Новый этап в древнерусской книжной культуре 2 страница

Сложено было «Слово о погибели...», по всей вероятности, не позднее 1246 г., до кончины великого князя Ярослава Всеволодовича, о котором говорится в тексте как о живом. Местом создания памятника может быть признана Владимиро-Суздальская земля, поскольку в тексте совершенно отсутствуют новгородско-псковские и западные диалектизмы, хотя оба списка были переписаны в Пскове.

Таким образом, анализ языка «Слова о погибели Рускыя земли» подтверждает сказанное выше о диалектных особенностях в письменных памятниках периода феодальной раздробленности.

В XIII–XV вв. русский литературно-письменный язык, как и в предшествовавшие периоды, продолжал обогащаться лексикой, заимствованной из языков соседних народов. И если в киевскую эпоху заимствования шли преимущественно из греческого языка, то в это время русский язык пополнялся лексикой из языков тех народов, которые соприкоснулись с Русью после XII в. На западе, в Прибалтике, это были немцы, проникновение которых туда хронологически приурочивается к 1201–1203 гг. С востока около середины XIII в. происходит вторжение татаро-монголов, вобравших в свой состав порабощенные тюркские племена и усвоивших их язык.

Отметим заимствования, сделанные русским языком из немецкого, по наиболее ранней фиксации иноязычной лексики в письменных памятниках: пискупъ (католический епископ) — Смоленская грамота 1229 г.; провстъ (нем Probst — высшее церковное звание) — там же; фоготъ (нем. Vogt — судья) — там же; мастеръ (в значении глава рыцарского ордена — латинск. magister) — Смоленская грамота после 1230 г. (заметим, что это же слово в значении опытный работник появляется еще в «Ипатьевской летописи» под 1161 г., а также засвидетельствовано в грамотах XIV в.).

К середине XIII в отнесем следующие заимствования: рат(ь)манъ (член совета города Риги) — Полоцкая грамота 1264 г.; рыторъ (рыцарь) — «Новгородская летопись» под 1242 г.; шпильманъ (актер, плясун) — «Рязанская кормчая» 1284 г.; скорлатъ или скарлатъ (название дорогой ткани) — Грамота Владислава 1288 г.; Грамота Рижская 1300 г.; гЬрцикъ или герьцюк (герцог) — «Ипатьевская летопись» под 1235 и 1258 гг.

В XIV в зафиксированы такие заимствования из немецкого: бархатъ — «Путевые записки Игнатия», 1392 г.; шида (шелковая ткань, нем Seide) — там же; буркгимисторъ — Грамота Витебская 1399 г., грошъ — Галичская грамота 1351 г.; кгвалтъ (насилие) — Грамота Витовта 1388 г.; фальшивый (поддельный) — там же; фунтъ (мера веса) — там же. В XV в. — бунтъ (нем Bund — союз), балка (бревно); мушкатовый (цвет) — «Привилей мЬсту Менскому», 1499 г.

Из татарского языка в XIII в заимствованы кумузъ (напиток из кобыльего молока): «пьеши ли кобылий кумузъ?» — «Ипатьевская летопись» под 1250 г.; тамга (вид подати) — Грамота Менгу Темира 1267 г.; ямъ (ямская гоньба) — там же; бураложникъ (бурлук, сорная трава) — там же; баскакъ (сборщик дани) — там же; дорога (татарский чиновник) — там же.

В XIV в. — улусъ (кочевое поселение) — Ярлык Узбека 1315 г.; караулъ (пограничное сторожевое поселение) — Грамота митрополита Алексия 1356 г.; каторга (металлическое украшение у пояса) — Духовная Ивана Калиты 1327–1328 гг.; татауръ (род пояса) — Духовная Дмитрия Донского 1389 г.; ден(ь)га (монетная единица) — Договорная грамота 1381 г.; алтын (монета в 6 денег, от татарск. олты шесть ), алачюга (лачуга) — «Новгородская летопись» под 1379 г. и др. К XV в. может быть отнесена письменная фиксация следующих татарских заимствований: башмакъ — «Софийский временник» под 1447 г.; аргамакъ (дорогая лошадь) — там же; катуна (татарская женщина) — «Софийский временник» под 1496 г. Много заимствований из тюркских языков и даже целые фразы на восточных языках находим в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина (1466–1472 гг.).

Несмотря на то, что Русь в течение почти двух с половиной столетий находилась под татаро-монгольским владычеством, слов, проникших в наш язык из языка завоевателей, было очень немного, и заимствования преимущественно ограничивались названиями вещей, принесенных нам татарами.

14. При изучении историко-лингвистических вопросов; связанных со вторым южнославянским влиянием, необходимо исходить из подробного сопоставления русских письменных памятников конца XIV—XV вв. с южнославянскими их списками, привозившимися в эти века на Русь из Болгарии и Сербии. Обратимся поэтому к таким сторонам письменных памятников, как палеография, орфография, язык и стиль.

Ощутимые сдвиги происходят в конце XIV в. в русской палеографии. В XI—XIII вв. единственной формой письма был устав, с его отчетливыми, отдельно стоящими, крупными буквами. В первой половине XIV в. наряду с этим появляется старший полуустав, письмо более простое, но приближающееся к уставу. К концу XIV в. старший полуустав сменяется младшим, близким по начертаниям к беглому курсиву. Меняется характер внешнего оформления рукописей. В киевскую эпоху господствует “звериный (тератологический)” орнамент, с конца XIV в. он исчезает и на его месте появляется орнамент растительный или геометрический. В миниатюрах рукописей начинает преобладать золото и серебро. Появляется вязь — сложное слитное написание букв и слов, носящее орнаментальный характер. Возникает такая характерная подробность в оформлении рукописей, как “воронка”, т. Е. постепенное сужение строк к концу рукописи, завершающейся скупым острым рисунком. Изменяются начертания букв е, у, Ь (ы), появляется буква “зело”, до этого лишь обозначавшая число 6. Все это дает возможность с первого взгляда отличить рукопись, подвергшуюся второму южнославянскому влиянию, от списков предшествующей поры.

Возникает своеобразная орфографическая мода. В этот период снова внедряется в активное употребление буква “большой юс”, уже с XII в. совершенно вытесненная из русских письменных памятников. Поскольку в живом русском произношении давно никаких носовых гласных не было, эта буква стала употребляться не только в тех словах, где она была этимологически оправдана, например, в слове рVка, но и в слове дVша, где она вытеснила этимологически правильное написание оу. В XIV—XV вв. употребление буквы “большой юс” может рассматриваться как чисто внешнее подражание укоренившейся болгарской орфографической моде. Под влиянием болгарского же письма возникают написания гласного я без йотации, в форме а после гласных: моа (вм. моя), своа, спасенiа и т. д. Это написание проникает в титул московского государя— всеа Руси,— где удерживается вплоть до XVII в.

Под влиянием среднеболгарского правописания устанавливается начертание редуцированных после плавных согласных в соответствии с общеславянским их слоговым характером, хотя в русском языке подобное произношение никогда не имело места (например: влъкъ, връхъ, пръстъ, пръвый и т. д.), что широко отразилось в орфографии такого памятника, как “Слово о полку Игореве”. Наблюдается стремление к орфографическому сближению с оригиналом греческих заимствований. Так слово ангел (греч. )aggeloj), писавшееся в киевскую эпоху в соответствии с русским произношением — аньгелъ, теперь пишется по-гречески с “двойной гаммой”: аггелъ. Книжники при этом придумали обоснование графических отличий: слово, писавшееся под титлом, обозначало собственно ангела, духа добра, слово же без титла произносилось, как писалось, аггел и понималось как обозначение духа зла, беса: “диаволу и аггелом его”.

Вероятно, к периоду второго южнославянского влияния может быть отнесено освоение русским литературным языком некоторых церковнославянизмов, до этого употреблявшихся преимущественно в восточнославянской огласовке. По мнению А. А. Шахматова, слово плЬн, действительно писавшееся вплоть до 1917 г. с буквой “ять” в корне, в отличие от прочих старославянизмов с сочетаниями рЬ, лЬ в корне, рано изменивших в русском произношении и написании корневую гласную Ь на е (например, племя, время, бремя и т. п.), сохранило “ять” потому, что, вытеснив восточнославянскую параллель полон, утвердилось в русском литературном языке лишь в XIV—XV в.

Одновременно начинается внедрение в русскую лексику слов с сочетанием согласных жд (из исконного dj). Это сочетание звуков являлось безусловно невозможным для русского языка до падения слабых редуцированных и потому не присутствовало в древнейших старославянизмах, например, преже, одежя, надежя и пр. Современные надежда, одежда, вождь, рождение, хождение и др. обязаны эпохе второго южнославянского влияния. Однако окончательно утвердились подобные слова в русском языке (и в церковнославянском изводе русского языка) лишь в XVII в. после реформы Никона.

В период второго южнославянского влияния возникают своеобразные лексические дублеты, развившиеся из первоначально единого слова. Так, старославянское и древнерусское съборъ (собрание) при падении слабых редуцированных превратилось в слово сбор, имеющее в наши дни конкретные и бытовые значения, произношение того же слова с сохранением гласного после с в приставке создало слово соборъ, которому присущи узкоцерковные значения и употребления: 1) главная, большая церковь или 2) собрание уважаемых (духовных) лиц.

В период второго южнославянского влияния наблюдается массовое исправление более древних русских рукописных текстов. Справщики настойчиво стремятся выправлять замеченные ими русизмы, воспринимавшиеся как отклонение от общепринятой нормы, и заменять их параллельными старославянскими образованиями. Так, по нашим наблюдениям, в рукописи из бывшей коллекции Ундольского № 1 (ныне в ГБЛ), датируемой XV в., текст древнерусского перевода библейской книги “Есфирь” (гл. II, ст. 6) имеет следующий вид. Первоначальный текст: “Мужь июдЬянинъ бяше в СусанЬ градЬ, имя ему Мардахаи... еже полоненъ бяше из Иерусалима с полоном... иже полони Навходоносор царь вавилоньский”. Справщик старательно перечеркивает буквы о в словах полоненъ, полономъ, полони и ставит наверху, после буквы л— букву Ь, превращая эти слова в плЬненъ, плЬном, плЬни.

Подобные же операции можно наблюдать и в рукописях, содержащих текст “Русской правды” и другие памятники киевской эпохи. Очевидно, подобная же судьба постигла и текст “Слова о полку Игореве”, в котором, как мы могли убедиться ранее, многие старославянизмы обязаны своим появлением эпохе второго южнославянского влияния.

По подсчетам, произведенным в книге Г. О. Винокура, соотношение неполногласной лексики с полногласной в памятниках XIV в. (до второго южнославянского влияния) составляет 4:1; в памятниках же XVI в. это соотношение изменяется в сторону увеличения неполногласных сочетаний — 10:1. Hо все же до конца искоренить восточнославянскую по фонетическому оформлению лексику не удалось и в этот период.

В сильной степени сказалось второе южнославянское влияние на стилистической системе тогдашнего литературного языка, что выразилось в создании особой стилистической манеры “украшенного слога”, или “плетения словес”. Такая манера, получившая особенное распространение в памятниках официальной церковной и государственной письменности, в житиях, в риторических словах и повествованиях, характеризуется повторениями и нагромождением однокоренных образований, синтаксическим и семантическим параллелизмом. Наблюдается в это время и подчеркнутое стремление к созданию сложных слов из двух, трех и более основ, употребляемых в качестве украшающих эпитетов. Однако не следует преувеличивать степень собственно южнославянского воздействия на стиль русского литературного языка данного периода. Отдельные примеры, приводимые в книге Д. С. Лихачева в качестве образцов “украшенного слога” периода второго южнославянского влияния, на деле оказываются восходящими к древним текстам псалтири или других библейских книг, переведенных еще в кирилло-мефодиевскую эпоху.

Для иллюстрации тех стилистических явлений, о которых здесь было сказано, приведем отрывок из “Троицкой летописи” пол 1404 г.: “В лЬто 6912, индикта 12, князь великий Василей Дмитреевичь замысли часникъ и постави е на своемь дворЬ за церковью за стымь БлаговЬщеньемъ. Сии же часникъ наречется часомЬрье: на, всякий же час ударяше молотомъ въ колоколъ, размЬряя и разсчитая часы нощныя и дневныя. Не бо человЬк ударяше, но человЬковидно, самозвонно и самодвижно, страннолЬпно нЬкако створенно есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено. Мастеръ же и художникъ бЬяше сему некоторые чернецъ иже от Святыя Горы пришедый, родо” сербинъ, именем Лазарь. ЦЬна же сему бЬяше вящьше полуЬтораста рублевъ”.

В приведенном отрывке выспренный украшенный слог “плетения словес” сказался в нагромождении эпитетов, определяющих действие чудесного часника. Обратим внимание на такие сложные слова, как часомЬрье, человЬковидно, самозвонно и самодвижно, страннолЬпно, преизмечтано и преухищрено. И тут же бытовые русизмы: ударяше молотомъ въ колоколъ, полувтораста рублевъ.

Этот текст может быть признан типичным для своей эпохи, В нем можно видеть как силу второго южнославянского влияния — оно обогатило стилистическую систему литературного языка, так я его слабую сторону — излишнюю витиеватость. Но влияние не коснулось исконных основ нашего литературно-письменного языка, развивавшегося и в эту эпоху прежде всего по своим внутренним законам.

15. Народно-литературный тип русского литературного языка эпохи Московской Руси (XV – XVII вв.): летописная литература, светские памятники, деловая письменность.

Московский говор становится диалектной основой языка всей великорусской народности, и по мере включения тех или иных русских земель в состав формирующегося централизованного Московского государства черты ведущего говора распространяются на всей великорусской территории. Этот же среднерусский смешанный говор превращается в диалектную базу для литературно-письменного языка, обслуживающего потребности всей великорусской народности. Древнерусский литературно-письменный язык, пересаженный на новую почву, образует московскую разновидность письменного языка, первоначально развившуюся рядом с другими его ответвлениями. По мере расширения территории Московского государства все ответвления письменного языка постепенно вытесняются московской разновидностью, в особенности после введения книгопечатания с конца XVI в.

В конце XVII века государственный деловой письменный язык становится общим и перестает быть только официально-канцелярским языком, являясь образцом для всех грамотных людей, пишущих по-русски, то есть становится общерусским языком письменных сношений. Книгопечатание, возникшее на Руси в XVI веке, также способствует выработке единых орфографических норм, развитию письменного приказного языка, в середине 17 века начинают печатать первые светские книги. 1649 г. –«Уложение» Алексея Михайловича.

Тексты судебников XV-XVII веков хорошо показывают, насколько пестрым был государственно-приказной язык, старые элементы древнерусского языка сосуществовали с новыми, традиционно-книжные употреблялись одновременно с формами живой разговорной речи, старославянские с восточнославянскими. Государственно-приказной язык – это более нормированный язык, чем живая разговорная речь жителей Московского государства, отразившаяся в частных деловых документах.

Анализируя тексты памятников, отражающих особенности живой разговорной речи, и тексты официальных деловых документов, можно заметить общие нормы языка великорусской народности, во многом свойственные и системе русского национального языка: нет двух типов склонений существительных м., с, ж.р. Имена существительные с основой на твердый и мягкий согласный склоняются одинаково. Звательный падеж совпадает с именительным, не отмечаются формы двойственного числа, возможно сочетание заднеязычных согласных с гласными переднего ряда. Система спряжения глаголов упрощается, три категории времени: настоящее, прошедшее и будущее, для прошедшего времени характерная только одна форма – на –л. Нормативна флексия второго лица единственного числа глаголов – ешь, ишь.

В деловых документах XVII века широко представлены новые слова, свидетельствующие о социальных и общественно-политических изменениях в жизни московского государства. Можно говорить о синтаксическом своеобразии языка великорусской народности. Нанизывание предложений при помощи союзов И, А, ДА создавало впечатление обстоятельности. Широко синтаксические конструкции, подчинительные отношения в которых выражены сочинительными союзами.

Московский государственный деловой язык развивался и подвергался известной литературной обработке в московских канцеляриях в течение XV-XVII века.

Языковая ситуация в Московском государстве в XVI— XVII вв. обычно представляется исследователям в форме двуязычия. Причинами столь резкого расхождения между собою различных типов или жанрово-стилистических разновидностей литературно-письменного языка должны быть признаны, с одной стороны, второе южнославянское влияние на официальную форму литературно-письменного языка и, происходившее одновременно с ним усиление народно-разговорных элементов в развивавшемся и обогащавшемся языке деловой письменности; с другой — различные темпы развития отдельных типов и разновидностей литературно-письменного языка. Официальная, книжно-славянская его разновидность искусственно задерживалась в своем развитии, не только продолжая хранить устарелые формы и слова, но и нередко возвращаясь к нормам древнеславянского периода. Язык же деловой письменности, стоявший ближе к разговорной речи, быстрее и последовательнее отражал все происходившие в ней фонетические и грамматические изменения. В результате к XVI в. различия между церковнославянским (церковнокнижным) и народно-литературным типом языка ощущались не столько в форме лексики, сколько в области грамматических форм.

Первым исследователем, заметившим московское двуязычие, был известный автор “Русской грамматики”, изданной в 1696 г. в Оксфорде, Г. Лудольф. Таким образом, имея в виду конец XVII в., Лудольф прямо говорит о двуязычии в Московском государстве По его мнению, для того чтобы жить в Московии, необходимо знать два языка, ибо московиты говорят по-русски, а пишут по-славянски.

Обратимся, например, к “Посланиям и письмам” Ивана Грозного. Его послание к князю Андрею Курбскому, которое адресатом было совершенно справедливо оценено как “широковещательное и многошумящее”, изобилует богословскими рассуждениями по поводу божественной предустановленности царской самодержавной власти, насыщено церковнославянскими цитатами из библейских, богослужебных и летописных источников и поэтому, естественно, перенасыщено славянизмами и архаизмами Однако в этом же произведении, как только речь заходит о пережитых Иваном обидах со стороны бояр, тон резко меняется. Задетый за живое, автор не скупится на просторечие и смело переходит к разговорным грамматическим формам прошедшего времени на -л. А вот какими словами в том же произведении клеймит Иван Грозный измену своего политического противника: “И ты то все забыл, собацким изменным обычаем преступил крестное целование, ко врагам христианским соединился еси”.

Не менее типичен для своего времени и язык другого произведения той же эпохи — “Домостроя”. Автор этой книги, известный московский протопоп Сильвестр, близкий к Ивану Грозному в первые годы его правления, тоже проявил себя как незаурядный стилист, хорошо владевший обеими разновидностями литературно-письменного языка своего времени. В первой части книги (до гл. 20 включительно) явно преобладает книжная, церковнославянская речевая стихия. И это вполне объяснимо, так как начальные главы книги трактуют об идеологических и моральных проблемах. В полную противоположность этому, в гл. 38 (“Как избная парядня устроити хорошо и чисто”) преобладает русская бытовая лексика, и синтаксис этой главы отличается близостью к разговорной, частично же к народно-поэтической речи: “Стол и блюда, и ставцы, и лошки, и всякие суды, и ковши».

Два типа русского литературного языка продолжают существовать во второй половине XVII века, вплоть до 30-х годов XVIII. Но замкнутость противостоящих друг другу языковых систем начинает нарушаться: в результате демократизации и европеизации языка.

Проникновение элементов живой разговорной речи в различные жанры литературы не было одинаково интенсивным. Наиболее показательны в этом отношении бытовые повести, сатирические произведения, сочинения раскольников, интермедии, переводные драматургические произведения, памятники дипломатиеского письма, научно-популярная литература.

Новая грамматическая система русского языка, свойственная живой речи и деловой письменности, находит себе место в демократической литературе XVII века. Усиливается влияние Унт. Например, в повести о «Горе-Злочастии» - былинные формулы. В памятники, написанные на книжном славянизированном языке, проникают элементы живой разговорной речи, что изнутри расшатывает систему этого типа письменности Московского государства. (например, «Житие протопопа Аввакума»)

«Житие протопопа Аввакума»

Сентиментальный тон повествования, проявление субъективного отношения автора к вещам и явлениям,лицам. Происходит столкновение единиц двух языковых систем. Аввакум излагает свое религиозное кредо, полемизирует с защитниками новой веры, используя средства книжного языка. Церковнославянизмы часто сталкиваются в тексте с лексикой и фразеологией живой разговорной речи, поясняются просторечными синонимами.

Деловой язык Московского государства называют канцелярским (или приказным), чтобы различать деловой язык первого и второго периодов, подчеркнуть большую книжность и в то же время большую специфичность деловых текстов эпохи Московского государства.

Деловой язык занял ведущее место среди других разновидностей языка. Он оказывал влияние и на книжно-славянский тип языка. Деловой язык отражал общенародную живую речь, и, следовательно, разговорные формы находили отражение в различных жанрах. С другой стороны, сам деловой язык не был изолирован от других типов литературного языка. Книжная речь оказывала на него определенное воздействие, на него влиял язык УНТ. Такой обогащенный деловой язык распространялся далеко за пределы государственных юридических документов. Деловой язык влияет на нравоучительную литературу, на жанр путешествий.

Как и в домонгольский период, в Московской Руси деловой язык первоначально слабо взаимодействовал с книжным языком. Но со временем некогда четкие границы между книжным и деловым языками стали понемногу разрушаться. Литература и деловая письменность постепенно сближались. Это проявилось в целом ряде памятников XVI в. Появляется целый ряд произведений, которые, являясь по форме деловыми документами, по содержанию и языковым особенностям находятся на границе деловой письменности и литературы. Вот лишь некоторые яркие примеры: представленный Ивану Грозному политический трактат в виде большой челобитной Ивана Пересветова, послания Ивана Грозного (например, его переписка с опричником Василием Грязным), «Домострой» –сборник практических наставлений и советов о повседневной и хозяйственной жизни человека, статейные списки русских послов (посольство Ивана Новосильцева в Турцию в 1570 г., посольство Федора Писемского в Англию в 1582–1583 гг.) и др.

Происходит расширение сфер влияния деловой речи, т.к. расширялся сам круг вопросов, охватываемых деловой перепиской. В деловых документах отражалось все многообразие общественно-политической, экономической и культурной жизни России, а также частной жизни различных слоев тогдашнего общества. Некогда весьма четкие грани между церковно-религиозной литературой, повествовательной светской литературой и деловой письменностью в отношении их содержания начинают постепенно разрушаться, стираться. Деловая речь проникает в публицистику и в художественную литературу.

Наглядно расширение тематики деловой письменности и обусловленное этим развитие делового языка представлено в т.н. статейных списках –отчетах русских послов, которые писались по «статьям», т.е. по пунктам. Постепенно в статейных списках послы начинают не только пересказывать «речи», которыми они обменивались с представителями стран, куда они были посланы, но и рассказывать о церемониях встреч, описывать города, природу, нравы и обычаи населения, сообщать о политических событиях и придворных интригах. В результате в пределах делового языка развиваются новые для него формы описания и повествования, близкие по лингвистической организации к текстам повествовательной прозы. Статейные списки, как и большая часть других видов деловой письменности, носили чисто служебный характер, но содержание их представляло несомненный интерес не только для чинов Посольского приказа, потенциально они могли служить таким же материалом для чтения, как и литература в строгом смысле слова. В литературной обработке разных видов деловой речи важную роль в XVI–XVII вв. сыграли служащие Посольского приказа. Там сложился светский литературный центр со своими писательскими кадрами. Под их пером возник своеобразный жанр литературных произведений в форме дипломатических документов, сложилась своя манера использования книжно-славянских и русских элементов, в совокупности обслуживающих стоящие перед создателями произведений задачи.

16. Стиль «плетения словес», или эмоционально – экспрессивный, достигает своего расцвета в творчестве талантливого писателя конца 14 – начала 15 века Епифания Премудрого. Свое первоначальное образование Епифаний получил в Ростове, затем около 31 года он прожил в Троицко – Сергиевском монастыре. Разносторонность культурных интересов сблизила его с художником Феофаном Греком.

Творческое наследие писателя невелико: ему принадлежит два произведение – «Житие Стефана Пермского» и «Житие Сергия Радонежского». В этих произведениях Епифаний Премудрый стремился воплотить нравственный идеал эпохи, идеал религиозного деятеля – просветителя, в первом случае Стефана Пермского, несущего, по мысли автора, свет новой культуры язычниками, народам далекой северной – восточной окраины Московской Руси, и во втором – игумена Троицкого монастыря Сергия.

Житие Стефана пермского было написано Епифанием вскоре после смерти Стефана. Цель жития – прославить миссионерскую деятельность русского монаха, ставшего затем епископом в коми-пермяцкой земле, показать торжество христианства над язычеством. Тщательно собрав фактический материал, Епифаний оформляет его изящный, торжественный панегирик.

Житие Стефана пермского открывается риторическим вступлением, затем следует биографическая часть, которая завершается тремя плачами: пермских людей, пермской церкви.

Во вступлении Епифаний пространно излагает мотивы, которые побудили его к написанию жития. Епифаний сообщает об основных источниках, которыми он располагал, приступая к своему труду: это устные рассказы учеников Стефана, личные свидетельства его, Епифания как очевидца, беседы с героем и расспросы о нем старых людей. Автор заранее просит у своих читателей прощения за то, что «ежели будет мною где-то предложена речь, достойная осуждения».

В биографической части жития Епифаний сообщает ряд конкретных фактов о жизни и деятельности Стефана. Он родился в Великом Устюге в семье соборного клирика.

Центральное место в житии занимает описание миссионерской деятельности Стефана. По-новому подходит Епифаний в житии к изображению отрицательного героя. Пам – противник Стефана – личность незаурядная, имеющая большое влияние на пермяков. Он пытается убедить соотечественников не принимать христианства, говорит о Стефане как о ставленнике Москвы. Весьма показательно, что Епифаний не прибегает здесь к традиционной мотивировке поведения отрицательного персонажа: Пам действует не по наущению дьявола, потусторонних темных сил, а исходит из конкретных реальных обстоятельств жизни своего народа. Поэтому, подчеркивает Епифаний, победа над волхвом дается Стефану нелегко, но в этом и состоит ее величие.

Прославляя подвиг Стефана, Епифаний не обходит молчанием и теневых, отрицательных сторон жизни русского духовенства. Многие из церковных сановников, отмечает Епифаний, добиваются своих высоких должностей путем подкупа, путем нелегкой борьбы за должности.

Основную заслугу Стефана Епифаний видит в подвиге его просветительской деятельности, в создании «пермской азбуки» и переводе на пермский язык священного писания.

Перед нами типичный образец риторического стиля «плетения словес», построенного на многократном повторении слова «один», широком использовании синонимов и синонимических выражений.

Особой виртуозности в «плетении словес» Епифаний достигает в «плаче пермских людей», «Плаче пермской церкви» и «Плаче и похвале инока списающа». Плачи построены на риторических вопросах, восклицаниях, метафорических сравнениях, широких сопоставлениях прославляемого героя с библейскими персонажами.

Плачи в «Житии Стефана Пермского» выражает не только и не столько чувство скорби пермских людей и самого автора по поводу кончины героя, сколько чувства восторга, удивления и благоговения перед величием его подвига.

«Житие Стефана Пермского» поражает не только своим риторическим стилем, но и обилием фактического материала, включающего этнографические сведения о Пермского крае, пермяках – зырянах, описание практики поставления на высокие церковные должности «по мзде». Поражает полное отсутствие в житии прижизненных и посмертных чудес положительного героя, а также новая трактовка отрицательного героя.

Новый риторический стиль «плетения словес» способствовал обогащению русского литературного языка и дальнейшему развитию литературы. Постепенно этот стиль начинает проникать в историческое повествование и публицистику, видоизменяя их.

17. Как процесс, его первым обнаружил Соболевский. В первую очередь, он обратил внимание на внешний вид рукописей и заметил, что оформление рукописей ½ XIV века и 2/2 XIV века, а также XV резко отличаются между собой.

Рукописи ½ XIV века написаны, в первую очередь, уставом и старшим полууставом. С конца XIV, а особенно, в XV веке рукописи начинают писаться почти исключительно младшим полууставом. Внешне совершенно иной текст, буквы наклонные, различается не только начертание букв, но даже набор букв.