СКАЗКА О СМЕРТИ И ЧУЖАЯ НАДПИСЬ

Я всё ещё смотрел наверх в медленно гаснущее вечернее небо, когда рядом послышался чей-то голос:

– Вы, кажется, очень интересуетесь горними странами? Мой взгляд с быстротой выстрела упал вниз, и я увидел, что дошёл до низкой стены нашего кладбища; и по ту её сторону напротив меня стоял человек с лопатой и серьёзно улыбался.

– Меня же больше занимает эта земля, здесь, – продолжал он, указывая на чёрную влажную почву, проглядывавшую то там, то здесь сквозь множество палых листьев. Листья, шурша, касались друг друга, а я и не заметил, что поднялся ветер. Вдруг я сказал, охваченный сильным отвращением:

– Зачем Вы это делаете? Могильщик всё ещё улыбался:

– Всё-таки заработок, – и потом, позвольте, разве не делает большинство людей то же самое? Ведь люди хоронят Бога там, как я людей здесь, – он показал на небо и пояснил, – да, это огромная могила; летом на ней вырастают полевые незабудки...

Я перебил его:

– Было время, когда люди похоронили Бога, это правда...

– Разве что-нибудь изменилось? – спросил он со странной печалью. Я продолжал:

– Когда-то однажды каждый человек бросил на Него горсть неба, я знаю. Но тогда Его там, собственно, уже не было, или же... – я помедлил.

– Знаете, – начал я снова, – в древности люди молились так, – я развел широко в стороны руки и невольно почувствовал, как при этом увеличилась моя грудь. – Бог тогда погружался во все эти бездны, тёмные и исполненные смирения, и очень неохотно возвращался к Себе в небеса, которые Он мало-помалу делал всё ближе к земле. Но вот пришла новая вера. А так как она не могла объяснить людям, чем отличается её новый бог от того старого, которого люди продолжали узнавать во всех славословиях, то основатель новой заповеди изменил способ молитвы. Он научил людей складывать руки и провозгласил: смотрите, нашему богу угодна такая молитва, значит он не тот, про которого вы до сих пор думали, будто держите его в руках. Люди увидели это, и жест раскрытых рук стал с той поры презренным и бранным, а потом его прибили к кресту, чтобы показывать всем как символ страдания и смерти.

И взглянув снова на землю, Бог испугался. Рядом с бесчисленными сложенными ладонями Он увидел множество высоких готических церквей, и руки и шпили тянулись отвесно к небу, острые, словно неприятельские копья. У Бога Своя, особенная храбрость. Он ушёл глубже в небо, и когда заметил, что башни и новые молитвы растут вслед за Ним, то совсем покинул небеса, вышел с другой их стороны и так избавился от преследования. Он сам был поражён, найдя по ту сторону Своей лучезарной родины сгущающуюся темноту, которая безмолвно приняла Его, и Он углублялся в неё всё дальше, и это напомнило Ему сердца людей. Тут Он впервые подумал, что человеческие головы светлы, но сердца полны подобной тьмы, и Ему захотелось жить только в сердцах людей и никогда больше не подниматься в их ясные, холодные и бодрые мысли. И размышляя так, Бог продолжал Свой путь. Всё гуще становилась темнота вокруг, и ночь, в которую Он углублялся, всё больше наполнялась душистым теплом взрыхлённой земли, хранящей в себе будущие плоды. А вскоре навстречу Ему протянулись корни – старым и прекрасным жестом широкой молитвы. Самое мудрое на свете – круг. Бог, Который ушёл от нас в небесах, возвращается к нам из земли. И кто знает, может быть, именно Вы откроете однажды вход...

Человек с лопатой возразил:

– Но это – лишь сказка.

– В наших устах, – ответил я, – всё становится сказкой, ведь в словах ничего не может произойти.

Человек посмотрел немного перед собой. Потом быстрым движением надел куртку и спросил:

– Мы пойдём вместе? Я кивнул:

– Я иду домой. Кажется, нам по пути. Но разве Вы живёте не здесь?

– Нет, – ответил он, выходя из маленькой калитки и мягко поворачивая её на звонких петлях.

Через несколько шагов он доверительно заговорил:

– Да, Вы были правы. Странно, что находится кто-то, кто может это делать – там, за оградой. Раньше я никогда не думал о таких вещах. Но теперь, с возрастом, у меня появляются мысли, необычные мысли, как та о небе и ещё другие. Смерть. Что мы о ней знаем? Вроде бы всё, но очень возможно, что ничего. Когда я копаю могилы, меня часто обступают дети (не знаю, чьи они). И тут-то приходят все эти мысли. Тогда я начинаю работать как вол, чтобы прогнать всю силу из головы в руки и дальше в землю. Могила получается куда глубже, чем положено, а рядом вырастает целая гора. Но дети убегают, как только видят мои яростные движения. Они думают, что я на что-то сержусь.

Он задумался.

– Да ведь так оно, в сущности, и есть. Ты сердишься, потом тебе становится всё равно, ты словно уже всё решил, и вдруг... Всё оказывается напрасно, смерть остается чем-то непостижимым, страшным.

Мы шли по длинной улице, под совершенно уже облетевшими яблонями, и лес надвигался слева, как ночь, которая тоже вот-вот должна была нас догнать.

– Я хочу поведать Вам одну маленькую историю, – сказал я – она как раз подходит к нашему разговору.

Мой собеседник кивнул и зажёг коротенькую старую трубку. И я начал:

– Жили когда-то два человека, муж и жена, и они любили друг друга. Любить – значить ничего не принимать ниоткуда, обо всём забыть и стремиться получить всё, что уже имеешь, и всё остальное из рук одного единственного человека. И оба стремились к этому. Но во времени, когда каждый день окружен другими, когда без конца что-то приходит и уходит, часто прежде, чем успеваешь заметить, что это было, такая любовь невозможна, события обступают со всех сторон, и случай открывает им все двери.

Поэтому они решили уйти от времени, уединиться где-нибудь далеко, где не слышно боя часов и звуков города. Там они построили себе дом в саду. В доме было две широкие двери, по правую и по левую сторону. Правая была дверь мужа, и всё, что приходило к нему, должно было входить с правой стороны. Левая же принадлежала жене, и через неё входили в дом её мысли и надежды. По утрам тот, кто просыпался первым, выходил и раскрывал свою дверь. И кто только не бывал в доме до самой ночи, хотя поблизости и не было дороги. К гостеприимным хозяевам наведываются и окрестные поля, и дневной свет, и ветер, вносящий на плечах ароматы лугов. Но и прошедшее, воспоминания, судьбы входили в обе двери, и для всех гостей находилось простое, тёплое радушие, так что вскоре им начинало казаться, будто они всегда жили в этом уединённом домике. Так прошло много лет, и два человека были счастливы. Левая дверь распахивалась несколько чаще, зато в правую входили более необычные гости. И перед ней однажды утром ждала своей очереди смерть. Муж, как только увидел её, тотчас захлопнул дверь, и весь день она оставалась запертой. Через какое-то время смерть появилась перед левой дверью. Но и жена тут же захлопнула её и заперла дрожащими руками на крепкую задвижку. Они ничего друг другу об этом не сказали, но всё реже отворяли теперь свои двери и старались обходиться тем, что было в доме. Конечно, их жизнь стала куда беднее, чем прежде. Их запасы таяли, появилось много новых забот. Они стали плохо спать и в одну из долгих бессонных ночей вдруг оба разом услышали странный шорох, напоминающий сопение и фырканье. Это было за стеной дома, как раз посередине между дверьми, и казалось, будто кто-то выламывает из стены камни, чтобы проделать ещё один вход в дом. И оба в испуге сделали вид, будто не заметили ничего особенного. Они начали неестественно громко говорить и смеяться, а когда устали, уже прекратился и шорох за стеной. С этого дня двери закрылись окончательно, и обитатели дома оказались в плену. Они стали болезненны, у них появились странные видения. И время от времени повторялся тот шорох. Тогда их губы смеялись, сердца же обмирали от страха. А работа за стеной становилась всё громче и яснее, оба слышали это, и все громче были вынуждены говорить и смеяться их слабеющие голоса. Я замолчал.

– Да-да, – произнес человек, шедший рядом, – всё это так, это правдивая история.

– Я прочитал её в одной старой книге, – добавил я, – и при этом случилось нечто весьма примечательное. После строчки, в которой говорится о том, как смерть появилась перед дверью женщины, старыми, выцветшими чернилами была нарисована маленькая звёздочка. Она выглядывала из слов, как из туч, и мне на мгновение показалось, что если бы строчки раздвинулись, за ними показались бы бесчисленные звёзды, как бывает, когда поздним весенним вечером проясняется небо. Потом я забыл об этом незначительном обстоятельстве, но в конце книги на блестящем переплете я обнаружил точно такую же звёздочку, словно отражение в озере, а под ней начинались тонкие строчки, убегающие по бледной зеркальной поверхности, словно волны. Во многих местах надпись была неразборчива, но мне всё же удалось прочесть её почти целиком. Там стояло примерно следующее:

«Я так часто читаю эту историю, в самые разные дни, что мне иногда кажется, будто она – моё собственное воспоминание и написана моей рукой. Только у меня дальше не так. Жена никогда прежде не видела смерть и, ни о чём не подозревая, позволила ей пройти. Но смерть сказала торопливо и так, словно у неё нечиста совесть: «Передай это мужу». На вопросительный взгляд женщины она поспешила прибавить: «Это семена, очень хорошие семена». И сразу же, не оглядываясь, ушла. Женщина открыла мешочек который дала ей смерть: там и вправду были какие-то семена – твёрдые, отвратительные зёрна. Тогда она подумала: «Семя – это что-то незавершённое, будущее. Никто не знает, что из него вырастет. Я не отдам мужу эти странные семена, они совсем не похожи на подарок. Лучше я посажу их в нашем саду и посмотрю, что взойдёт. Потом покажу ему это растение и расскажу, откуда оно». Так она и сделала. И их жизнь шла по-прежнему. Муж, который всё думал о том, как смерть стояла перед его дверью, сначала немного боялся, но потом, видя, что жена его радушна и безмятежна, как всегда, снова растворил свою дверь, и в дом вошло много жизни и света. А следующей весной на одной из грядок между огненных лилий появился маленький куст. У него были узкие, отливающие чёрным листья, странно блестящие, острые, как у лавра. Муж каждый день собирался спросить, откуда взялось это растение, и каждый день не мог на это решиться. И точно так же жена изо дня в день не могла заставить себя рассказать... Но подспудный вопрос с одной стороны и невысказанный ответ с другой часто заставляли их сходиться у куста, который так странно выделялся своей сумрачностью в их цветущем саду. Пришла следующая весна, и когда они ухаживали за садом и за новым кустом, им было печально, что он, окружённый благоухающими цветами, рос не меняясь, немо и замкнуто, как и в прошлом году, безразличный к солнцу. Тогда они, не сговариваясь, решили в третью весну отдать ему все свои силы, и когда эта весна пришла, они молчаливо, рука об руку, выполнили то, что каждый себе пообещал. Их сад зарос сорными травами, огненные лилии казались бледнее, чем прежде. Но однажды утром после душной пасмурной ночи они вышли в тихий, мерцающий сад и увидели: из черных острых листьев странного куста поднялся, не поранившись, бледный голубой цветок, которому уже стал тесен его бутон. И они стояли перед ним, взявшись за руки, не говоря ни слова: теперь это тем более не было нужно. Они думали: вот цветёт смерть. Потом одновременно склонились к юному цветку, чтобы вдохнуть его аромат. И с этого утра в мире всё стало по-другому».

Так было написано на переплете старой книги, – закончил я.

– Кто же это написал? – поинтересовался мой попутчик.

– Какая-то дама, судя по почерку, – ответил я. – Только зачем это исследовать. Буквы были очень выцветшие и несколько старомодные. Видимо, она давно умерла.

Человек рядом со мной погрузился в свои мысли. Потом заметил:

– Всего лишь история, но как впечатляет...

– Ну, это когда редко доводится слушать истории, возразил я.

– Вы думаете? – Он подал мне руку и я крепко пожал её. – А ведь я хотел бы рассказать её ещё кому-нибудь. Можно?

Я кивнул. Вдруг он спохватился:

– Но у меня же никого нет. Кому бы я её рассказал?

– Что ж, это просто: расскажите детям, которые иногда приходят посмотреть на вашу работу, кому же ещё?

Дети и в самом деле услышали три последние истории. Только историю о вечерних облаках лишь частично, если я правильно осведомлен. Дети ведь маленькие и потому намного дальше от вечерних облаков, чем мы. Но так даже лучше. Несмотря на большую и искусно построенную речь Ханса, они поняли бы, что вся эта история – игра детей и, как посвящённые, отнеслись бы к моему рассказу критически. Но это хорошо, что они не знают, с какими усилиями и как неловко мы переживаем вещи, которые с ними происходят так просто и безо всякого принуждения.