул и спал спокойно впервые за все время, что длился наш кошмар.

Убаюканный ощущением безопасности, я проспал без снов до самого рассвета, а когда солнце прорвало горизонт, проснулся от того, что у меня затекло все тело. Когда мои глаза привыкли к свету, я обнаружил, что лежу, как на скотобойне. На камнях вокруг запеклась кровь, густо-красная корка покрывала мои руки и одежду. На коленях я подполз к краю утеса и заглянул вниз, не зная, что буду делать, если окажется, что его тело все еще плавает там. Но внизу не оказалось ничего, кроме кристально-чистой воды и волн, и я подумал: «Свободны».

* * *

Стоя, я поднимаю руки к свету и придирчиво оглядываю их. Ничего, чистые. Зато вода в лужице, где я мылся, приобрела ржаво-оранжевый оттенок, и я быстро закидываю ее песком. Не хочу, чтобы Лили, встав, первым делом наткнулась на это. Мелкие капли уже падают мне на плечи, и я, в кои-то веки, радуюсь приближению шторма. Дождь смоет все следы убийства Кента лучше, чем это сделаю я. Чем меньше напоминаний о вчерашнем, тем лучше.

Идя по пляжу к нашему лагерю, я прихватываю одежду Кента и, скатав ее в ком, бросаю в огонь сигнального костерка. Сырая ткань поначалу только дымит, но вскоре занимается. Оглянувшись лишь раз, я вижу, как превращается в пепел вышитая эмблема на форменной рубашке Кента. Потом решительно поворачиваюсь к костру спиной и иду к убежищу, проверить, как там Лили. Кент в прошлом. А в будущем у меня только Лили. Отныне я запрещаю себе оглядываться назад.

Глава 21. Лиллиан

Настоящее

 

– Расскажите мне о дне, когда умер Кент, пожалуйста, – просит Женевьева.

К этому вопросу Лиллиан была готова. Пока история мерно текла с ее губ, она внимательно следила за всеми «умышленными неточностями».

– Это случилось перед самой годовщиной нашего пребывания на острове (ЛОЖЬ). В то утро Кент пошел порыбачить на риф (ЛОЖЬ), и потому встал раньше нас. Обычно мы рыбачили парами, но в тот раз он ушел один (ЛОЖЬ). Дейв собирал фрукты, а я была в убежище с Полом (ЛОЖЬ, ЛОЖЬ, ЛОЖЬ). Вдруг мы услышали крик (ЛОЖЬ). Он был страшным – я никогда такого не слышала – но быстро оборвался и больше уже не повторился. Мы с Дейвом кинулись к большой скале, где обычно собирали моллюсков (ЛОЖЬ), она выдавалась далеко в бухту и нависала над водой. Но ничего не увидели. Мы звали Кента; обошли сначала весь берег, а потом и весь остров, но он просто исчез (ЛОЖЬ). Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, что с ним случилось на самом деле (ЛОЖЬ), но, думаю, на него напали акулы (ПРАВДА).

Ее руки спокойно лежали на коленях ладонями вниз, пока она произносила свою речь, солгав десять раз за шестьдесят секунд. Тоже рекорд своего рода.

– Как вы справились с этой потерей, Лиллиан? Вы ведь наверняка были… расстроены.

– Конечно, я плакала целыми днями, пока у меня не заболели глаза и голова. Мне даже подумать было страшно, как мы будем выживать без него.

Произнося эту реплику, Лиллиан внимательно следила за реакцией Женевьевы Рэндалл, и слегка встревожилась, когда журналистка нахмурилась. Но морщинка на ее лбу тут же разгладилась. Значит, опять пронесло.

Каждый раз, когда Лиллиан лгала, ее особенно удивляло то, что ей это нравилось. Она не знала, в чем тут причина – в том ли, что она всегда была хорошей девочкой и теперь как бы отыгрывалась за прошлое, или в том, что с ней в самом деле что-то не так, – но каждая удачная ложь давала ей ощущение собственной неуязвимости; по крайней мере, сначала. Правда, надо признать, что торжество всегда было быстротечным. И чем-то напоминало похмелье – пока пьешь, весело, а наутро, когда голова трещит и во рту сухо, как в пустыне, начинают мучить угрызения совести.

Куда труднее было лгать семье, особенно детям. Лиллиан твердила себе, что они еще слишком малы и ничего не поймут, но все равно, отвечая на их вопросы о Поле или о том, как умерла Маргарет, она чувствовала себя мошенницей. Какое право имеет она объяснять им, что такое хорошо и что такое плохо, когда она сама по многу раз в день пересекает грань между одним и другим?

Ее стратегией стало уклонение. Каждый день их жизни она старалась загрузить делами – в конце концов, чем больше занятий, тем меньше возможностей и причин думать о прошлом. Вот почему то, первое лето дома Лиллиан постаралась сделать особенно разнообразным. Они посещали бассейн и гуляли в парке, шарили по библиотечным полкам в поисках новейших выпусков Капитана Панталоны, а на собственном дворе переиграли во все игры, какие только знали ее мальчики, – от бейсбола до тач-футбола.

Одним из самых запоминающихся моментов того лета стал ремонт в комнате Джоша и Дэниела, которую давно пора было превратить из детской в спальню для больших мальчиков. На это ушел целый уикенд. В пятницу вечером они съездили в «Хоум депо», где подобрали цвета, а потом обклеивали потолок и убирали под специальную ленту плинтусы, то и дело отвлекаясь, чтобы пожевать пиццы.

Всю субботу они красили, красили и красили, так что под конец дня их лица и руки, точно веснушками, были покрыты мелкими брызгами краски цвета глубокой синевы. Но никто, даже младший, Дэниел, от тяжелой работы не устал. Ведь они всё делали под музыку – выбирали любимые песни с «Айпэда» Джоша, – так что покраска больше напоминала вечеринку с танцами, чем ремонт.

Спать они в ту ночь легли в полуподвале, где, устроившись на большой тахте, долго смотрели кино. Лиллиан давно не чувствовала себя такой довольной и счастливой – рай, да и только.

В воскресенье, сбегав с утра в церковь, они вернулись домой, наскоро перекусили такос и сладкой кукурузой и помчались наверх, заканчивать работу. Дел было немного – оставалось только оторвать защитную ленту, прилепить наклейки с логотипами спортивных команд и убрать полиэтиленовые чехлы, которые укрывали мебель и ковер от краски. Когда все было готово, Лиллиан подозвала мальчиков к дверям, и они стояли, обозревая результаты своей совместной работы.

– Смотрится классно, парни! – Лиллиан стиснула обоих за плечи. Плечико Дэниела было мягким и нежным, его кожа и ее пальцы были словно созданы друг для друга. Сын прижался к ней, зарывшись лицом ей в бок, совсем как всего несколько недель назад он прижимался к Джилл. Лиллиан улыбнулась.

С другой стороны, узкие упругие мышцы плеча Джоша напомнили ей, что ее второй мальчик уже больше взрослый, чем ребенок, и она прижала его к себе чуть покрепче. Скоро-скоро придет то время, когда компания матери перестанет быть для него желанной, а проводить выходные с предками станет совсем не круто.

– Потрясно, – прошептал Дэниел. – А можно, я позвоню Эмме, пусть придет, посмотрит? Тетя Джилл взяла с меня обещание, что я обязательно позвоню им, когда мы закончим.

– Конечно!

Так, в следующий раз поменьше оживления в голосе. Ей не очень-то нравилось, когда ее дети звали Джилл «тетей», но она старательно работала над искоренением односторонней конкуренции с лучшей подругой. К тому же за те восемнадцать месяцев, что мальчики прожили без нее, они по-настоящему сдружились с дочками Джилл: Джейн и Эммой. Девочки уже не считали Дэниела «сопливым». Он и шестилетняя Эмма стали прямо не разлей вода. Дружба Джоша и Джейн была более спокойной, и ровной; они проводили время над выпусками затеянного ими самодеятельного комикса «Приключения Джея и Джей». Лиллиан от корки до корки прочитала все пятнадцать уже готовых номеров и сразу объявила их литературным шедевром.

– Пойди, позвони им. А мы сейчас наделаем сандвичей. И, кстати, попроси у тети Джилл, пусть принесет чипсов, если у нее есть, ладно? – Последние слова Лиллиан кричала уже вслед семилетнему мальчугану, радостно уносящемуся от нее по коридору. – Ну а ты, парнишка, – обратилась она к Джошу, – что скажешь о своей новой комнате?

Откинув левой рукой волосы с глаз – жест уже входил у него в привычку, – Джош обвел комнату внимательными карими глазами.

– Да, правда, здорово получилось. Спасибо, мама. – И он обнял ее левой рукой за талию и несильно сжал. Постояв так секунду, опустил руки и тут же снова тряхнул головой – признак нервозности, как она уже определила. – Мам, а можно тебя кое о чем спросить? – На слове «мам» его голос дрогнул; она поняла – он сдерживает слезы.

– Что такое, малыш? Ты же знаешь, ты всегда можешь спросить меня о чем угодно. – Она повернулась к нему лицом. Точно, вот уже и слезы в глазах, сейчас прольются. Теперь уже она сама откинула ему волосы со лба, чтобы лучше видеть его лицо.

– Ты снова уйдешь от нас? – Крохотная слезинка выкатилась на щеку.

Ее сердце пропустило удар.

– Что за вопрос, Джош?

Он отодвинулся от нее.

– Тебя так долго не было, ты была с тем человеком, с Дейвом. А Сэмми в школе сказал мне, что, раз ты была там, с ним, а папа был здесь, то вы больше не захотите жить вместе. Его родители развелись в прошлом году, и теперь в понедельник, вторник и среду он ездит в школу на автобусе, а в четверг и пятницу приходит пешком. Он говорит, его родители начали с того, что стали много ругаться, потом перестали спать в одной комнате, а потом его папа переехал к своей подружке.

Лиллиан никогда не встречала этого Сэмми, но теперь ей вдруг захотелось разыскать его, встать над ним во весь рост и, наставив на него указательный палец, сказать: «Не лезь не в свое дело, парень!» К несчастью, те времена, когда она могла отстоять своего годовичка с игрушкой из «Хэппи Мил»