ЧТОБЫ НА ЗЕМЛЕ БЫЛИ БЕДНЫЕ ЛЮДИ

Предыдущая история распространилась настолько широко, что господин учитель расхаживает теперь по улице с выражением глубочайшей обиды на лице. Я его понимаю. Какому учителю понравится, когда дети вдруг узнают что-то, чего он им не рассказывал? Учитель должен быть, так сказать, единственной дыркой в заборе, через которую можно заглянуть в сад; если же есть ещё и другие дырки, то дети каждый день теснятся у новой, а вскоре им вообще наскучивает смотреть. Я бы не стал приводить здесь это сравнение, потому что, наверное, не всякий учитель согласится быть дыркой, но учитель, о котором я говорю, мой сосед, когда я рассказал ему о нём, нашел его в высшей степени подходящим. И если даже кто-то придерживается другого мнения, всё равно, авторитет моего соседа для меня непререкаем.

Он стоял напротив меня, то и дело поправлял очки и говорил:

– Я не знаю, кто рассказал детям эту историю, но в любом случае недопустимо перегружать и перенапрягать их фантазию столь непривычными представлениями. Это, видите ли, что-то вроде сказки...

– Случайно я её слышал, – перебил я его. (Я не солгал: однажды после того вечера моя фрау соседка пересказала мне её.)

– Так-так, – кивнул учитель. Он нашел это легко объяснимым. – Ну, и что Вы на это скажете?

Я помедлил, тем более, что сам он не собирался сделать передышку:

– Прежде всего, я считаю недопустимым так вольно и безответственно обращаться с религиозным, тем более с библейским материалом. В катехизисе всё это изложено так, что лучше всё равно не скажешь...

Я хотел что-то заметить, но вовремя вспомнил, что господин учитель сказал «прежде всего», и что теперь, следовательно, в соответствии с грамматикой и чтобы не повредить здоровью всего периода, должно последовать «затем» и даже, может быть, «наконец» – лишь после этого смогу заговорить я. Так и случилось. Но поскольку этой тирадой, чьё безупречное строение не может не порадовать любого ценителя, господин учитель одарил не только меня, но и многих других слушателей, которые, конечно, тоже не скоро её забудут, – я приведу здесь лишь то, что последовало за великолепным вводным словом «наконец», словно финал некой блестящей увертюры:

– И наконец... (вступают фантастические фанфары каденции) материал даже не проработан как следует и рассмотрен далеко не во всех аспектах. Если бы я имел досуг, чтобы писать истории...

Я не смог удержаться, чтобы не перебить его:

– На Ваш взгляд, в этой истории чего-то недостает?

– На мой взгляд, недостает многого. Хотя бы с литературно-критической точки зрения. Если я могу говорить с Вами как с коллегой...

Я не понял, что он имеет в виду, и скромно заметил:

– Вы слишком добры, но я никогда не трудился на учительском поприще...

Вдруг мне пришло кое-что в голову, я замолчал, и он продолжал с некоторой холодностью:

– Не говоря о прочем: совершенно невероятно, чтобы Бог (если уж на то пошло), чтобы Бог... стало быть, говорю я, чтобы Бог не предпринял дальнейших попыток увидеть человека, как он есть; я полагаю...

Тут я счёл необходимым снова немного смягчить господина учителя. Я слегка поклонился и начал:

– Общеизвестно, что Вы питаете горячую приверженность (и, если можно так выразиться, не без взаимности) к социальному вопросу.

Господин учитель улыбнулся.

– Поэтому я могу рассчитывать, что Вам будет небезразлично то, что я хочу сейчас рассказать, тем более, что я смогу взять за отправную точку Ваше последнее чрезвычайно остроумное замечание.

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Разве Бог...

– Конечно, – подтвердил я, – Бог не оставил свои попытки.

– В самом деле? – не отступал господин учитель. – И это известно в компетентных инстанциях?

– Об этом я не могу сказать Вам ничего определенного, – посетовал я, – я никак не связан с соответствующими кругами. Но может быть, Вы всё же выслушаете мою историю?

– Вы доставите мне большое удовольствие. Господин учитель снял свои очки и тщательно протер линзы, в то время как его глаза стыдливо щурились. Я начал:

– Однажды Господь Бог рассматривал большой город. Когда от всей этой пестроты у Него устали глаза (чему немало способствовала паутина электрических проводов), Он решил на какое-то время ограничиться одним высоким доходным домом, потому что это было намного легче. Тут же Он вспомнил и о своём давнем желании посмотреть на живого человека, и Его взгляд стал подниматься этаж за этажом к окнам и заглядывать в комнаты. Люди на втором этаже (это был богатый купец с семьёй) состояли почти сплошь из одной одежды. И не только все части их тел покрывали дорогие ткани, – во многих местах они собирались в такие причудливые складки, что можно было засомневаться, есть ли там вообще тела... Этажом выше дело обстояло не легче. На четвёртом этаже люди одевались уже намного проще, но были настолько грязны, что Господь Бог, сколько ни приглядывался, видел лишь серые борозды и в милости Своей чуть было не повелел им цвести и плодоносить. И только под самой кровлей, в закутке с перекошенными стенами, Господь Бог нашёл человека в ветхой рубахе, который сосредоточенно месил глину. «Ого, откуда это у тебя?» – окликнул его Господь Бог. На что человек, не потрудившись даже вынуть трубку изо рта, пробурчал: «Чёрт знает, откуда. Лучше бы я стал сапожником. Сидишь тут, света белого не видишь...» И о чём бы Господь Бог дальше ни спрашивал, человек отвечал в том же духе. Пока однажды он не получил большое письмо от бургомистра этого города. Тогда он сам, не дожидаясь вопроса, рассказал Господу Богу всё. У него так долго не было заказов. Теперь ему поручили изваять статую для городского парка, и она будет называться «Истина». Художник день и ночь трудился в одном ателье на окраине города, и когда Господь Бог наблюдал за его работой, в Нем пробуждались старые воспоминания. Если бы Он до сих пор не сердился на свои руки, Он бы теперь, наверное, тоже за что-нибудь взялся. – Но когда настал день, назначенный для водружения статуи на её пьедестал в парке, где её мог бы рассмотреть и Господь Бог, разразился большой скандал, потому что комиссия, состоящая из отцов города, учителей и других важных персон, потребовала, чтобы фигура, прежде чем её увидит публика, была хоть немного одета. Господь Бог не понял, почему художник изрыгал такие громкие проклятия. Отцы города, учителя и прочие ввели его в этот грех, и Господь Бог, конечно... Но у Вас же ужасный кашель!

– Уже проходит, – сказал мой учитель совершенно чистым голосом.

– Ну, мне осталось досказать совсем немного. Господь Бог отвернулся от доходного дома и парка и хотел уже одним взмахом вытащить из города Свой взгляд, как вытаскивают из реки удочку, чтобы посмотреть, не клюнуло ли что-нибудь. На этот раз там, действительно, что-то висело. Совсем маленький домик с многими жильцами, на которых было совсем мало одежды, потому что все они были очень бедны. «Вот оно что, – подумал Господь Бог, – люди должны быть бедными. Эти, кажется, уже по-настоящему бедны, но Я бы сделал их ещё беднее, чтобы у них не было даже рубашки». Вот что задумал Господь Бог.

Я поставил голосом точку, чтобы показать, что я кончил. Господин учитель и на этот раз остался недоволен: и в этой истории он не нашёл подобающего завершения и закругленности.

– Да, – сказал я в свое оправдание, – для этой истории нужен сочинитель, который придумал бы ей какой-нибудь фантастический конец, ведь в действительности она все еще не закончилась.

– Как так? – удивился господин учитель и нетерпеливо посмотрел на меня.

– Но, дорогой господин учитель, как Вы забывчивы! Вы же сами состоите в правлении здешнего общества вспомоществования бедным...

– Да, уже почти десять лет, и что же?

– Вот в том-то и дело: Вы и Ваше общество много лет не даете Господу Богу достичь своей цели. Вы одеваете людей...

– Но позвольте, – скромно сказал господин учитель, – это же просто-напросто любовь к ближнему. Это в высшей степени угодно Богу.

– И в компетентных инстанциях в этом, конечно, не сомневаются? – спросил я простодушно.

– Ну, разумеется. Мне как члену правления доводилось слышать в нашем обществе немало благодарственных слов. Скажу Вам по секрету, у нас даже планируют при первой возможности отметить мою деятельность на этом поприще... Вы понимаете? – Господин учитель смущенно покраснел.

– Желаю Вам всего наилучшего, – ответил я. Мы пожали друг другу руки, и господин учитель пошёл дальше столь горделивой, столь степенной поступью, что я уверен: в школу он пришел слишком поздно.

Как мне потом сказали, отчасти – насколько она подходит детям – эта история всё же стала им известна. Не сочинил ли господин учитель для неё конец?