Немножко про сказки, мифы и Джордано Бруно

 

Волшебные сказки Анфиса любила больше всего. Правда, фантастику — она любила ещё больше. И про историю, и разные восстания, про Спартака особенно. И ещё очень — мифы. Ну, про разных греческих богов. Египетских тоже — которые в пирамидах были. Пирамиды — все космические. Сфинкс — он тоже: немножко лев, а немножко бог. А почему — никто не знает.

 

Раньше, в Древнем Мире, люди думали, что человек произошёл от богов, а не от обезьяны. И всё время спорили — кто от какого бога произошёл, и какой бог главнее и сильнее. И даже воевали из-за этого. И каждый призывал на помощь своего любимого бога, и старался принести ему какую-нибудь жертву, чтобы вызвать у него родственную симпатию и сочувствие. Нет, чтобы посмотреть хотя бы на шимпанзе! А потом — на себя в зеркало. Не догадались.

 

И генетика, и кибернетика говорят, что обезьяна всё время развивалась. А человек уже нет. Хотя есть сомнения.

 

Но Джордано Бруно доказал, что человек когда-то был обезьяной, но стал так много думать — что обезьяной быть перестал. И его за это сожгли на костре.

 

Жанну д'Арк тоже сожгли на костре. И тоже из-за напряжения тогдашней классовой борьбы. И думали, что это колдовство, когда она хотела всех освободить от крепостного права. Девчонка — а туда же! Революцию захотела. И стали сжигать её дровами в большом количестве и смолой.

 

И тогда просто тысячи народу на площади видели, как она превратилась в голубя — и улетела!

 

Конечно, лучше превратиться в голубя, чем если тебя заживо сжечь.

 

Или сначала надо сжечь?

 

Сергея Лазо тоже сожгли в паровозной топке. Потому что он боролся за идею коммунизма. А идею сжечь нельзя. Идея может влететь и вылететь — а ты и не заметишь...

 

…

 

Но мы хотели рассказать о домашних Анфисы.

 

Вторая жена отца, не мать Анфисы, была (по очень короткому и очень неохотному упоминанию няни, которое Анфиса как-то раз случайно услышала) какой-то юристкой, и Анфиса про неё практически вообще ничего не знала. Отец как-то сошёлся и разошёлся с ней очень быстро и незаметно. Незаметно для Анфисы, во всяком случае. И расспрашивать о ней было так же не принято, как и о первой его жене, матери Анфисы.

 

А вот про третью жену отца — которая была для Анфисы столь же близким человеком, как и отец, и няня — необходимо рассказать сколь возможно более обстоятельно.

 

 

Герта

Третья жена отца, Гертруда, (которую все домашние, и близкие друзья, звали просто «Герта»), высокая и стройная блондинка с большими голубыми глазами, спокойная, тихая и добрая, была наполовину (а, может, на четверть) финка-ингерманландка, и при этом по другой родословной линии — с какими-то очень и очень древнимидатско-шведско-немецкими корнями.

 

Один из её предков — как она, после очень долгих поисков, выяснила из архивов — был шведским рыцарем-крестоносцем, причём из Ордена Тамплиеров (хотя доказать это было невозможно) и защищал с товарищами в 1301 году от новгородцев деревянную крепость Ландскрону, что была построена крестоносцами, по благословению самого Папы Римского, на Охтинском мысу, у впадении Охты в Неву, ровно за 400 лет до основания Петербурга.

 

Текла в жилах у Герты (это она тоже не сразу выяснила) и кровь ижорцев (ингров), самых коренных жителей Приневья, не считая ещё более древних и загадочных — протолапоноидов, исчезнувших неизвестно куда.

 

Герта говорила, что именно ижорцы-ингры создали эпос «Калевала» и знали тайну волшебной мельницы Сампо, которая была закопана героями «Калевалы» где-то на берегу Финского залива (наверное, в дюнах — потому что в песок закапывать легче, и песок там очень сухой и сыпучий).

 

Свою родословную — и родословную отца Анфисы — Герта изучала особо, и очень настойчиво и тщательно. И часто, благодаря помощи отца и его возможностям, по разным секретным архивам, почти не доступным ни для кого.

 

Герта относилась к Анфисе как к равной и всегда говорила с ней обо всём совершенно серьёзно, как со взрослой. Анфиса тоже звала её просто «Герта», почти как сестру или подругу, и как близкого товарища по революционной коммунистической борьбе их всех.

 

Анфиса знала, конечно, что Герта ей — как бы, почему-то, мачеха. Ну, как в фильме про Золушку. Но Герта была совсем не злая. И не старая. И у Анфисы всё время было ощущение, что Герта пришла из какой-то сказки Андерсена, или ещё кого-то (может быть, братьев Гримм, или ещё каких-нибудь братьев).

 

Но если из сказки про Золушку — то Герта больше всего была похожа на саму Золушку. Ну, только немного повзрослее. Или на Герду — из сказки про Снежную Королеву, когда она стала взрослой. Анфисе казалось, что и отец — чем-то похож на Кая. Особенно тем, что тоже пытается сложить из каких-то невидимых льдинок слово «ВЕЧНОСТЬ». А самой ей хотелось быть «маленькой разбойницей» — чтобы им всегда помогать. И спасать их, если они будут замерзать где-нибудь на Северном полюсе. Куда их всё время так тянет — что не остановить...

 

Герта была из семьи потомственных народовольцев (были там, правда, и большевики, и анархисты, и левые эсеры, и даже один кадет), а её мать была видной энтузиасткой Пролеткульта и Культинтерна и близкой знакомой Горького, Александра Богданова и Луначарского (то есть, всех «богостроителей»).

 

Герта и сама была работником культуры и работала в какой-то очень большой библиотеке (точнее, она говорила, в «библиотечной системе»). У них и дома была огромная-преогромная библиотека, ещё с самых дореволюционных времён. А ещё книги стояли и в кабинете отца, и в комнате у Герты, и в комнате у Анфисы, и даже в комнатке у няни. И все, как уже поминалось, непрерывно что-нибудь читали...

 

Отец у Анфисы жил здесь до войны совсем неподалёку, и они с Гертой с детства знали друг друга, хотя отец и был старше. И отец катал зимой Герту на санках на Марсовом поле...

 

Когда началась война — Герте было 16 лет. В войну и блокаду у неё погибли и отец, и мать, и все братья и сёстры, и почти все близкие родственники. Они почти все жили в этой квартире. И в живых осталась одна Герта.

 

В блокаду она с другими девочками тушила фашистские зажигательные бомбы на крышах и чердаках. Дежурила в госпиталях при раненых, больных и обмороженных, и умирающих от дистрофии. Разбирала завалы разбомблённых домов и вытаскивала из-под обломков убитых и раненых. Выполняла самые разные комсомольские поручения. Навещала больных и ослабевших товарищей. И при этом продолжала учиться.

 

Герта и в войну, во время этой страшной блокады Ленинграда, спасала от гибели книги. Человек умер от голода и холода — а книг у него осталось так много, и такие редкие и ценные, каких нигде больше нет! Даже очень таинственные книги были, Герта про них рассказывала. И человек их не сжёг! И даже на хлеб не поменял! А сам умер от голода и холода.

 

И Герта складывала эти ценные книги на саночки — и везла в какую-нибудь большую библиотеку, где ещё не все умерли...

 

Герта на их ленинградской даче зимой часто смотрит на огонь в печке, задумчиво так, и про войну рассказывает, и про блокаду, и сколько разных книг сгорело, и людей умерло. И говорит, что даже если будет совсем помирать от холода, то ни одной книги не сожжёт. Даже самой глупой. Потому что глупых книг не бывает. Бывают только глупые люди.

 

А глупую книгу (ну, так, чтобы совсем глупую) написать невозможно. Потому что сами буквы — умные! И каждая буква — умная по-своему. Они — как пляшущие человечки! И как бы с тобой разговаривают, знаками своими. Особенно, если их пишут рукой — а не механической машиной какой-нибудь печатают. Но Герте приходится всё время, день и ночь, стучать на машинке, потому что так быстрее. И по работе нужно.

 

А бывают ещё иероглифы, как у китайцев, или у древних египтян. Так они — ещё умнее! И все буквы и иероглифы всегда учат человека какому-нибудь особому умственному состоянию. Даже запах такой от них со страниц у книг исходит — что человек становится умнее. И он начинает над чем-нибудь задумываться. И его умственное состояние улучшается и усиливается. Особенно, если он думает не так, как все, а как он сам, даже если другие так не думают. И сомневаются в его психике. Так, что он и сам может засомневаться.

Но даже если человек думает, что он дурак, то, вот, возьмёт, раскроет какую-нибудь книгу — и поймёт, что ещё нет.

 

…

 

Но мы говорили о Герте. О ней стоило рассказать в первую очередь, даже раньше, чем об отце Анфисы, потому что именно она и её предки были хозяевами этой старинной исторической квартиры в самом историческом центре Ленинграда — аж с самого 18-го века.

 

И те предки — как выяснила с немалым трудом Герта — были какими-то очень высокоградусными масонами и членами нескольких самых тайных масонских лож, и хотели сделать Санкт-Петербург мировой масонской столицей, а потом и просто — Столицей Мира.

 

Масоны для того и Петербург построили — чтобы сделать его Столицей Мира и сразу всех государств. Поэтому он и есть — Город Священного Камня. Потому и революция в нём произошла для этого.

 

Герта была на редкость умная, образованная и добрая женщина, и относилась к Анфисе чутко, внимательно, с заботой, и очень по-дружески. Но именно — по-дружески, и даже по-товарищески, как к соратнице по общему делу и общей борьбе, но — не совсем по-матерински.

 

И почему у них с отцом не было детей — Анфиса этого долго не понимала. Потому что Анфисе всё время казалось, что Герта этого очень хотела. Да и отец тоже. Правда, они оба очень часто болели. Это ещё от войны. А отец ещё — и от разных секретных атомных и прочих испытаний. Но об этом слишком говорить не полагалось.

 

 

Отец

 

Об отце Анфисы, конечно, надо рассказать особо, и сверх-особо.

 

Отец у Анфисы тоже был коренной ленинградец. Даже, как он говорил, «самый что ни на есть коренной петербуржец». Потому что, хотя он и был непосредственно по отцу и матери самого рабоче-крестьянского происхождения — но нашёл, по наводке Герты, в каких-то архивах бумаги, где говорилось и выяснялось, что его предок — был бунтовщик-каторжник, которого царь Пётр заставил в цепях и кандалах строить Петербург.

 

И он был даже, оказывается, не просто какой-то, там, обычный мужик-бунтовщик — а настоящий предводитель восставших крестьян и другого простого народа! Из какого-то тайного общества староверов и ещё разных тайных народных богоискателей и правдоискателей. И выжил на каторге чудом, потому что был очень сильный и крепкий, и телом, и духом. И они все, кто был за Правду, помогали друг другу даже в цепях и кандалах. А весь Петербург стоит на костях.

 

И почти все его дети, внуки и правнуки — были плотники, и каменщики, и разные мастера по строительству, и тоже строили Петербург. Кто-то из родни и в дворяне потом вышел благодаря своему искусству в городском строительстве. Кто-то и за границей оказался. Правда, очень давно.

 

Но самое интересное — как разыскала и выяснила Герта — что его дворянские родственники оказались в родственной связи с её предками! Хотя и не очень близкой. И тоже были связаны с масонами. И знали тайну Священного Камня.

 

А один из предков отца — был суворовским гренадёром и участвовал в штурме Измаила. А другие — тоже воевали, и с турками, и с персами, и со шведами, и с Наполеоном, и на других разных войнах.

 

Отец у отца Анфисы, дед Харитон, был рабочий на питерском заводе, большой и редкий механический мастер. И был сначала проповедником в революционной коммунистической секте «Всемирные Братья» (об этом надо было говорить очень осторожно). И потом стал революционером в революционном кружке (сначала эсеровском, потом марксистском). И брал в 1917 году Зимний дворец. И был в Красной Гвардии, и потом был в ЧК на секретной работе (куда и отца потом, уже позже, в 30-е годы, привлёк). И знал самого Дзержинского, и Глеба Бокия, и многих самых секретных чекистов.

 

А отец родился — и это тоже было удивительно и знаменательно — как раз в тот самый исторический день, когда дед Харитон брал Зимний. Как «Аврора» выстрелила — так отец и родился! Поэтому и празднует всё время свой День Рождения 7 ноября 1917 года, вместе с Октябрьской революцией (правда, и Троцкий родился в этот день — но про это говорить нельзя).

 

А потом в Гражданскую войну — они чуть не умерли от голода и тифа. А потом на Украине их чуть не расстрелял Деникин. Но их спас батька Махно.

 

Дед Харитон таинственно исчез в 1937 году. Но не умер и не погиб. И где он теперь, и что с ним стало, никто не знает. И где его искать. Где-то, наверное, на Крайнем Севере.

 

А отец потом, в 20-е годы, был и пионером, и комсомольцем, и был в разных научных и творческих кружках, и участником разных спортивных соревнований, и был на разных стройках социализма. В партию ВКП(б) вступил в 21 год.

 

Образование получал урывками, на разных специальных партийных и военных курсах, и на особых курсах разведчиков и работников НКВД. Но самообразованием усиленно занимался всю жизнь.

 

И был в ЧК и НКВД, и очень много воевал в особой тайной разведке, даже ещё до войны: и в Испании с фашистами, и с басмачами в Средней Азии, и с белофиннами на Карельском перешейке, и с японцами на Дальнем Востоке, и тайно помогал китайским партизанам-коммунистам.

 

Анфиса знала, что отец и сейчас был на какой-то очень важной секретной космической работе. Знал он и про многие тайны фашистов, даже ещё никем не раскрытые. И про разные атомные и прочие космические испытания.

 

Но это всё — очень и очень секретно! И говорить об этом надо так, чтобы об этом никто не догадался и ничего не понял. А лучше не говорить вообще. Если только мысленно. Но и то с большой осторожностью.

 

…

 

Отцу поневоле приходилось часто и жить фактически, и много работать, в Москве. Это было как-то связано с Космосом и с другими секретными делами. И квартира там была в самом центре, и дача была государственная под Москвой.

 

Но все они, как и сам отец, почти все его домашние (кроме матери Анфисы, и бабки, и прочих родственников матери, которых Анфиса почти никогда и не видела), гораздо больше любили и жить, и бывать, и работать, и отдыхать в Ленинграде. А летом (а иногда и не только летом) — на их любимой, очень старой, тоже ещё совсем до-революционной, ленинградской даче на Карельском перешейке. Почти в тех самых местах, где когда-то в финскую войну воевал отец...

 

 

Родня отца

 

У отца было много родни, почти по всему СССР. Но сначала надо сказать о его братьях.

 

У отца было два брата. Анфиса знала, что один, дядя Петя, был моряк, какой-то очень большой капитан, почти адмирал. А в войну он командовал торпедными катерами на Севере и потопил много фашистских кораблей, и подводных лодок, чтобы они не могли уплыть в Антарктиду и там спрятаться под айсбергами. Хотя некоторые, всё-таки, спрятались и сделали там что-то глубоко подземное и скрываются там. А, может, уже и умерли.

 

Фашисты моряки тоже были. И даже фашисты капитаны были. Они хотели все убежать на «Титанике» — но Маринеско их всех потопил торпедой! «Титаник» был очень большой, просто громадный. Но, вот, все поверили в чудо-технику — а он и утонул! А айсберг уплыл, с девушкой.

 

Дядя Петя сам показывал Анфисе на прогулках по городу и «Аврору», и «Стерегущего». «Стерегущий» геройски погиб, как крейсер «Варяг». Там матросы сами запустили воду, и все утонули, чтобы не сдаться врагу. А «Аврора» пока не утонет. А когда утонет — будет конец революции.

 

Дядя Петя тоже тонул в войну с товарищами — но другие товарищи их спасли. И когда они тонули — то пели «Крейсер «Варяг»». Его всегда надо петь, когда тонешь.

 

Дядя Петя любил показывать Анфисе книги, картинки и красочные альбомы про разные корабли, и про парусные, и про пиратов. И бригантину показывал, про которую у них дома все очень любили петь под гитару Алика.

 

«Алые Паруса» — это тоже бригантина. И в революцию на них возили оружие для восставших рабочих.

 

По секрету, дядя Петя сказал Анфисе, что любимый флаг пиратов был красный. Анфису это нисколько не удивило, потому что в те исторические времена она бы и сама стала пиратом, и прежде чем идти на абордаж, всегда поднимала бы на мачте красный флаг. А все деньги и золото — отдавала бы беднякам и падшим женщинам, чтобы они могли сохранить свою репутацию. Падшие женщины — это от искривления пространства и гравитации. При коммунизме так не будет.

 

…

 

Второй брат отца, дядя Андрон, был шахтёр, начальник угольных шахт в Донбассе. Однажды его засыпало глубоко под землёй — но Кира бросилась за ним, в самую страшную и глубокую шахту. И их всех откопали и отмыли.

 

А в войну он был танкистом и воевал на танках. А один танк он украл прямо у немцев, когда они спали, и кинул им гранату, потому что с техникой так обращаться нельзя. И въехал потом на нём с пушкой и снарядами — прямо в Берлин, даже почти прямо в Рейхстаг, где в бомбоубежном помещении застрелился, как и его собака, Гитлер. А другой Гитлер убежал в Южную Америку. Но его череп, всё равно, здесь, потому что он не сгорел.

 

Молодую и красивую жену дяди Андрона звали, действительно, Кира. А тёщу дяди Андрона звали тётя Даша. Обе они были агротехники. И когда Анфиса бывала у них, и ещё у разной их родни, в деревне на Украине, она тоже приобщалась к сельскому хозяйству, и к саду, и к огороду, и к лошадям с жеребятами, и к коровам с телятами, и к курам с цыплятами, и к уткам с утятами, и ездила в поле на тракторе и на телеге.

 

Но лес Анфиса всегда и везде любила больше всего. И не потому, что там в изобилии растёт земляника, или черника, или куча прочих ягод и грибов, которых нигде больше нет, ни в каких садах и огородах. А потому — что в лесу всё растёт свободно и естественно. И человек в лесу становится свободным и естественным. Потому что Природа никогда не врёт — и её не обманешь ничем. Правда — только в Природе. А человек из неё выпал — и теперь мучается.

 

Анфиса как заходила в лес — так сразу погружалась в естественность. И никогда не хотела из неё выходить.

 

…

 

Многие из родни отца погибли в войну и в прочих передрягах. А многие умерли от старости, просто так, без войны. А многие как-то потерялись. Но отец старался поддерживать связь со всеми, с кем только мог. Хотя родственники всё терялись и терялись. Да, и старые друзья и товарищи отца тоже.

 

Многие уезжали в какой-нибудь город. И пропадали из всякой видимости. Отец говорил, что город — это потерявшиеся люди.

 

Анфиса боится потеряться в городе. Правда, только в Москве. А в лесу никогда не боится.

 

 

«Коммунисты-космисты»

 

Дома у них в Ленинграде, и на даче, почти всегда бывало много разного интересного народу. Также и молодёжи, чаще всего из «секретариата» отца, из его неформального «мозгового центра». Также и из разных творческих клубов, и из студенческих общежитий и коммун. И многие иногда подолгу работали в их огромной ленинградской домашней библиотеке. Да и на даче было что почитать. Дождь пошёл — сиди и читай.

 

«Мозговики» — ещё они себя называли «коммунары», «ефремовцы» (в честь писателя Ивана Ефремова) и «коммунисты-космисты» — все были очень дружны. Почти как одна семья, как одна коммуна.

 

Отец говорил, что настоящий коммунист должен быть коммунаром — иначе он и не коммунист. И они все старались выстроить из себя коммуну. И все старались научить Анфису чему-нибудь умному, доброму и полезному.

 

Алик и Арина, близнецы, и — оба блистающие и красотой, и умом, и спортивной выправкой, и бьющим из глаз энтузиазмом искренних молодых созидателей, так ожидаемого всеми, светлого коммунистического будущего (уже совсем скорого, об этом говорили постоянно!..) — они любили, наверное, больше всех возиться с Анфисой и чему-нибудь её учить интересному и важному.

 

Арина, биолог и эколог, быстрая и ловкая девушка, занималась с ней природоведением и спортивной подготовкой, учила её всячески закаляться, обливаться холодной водой и делать зарядку (отец это тоже всё делал — когда бывал хоть немного здоров и имел хоть немного свободного времени). На даче водила её в лес, рассказывала про зверей и птиц, и про все растения, лекарственные и съедобные, учила её правильно бегать и прыгать, летом — плавать, а зимой — ходить на лыжах. Показывала следы: где какие птицы, где белки, а где зайцы. Белки — это грызуны. А зайцы — это просто зайцы.

 

А Алик, филолог и искусствовед, больше приобщал её к литературе и искусству, учил рисовать, показывал ей разные большие красочные альбомы с репродукциями картин великих художников, учил играть на пианино и на флейте, и на губной гармошке, а потом и на гитаре, даже на барабанах. Учил, немного, и разным иностранным языкам, больше латыни и французскому (а отец — немецкому, а Герта — немецкому и английскому; а испанский она потом, позже, выучила сама, чтобы отправиться помогать Че Геваре). Водил иногда и на разные художественные выставки и в разные музеи, вместе с какой-нибудь новой девушкой.

 

Анфиса потом слышала на даче, как Алик рассказывает своему другу, поэту Даниле, что это он проверяет, как каждая девушка умеет обращаться с детьми, и стоит ли на такой девушке жениться. И Данила над этим громко хохотал. И предлагал по этому поводу чего-нибудь выпить, правда, в шутку. Отец Анфисы Данилу не очень любил, но признавал, что он талант и ум.

 

Алик часто очень спорил и с Данилой, и с другими, и говорил, что прежде коммунизма должен наступить солнечный социализм, а иначе коммунизм не наступит. А Арина говорила, что коммунизм — это полнейшее погружение в Природу и в естественность. И это тоже должно быть солнечно и с Огнём.

 

У многих студентов были в общежитиях коммуны. С некоторыми девушками-студентками из этих коммун Анфиса действительно подружилась, и они сводили её и в цирк, и в зоопарк, и в ЦПКиО (где были лебеди, и мороженое, и много прудов, и всё с музыкой), несколько раз и в кино, а потом и в планетарий, где можно увидеть на огромном потолке все звёзды и планеты, и стрелочка все их показывает.

 

Если отец чаще приглашал домой «физиков» — когда студентов, а иногда и молодых учёных — то Герта старалась к каждому такому визиту приглашать «лириков»: тихих и скромных девушек из своей обширной «библиотечной системы». Часто они, перезнакомившись и разговорившись, потом между собою спорили, про всё на свете. Но больше про литературу, абстрактное искусство, атомную войну, Космос, фантастику и коммунизм.

 

И несколько раз потом играли свадьбы.

 

А потом у большинства происходило погружение в быт. И у некоторых даже очень большое. Вплоть до «бытового фашизма». И Ефремов об этом предупреждал.

 

…

 

Гриша, молодой, весёлый, красивый, энергичный и спортивный парень, радиотехник, физик-электронщик и кибернетик, который был почти фанатически предан отцу, и которого отец называл «мой связной», показывал Анфисе, как надо работать радистом и стучать на ключе. Для этого надо было изучить «морзянку», и Анфиса её выучила поразительно быстро. Это такой, как бы, почти космический язык. Невидимый. И на нём говорит Мировой Эфир. Быть может, даже на Марсе так говорили.

 

Вот музыка — она тоже вся такого же происхождения, космического. Музыку даже без радио можно в себе слушать — если хорошенько прислушаться. И стихи тоже. Как они зазвучат в тебе — так садись и слушай.

 

А когда один раз Анфиса была у отца на работе (или, точнее, на одной из его работ, не очень секретной), то Гриша показывал ей ЭВМ. Такие огромные-преогромные железные шкафы, с ящиками, и лампочки везде светятся! Потому что она так думает, электричеством! Как робот. Робот — это, как бы, получается, её ребёночек такой: тоже металлический и электрический, и лампочки светятся. И думает цифрами. Как и ЭВМ. И когда ЭВМ передумает и пересчитает все цифры и все числа в мире — наступит Конец Света.

 

Гриша подтвердил Анфисе слова отца, что роботы и машины стремительно умнеют, в тысячи раз быстрее, чем человек, и когда-нибудь на человека просто наплюют и станут жить по-своему. И человек, со всеми своими глупостями, будет им совсем не нужен. И, возможно, придётся улететь на другую планету, чтобы не подраться с роботами насмерть. Но с кем придётся драться на других планетах — ещё никто не знает. Разведчик должен уметь драться с любыми агрессивными инопланетянами. Хотя лучше быть доброжелательным контактёром.

 

И Анфиса учится встрече с неведомым. И просто полезным навыкам.

 

…

 

Дядя Гена, шофёр отца, с которым они ещё воевали вместе, мастер на все руки, всё время что-нибудь мастерил Анфисе, и её саму учил мастерить разные вещи. На их ленинградской даче был гараж, и там же была и мастерская. И дядя Гена там всё время что-нибудь мастерил. Так, он сделал для своего сынка, красавчика Эрика (которого Анфиса не очень любила за его спесивое поведение), и других мальчишек, прекрасный небольшой лук и стрелы к нему.

 

Анфиса, когда не было мальчишек, не могла оторваться от этого лука. И дядя Гена, с разрешения отца, дозволил Арине и Алику заниматься с Анфисой стрельбой из лука. А Арина обожала это дело и была прекрасной лучницей. Потом Анфису научили и из пращи камни метать. А рогатки — это только для хулиганов.

 

Фрося, молодая и необыкновенно красивая жена дяди Гены, работала в женской консультации. И ещё она хорошо и красиво шила разные женские наряды, и Анфису иногда этому учила (хотя няня это делала лучше), и умела делать женщинам красивые причёски. Она любила одевать Анфису в разные красивые платья, заплетать ей косы с лентами или просто повязывать сверху какой-нибудь красивый бант. Один бант она ей придумала как бабочку, а другой как Аленький Цветочек.

 

А Артёму, бравому молодому офицеру-ракетчику, который тоже часто у них бывает и всё время смотрит на Фросю (прямо, как сам не свой!), она связала и подарила (Анфиса видела!) большой, тёплый и красивый свитер. Потому что Артём часто бывает по службе на Крайнем Севере, а там очень холодно. И в полярную ночь без женщин бывает большая тоска, метение снегов и завывание волков. Одного волка Артём застрелил из пистолета. Но там есть ещё.

 

…

 

В их дом, и на дачу, приходили и приезжали действительно очень интересные люди. И все они обращали внимание на Анфису. И она на них тоже.

 

Приходили молодые педагоги-новаторы, которые тоже называли себя «коммунарами», и ещё «фрунзенцами». И комсомольцы-вожатые с ними приходили. И пионеров иногда с собой тоже приводили, которые все обязательно носили пионерские галстуки, и иногда будёновки и солдатские пилотки со звёздами. И они тоже называли себя «коммунарами».

 

Приходили и девочки-«коммунарки», которые занимались с октябрятами. И с Анфисой они тоже занимались, учили всему, и воспитывали из неё коммунара. У них был тайный «Ревком» на чердаке, который всем управлял, а также «ЧК» и «Трибунал». И суровая невидимая рука, карающая несознательность.

 

Ещё в их дом и на дачу приходили — иногда не снимая своих прожжённых от костров брезентовок и ватников — разные геологи, археологи, географы, геофизики, топографы, гидрографы, полярники, путешественники-романтики, альпинисты и просто туристы.

 

Звучало священное и магическое слово — «экспедиция»! От которого у Анфисы замирало сердце, и будто какая-то сила подхватывала её — и влекла в какие-то бесконечные и завораживающие своей бесконечностью пространства.

 

Когда звучали слова «тайга» и «тундра» — то у Анфисы просто разрывалось сердце, как ей хотелось самой полной грудью вдыхать эти волшебные, волнующие запахи, которые исходили от этих бородатых парней в пропахших таёжными дымами ватниках и брезентовках.

 

Бывали среди них, конечно, и девушки-энтузиастки. И Анфиса глядела на них с завистью.

 

И это тоже была разведка. Хотя и не такая, какая у отца Анфисы в войну.

 

Анфиса — когда вырастет — тоже пойдёт на разведку в тундру. По ней если всё время идти — можно дойти до самого Северного полюса, и до Плутонии.

 

Сверх-Задача — стать Человеком Будущего!

 

Отец, при всём его внимании к Анфисе, всё-таки, чаще всего, бывал очень занят. И он с охотой поручал заниматься с Анфисой своим мозговикам-коммунарам, своей «звёздной гвардии», своим «коммунистам-космистам». Или «Ордену Меченосцев», как он говорил в шутку. А, может, и не совсем в шутку.

 

Но при каждой удобной возможности он самолично занимался с Анфисой её подготовкой к тем великим делам, которые она должна была совершить для всепланетарного торжества грядущего коммунистического общества.

 

Анфиса знала, или догадывалась, что без каких-то секретных тайн, которые знает только отец, и которые знал ещё дед, ни одна ракета и ни один спутник полететь не могут.

 

И Анфиса уже с самых ранних лет научилась чувствовать и хранить эти отцовские тайны. И о секретном не спрашивала. А в тайны Природы старалась вникать самостоятельно. Как и отец её учил.

 

…

 

Анфиса была у отца его единственной и любимой дочкой (подозрения, что далеко не единственной, как и многие другие подозрения, появились у неё гораздо позже). Настолько горячо любимой — что вряд ли ещё когда-либо можно было найти такого отца, который уделял бы своей дочери столько внимания, времени, сил и самых нежных и сильных сердечных и душевных чувств, и который бы так в неё верил.

 

Больше того: она была — как он говорил — его Сверх-Задачей. То есть, задачей очень, очень серьёзной. И Анфиса об этом знала с раннего детства. Потому что эту Сверх-Задачу, или этот «План», они придумали, как бы, вместе. И это был очень, очень важный план, очень важная задача! Важнее всех-всех задач.

 

И задача эта заключалась в том — что Анфиса должна была стать ЧЕЛОВЕК БУДУЩЕГО!

 

Для этого ими совместно была разработана (и разрабатывалась далее в процессе этого педагогического эксперимента) основательнейшая программа её самого всестороннего образования, воспитания и развития (можно даже сказать: «опережающего развития»). В которой участвовали и все соратники и единомышленники отца, о которых уже, отчасти, упоминалось выше.

 

И Анфиса этим Человеком Будущего — мужественно и последовательно, и с невероятной сознательностью — упорно становилась.

 

Отец Анфисы был с 20-х годов одержим идеей творческого познания и преображения человека и мира — аж во вселенских масштабах — и смог вполне передать эту одержимость дочери. И передать даже с избытком.

 

Данила в шутку (а, может, и не в шутку) называл Анфису «Святой Сосуд Марксизма» и «Спутник Коммунизма». И она давным-давно знала, что её революционное предназначение — нести людям марксизм и коммунизм, как и Спутника, который стал невидимым. И необходимо, чтобы пожар коммунизма по-братски охватил всю землю, весь мир. Для этого она и родилась, и живёт, и существует. И если нужно — то уйдёт в подполье.