ДОВЕЛОСЬ БЫТЬ ГОСПОДОМ БОГОМ

Когда я отошёл от окна, вечерние облака ещё не уплыви. Они словно чего-то ждали. Может быть, я должен и им рассказать историю? Я предложил им это. Но они меня совсем не слышали. Чтобы быть для них понятнее и уменьшить расстояние между нами, я крикнул:

– Я тоже вечернее облако.

Они остановились и явно стали меня рассматривать. Потом протянули ко мне свои прозрачные розовые крылышки. Так у вечерних облаков принято друг друга приветствовать. Они меня признали. – Мы над землёй, – объявили они, – точнее, над Европой, а ты?

Я помедлил.

– Здесь какая-то страна...

– Как же она выглядит? – поинтересовались они.

– Все вещи в сумерках, – ответил я.

– Ну, это Европа, – засмеялось одно юное облако.

– Возможно, – сказал я, – только мне всегда говорили, что в Европе вещи мертвы.

– Да уж наверно, – бросило другое облако пренебрежительно. – Что за вздор: живые вещи?

– А вот мои живут, – упорствовал я. – В этом, стало быть, и отличие. Они могут стать чем угодно, и вещь, родившаяся карандашом или печкой, вовсе ещё не обязана из-за этого сомневаться в своём преуспеянии. Карандаш однажды может стать палкой, а если повезёт, то и мачтой печка же – не меньше, как городскими воротами.

– Да ты, сдаётся мне, довольно-таки простоватое облако, – сказал тот юнец, который успел уже показать свою несдержанность. Так что одна старая туча даже встревожилась, не обижусь ли я.

– Разные бывают страны, – сказала она примирительно. – Я проплывала однажды над одним маленьким немецким княжеством и до сих пор не могу поверить, что оно тоже Европа.

Я поблагодарил её и сказал:

– Похоже, нам будет трудно договориться. Позвольте, я просто расскажу Вам, что я видел недавно внизу, это будет самое лучшее.

– Пожалуйста, – разрешила старая туча по поручению всех.

Я начал:

– В комнате люди. Я, надо Вам сказать, довольно высоко, так что они видятся мне маленькими как дети, поэтому я буду говорить просто: дети. Итак, в комнате дети, Двое, пятеро, шесть... семь детей. Было бы слишком долго спрашивать, как их зовут. К тому же дети, как видно, что-то горячо обсуждают, а в таких случаях имена всегда рано или поздно выдают себя. Видимо, они уже давно стоят тут вместе, так как старший (я слышу, что его зовут Ханс) восклицает, словно в заключение речи:

– Нет, решительно, так продолжаться не может. Я слышал, что раньше родители по вечерам всегда – или хотя бы когда дети слушались – рассказывали им истории, пока они не заснут. Где же это нынче, позвольте спросить? – Маленькая пауза, потом Ханс сам же и отвечает. – Нынче этого нет, нигде. Я со своей стороны охотно уступаю им эту пару убогих дракончиков, с которыми они совсем бы замучились, тем более что я уже довольно большой, но всё равно нужно, чтобы они рассказывали нам – не зря же, в конце концов, существуют русалки, карлики, принцы и чудовища.

– А у меня есть тётя, – вставила одна девочка, – которая мне иногда рассказывает.

– Вздор, – отрезал Ханс, – тёти не в счет, тёти врут. Всё общество было весьма обескуражено этим небрежным, но решительным заявлением. Ханс продолжал;

– И потом, речь идёт, главным образом, о родителях: это, как-никак, их обязанность, учить нас сказками; для других это дело добровольное. От других этого требовать нельзя. Но посмотрите только, что делают наши родители? Они ходят из угла в угол с сердитыми обиженными лицами, всё им не так, они кричат и ругаются, но при этом до того ко всему равнодушны, что перевернись сейчас мир, они едва ли заметят. У них есть какие-то «идеалы». Может быть, это тоже что-то вроде маленьких детей, которые не могут быть одни и доставляют много хлопот, но тогда они не должны были заводить нас. В общем, дети, я думаю так: то, что родители нас забросили, это, конечно, печально. Но мы всё же стерпели бы, если бы это не было доказательством того, что взрослые вообще поглупели, двинулись назад, если можно так выразиться. Мы не можем остановить их падение, ведь мы весь день на них никак не влияем, а когда мы вечером возвращаемся из школы, кто может от нас потребовать, чтобы мы садились ещё с ними и пытались заинтересовать их чем-нибудь разумным? И так не бог весть какое удовольствие, когда корпишь целый день над учебниками, а мама не может осилить даже теорему Пифагора. Тут уж ничего не поделаешь... но это ничего, что мы от этого теряем? Воспитание? Они снимают друг перед другом шляпы, и если при этом показывается лысина, они смеются. Они вообще всё время смеются. Если бы мы не были столь разумны, чтобы то и дело плакать, тут вообще исчезло бы всякое равновесие. При всём том они заносчивы: они говорят даже, что и кайзер взрослый. Я же читал в газетах, что король Испании ребёнок: так и со всеми королями и кайзерами, – только не возомните чего о себе. Но кроме всего никчемного у взрослых есть всё же кое-что, что никак не может быть для нас безразличным: Господь Бог. Я, правда, не видел Его ни у кого из них, но это-то и настораживает. Мне пришло на ум что они со своей рассеянностью, деловитостью и спешкой могли Его где-нибудь затерять. Между тем, без Него никак нельзя. Многое без Него прекратится: солнце не сможет взойти, дети не будут рождаться, да и хлеба без Него не будет. Потому что если у булочника что-то выходит, значит, Господь Бог сидит и крутит колесо на мельнице. Можно легко привести массу доводов, доказывающих необходимость Господа Бога. Но ясно и то, что взрослые о Нём не заботятся, значит это должны делать мы, дети. Слушайте, что я придумал. Нас как раз семеро. Каждый будет носить с собой Господа Бога один день, тогда Он всю неделю будет с нами, и мы всегда будем точно знать, где Он.

Тут возникло большое замешательство. Как же это сделать? Держать ли Господа Бога в руке, или можно засунуть в карман? По этому поводу один мальчик рассказал:

– Я был в комнате один. Возле меня горела маленькая лампочка, а я сидел на кровати и читал вечернюю молитву – очень быстро. Тут в моих сложенных ладонях что-то шевельнулось. Оно было мягкое и тёплое, как маленькая птичка. Я не мог раскрыть ладони, так как молитва ещё не кончилась. Но мне стало страшно интересно, и я дочитывал страшно быстро. Вместе с «аминь» я сделал так, – малыш развел руки и растопырил пальцы, – но там ничего не оказалось.

Это могли представить все. Даже Ханс не сразу нашелся, что возразить. Все смотрели на него. Вдруг он воскликнул:

– Это всё глупости! Любая вещь может быть Господом Богом. Нужно только ей сказать. – Он повернулся к рыжему мальчику, стоявшему к нему ближе всех. – Животное не может. Оно убежит. А вещь, видишь ли, вещь остаётся на месте; ты входишь в комнату хоть днем, хоть ночью – она всегда там; она будет подходящий Господь Бог.

Мало-помалу все в этом убедились.

– Только нам нужен маленький предмет, который можно везде носить с собой, иначе всё это не имеет смысла. А ну-ка, выверните карманы.

Тут обнаружилось множество весьма занятных вещиц: клочки бумаги, перочинные ножики, резинки, перья, обрывки шпагата, камушки, винтики, свистульки, щепки и многое другое, что издалека не разглядишь, и что я не сумею назвать. И все эти вещи лежали у детей на ладошках, словно в смущении от неожиданной оказии стать Господом Богом, а если какая-нибудь из них умела блестеть, то блестела чтобы понравиться Хансу, изо всех сил. Выбирали долго. Наконец, у маленькой Рези нашёлся напёрсток, который она утащила когда-то у матери. Он был светел, словно из серебра, и благодаря своей красоте стал Господом Богом. Ханс сам спрятал его в карман, потому что его очередь была первой, и все дети целый день ходили за ним по пятам и гордились им. Правда, насилу смогли договориться, у кого Господь Бог будет завтра, но предусмотрительный Ханс, во избежание раздоров, тут же составил программу на всю неделю.

Нововведение оказалось в целом целесообразным. Того, кто носил Господа Бога, можно было узнать с первого взгляда: он держал осанку, выступал торжественно, с праздничным выражением лица. Первые три дня дети ни о чём другом не говорили. Без конца кто-нибудь требовал показать Господа Бога, и хотя напёрсток нисколько не изменился от оказанной ему великой чести, всё же его напёрсточность виделась теперь лишь скромным одеянием его подлинного существа. Всё шло своим порядком. В среду его носил Пауль, в четверг маленькая Анна. Пришла суббота. Дети играли в салки и носились очертя голову, когда Ханс вдруг крикнул:

– У кого Господь Бог?

Все замерли. Каждый смотрел на другого. Никто не помнил, чтобы видел Его в последние два дня. Ханс подсчитал, чья очередь, вышло, что маленькой Марии. Тут все без разговоров потребовали от маленькой Марии Господа Бога. Что было делать? Малышка поскребла в карманах. Только теперь ей вспомнилось, что утром она Его получила, но теперь Он пропал, должно быть, она потеряла Его, заигравшись.

И когда все дети пошли по домам, крошка осталась на лужайке и стала искать. Трава была довольно высокая. Дважды мимо проходили люди и спрашивали, не потеряла ли она чего. Каждый раз девочка отвечала: «Напёрсток», – и продолжала искать. Люди ненадолго останавливались, чтобы помочь, но быстро уставали нагибаться, а один, уходя, посоветовал:

– Иди-ка лучше домой, ведь можно купить новый. Но Мария искала дальше. Тут снова подошёл какой-то человек. Он наклонился к девочке:

– Что ты ищешь?

На этот раз она, почти плача, но всё же бодро и упрямо, ответила:

– Господа Бога.

Незнакомец улыбнулся, взял её за руку, и она пошла с ним спокойно, как будто теперь всё уладилось. По дороге он сказал:

– Посмотри-ка, какой красивый напёрсток я сегодня нашел...

Вечерние облака давно уж потеряли терпение. Мудрая туча, заметно между тем потемневшая, обратилась ко мне:

– Простите, не могли бы Вы назвать местность, над которой Вы...

Но другие облака уже помчались со смехом по небу и утащили старушку с собой.