ПОЕЗДКА ДОМОЙ В ВОРОНЬЕ

В классе, на последнем уроке, нам прочитали оценки за полугодие. Мы их проставили в дневники. Теперь можно собираться к поездке домой на зимние каникулы. Наша деревня находится на реке Воронье. От райцентра, где мы учились в интернате, она была далеко. Конечно, мы все очень скучали по своим родным и теперь хотелось поскорее поехать домой.

После уроков, в свободное время, мы готовили концертную программу. Репетиции были каждый вечер. Одни рисовали стенгазету новогоднюю, другие писали стихи, играли ролевые сценки, пели вместе песни. Договорились, что дома будем репетировать на сцене, а после просмотра выступим перед своими родными. С такими планами мы собирались в дорогу.

Вечером нам сообщили, кто с кем едет домой, и к ним в 10 часов утра нужно прийти с вещами. Я утром с чемоданчиком пошла, куда велели. Меня догнала Валя Захарова, и мы вместе пошли к ее отцу. Он закреплял два шеста с обеих сторон саней. Веревкой сделал сетку на этих шестах. Я тихо спросила: «Зачем так шесты позади саней привязали?» Валя ответила: «Сюда папа наши вещи положит и привяжет их, чтоб по дороге они не выпали». Максим Антонович посмотрел на меня и сказал с улыбкой: «А тебя, как самую маленькую ростом, посажу сюда на все чемоданы, чтоб тебя на санях никто не зашиб. Я тут тебе сиденье сделаю». Как только он привязал вещи, дал команду всем садиться на сани. Меня посадил наверх, показал, за какие веревки нужно держаться. Валя и еще кто-то из ребят сели позади него. Мне наверху сидеть было удобно и все хорошо было видно впереди. Чья-то упряжка поехала первой. Мы отправились вторыми. Я несколько раз оглядывалась назад. За нами шли еще три-четыре упряжки. Они быстро ехали друг за дружкой. Когда ехали через сугробы, стало потряхивать. На сугробах наст был крепкий. Сани то взлетали на них вверх, то скользили боком. Я старалась удержаться, но иногда приходилось поворачивать себя боком и наклоняться. Вдруг тряхануло так сильно, что я улетела с чемоданов и с головой ушла в рыхлый снег, да так, что не могла руками пошевелить, наверху торчали только мои ноги. Кто-то из ребят на повороте тоже слетел с саней. Ребята закричали, что я улетела в снег, упряжки остановились. Мальчишки подбежали, чтобы помочь вылезти из снега, схватили за малицу, но ничего не получалось. Кто-то пытался вытащить меня, схватив за ноги, но эту попытку вовремя заметили и остановили, сказав, что тоборки снимутся, потому что они большие, и я буду босой.

Рис 1/8

Максим Антонович откидывал рыхлый снег, мальчишки дружно ему помогали, вытащив меня, поставил на ноги и спросил: «Ушиблась?»

– Нет! – ответила я, – только испугалась уже там, в снегу.

Все немного посмеялись надо мной.

На мне малица из оленьих шкур сшита была для взрослого человека, меня можно было трижды ею обмотать. Максим Антонович малицу на мне подвязал веревкой, и вновь усадил наверх.

Ветер усиливался, становилось все холодней. Одежда хоть и меховая, но ветер задувал в капюшон, голова вся замерзла. Комки снега из под копыт оленей иногда попадали в лицо, приходилось наклоняться вниз, либо отворачиваться. Сугробы кончились. Мы въехали в лес. Здесь было потише. Первая упряжка остановилась. Мужчины разрубили топором упавшее дерево и разожгли костер. Мы подъехали к ним, они уже пили чай. Мне дали кружку с горячим чаем и спросили: «Ну что, очень замерзла?» Я в ответ только головой покивала, не в силах говорить. Я еле смогла кружку взять. Погрев немного руки, стала потихоньку пить чай и отогреваться. Мужчины пили чай и о чем-то говорили. Затем Максим Антонович сказал, что один из ребят пересядет на другие сани, так как там всего три ученика. Один из мальчишек сам вызвался пересесть с вещами, потому что его дом рядом с домом хозяина упряжки. Теперь я сидела за Валей. Ветер меня уже так не доставал, держаться за веревки было легче, и руки так сильно не мерзли.

Рис 1/8

Во всех упряжках было по четыре оленя. Они бежали быстро. Я прислушивалась к их бегу. Полозья саней по снегу то скрипели, то скользили, при этом иногда с острым коротким звуком, наподобие писка. У каждой упряжки были колокольчики, звенели они по-разному, чьи-то звучали пониже, у других повыше. «Когда подъезжать будем к деревне, все, кто ждут своих учеников, будут прислушиваться к звенящим колокольчикам и по ним определять приближение упряжки. Родные люди будут собираться у тех домов, чьи упряжки возвращаются с нами» – думала я, слушая звон колокольчиков.

Подъезжая к деревне, было видно, что в каждом доме топится печь и свет в окнах виден. Уже вечерело, Максим Антонович подъехал к своему дому, стояли встречающие. Мама тоже была здесь. Ребята забрали вещи и со своими родителями пошли домой. Мама уже держала мой чемоданчик и поддерживала меня, помогая встать. Меня же в дороге укачало, поэтому стоять и идти было трудно. Максим Антонович увидел, как мне плохо, сказал маме, чтоб мы сели на сани, и отвез нас к дому. На крыльце стоял папа и держал братишку на руках.

Я встала, прошептала: «Спасибо, дядя Максим!»,повернулась, сделала шаг и упала. Папа отдал братишку маме, подбежал, поднял меня на руки и отнес домой, положил на кровать. Два дня я пролежала, переживала, что не в силах ходить, так меня качало, голова кружилась. Девчонки прибегали и рассказывали, как они репетировали. Концерт назначили на субботу, и мы еще два дня будем репетировать. Сказали, что братья Олонкины согласились после концерта играть на гармошке. Вернувшийся с охоты Сергей Васильевич, обрадовавшись, что приехали сыновья со школы и будут участвовать в концерте, сказал, что тоже будет играть на баяне. Он знал много танцевальных мелодий. Значит, будут танцы – это обрадовало всех.

И вот настал день нашего выступления. Собрались в клубе за час до концерта. Мальчишки пришли в белых рубашках, девчонки с бантами, все выглядели очень нарядными, красивыми. В клубе сменили обувь на ботинки и туфли, а в углу оставили наши валенки, бурки, штаны и шерстяные носки. Придя на концерт, родители увидели наши вещи, забрали штаны и носки и спрятали их в свои куртки. После концерта они помогали нам переодеваться. Мы спросили у своих мам, почему они убрали штаны и носки, ведь они лежали аккуратно сложенные. На что они ответили: «Бурки, валенки – это хорошо, так можно оставить, но штаны и носки – это неприлично».

Рис 1/4

Концерт вела заведующая клубом. Мы все очень волновались. Зрительный зал был полон. Кроме родителей и односельчан пришли геологи, многим не хватило стульев, им пришлось стоять в конце зала. Ребятишки и несколько бабушек сели перед сценой на пол. После каждого номера все дружно хлопали. Когда показывали сценки, в зале весело смеялись, иногда кидали реплики: «Крепче, крепче держи!», «Сильней, сильней дергай!», сами смеются, даже до слез. Потом долго-долго хлопают. Мы были очень рады, видя, что наше выступление всем понравилось. Заведующая объявила об окончании концерта, но люди не спешили расходиться. Увидев Сергея Васильевича сидящим на баяне, я ему показала рукой, чтоб прошел на сцену. Кто-то для него поставил стул, а все ребята спустились в зал. Он сел на стул, и звуки баяна остановили людей, спешивших к выходу. Я скорей поставила себе стул в самый угол, чтоб никому не мешать танцевать. Мне был виден весь зал. И пары тут же, не ожидая объявления, построились на кадриль. Пары эти – наши родители. А как они двигались в танце! Все как один, не опаздывая, не опережая. Очень четко выполняли фигуры кадрили.

Позже, когда мы сами стали танцевать кадриль, тоже следили за этим порядком. Но мне за это ученые сделали замечание, сказав, что в народе так не танцевали. На что я ответила: «Я сама видела, как танцевали наши родители и дедушки, бабушки. По-другому, т.е. так, как вы говорите, они делать не будут, а я не хочу от них требовать что-то другое. Как они умели, танцевали, так и теперь танцуют не они, а их дети, а они следили, чтобы кадриль не испортили, не исказили бы.

После кадрили вальсировали и другие танцы танцевали. Расходились по домам, полные впечатлений, радостные и довольные: «У нас все получилось!»

 

ЧУГУН ГОРШХКЭНЧ[10]

Рис 1/8

Эфт сыйтэсьт поа̄лльтэ о̄ррэнҍ кӯххт пэҏт. Э̄ххт пэ̄ҏҏт ля̄йй о̄дтса я пырр со̄н ля̄йй шувв горот. Ныммьп пэ̄ҏҏт ля̄йй вуэммь я мугка шэ вуэммь горот ля̄йй пырр со̄н. Тэйт пэҏтэнҍ е̄менҍт нышше, ко̄ххт пугк е̄менҍт сыйтэсьт, шоабшэнҍ ке̄ллэ ёг рынтэсьт коажьгэнч та̄льв баесьт оа̄ссьтэтҍ, кӣмьнэтҍ я чайнэгкетҍ я маӈӈа ко̄дзэнҍ сӣнэтҍ ко̄шшкэм гуэйкэ горот э̄л. Оа̄ссьтэ пай пе̄йвэсьт вуэӆӆькэв танна я сыййпмэнҍ зво̄ннэв.

Вуэммь горот луннҍ вальедэ эйй шӯрр чугун горшхкэнч. Со̄нн пай вуакэ я вуакэ. Со̄нн эйй вуайя то̄ӆӆькъе, мэ̄йт е̄менҍт кӯдӭ со̄н я эйй ва̄льт моа̄ст. Ними соннӭ мӣлле эйй пуэдҍ, ко̄ххт кэ̄джьлэ е̄менҍтэсьт тэ̄нн баяс. Адтҍ со̄нн е̄ммьне альн кугкь ле̄шшмэнҍ шэнтэ вя̄л са̄кьсъямп. Кӯдтья пе̄ррк кошкэ. Вӯннтас сыз чоа̄вэ. Адтҍ ныдтҍ вальедтэ соннӭ е̄ммьне альн ля̄йй чофта а̄бей. Горшхкэнч шоабэшьт кыппьтэ удтэтҍ пӯлле пе̄ц альн я шоабэшьт, куэссь е̄менҍт вуанченҍт со̄н воа̄лмаш пе̄ркэнҍ. Тэль пыйял танна со̄н эфт пя̄лла пе̄ц куэрьв э̄л, ка̄ххт мэ̄йн-не. Я ныдтҍ со̄нн оараст, маӈӈа-гэсс пе̄ррк шаннт вя̄л пэрямп. Масьт се̄нтэ горшхка э̄л е̄менҍт? Юррт со̄нн ныдтҍ я вуаххк. Поа̄ллт гортэсьт коазса ке̄мнэнч пай вуаӆӆк пе̄йвэсьт. Пӣӈӈк со̄н сада лыгксаххт я со̄нн сыйпнэшкуадт я сада чӯйял. Ке̄мнэнч кулэ, ко̄ххт вуакэ горшхкэнч я юррьтэль, ко̄ххт вуаяххч ве̄кьхэ соннӭ, я са̄ррнгудӭ:          

– Кулах, горшхкэнч, то̄нн шыль пӣӈк. Куэссь чӯтӓ пӣӈкхэшкуадт, со̄нн ка̄вяст то̄н. Танна то̄нн ыштах е̄ммьне альн я алках вӯррьтэ абьр. Горшхкэнч куллтэлэ, мэ̄нн са̄рнэ соннӭ ке̄мнэнч я юррьтэль: – Шӣг лӣ тоннӭ тамьпэ пайенҍ са̄ррнэ, ӣджь чӯйе эгк вуэй э̄ллм-налла. Лӣххче мунн пайенҍ, мунн ма̄тче чӯйе, мун ӣнн кулъяххч кукас, – я аввта вуакэнҍт. Тэль мялта пӣӈӈк пӣӈӈькей я ныдтҍ роаввсэнне. Горшхкэнч пыҏс-пыҏс чо̄ннлувэ я ыштэ. – Вуахх, – тыфкхужэ горшхка, – зоа̄бэль ышштэльт оара. Эйй кӣрркна роа̄ммгуэдтӭ, аввта вуакэнҍт, – Касьт адтҍ ча̄зь мунн ва̄лта? Пӣӈькэнч пай сӣрэ я чеццкэль вӯннтас. Ко̄ххт поабпахт горшхкэ, тэдт сада ӣнн вӯзяхт, е̄намп эйй вуэй. Пӣӈькэнч пэҏтэ луннҍ сӣрэнҍт – сӣрэнҍт, касьт курас пуйхц чо̄ннлаххт, касьт сӯйнэтҍ ко̄ппчма поадахт, касьт сте̄н луннҍ пыййла лувьт валас ро̄дтӓй, чаццк. Сыйтэсьт пай ёа̄фф манн. Тэль эйй выжэшкуадта ёа̄ффэ, кыррьтэль ва̄рра. Маӈӈа пэ̄йенҍ паяс аллма, вуэмэшьт вуэхьт я нёазе соннӭ, кыррьтэль я пыдтӭ со̄н. Сыйтэсьт шэнтэ се̄ввьнэ, аббрэй. Аббьр вэххтэнне мэ̄нэ, воа̄зе. Горшхкэсьт тӣввт шэнтэ ча̄дзе. Роа̄ммгудӭ горшхкэнч. Эйй кугкь со̄нн ныдтҍ оарэ. Горот сыз карэ пе̄ннэ. Со̄нн пе̄йв баесьт ня̄лксувэ, уйнэсьт горшэхк я элькэ ча̄зь лаччкъе.

Рис 1/8

Пе̄ннэ по̄рэ, нюалэ пугк пыҏс. Шэнтэ горшхкэнч курас я куэссь поабпханнт вӯнтас сыз, со̄нн чӯйял. Роа̄ммшадт горшхкэнч, маӈӈа-гэсс юрьтэшкудӭ:

– Кугкь те̄льнэ оарэшкуада, вӯнтас куагкан сыз.

Тэсьт выйтэ олкэс е̄менҍт, вуэмэшьт горшхка, паенҍт со̄н, тыфкхужэ:

– Мэ̄йт со̄нн тэсьт оарр? – я пыйель шӯрр на̄пь сыз. Со̄н ю ёадтсэлэ пугк оа̄ссьтэтҍ пэ̄ссэ я ке̄ллэ сӣнэтҍ ёг рынтэсьт. Вэххтэнне горшхкэнч чӯе горот альн я роа̄ммшэдэ. Поа̄лльтэ со̄нэнҍ чӯйенҍ мӣлкнесьт кемна я шӯрр кӣмьн.

ЧУГУНОК

 

Рис 1/8

В одном селе стояли два дома рядышком. Один дом поновее, с хорошим забором вокруг. Другой – постарее, со старым забором. На обоих заборах хозяева вешали горшки, кастрюли, котелки. Летом каждая хозяйка собирала всю скопившуюся закопченную посуду и шла на речку чистить до блеска ее. Затем кастрюльки да котелки вешала на забор, обсыхать. И они блестели на солнышке, покачиваясь и позванивая.

Возле старого забора лежал небольшой чугунок. Он временами тяжело вздыхал и не знал, чтоб ему такое придумать и как напомнить хозяйке о себе, а то она вынесла его во двор, да и забыла. И теперь он лежал на земле грязный и никому не нужный. От этого ему было очень обидно, ведь служил-то он своим хозяевам исправно. И чугунку было непонятно, за что хозяйка его наказала. Ему нравилось, когда она доставала его, ставила на кромку горячей плиты и чем-нибудь сверху накрывала. Каша от этого становилась разваристой и очень вкусной.

На соседнем заборе висела чистенькая кастрюлька. От ветерка она покачивалась и при этом издавала легкий звон. Она слышала вздохи чугун­ка, его обиды, и решила помочь. Но чем она ему могла помочь, только советом. И сказала:

– Слушай, чугунок, ты попробуй поймать ветер. Он поможет тебе повернуться и сесть. Глядишь, дождик пойдет, вот ты и начнешь отмокать.

Чугунок услышав это подумал:

– Да, хорошо говорить, когда висишь такая чистенькая, да только звенишь слабо. А вот если б я висел, то сумел бы громко звенеть, – и который уже раз тяжело и горько вздохнул. Но тут порывом ветра его крутануло, и он неожиданно для себя сел.

– Вуахх! – удивился горшочек, – и вправду сижу.

Но не успел он обрадоваться, как вновь закряхтел:

– Где теперь я воды возьму? Так устал от присохшей каши, – и опять грустно вздохнул. А пока только песок попадал в него. Ветерок, который помог ему сесть, продолжал игры свои. От его шалостей в селе шум стоял: то бочку пустую катает, то сено, только что собранное, раскидает, то доску, приставленную к стене, скинет на землю. Вскоре надоело ему во дворах шалить и полетел он в лес. Потом еще выше к небу поднялся, тучку зацепил и полетел с ней над селом. Сразу потемнело и дождь пошел. Быстро на земле образовались лужи. И горшок заполнился водой. Обрадовался он. Но через какое-то время опять завздыхал, кто же теперь его почистит.

В это время во двор забежала собака. Ей много пришлось бегать по селу, а потому она устала и хотела есть. Увидев чугунок, она подбежала к нему и принялась лакать. Собака поела и даже облизала стенки чугунка. Теперь чугунок стоял пустой. И когда в него залетал песок, он слегка позванивал, чему очень радовался. Но потом чугунок подумал, что, если он долго будет так стоять, то вновь будет грязным. Но тут во двор вышла хозяйка и, увидев чугунок, подняла его и поставила в таз, в котором несла мыть посуду на берег.

Вскоре чугунок висел на заборе и позванивал. Ветерок далеко уносил его звон. Соседние кастрюльки и горшки помогали ему своим тихим звоном.