Экономика в гуне страсти под частичным влиянием саттва-гуны

Хотя протестантская философия проложила дорогу к жизни в гуне страсти, для некоторых протестантских сект она оставалась тесно связаной с принципами саттвы. В том же самом сочинении Вебер объясняет: «Протестантский аскетизм [стал] основой нынешней цивилизации профессионалов — чем-то вроде «духовной модели», по которой строится современная экономика». Этот очерк был написан после того, как в начале двадцатого века Вебер побывал в Америке, где своими глазами увидел, насколько сильно вероисповедание влияет не только на бизнес, но и на социальную и политическую жизнь. В более ранние периоды американской истории религия пронизывала практически все сферы жизни. В колониальный период (до 1776 года) в центральных областях Новой Англии, к примеру, для того чтобы получить статус полноправного гражданина, непременным условием было и «гражданство» в церкви, которое давалось религиозной общиной, то есть, принадлежность к религиозной общине определяла гражданский статус человека. В то время человек не просто «присоединялся» к какой-либо церкви, как в наши дни. Членство он обретал только после того, как неоднократно доказывал, что достоин этого, личным поведением, в самом широком значении этого слова, а другие члены общины определяли и исследовали его моральный облик. И даже после этого ему приходилось проходить процедуру тайного или открытого голосования. Высокоморальное поведение было особенно важно и для того, чтобы решить — стоит вступать с этим человеком в деловые отношения или нет.

Писания квакеров и баптистов, до семнадцатого века включительно, учат, «что дети мира взаимно не доверяют друг другу в делах и, напротив, с полным доверием относятся к зиждущейся на религиозных побуждениях добропорядочности благочестивых людей». Поэтому деньги и кредиты доверяли только тем, кто после досконального рассмотрения считался праведным. Все эти меры в конечном итоге вели к процветанию протестантов, поскольку «здесь, и только здесь, [люди] могут рассчитывать на хорошее обслуживание и твердые цены» . Баптисты сделали устойчивые цены своим принципом, а методисты налагали на своих последователей еще более детальные ограничения. Им запрещалось:

1. разговаривать во время купли или продажи (торговаться или спорить);

2. торговать до того, как будут оплачены все пошлины на данный товар;

3. взимать проценты выше, чем дозволяют законы страны;

4. «копить сокровища на земле» (что значило превращать капиталовложения в «фундированное богатство» ) — то есть становиться капиталистами, жить деньгами, а не работой;

5. давать в долг, не будучи уверенным в платежеспособности должника;

6. жить в роскоши и пользоваться всякого рода излишествами.

Хорошо известно, что протестанты проповедовали безукоризненную честность, бережливость и экономность, и сами старались быть образцом этих добродетелей. Религия заставляла человека следовать мирскому призванию, с энтузиазмом трудясь в поте лица своего, поскольку отсутствие успеха в мирских делах считалось следствием либо лени, либо божьей неблагосклонности.

Награда полагалась за «оправдание» себя перед Богом, в смысле спасения — это можно найти во всех пуританских деноминациях — и «оправдание» себя перед людьми, в смысле социального самоутверждения внутри секты. Оба эти аспекта дополняли друг друга, действуя в одном и том же направлении: они способствовали освобождению «духа» современного капитализма, его специфического этоса, то есть этоса современного буржуазного среднего класса. (Курсив оригинала.)

Стремление к материальному успеху, равно как и дух современного капитализма, как определяет его Вебер — признаки раджо-гуны. Строгая приверженность принципам честности и законам, а также старание не причинить вреда другим указывают на влияние саттва-гуны. Протестантские секты стремились к успеху и прибыли, пока это не противоречило их собственным этическим установкам. А их этические установки породили, возможно, один из лучших образцов экономики в гуне страсти, под частичным влиянием благости.

Данный пример доказывает, что человеческое общество не существует в «чистом» состоянии благости, страсти, или невежества. Хотя одна гуна может быть более заметна, влияние других всегда до какой-то степени присутствует. По мере того, как мы движемся по пути Кали, качество благости постепенно слабеет, а влияние невежества нарастает, и жизнь на планете отражает происходящие изменения.

Переход к невежеству

Там, где господствует саттва-гуна, люди делятся материальными богатствами друг с другом. Под влиянием раджо-гуны на первый план выходят выручка и личная выгода, а также идея частной собственности. Тут сама концепция «я и мое» коренным образом меняется. Переход сознания от саттвы к раджасу круто изменил и взаимоотношения между людьми, и методы ведения экономических дел. Эти перемены не произошли естественным путем у какой-то группы людей; они были навязаны правящими классами, которые прибегли для этого к силе (тамо-гуна).

В каком-то смысле идея управления людьми не претерпела изменений, но средоточие власти сменилось. В относительно недавние времена правящие классы решили создать культуру зависимости, при этом себе они отвели роль Наместника Господня, Папы, то есть, распределителя милости. А милость эта ныне приняла вид денег. Поэтому решено было сделать так, чтобы народ зависел только от денег. А для этого нужно было оторвать людей от земли-кормилицы и разрушить их взаимозависимость. К чему должно было привести такое преобразование общества? Независимый общинник попадал в зависимость от незаинтересованных людей (фабрикантов или правительства), и чтобы обрести такую милость, как право выжить, ему теперь приходилось конкурировать с другими, поскольку единственным средством к существованию становилась оплачиваемая работа. Чтобы этого достичь, следовало уничтожить еще недавно принятые в обществе традиции: совместное владение, взаимовыручку, общинную жизнь. И неважно, чтó при этом будет утрачено. Главное, теперь общество было построено так, как хотели этого правящие классы. Эта концепция должна была принести благо тем, кто стоял у власти. За счет остальных.

Разрушение общин

В древности, когда в основе культур лежала саттва, земля была единственным средством к существованию, на которое каждый имел право — не владея, а используя. «Общины», как их называли, обеспечивали средствами к существованию «общинников» (крестьян) — тех, кто жил натуральным хозяйством. Натуральное хозяйство характеризуется тем, что люди либо производят то, что им нужно, либо выменивают, но не приобретают за деньги. Для того чтобы этот устоявшийся порядок изменить, потребовались четыре важных социальных новшества. Одно — индустриализация и рынок сбыта для производимых товаров. Второе — армия работников, которые пошли бы работать на заводы. Третье — экономика, основанная на бумажных деньгах, которая могла обеспечивать людей всем необходимым для жизни, внешне независимо от земли. Четвертое — развитие современного государства.

Индустриализация, применяющая силу не людей и животных, а техники, и возросший по сравнению с надомным производством масштаб действия, требовали рабочей силы, которая не могла получить непосредственного блага от своей деятельности. Нужна была некая побудительная причина для этой работы, и ею стали деньги. Но к чему составляющим значительную часть населения крестьянам, которые содержат себя при помощи сельского хозяйства и без лишних усилий способны обеспечить себя всем необходимым, впрягаться в тягостную, монотонную работу, ухаживать за шумным станком, долгие часы трудиться в холоде, грязи или на жаре, в пыльной или по-другому разрушительной атмосфере фабрики? Если человек может жить независимо, в сельской местности, пусть даже и не очень богато, зачем ему подаваться в город и полагаться там на чью-то милость? Люди и не хотели. И не поступали так. Нужно было что-то предпринять.

Требуемые перемены в устройстве общества были произведены силой, как и полагается в Кали-югу. С XVI и до XX века включительно землю у крестьян отнимали представители власти, принуждая людей к зависимой жизни. В Англии с XVI по XIX век была принята серия «оградительных законов», призванных прекратить использование деревенских земель и уничтожить общины. Конечно, общинники сопротивлялись потере своих прав: писали обращения, угрожали, всячески тянули время, похищали и прятали земельные отметки и ориентиры и даже поджигали. Прежде общинники по закону имели право на то, что вырастили. А их скот имел право на траву . Сама земля не принадлежала крестьянам, но они имели право ею пользоваться. Это использование, которое в законах именовалось «profit a prendre», было общинным правом, обеспечивавшим выживание крестьян, социальные связи которых строились на возможности пользоваться землей, совместном земледелии и правах общего пользования. И они не хотели отказываться ни от одного из этих прав. Это противостояние продолжалось три столетия и разрешилось при помощи силы. Революционер и мыслитель XIX века Петр Кропоткин пишет:

Во Франции грабеж этот начался еще в XVI столетии и продолжался еще более деятельно в XVII. Еще в 1659 г. государство взяло общины под свое особое покровительство, и достаточно прочесть указ Людовика XIV (1667 г.), чтобы понять, что грабеж общинных земель начался с этого времени. «Люди присваивали себе земли, когда им вздумается... Земли делились... чтобы оправдать грабеж, выдумывались долги, якобы числившиеся за общинами», — говорит король в этом указе... А два года спустя он конфискует в свою собственную пользу все доходы общин. Вот что называется «естественной смертью» на якобы научном языке. В течение следующего столетия половина, по крайней мере, всех общинных земель была просто-напросто присвоена аристократией и духовенством под покровительством государства.

То, что произошло во Франции, случилось также в Бельгии, в Англии, в Германии, в Австрии; короче говоря, во всей Европе, за исключением славянских стран. Страннее всего то, что и периоды разграбления общин во всех странах Западной Европы также совпадают.

Разница была только в приемах. Так, в Англии не решались проводить общие меры, а предпочли издать несколько тысяч отдельных актов об огораживании, которыми дворянско-буржуазный парламент в каждом отдельном случае утверждал конфискацию земли, облекая помещика правом удерживать за собой огороженную им землю. И парламент делает это до сих пор. Несмотря на то что в Англии… общинное хозяйство сохранилось еще в некоторых коммунах, до сих пор еще находятся ученые люди (вроде Сибома, достойного ученика Фюстель де Куланжа), которые утверждают, что в Англии сельских общин никогда не существовало, помимо крепостного права!

Таковы факты, и таковы на «научном» языке «экономические законы», под ведением которых общинное землевладение во Франции умерло «естественною смертью». После этого, может быть, и смерть на поле сражения ста тысяч солдат есть также «естественная смерть»? Как только государство почувствовало себя достаточно сильным, оно поспешило уничтожить сельскую общину, разорить крестьян, вполне предоставленных его произволу, и разграбить общинные земли. Государство сперва лишило сельскую общину независимости, всяких судебных, законодательных и административных прав, а затем ее земли были или просто разграблены богатыми, под покровительством государства, или же конфискованы непосредственно самим государством .

Выше мы уже отметили, что вновь сформированная политическая организация под названием «государство» дала знати такую власть, какой у нее не было во времена феодализма. Господам было позволено просто, без всяких объяснений, отбирать землю у крестьян. Развитие денежной экономики и государства позволило господам избавиться от взаимозависимых отношений с вассалами и крепостными. «Оградительные законы» были в особенности направлены на то, чтобы отобрать у крестьян средства к существованию, поставив их в зависимость от заработной платы. Это создало резерв рабочей силы, столь необходимой для развития индустриальных и агропромышленных концернов. Многие советники из Министерства сельского хозяйства рекомендовали создать полную зависимость от заработка, заявляя, что это породит «дисциплину» в рядах отчасти независимых крестьян. По большей части самостоятельные в экономическом смысле общинники были достаточно независимы, чтобы не дать себя эксплуатировать, чем приводили в ярость крупных землевладельцев. Поэтому и говорили, что угрожающая или реальная безработица общинников, равно как и рабочих, пойдет на пользу фермерам, от которых требовалось достичь взаимного согласия с ними. Оплачиваемый труд давал землевладельцам несправедливое преимущество и возможность навязывать рабочим свои условия. Советники пошли даже далее, утверждая, что необходимо поставить дело так, чтобы, однажды попав в зависимость от денежного вознаграждения, крестьяне больше никогда не могли от нее освободиться. К примеру, было выдвинуто предложение ограничить размеры огородов, чтобы крестьяне не могли прокормиться самостоятельно и шли работать за деньги. Министерство сельского хозяйства стремилось создать культуру рабочего класса, уничтожив крестьян-общинников и разрешив только «сельский пролетариат».

В своей книге Commoners: Common Right, Enclosure and Social Change in England, (1700-1820 Cambridge University Press, Cambridge, 1996.) Низон оспаривает мнение, согласно которому в Англии не было крестьянского сословия, или к началу индустриализации оно исчезло само собой. В книге, основанной на подлинных документах XVIII века, приводятся споры по поводу оградительных законов. В ней показано, что принятое Парламентом огораживание изменило общественные отношения, вызвав противостояние и породив общее чувство утраты народной культуры. Все комментаторы XVIII века усматривали связь между упадком общинного права и природой общественных отношений в Англии. Обе стороны, участвовавшие в этом споре, соглашались с тем, что огораживание положит конец независимости, но спорили о том, приветствовать это или осуждать.

Процесс огораживания показал, что законы провозглашают превосходство правящих классов — как бы легализуют их стремление пользоваться ресурсами политически слабых «простолюдинов». Внешне законные, эти акты, однако, были призваны служить преимуществу интересов одного слоя общества перед другими. Это привело к созданию культуры победителей и проигравших, которая отражает в себе ценности людей, погрязших в раджо-гуне. А использование для достижения результата силы добавляет в эту культуру элементы тамо-гуны. Послужат ли такие законы благу большинства или меньшинства, определяется относительным влиянием благости и невежества. Воздействие саттва-гуны позволяет человеку видеть единство всех существ, заставляет его сопереживать другим и относиться к ним так, как они должны, по его мнению, относиться к нему самому. По мере того, как возрастает влияние раджо-гуны или тамо-гуны, понятие «я и мое» меняется, все более суживаясь, и в итоге доходит до того, что человек, впадая в полное заблуждение, считает себя важнее, чем кто бы то ни было.

Давайте вспомним Шримад-Бхагаватам, где говорится, что жить за счет других — это одно из проявлений тамо-гуны. Если правящие классы не заботятся о гражданах — в духовном и материальном отношении — они повинны в паразитизме, т.е. продукты, произведенные гражданами, они потребляют, а предписанные обязанности не выполняют. Говоря, что правящие классы (брахманы и кшатрии в ведической культуре, а в средневековой Европе — духовенство и короли) должны заботиться о духовном развитии граждан, мы имеем в виду не то, что они должны указывать людям, во что им верить. Их обязанность — следить, чтобы граждане получали должное духовное образование и следовали универсальным, несектантским религиозным принципам, таким, какие описаны в Бхагавад-гите. Кому поклоняться — Иисусу, Мухаммеду, Аллаху или Кришне — каждый должен решать сам, соответственно уровню своего сознания.

В истории, изложенной выше и продолжающейся по сей день, перемена в организации общества породила также изменения в общественном договоре, а это, в свою очередь, поставило власть имущих в оппозицию простым людям. Предводители больше не защищали своих людей от общих внешних опасностей и врагов. Классы различались теперь богатством, и те, кто им обладал, занимали посты в правительстве, влияли на политическую власть и заставляли ее работать на себя, против простых людей. Проведя огораживание, правители общества тем самым воплотили в жизнь план, который освобождал их от всякой ответственности перед теми, кто работал на их землях и на их фабриках. В феодальном обществе феодал обязан был защищать тех, кто находился под его властью, и обеспечивать их хотя бы самым необходимым. Следовательно, для него подвластные ему люди представляли собой статью расходов, от которой он хотел бы избавиться. Поэтому власть имущие решили перестроить общество так, чтобы получать все блага и при этом ничего не тратить. Они стремились превратить королевство в государство. А для этого нужно было создать ситуацию, в которой каждый будет зависеть от них через некий безличный механизм, например, через наемный труд. Развитие государственных институтов, исключительное право на недвижимость, индустрия и бумажные деньги — все это давало им средства достичь свой цели. Одной из правящих династий были и остаются Ротшильды, которые в то время управляли Английским банком. Через свой банк они передали американским банкирам эту концепцию, изложив ее в документе, выдержку из которого мы приведем:

«….. рабство, казалось, было уничтожено военной силой [имеется в виду гражданская война в Америке]… И я, и мои европейские друзья только «за». Ведь рабство — это всего лишь владение рабочими, которое подразумевает и заботу о них. Тогда как европейский план, осуществление которого возглавляет Англия, состоит в том, что капиталисты должны управлять рабочими, лишь контролируя заработную плату.»

Густав Майерс, писавший о рабстве в Америке, подтверждает, что эта идея заключалась в том, чтобы эксплуатировать рабочих как можно больше, гораздо сильнее, чем позволяло обычное рабство. В «Истории огромных американских состояний» он писал:

. . . рабство не могло соперничать в эффективности с трудом белых… На белых можно было заработать куда больше денег, чем на неграх, поскольку их не нужно было обеспечивать жильем, одеждой, едой, пищей, обеспечивать им уход. Негры-рабы приносили прямой финансовый урон — если заболевали, получали травмы или умирали… Лучший раб — это тот, кто думает, что свободен .

В книге «Разумное общество» социальный психолог Эрих Фромм объясняет, как изменение общественного устройства повлекло за собой такое положение, при котором индивид, под воздействием безличных сил утрачивает контроль над своей собственной судьбой:

Крушение традиционного принципа человеческой солидарности привело к новым формам эксплуатации. В феодальном обществе считалось, что господину принадлежит священное право требовать услуг от всех подвластных ему, но в то же время он сам был связан обычаем и обязанностью нести ответственность за своих подчиненных, защищать их и хотя бы минимально обеспечивать их традиционный уровень жизни. Феодальная эксплуатация осуществлялась в системе взаимных обязательств, то есть, была ограничена определенными условиями.

Принципиально иной оказалась эксплуатация, получившая развитие в XIX в [под влиянием денежной экономики]. Рабочий или, скорее, его труд, стал товаром, продаваемым владельцу капитала и в сущности не отличающимся от любого другого товара на рынке; покупатель же стремился использовал купленный товар максимально. А поскольку покупали его на рынке труда, заплатив подобающую цену, то взаимность или какие бы то ни было обязательства со стороны владельца капитала, за исключением выплаты заработной платы, утрачивали смысл. Теперь, если сотни тысяч рабочих лишались работы и оказывались на грани голодной смерти, это объяснялось их невезеньем, недостатком у них способностей, просто общественным или естественным законом, изменить который невозможно. Эксплуатация утратила личностный характер, она стала «анонимной». На труд за нищенскую заработную плату человека обрекали вовсе не умысел или жадность какого-то одного индивида, а закон рынка. Никто уже не нес ответственности, никто не был виноват, но никто не мог и изменить существующие условия. Человек имел дело с железными законами общества — во всяком случае, так казалось .

Русский аристократ и общественный реформатор Лев Толстой также подтверждал, что конечный результат не мог отличаться, хотя обманутые рабы и думали, что они свободны. Он писал: «Последнее же денежное — податное — насилие самое сильное и, главное, в настоящее время получило самое удивительное оправдание: лишение людей их имущества, свободы, всего их блага делается во имя свободы, общего блага. В сущности же оно не что иное, как то же рабство, только безличное» . Поскольку отношения эти безличны, раб находится в поистине беспомощном положении. Кому жаловаться, если цепи слишком тяжелы? Против кого бунтовать? Из-за этой «безличности» он не знает, где искать врага, и его протесты поэтому становятся напрасными, не принося ему никакого облегчения. В его ситуации никто не виноват. Это просто «ход событий». Такова жизнь. Винить некого, и каждому только и остается, что безропотно примириться со своей участью. Но Толстой искусно проникает в суть этого заблуждения и выявляет источник проблемы — правящий класс. Он пишет: «Я сижу на шее у человека, задавил его и требую, чтобы он вез меня, и, не слезая с него, уверяю себя и других, что я очень жалею и хочу облегчить его положение всеми возможными средствами, но только не тем, чтобы слезть с него».

Крестьянам, согнанным с земли, нужно было найти себе какое-то пристанище. С изменением устройства общества это пристанище, предоставленное им, стало их частной собственностью. Раньше аристократы обладали исключительным правом на землю, в том числе и на общинную, и поэтому были вынуждены обеспечивать тех, кто находился под их защитой. С введением новой системы они разделили свое исключительное право владения землей с простым народом, которому отныне было также дозволено иметь свои наделы. Таким образом земля стала товаром, предметом широкого потребления. Однако пользоваться ею могли, разумеется, только те, у кого хватало на это денег. Если простому человеку платят за работу минимум, достаточный только для выживания, то денег, чтобы купить участок земли, он никогда не накопит.

Во всем мире простые люди так и не получили возможности свободного землевладения. Правящие классы по-прежнему продолжали оставаться собственниками большей части земли. К примеру, в Ирландии в 1876 году 80% земель принадлежало 616 собственникам, а в России 1,5% людей владело 25% территории этой огромной страны. Даже сегодня в Бразилии менее 3% населения владеет двумя третями пахотных земель страны, а в Англии те же две трети принадлежат всего 0,3% населения.

Наемным рабочим, просто чтобы выжить, приходилось постоянно отдавать значительную часть заработанных тяжким трудом денег богачам в виде арендной платы. Эти богатые собственники продолжали накапливать капитал с таким расчетом, чтобы увеличивать собственность, сдаваемую в аренду, и чтобы их потомки могли получать за это еще больше платы. Через какое-то время это стало образом жизни, «естественным порядком вещей».

«Я и мое» в раджо-гуне

Современное западное представление о собственности восходит к римской философии, которая провозглашала, что у каждой вещи должен быть владелец. Римляне, в отличие от представителей прочих культур древности, не признавали владельцем всего Бога; они считали, что обладателями вещей должны быть люди, причем не все подряд, а весьма и весьма узкий круг избранных. Римское право, в конце концов, выработало определение, согласно которому только «свободный» человек (т.е. римский гражданин) мог стать обладателем и владельцем чего-либо в неограниченных количествах, насколько позволят ему средства. Собственностью могли быть животные, земля и другие люди — рабы. Римские представления о частной собственности были зафиксированы в законах, и именно juris prudence считается наиболее весомым вкладом римлян в западную культуру . В частности, исключительное право на собственность и распоряжение землей — один из основополагающих аспектов современной культуры. Вхождение этих явлений в жизнь общества знаменует собой переход от саттва-гуны к раджо-гуне, значительно сузивший смысл понятий «я и мое».

Исключительное право на землю как частную собственность не возникло само собой, но было также навязано обществу в процессе средневековых реформ, несмотря на нежелание народа следовать новому порядку. В более ранних формах общества существовал общественный договор, который давал каждому члену группы возможность иметь хотя бы самое необходимое для жизни. Это достигалось через общинное владение собственностью и право совместного обладания. Но такие социальные отношения были прямо противоположны тому типу общества, который хотели установить правители. Они решили, что каждый человек должен стать внешне независимым от других и полагаться только на деньги и собственную способность заработать их. Это, разумеется, давало в руки правителям рычаги, при помощи которых они могли легко эксплуатировать рабочих (что, собственно, и было их главной целью). Чтобы внедрить эту идею, требовалось уничтожить взаимную зависимость общинных крестьян. Власть имущие добились этого, следуя принципу «разделяй и властвуй». Но их попытки «разделить» людей столкнулись с препятствием: люди не спешили расставаться с устоявшейся традицией взаимопомощи и взаимозависимости. Из книги Кропоткина мы узнаем:

В течение следующего столетия половина, по крайней мере, всех общинных земель была просто-напросто присвоена аристократией и духовенством под покровительством государства. И несмотря на это, общины все-таки продолжали существовать до 1787 г. Общинники все еще собирались где-нибудь под вязом, распределяли земли, назначали налоги; сведения об этом вы можете найти у Бабо — «Община при старом режиме» (Babeau. Le village sous l'ancien regime). Тюрго нашел, однако, что общинные советы «слишком шумны», и уничтожил их в той провинции, которой он управлял; на место их он поставил собрания выборных из состоятельной части населения. В 1787 г., т.е. накануне революции, государство распространило эту меру на всю Францию. Мир был уничтожен, и управление делами общин перешло в руки немногих синдиков, избранных наиболее зажиточными буржуа и крестьянами.

Учредительное собрание поспешило подтвердить этот закон в декабре 1789 г.; после чего буржуазия, занявшая место дворян, стала грабить остатки общинных земель. И потребовался целый ряд крестьянских бунтов, чтобы заставить Конвент в 1793 г. утвердить то, что было уже сделано восставшими крестьянами в восточной Франции, т.е. он издал распоряжение о возвращении крестьянам общинных земель. Но это случилось только тогда, когда крестьяне своим восстанием и так уже отбили землю, и проведено это было только там, где они сами совершили это на деле.

Такова, пора бы это знать, судьба всех революционных законов: они осуществляются на практике только тогда, когда уже являются совершившимся фактом.

Тем не менее, признавая право общин на землю, которая была у них отнята после 1669 г., Законодательное собрание не упустило случая подпустить в этот закон буржуазного яда. В нем сказано, что земли, отнятые у дворян, должны быть разделены поровну только между «гражданами» — то есть между деревенской буржуазией. Одним росчерком пера Конвент лишил, таким образом, права на землю «присельщиков», т.е. массу обедневших крестьян, которые больше всего и нуждались в общинных угодьях. К счастью, в ответ на это крестьяне опять стали бунтоваться в 1793 г., и тогда только Конвент издал новый закон, предписывавший разделение земель между всеми крестьянами. Но это распоряжение никогда не было приведено в исполнение и послужило лишь предлогом для новых захватов общинных земель.

Всех этих мер, казалось, было бы достаточно, чтобы заставить общины «умереть естественной смертью», как выражаются эти господа. Но однако, общины продолжали существовать. 24 августа 1794 г. господствовавшая тогда реакционная власть нанесла им новый удар. Государство конфисковало все общинные земли, сделало из них запасный фонд, обеспечивающий национальный долг, и начало продавать их с аукциона крестьянам, а больше всего сторонникам буржуазного переворота, кончившегося казнью якобинцев, т.е. «термидорцам».

К счастью, 2-го апреля пятого года этот закон был отменен, после трехлетнего существования. Но в то же время были уничтожены и общины, на место которых были учреждены «кантональные советы», чтобы государство легко могло наполнять их своими чиновниками. Так продолжалось до 1801 г., когда сельские общины опять были восстановлены; но зато правительство присвоило себе право назначать мэров и синдиков во всех 36 000 общинах Франции! Эта нелепость продолжала существовать до революции 1830 г., после которой был возобновлен закон 1784 г. В промежутках между этими мерами общинные земли подверглись опять конфискации государством в 1813 г.; затем в течение трех лет предавались разграблению. Остатки земель были возвращены только в 1816 г.

Но и это еще был не конец. Каждое новое правительство видело в общинных землях источник, из которого можно было черпать награды для людей, которые служили правительству поддержкой. После 1830 г. три раза ̶ (в) первый в 1837 г. и в последний уже при Наполеоне III ̶ издавались законы, предписывавшие крестьянам разделить общинные леса и пастбища подворно; и все три раза правительства были вынуждены отменять эти законы ввиду сопротивления крестьян.

Мы видим, что всякий раз, как земля разделялась, крестьяне вновь объединяли ее в общинное владение. Потребовались столетия, чтобы уничтожить их взаимную зависимость друг от друга настолько, чтобы они начали мыслить в рамках индивидуалистического подхода к представлениям «я и мое». Эти попытки сопровождались пропагандой (см. ниже раздел «Разделяй и властвуй») того, что убежденный индивидуалист — это сосуд решимости, героизма и всех прочих возможных добродетелей. Этот человек, всем обязанный только себе, теперь считается выше других. Та же самая пропаганда ведется, чтобы внушить людям зависть к другим и приучить их высмеивать менее способных, считать их паразитами, которые «высасывают» из общества богатства, созданные другими. Это продолжается по сей день, и жители Запада в конце концов согласились с тем, что индивидуализм — явление вполне естественное. Особенно это касается американцев, которым и в голову не приходит, что могут существовать какие-то другие формы организации общества. Любые предложения объединить общество за пределами одной отдельно взятой семьи они встречают насмешками и воплями «Социализм!», «Коммунизм!», забыв о том, что столь восхваляемая ими семья — это всего лишь одна из форм такого коммунизма, и все мы принадлежим к одной большой семье детей Бога. Людей заставляют подчиняться и с верой следовать тому, что им внушают: полагайся только на себя; то, что ты создал — только твое; помогать тем, кто в нужде, обязано правительство; государство — посредник в отношениях между людьми. Эти попытки увенчались огромным успехом. В итоге люди сегодня даже отдаленно не представляют, насколько они управляемы и насколько несамостоятельны в своем мышлении.