История будущего Глори ОБрайан

 

Взрыв на поле битвы раскидает клочки армии Новой Америки во все стороны: руки, ноги, головы, пальцы, уши… Туннели содрогнутся. Снайпер с мужем бросятся к более надежным туннелям и по дороге встретят мальчика. Мальчик будет умолять их остановиться. Он скажет, что впереди слишком много дыма. Он объяснит, что они попали в ловушку. Он чем-то мне знаком. Он придет из убежища, похожего на сарай Элли.

Сзада раздадутся шаги и появится огнемет и несущий его человек. Глава Общества Хорьков, охота на которого шла больше года. Мужчина, водивший красный фургон.

– Пойдем с нами? – предложит Снайпер.

Мужчина задумается. Он посмотрит на мальчика. При виде сына что-то переменится в его лице. Что-то станет мягче.

– Вот и все, – скажет мужчина. – Я тебя нашел.

Мальчик подумает, что мужчина говорит про него, и бросится к нему. Мужчина направит огнемет на всех троих – Снайпера, ее мужа и мальчика. Но ничего на этом не закончится. Ничто не кончается, пока кто-то еще дышит. Когда мужчина уйдет, оставив их в крови и ожогах, они еще будут дышать.

 

 

Я не вижу ничего

 

Когда Элли увидела, что я сижу в кресле-качалке на заднем крыльце, она зашла ко мне. Перед этим я ужинала с папой и все время смотрела ему в глаза, пытаясь получить послание, но так ничего и не добилась. Элли села на ступеньку и прислонилась к перилам:

– Эта… штука… прошла. Я не вижу… ничего такого, – призналась она.

– Знаю, – ответила я. – Я тоже.

– Что делаешь сегодня вечером? – спросила Элли.

– Ничего, – соврала я. Вообще-то, я собиралась напечатать несколько  негативов.

– Надо чем-нибудь отпраздновать избавление от мыши, как думаешь?

– Думаю, надо, – согласилась я. Потом зашла домой и сказала папе, что скоро вернусь. В этот раз не было никаких банок с прахом. Только пиво. Элли предложила банку мне.

– Нет, спасибо, – отказалась я.

– В этот раз оно холодное, – заметила Элли. – Взяла у папы из холодильника.

Я снова покачала головой, и Эли открыла свою банку. Она не хотела обсуждать видения. Она не хотела обсуждать войну – она называла ее «моей войной» и наверняка не верила, что она случится. Она не хотела обсуждать Рика, потому что понимала, что я и так знаю о нем слишком много. Я неловко молчала. Без Макса Блэка у нас не осталось совсем ничего общего. Так что я сидела и смотрела, как небо одевается в закатные цвета. В этот раз цветов было не слишком много. Бывают скучные закаты. Этот был скучный.

– Я написала историю будущего, – призналась я.

– Чего?

– Я написала историю будущего.

– Как Нострадамус? Это ведь он был, да? – спросила Элли.

– Типа того, да.

– Может быть, однажды ты прославишься, – заметила Элли.

– Не хочу такой славы. Лучше буду надеяться, что ничего такого никогда не случится.

– Ага, – согласилась Элли.

До темноты Элли выпила две банки пива и мы перебрали, наверно, все возможные темы для пустой болтовни: детские воспоминания, пошлые анекдоты… Когда Элли заметила, что я уже некоторое время ничего не говорю, она вздохнула с таким видом, как будто ее утомила жизнь, и спросила:

– Ну что, нашла своего старика в коляске? Он помог тебе с твоим докладом или как?

– Это не доклад, – объяснила я. – Это книга. А да, мы сегодня вместе обедали. С Питером.

– Питер, – повторила Элли. – Отлично.

– Знаешь, что самое странное? Старик и Рик родственники. Рик его внук. Странно, да?

– Жду не дождусь, когда можно будет свалить отсюда к чертям, – выпалила Элли, явно не услышав ни одного моего слова. – Можешь дать мне свой телефон? Позвоню Маркусу Гленну.

Да ладно.

Я дала Элли телефон и, как только она назначила свидание, я пожелала ей спокойной ночи и ушла в дом. Спасать Элли – не моя работа. Значит, мне осталось только попробовать помочь отцу. Рою О’Брайану, предки которого ели лося у огня.

Патологическому едоку из микроволновки, любителю магазинных тележек и художнику в затянувшемся отпуске. Спасать его – тоже не было моей работой. Но я хотела

 

 

попробовать. Я хотела, чтобы он прочел «Зачем люди делают снимки». А еще я хотела рассказать ему об «Истории будущего». Может быть, тогда он перестанет сутками просиживать на диване.

 

 

Дарла-Дарла-Дарла

 

Утром, перед тем как спускаться вниз, я взяла с собой «Историю будущего». Эта часть предстоящего разговора пугала меня больше всего. Может быть, когда я расскажу папе о своих видениях, он решит, что я схожу с ума, как Дарла. Я никогда не рассказывала ему о том, что боюсь пойти по ее стопам, и поэтому не знаю, не боится ли он того же самого.

Но не успела я дойти до гостиной, как папа позвал меня:

– Кексик? Можешь спуститься?

Рядом с ним на диване лежали две папки и стопка бумаг. На коленях у папы лежал ноутбук, и папа зачитал мне из него часть пенсильванского закона о правах бездомных.

– Похоже, у нас есть двадцать один год, так? – рассуждал он. – Даже если они подадут заявление.

– Я тоже так поняла, – ответила я. – Всегда можно спросить юриста.

– Ну, я и спросил. Вчера.

– Ого.

– У нас есть несколько вариантов, – продолжал папа. – А еще я поговорил со знакомым из муниципалитета.

– Жасмин уже заявила свое право на землю?

– Она не станет этого делать, – возразил папа.

– Нельзя знать наверняка.

– Да это и не важно, – с этими словами папа протянул мне лист бумаги. – Я написал ей письмо. Сначала я отправлю ей один экземпляр по почте, чтобы все было по закону, а потом я занесу ей копию лично.

– Справедливо, – заметила я, читая письмо.

Он написал примерно то же, что и я, только подпись поставил свою – и никаких «с любовью», конечно. Коротко и вежливо. В приложении он привел выдержки из нужных законов и объяснил, что муниципалитет уже указывал ему на ряд проблем на участке Жасмин: слишком много фургонов, слишком много людей живет в непригодном для этого помещении (на сеновале, например). Ну и, конечно, никто из коммуны не платил налоги на душу населения – вернее, платил только Эд, за себя и за Жасмин. Вышло очень милое письмо с почти искренним сожалением о нашем решении.

– Спасибо, что заставила меня за это взяться, – сказал папа. – Я слишком долго сидел в норе и не хотел выбираться. – Я вернула ему письмо, и он снова взглянул на него. – Если я навсегда обеспечу их бесплатным жильем, как они вообще узнают, что такое реальная жизнь?

Я посмотрела ему в глаза:

– Ты на что-то намекаешь? Мы рассмеялись.

– Представляю, как она будет орать, – признался папа. – Но теперь у меня связаны руки. Придется выкурить их с участка.

– Значит, теперь можно поговорить о твоих картинах? – спросила я.

– Вряд ли.

– Поздно. – Папа поглядел на меня поверх компьютерных очков. – У меня для тебя заказ. Можешь нарисовать одну картину или целый цикл, – начала я. – Но я уверена, что у тебя получится.

– Посмотрим.

 

 

Я глубоко вздохнула:

– Плиты. – Я нарисовала руками силуэт большой прямоугольной плиты и открыла воображаемую дверцу духовки. – Я считаю, что ты должен нарисовать плиты.

– Ни фига себе.

– Подумай. Пусть это будет летний проект. Сейчас лето только начинается. Уволься с этой дурацкой работы – ты сможешь рисовать, а я засяду в чулане печатать фотки и буду думать, что делать со своей жизнью, когда все поменялось.

– Все поменялось?

Я не могла рассказать ему о видениях, хотя и сжимала в руках «Историю будущего».

– Поверь мне, все поменялось.

Я вернула обе тетради в чулан до следующего удобного случая. А потом поехала в банк. Я не буду рассказывать, для чего я туда ездила, потому что вы посчитаете меня ненормальной. Но, погодите, вы же уже давно считаете меня ненормальной, так? В общем, я поехала в банк, зашла внутрь и кое-что сделала. От этого мне захотелось улыбнуться.

Вернувшись обратно в чулан, я осмотрела зуб Дарлы, лежавший там, где я его оставила. Я решила подвесить его обратно к потолку вместе с той же запиской: «Не жить своей жизнью – все равно что убить себя, только дольше». Пусть он снова заменяет мне омелу

– каждый раз, когда я прохожу под ним, он будет дарить мне удачу, и однажды я наберу достаточно сил, чтобы возглавить сопротивление.

Пока папа ходил на почту, я напечатала четыре кадра. Один – портрет Ричарда с «USS Pledge». Хороший вышел кадр. Ричард смотрел в кадр с легкой улыбкой и как будто рад был знакомству со мной – с девочкой, которая что-то знала о его войне. Следом я напечатала фотографию кнопки лифта с надписью «Двери открываются». На третьей Питер смотрел на меня на фудкорте. Он искренне улыбался, как будто однажды мы действительно будем вместе, пока не поседеем. Как будто меня действительно можно любить. Никаких палаток. Никаких сисек. У Питера был такой вид, как будто ему нравился мой мозг. Если возможно было передать это снимком, то мне удалось.

Четвертой я напечатала фотографию своего лица в очках в виде летучей мыши. Здорово вышло. Я вклеила ее в «Историю будущего» и подписала: «Глори О’Брайан, Снайпер, ненавидит мир».

Я вдруг заметила, что наши с Дарлой тетради лежат рядом, и прочла названия: «Зачем люди делают снимки» – «История будущего». Вот что такое снимки, они – история будущего. Они переживут всех нас и будут напоминать нам, что даже если чего-то нет, даже если это что-то никогда уже не подоткнет тебе одеяло и не споет колыбельную, оно все еще здесь, в бумаге и галогениде серебра. Все еще здесь, пока можно посмотреть на фотографию и вспомнить. Все, что есть на снимках, имеет силу и меняется вместе с тобой.

– Я пошел к ней! – крикнул сверху папа.

– Подожди меня! – попросила я. Фотографии лежали в промывателе, так что я просто включила верхний свет и поднялась. Папа явно нервничал.

– Успокойся, – попросила я. – У тебя связаны руки, помнишь?

Не ответив, папа вышел на дорогу и пошел к дому Жасмин. Я села на кресло-качалку и стала смотреть ему вслед. Дверь открыл Эд Хеффнер и пожал папе руку, обнимая его другой. Кажется, он пригласил папу зайти, но папа остался стоять на старом шатком крыльце, пока наконец не вышла Жасмин Блю. Папа что-то сказал ей. Я для того и осталась сидеть на крыльце, чтобы он мог сказать то, что нужно. Жасмин что-то ответила. Эд попытался что-то вставить, но Жасмин подняла руку, чтобы он помолчал.

 

 

Минуту Эд смотрел себе под ноги, а папа с Жасмин еще что-то говорили. Потом папа отдал ей письмо, кивнул на прощание Эду, спустился по ступенькам и пошел назад ко мне. Как только папа вышел на дорогу, Жасмин пошла следом. Она молча шла, сжимая в руке разорванный конверт и письмо. Она так спешила, что запуталась ногами в своем хипповском платье. Папа перешел дорогу и плюхнулся на крыльцо рядом со мной, а Жасмин смотрела на нас с той стороны дороги, пропуская машину.

– Ты не можешь! – крикнула Жасмин.

– У меня нет выбора, – ответил папа.

– Участок по праву наш! – заявила Жасмин, переходя дорогу.

– Покажи мне хоть одну налоговую квитанцию на него, – парировал папа.

– Мы не верим в налоги, – возразила Жасмин. – И ты прекрасно это знаешь.

– Как удобно.

Жасмин тяжело вздохнула и пробормотала что-то грозное.

– Рой, зачем ты это делаешь? Разве нельзя просто все забыть?

– Что забыть?

– Дарлу.

Вот оно и прозвучало. Из уст Жасмин Блю Хеффнер. «Дарла». «Дарла-Дарла-Дарла».

– Она была моей женой, – произнес папа. – С чего бы мне ее забывать? Это ее дом. Глори – ее дочь. – Он стукнул по подлокотнику. – Это было ее чертово кресло! А это, – он показал в сторону коммуны, – это ее земля.

– И ты украдешь ее у нас, – продолжила Жасмин.

– Как я могу украсть то, что и так мое? – удивился папа. – И вообще, ты читала письмо? Дело не только во мне. Муниципалитет тоже обеспокоен. Может, просто порадуешься, что ты эила своей мечтой столько лет?

– Ты всегда был жирным, жадным кретином!

Кажется, ее выпад шокировал нас обоих одинаково. Хотя, может, ничего удивительного не случилось. Может быть, мы давно поняли, что Жасмин просто самовлюбленная дура, считающая, что юристы, муниципалитет и сборщики налогов тупее ее. Как и мы.

– Конечно, был, – парировал папа. – И все эти фотографии ты послала мне именно потому, что я жирный, жадный кретин.

– Мой адвокат с тобой свяжется, – заявила Жасмин. Папа ответил:

– Если хочешь пойти сложным путем, я лучше запасусь копиями документов о продаже тебе участка. Вот только их нет. Сенсация.

Тут я засмеялась. Или просто хихикнула. Жасмин просто застыла на месте и пялилась – сначала на папу, потом на меня.

– Ты такая же чокнутая, как твоя мать, – сказала она наконец.

– Спасибо за комплимент, – улыбнулась я.

За ужином я почувствовала, что папе не по себе.

– Поверить не могу, что она так среагировала, – заметила я.

– Надеюсь, ты не приняла близко к сердцу то, что она сказала про маму. Жасмин самовлюбленная дура и всегда ей была.

Я хотела сказать что-нибудь о том, что яблоко от яблони недалеко падает, но не стала. Я молча ела и думала об Элли и о последнем послании от Эда Хеффнера. Элли будет стоять среди уток. Элли сядет в машину. Элли уедет. Навсегда. У меня вдруг пропал аппетит.

 

 

Прямо сегодня

 

На следующий день Элли зашла ко мне и сказала, что они уезжают.

– Прямо сегодня, – сказала она. – Всю ночь собирали вещи. Никто не говорит, почему, но Рик сказал, что твой папа забрал у них землю.

– Думаю, ему поступили жалобы из муниципалитета. У него не было выбора.

– То есть, это правда он?

– Скорее муниципалитет, – снова поправила я. – Куда вы уезжаете? Далеко?

– Не знаю.

– Ты не знаешь?

– Думаю, в какую-нибудь другую коммуну. Мы все забираем, – добавила она. – Кроме цыплят.

На этих словах она расплакалась. Я подошла и обняла ее; она измазала соплями все мое ухо, но я даже не заметила. Неделю назад она убивала лобковых вшей в нашем сарае.

Неделю назад мы выпили летучую мышь и познали бога. Неделю назад мы стали богом. Теперь мы снова стали простыми смертными и снова зависели от родителей.

– Ты позаботишься о моих птицах? – попросила Элли. – Запаса корма хватит на несколько месяцев. Может быть, их можно продать туда, где я их купила. Куры полезные, они несут свежие яйца. – Элли еще что-то говорила про кур и уток. Я не все услышала, потому что старательно пыталась подавить сильнейшее чувство вины.

– Конечно, – ответила я. – Конечно, я позабочусь о них.

– Я сказала родителям, что хочу остаться здесь. Мне уже не терпится от них всех избавиться.

Папа, должно быть, слышавший из кухни весь разговор, вышел к нам и предложил:

– Может, вам съездить покататься?

– Покататься? – переспросила я. Я вот-вот наконец-то избавлюсь от Элли, а папа хочет, чтобы мы поехали покататься?

Папа развел руками:

– Возможно, вам с Элли нужно на вечерок съездить куда-нибудь развеяться. Может, на побережье? Ваши мамы обожали вместе ходить на пляж.

– На побережье? – удивилась Элли. – Мы переезжаем, я же вам сказала. Папа кивнул:

– Но у тебя же есть выбор, так? Мы с Элли обменялись взглядами.

– Не знаю, – произнесла она. – Хочешь попробовать?

Через пятнадцать минут мы катили по шоссе. Я чувствовала себя свободной. От школы. От сожалений. От Дарлы. Даже от Элли, хотя она еще сидела в машине. Я видела, как она сидит на пассажирском сиденье, нервничает и переживает, и поняла, что она-то не освободилась ни от чего – особенно от Жасмин Блю.

– Ты точно этого хочешь? – спросила я.

– Куда поедем?

– Куда захотим. Можно правда на пляж, как папа посоветовал. Дотуда всего три часа. Можем просто потрогать морскую воду кончиками пальцев и вернуться. Просто так.

– Звучит заманчиво. – И правда, звучало очень заманчиво. – Ты расскажешь Маркусу Гленну, что случилось? – спросила она. – Ну, когда его увидишь? Скажешь, что мы уехали? – Она снова расплакалась.

– Ага.

 

 

– Только не говори, что я плакала. Он подумает, что я слишком эмоциональная.

– И что в этом плохого?

– Парни этого не любят.

– Кто сказал?

– Ну… все парни? Я хихикнула:

– Да что они знают?

– И то верно.

– Слушай, какая разница, что парням нравится, а что нет? Они же не пытаются делать что-то, чтобы нам понравиться, так?

– Ага.

Через час мы устроили «зеленую остановку» у границы Нью-Джерси. Когда я вышла из туалета, Элли стояла рядом с каким-то грустным, потерянным видом. Мы снова сели в машину, но что-то явно было не так.

– А если я больше их не увижу? – спросила Элли.

– Не знаю.

– А если они просто уедут и бросят меня?

– Ты же сама всегда повторяла, что сбежишь при первой возможности? – Я не хотела расстраивать ее еще сильнее. Я просто не хотела, чтобы она забывала, как сильно хочет выбраться. – Но я не думаю, что они просто так тебя бросят, Элли.

– Я знаю. Но, просто…

– Хочешь, поехали обратно?

– Поехали, – Элли снова расплакалась.

Я несколько минут слушала ее плач, а потом сказала:

– Ты можешь уехать, когда захочешь. И уедешь, так? Мы сами видели. – Элли только тряхнула головой вместо кивка и продолжила плакать в промокшую салфетку. – У тебя впереди хорошая жизнь. Дети. Два внука, помнишь?

На ближайшем съезде я развернулась и поехала обратно на запад. Меня все устраивало. Дома надо было много что сделать – купить плиту, напечатать фотографии и начать жить своей жизнью, потому что я не Дарла.

– Можно твой телефон? – спросила Элли. Она позвонила домой. С третьей попытки Жасмин ответила и, оказывается, в суете переезда даже не заметила, что Элли куда-то уехала. Большая часть их вещей уже уехала.

– Я буду дома… наверно, через час, – произнесла Элли. Я не слышала слов Жасмин, но Элли ответила ей следующее, по порядку: – Мне час ехать, я не могу быть дома через десять минут. Не скажу. Да, я с Маркусом. Нет, конечно. Через час. Ладно, тогда подожду папу. – Она повесила трубку и повернулась ко мне: – Похоже, мы больше не соседи. Было здорово дружить с тобой.

– Аналогично, – ответила я.

– Прости за всю странную хрень, которую я на тебя вываливала.

– Все нормально.

– Ну правда, я говорила тебе, что твоя микроволновка – это атомная бомба.

– Ну, в каком-то смысле так и есть.

– Глори, твоя микроволновка – это не атомная бомба.

– Ладно, извинения приняты.

– Все через задницу, – вздохнула Элли. – Просто все.

– Ага.

Я не знала, что она имеет в виду. Что именно идет через задницу, когда ты выпиваешь

 

 

летучую мышь? Когда ты видишь историю будущего? Когда твоя лучшая подруга выросла практически в секте? Когда твоя мать наложила на себя руки? Когда ты находишь ее дневник? У летучей мыши было для нас послание. Мертвая летучая мышь принесла послание с того света. Послание гласило: «Обрети свободу. Будь смелее». Что бы это ни значило для каждой из нас, это было важно.

 

 

Хватит уже

 

Мы доехали обратно меньше чем за два часа, но коммуна уже опустела. Все фургоны исчезли. Двери сеновала были открыты нараспашку, чтобы выветрились следы пятнадцати лет плохой санитарии. На участке остались только куры и утки. Когда Элли увидела, что ее спальня опустела, она отправилась к своим птицам.

Папа рассказал мне, что в какой-то момент Жасмин пришла к нам и потребовала обыскать дом в поисках Элли. Пока она переворачивала вверх дном верхний этаж, папа зашел в чулан, взял «Зачем люди делают снимки», открыл тетрадь на развороте с ее фотографиями «из девяностых» и оставил на обеденном столе, чтобы Жасмин наверняка увидела их, выходя.

– Ты знал про «Зачем люди делают снимки»? – спросила я. Папа кивнул.

По его словам, увидев фотографии, Жасмин побледнела. На переднем крыльце стоял Эд, так что она не могла ничего сказать. Она не могла ничего сделать. Она могла только молча гадать, что мы теперь с ними сделаем. Вот что мы с ними сделаем – ничего. Хватит уже. Я не знала, что обо всем этом думать. Я была рада, что Жасмин уехала. И что мы вернули землю. Я была рада, что мне достанутся куры и утки Элли. Вернее, наши куры и утки, или чьи они там сейчас. Но мне было грустно терять Элли. Я столько лет хотела от нее избавиться, а теперь грустила. Это было не «хватит уже». Я что-то чувствовала, но не «хватит уже». Я поднялась к себе и надела шорты. Наступало лето – и быстро. Когда я спустилась, папа сидел на переднем крыльце и наблюдал за Элли. Она обнимала уток. Брала их на руки по одной и обнимала. Я перебежала дорогу и обняла ее.

– Все будет хорошо, – пообещала я.

– У меня ничего не будет хорошо, – буркнула Элли. Я вынула из кармана сложенный пополам банковский чек и протянула ей. Она развернула его: – Десять тысяч долларов?!

– Никому не говори. Совсем никому.

– Откуда у тебя столько? – выговорила Элли. – Я не могу это взять.

– Тебе придется. Это подарок, – объяснила я. – Неважно, откуда у меня столько денег. Они мои. У меня есть еще. Не волнуйся.

Элли посмотрела на чек, потом на уток, потом на меня.

– Это твой шанс сбежать, – сказала я.

Элли попыталась вложить чек обратно мне в руки, но я подняла их повыше.

– Ты все время повторяла, что хочешь сбежать, – продолжала я.

– Но я… я… я не знаю, как.

– Позвони мне, когда поймешь, куда вы едете, и мы что-нибудь придумаем. Может, встретимся где-нибудь на западе, как ты всегда хотела. Разве не круто? Только никому не говори. Это чек на предъявителя. Все равно что наличные. Не хочу, чтобы кто-то его у тебя забрал.

– Я… ну… – Элли спрятала чек в карман юбки и провела по нему рукой, чтобы убедиться, что он там. Я сделала то же самое. Потом я обняла Элли и пошла к себе, потому что услышала шум подъезжающей машины. Дальше все случилось как в моем послании. Элли стояла одна в поле и плакала, а вокруг нее ходили утки. Рядом припарковалась машина. Элли села туда, и машина уехала. Элли не обернулась. Я смотрела, как она уезжает, и мое сердце обливалось кровью. Потому что теперь я знала, что видения сбываются.

Потому что я знала, что будет дальше. С Элли. Со мной. С миром.

– Нам нужна нормальная плита, – сказала я папе. – Хватит есть дерьмо из микроволновки. – Папа посмотрел на меня поверх очков. – Электрическая плита, конечно.

 

 

– Папа кивнул. – Все нормально?

– Кстати, я вчера заказал холсты, можешь порадоваться. – Я улыбнулась. – Я нарисую тебе плиты, – пообещал папа. – Я уже их вижу. – Он постучал себя по виску. – Я вижу их вот здесь.

Нас будут окружать плиты. Мы будем отъедаться после долгих голодных лет. Мы будем искать себя в плитах. Папа будет рисовать. Я буду готовить. И у нас появится будущее. Вечером, сидя в кресле-качалке Дарлы на главном крыльце, я позвонила Питеру. Я не флиртовала с ним. Просто сказала, что хотела бы побольше узнать о психологии. Что хочу расспросить его про колледж.

– Придешь завтра в торговый центр? – спросил Питер. – Можем поговорить за обедом.

– Может, перенесешь эксперимент на Главную улицу? Там куча прохожих, – заметила я.

– В половине ресторанов есть веранда. Можем целый день сидеть и улыбаться людям.

– И правда, – согласился Питер. – Давай встретимся там. В полдень. В ирландском пабе. Когда я повесила трубку, мой поезд, всю неделю пытавшийся сойти с рельсов, плавно затормозил. Ни один пассажир не ушибся. Никто не испачкался едой. Спавшие в вагонах не проснулись. Поезд просто остановился. Я слезла. Начиналась история будущего, закончился Макс Блэк. Я собиралась жить дальше.