НЕТ НИКАКОЙ СВЯЗИ С ПАТРИОТАМИ

 

Я смотрю на свое лицо на Информщите: синяки, кровь, бледная кожа. Яркая струя крови засохла на волосах, окрашивая их в темно-красный цвет. Должно быть, у меня порез на голове.

На какой-то момент я счастлив, что мамы нет в живых, и она не видит меня таким.

Солдаты толкают меня на цементный выступ в середине платформы. Справа — судья в алой мантии с золотыми пуговицами ждет за подиумом. Коммандер Джемесон стоит рядом с ним, а справа от нее стоит Девчонка. Она стоит по стойке смирно, одета в военную форму. Ее лицо ничего не выражает и повернуто в сторону толпы — но на мгновение, всего на одно, она поворачивается и смотрит на меня, затем быстро отворачивается.

— Порядок! Пожалуйста, порядок в толпе! — Звучит голос судьи, немного искаженно, через громкоговорители на Информщитах, но толпа продолжает кричать, и солдаты стараются оттолкнуть их подальше. В передних рядах стоят журналисты, камеры и микрофоны направлены в мою сторону.

Наконец-то один из солдат выкрикивает команду в толпу. Я смотрю в его сторону. Это тот молодой капитан, который застрелил мою маму. Его солдаты несколько раз стреляют в воздух. Толпа замолкает. Судья ждет еще несколько секунд, чтобы убедиться, что больше не будет криков, затем поправляет свои очки.

— Благодарю вас за сотрудничество, — начинает он. — Сегодня выдалось довольно жаркое утро, поэтому буду краток. Как вы видите, наши солдаты здесь, чтобы поддерживать порядок во время процесса. Позвольте мне начать с официального объявления о том, что двадцать первого декабря в 8.36 утра по Стандартному времени, был арестован пятнадцатилетний преступник, известный как Дэй, и взят под стражу военными.

Толпа одобрительно кричит. Я, конечно, ожидал этого, но среди гула услышал и кое-что другое. Неодобрительный гул. Некоторые — нет, многие люди не поднимают кулаки в воздух. К тем, кто громко протестует, подходит уличная полиция, надевает наручники и уводит прочь.

Один из солдат, стоящий сзади меня, бьет винтовкой мне в спину. Я падаю на колени. В момент, когда моя больная нога касается цементного выступа, я громко вскрикиваю. Но кляп заглушает мой крик. Боль ослепляет меня — опухшая нога дрожит от удара, и я чувствую, как рана под повязкой снова открылась. Я почти падаю, но солдат успевает поддержать меня. Когда я смотрю на Девчонку, я вижу, как она вздрагивает при взгляде на меня и опускает глаза вниз.

Судья не обращает внимания на волнения. Он перечисляет мои преступления, затем подводит итог.

— В свете прошлых преступлений обвиняемого, а в частности его преступления против славной Республики, верховный суд Калифорнии выносит вердикт. Дэй приговаривается к смерти…

Толпа снова что-то кричит. Солдаты пытаются сдерживать людей.

— Он будет расстрелян через четыре дня, начиная с сегодняшнего, двадцать седьмого декабря в 6.00 вечера по Стандартному времени, на закрытой территории…

Четыре дня. Как мне успеть спасти братьев до этого времени? Я поднимаю голову и смотрю на толпу.

— Приговор будет транслироваться в прямом эфире по всему городу. Мирных жителей призывают сохранять бдительность при любой возможности преступных действий, которые могут возникнуть до и после приговора ….

Они сделают из меня пример для всех.

— И немедленно сообщать о любой подозрительной активности уличной полиции или в ближайший главный офис полиции. Официально приговор вступает в силу.

Судья выпрямляется и уходит с подиума. Толпа продолжает толкать солдат. Люди что-то одобрительно выкрикивают, некоторые наоборот недовольно свистят. Я чувствую, как кто-то поднимает меня на ноги. Прежде чем они затаскивают меня обратно в Баталла Холл, я напоследок ловлю на себе взгляд Девчонки. Выражение ее лица кажется пустым.... но все же за ним что-то промелькнуло. Те же самые эмоции, которые я видел на ее лице до того, как она узнала, кто я на самом деле. Они вновь появились на пару мгновений, а потом исчезли. Я должен ненавидеть ее за то, что она сделала. Но она смотрит на меня так, что я не могу себе этого позволить.

После вынесения приговора, меня не отвели обратно в камеру. Вместо этого мы заходим в лифт, который держится на огромных винтах и цепях, поднимаемся на несколько этажей вверх. Вскоре мы оказываемся на крыше Баталла Холла, высотой он в двенадцать этажей, и тени от соседних зданий не дотягиваются сюда, чтобы прикрыть нас от палящего солнца.

Коммандер Джемесон ведет солдат в центр крыши, где стоит стенд с напечатанным на нем гербом Республики, а около него лежат цепи. Девчонка замыкает наше шествие. Но я чувствую ее взгляд на спине. Когда мы доходим до центра, солдаты закрепляют цепи у меня на руках и ногах.

— Подержим его здесь пару дней, — говорит коммандер Джемесон. От яркого солнца у меня в глазах пляшут разноцветные пятна. Солдаты отпускают меня. Я опускаюсь на землю, опираясь на руки и невредимое колено, цепи звенят при каждом движении. — Агент Ипарис, проследите за этим. Проверяйте его время от времени, мы же не хотим, чтобы он умер еще до начала приговора.

— Да, мэм, — голос Девчонки звучит как будто издалека.

— Ему разрешено получать пищу один раз в день и стакан воды. — Коммандер улыбается, затем подтягивает перчатки. — Можете придумать что-нибудь веселое, например, заставить его умолять дать ему воду и еду.

— Да, мэм.

— Хорошо. — Коммандер Джемесон напоследок обращается ко мне. — Похоже, что наконец-то ты понял, как надо себя вести. Лучше поздно, чем никогда. — Затем она разворачивается и заходит в лифт вместе с Девчонкой, оставив солдат охранять меня.

Днем очень тихо.

Я то теряю сознание, то снова прихожу в себя. Больная нога пульсирует в такт сердцу, иногда быстро, иногда медленно, а иногда с такой болью, что мне кажется, я умираю. Губы трескаются каждый раз, как я пытаюсь ими пошевелить. Я стараюсь думать о том, где может находиться Иден — лаборатория в Центральной больнице или в медицинском отделе в Баталла Холлле, а может быть, его отправили на фронт. Они сохранят ему жизнь, в этом я уверен. Республика не убьет его, они дадут ему умереть от чумы.

Но Джон. О том, что они с ним сделали, я могу только догадываться. Они могут оставить его в живых, чтобы вытянуть из меня больше информации. Возможно, нас обоих расстреляют вместе. Или он уже мертв. Я чувствую ноющую боль в груди. Я вспоминаю день, когда проходил Испытание, когда Джон приехал, чтобы забрать меня, а вместо этого меня посадили на поезд вместе с остальными, провалившими его. После того, как я сбежал из лаборатории и начал приглядывать за семьей издалека, я изредка видел, как Джон сидит на кухне, опустив голову на руки и плачет. Он никогда не говорил об этом, но, думаю, он винит себя в том, что со мной произошло. Он считает, что должен был лучше защищать меня. Помогать мне больше учиться. Хоть что-нибудь.

Если мне удастся сбежать, я смогу помочь им. У меня целы руки и одна нога, я смогу сделать хоть что-то..... если бы я знал, где они...

В глазах темнеет. Голова опирается на цементный стенд, руки неподвижны, закованы в цепи. Перед глазами всплывают воспоминания о дне моего Испытания.

Стадион. Другие дети. Солдаты охраняют все входы и выходы. Бархатные канаты, отделяющие нас от детей из богатых семей.

Испытание на выносливость. Письменный экзамен. Устный опрос.

Больше всего мне запомнился именно устный экзамен. Я помню людей, которые задавали мне вопросы — группа из шести психиатров — и главный чиновник, который руководил ими, человек по имени Хиан, мундир его был весь завешан медалями. Он задавал больше всего вопросов. Как звучит клятва Республике? Хорошо, очень хорошо. В твоем школьном досье написано, что ты любишь историю. В каком году официально сформировалась Республика? Что тебе нравится делать в школе? Читать....да, очень хорошо. Учитель однажды поймал тебя, когда ты тайком пробрался в закрытую часть библиотеки в поисках старых военных книг. Скажи мне, для чего ты их искал? Что ты думаешь о нашем славном Электоре Примо? Да, он действительно хороший человек и прекрасный лидер. Но называть его так неправильно, мой мальчик. Он не просто человек как ты или я. Правильно обращаться к нему, как к нашему великому отцу. Да, твои извинения приняты.

Он задавал все новые и новые вопросы и каждый был заумнее другого, пока я наконец-то не перестал осознавать, почему отвечаю именно так. Хиан все время делал какие-то заметки, в то время, как его ассистент записывал мои ответы на диктофон.

Мне казалось, что отвечал я хорошо. По крайней мере, я говорил именно то, что он хотел услышать.

Но они посадили меня на поезд и отправили в лабораторию.

Вспоминая это, я дрожу, хотя солнце так сильно печет, что кожа начала болеть. Я повторяю про себя снова и снова, что должен спасти Идена. Идену исполнится десять... уже через месяц. Когда он вылечится от чумы, ему придется пройти Испытание....

Такое чувство, что бинты на больной ноге могут разорваться, и она раздуется до размеров этой крыши.

Проходят часы. Я теряю счет времени. Солдаты уходят и приходят на свои посты. Солнце меняет положение.

И когда солнце, наконец-то сжалившись, садится, я вижу, как кто-то выходит из лифта и идет ко мне.

 

Глава 26

Я С ТРУДОМ УЗНАЮ ДЭЯ, ХОТЯ ПОСЛЕ ВЫНЕСЕНИЯ ПРИГОВОРА ПРОШЛО ТОЛЬКО СЕМЬ ЧАСОВ. Он, согнувшись, лежит в центре Республиканской печати на крыше. Его кожа кажется темнее, а волосы окончательно спутались и закрывают лицо. Запекшаяся кровь покрывает прядь светлых волос, как будто он решил покрасить именно ее. Он поворачивает голову в мою сторону, когда я подхожу ближе. Я не уверена, видит ли он меня, потому что солнце еще не до конца село, и, наверное, ослепляет его.

Еще один вундеркинд — и не просто один из многих. Я встречала одаренных детей и до этого, но никого из них Республика не пыталась скрыть. Особенно кого-то с высшим баллом.

Один из солдат, стоявший в центре, салютует мне. Он весь вспотел, а пробковый шлем не защищает от солнца.

— Агент Ипарис, — говорит он. (Его акцент говорит о том, что он из Рубинового сектора, на форме у него свежеотполированные пуговицы. Он уделяет внимание каждой детали.)

Я смотрю на других солдат, прежде чем снова оборачиваюсь к нему.

— Вы все можете идти. Скажите своим людям, что они могут передохнуть в тени и попить воды. И отправьте приказ вашей смене, чтобы пришли пораньше.

— Да, мэм. — Солдат щелкает каблуками, прежде чем отдать приказ остальным.

Когда они уходят, я остаюсь с Дэем наедине, снимаю плащ и опускаюсь на колени, чтобы лучше видеть его лицо. Губы у него так сильно потрескались, что кровь стекает на подбородок. Он слишком слаб, чтобы разговаривать. Я смотрю на его больную ногу. Она выглядит гораздо хуже, чем была с утра, но это неудивительно, нога сильно распухла. Должно быть, попала инфекция. Кровь сочится даже сквозь повязку.

Я непроизвольно касаюсь раны от ножа на боку. Она больше не болит.

Нужно будет проверить его ногу. Я вздыхаю, затем достаю фляжку из-за пояса.

— Вот. Выпей воды. Мне приказали не дать тебе умереть.

Я капаю несколько капель ему на губы. Он вздрагивает, а потом открывает рот, и я тонкой струйкой вливаю в него воду. Я жду когда он сделает глоток (кажется, целую вечность), затем еще раз даю ему воду.

— Спасибо, — шепчет он. Он испускает сухой смешок. — Думаю, теперь ты можешь идти.

Я изучаю его какое-то мгновение. Кожа у него сгорела, а лицо покрыто испариной, но глаза по-прежнему яркие, хотя он и не может ни на чем сконцентрироваться. Я вдруг вспоминаю первый раз, когда увидела его. Везде пыль..... и в этом хаосе красивый мальчик с ярко-голубыми глазами протягивает руку, чтобы помочь мне встать.

— Где мои братья? — шепчет он. — Они оба живы?

Я киваю.

— Да.

— А Тесса в безопасности? Ее никто не арестовал?

— Насколько мне известно, нет.

— Что они делают с Иденом?

Я вспоминаю то, что мне сказал Томас, что генералы с фронта приехали посмотреть на него.

— Я не знаю.

Дэй отворачивает голову и закрывает глаза. Он делает глубокий вдох.

— Не убивайте их, — шепчет он. — Они ничего не сделали.... и Иден... он не лабораторная крыса. — Он замолкает на секунду. — Я до сих пор не знаю твоего имени. Наверное, это и не важно, верно? Ты ведь уже знаешь мое.

Я смотрю на него.

— Меня зовут Джун Ипарис.

— Джун, — шепчет Дэй. Я чувствую странное тепло, когда он произносит мое имя. Он поворачивается ко мне. — Джун, я сожалею о твоем брате. Я не знал, что с ним может что-то случиться.

Меня учили не верить словам заключенных — я знаю, что они лгут, они скажут все что угодно, чтобы смягчить тебя. Но его слова кажутся другими. Он говорит так искренне, так серьезно. Что если он говорит мне правду? Что если в ту ночь, с Метиасом случилось что-то другое? Я делаю глубокий вдох и заставляю себя посмотреть вниз. Логика превыше всего, говорю себе я. Логика спасет тебя, когда больше уже ничто не сможет.

— Эй. — Я вдруг кое-что вспоминаю. — Открой глаза и посмотри на меня.

Он делает, как я говорю. Я наклоняюсь ближе, чтобы лучше рассмотреть его. Да, это все еще там. То странное маленькое пятно у него на глазу, какая-то рябь в этом бескрайнем синем океане.

— Как эта штука попала тебе в глаз? Я показываю на свой глаз. — Это какой-то дефект?

Наверное, это звучит забавно, потому что Дэй вдруг начинает смеяться, заливаясь удушливым кашлем.

— Этот дефект — подарок от Республики.

— Что ты имеешь в виду?

Он какое-то время колеблется. Я могу сказать, что он с трудом концентрирует мысли.

— Ты ведь знаешь, что я был в лаборатории в Центральной больнице. В ночь своего Испытания. — Он пытается поднять руку, чтобы показать на свой глаз, но из-за цепей, его рука снова падает вниз. — Они ввели мне что-то.

Я вздрагиваю.

— В ночь твоего десятого дня рождения? Что ты делал в лаборатории? Тебя ведь должны были отправить в рабочий лагерь.

Дэй улыбается так, как будто вот-вот уснет.

— Я думал ты умная....

Видимо солнце еще не до конца повредило ему рассудок.

— А что насчет твоей старой травмы колена?

— Твоя Республика подарила мне и этот подарок. В ту же ночь, что и это пятно на глазу.

— Зачем Республике так калечить тебя, Дэй? Зачем им вредить кому-то, кто получил полторы тысячи баллов на Испытании?

Это привлекает внимание Дэя.

— О чем ты говоришь? Я провалил Испытание.

Он тоже не знает. Конечно, он не может знать.

Я понижаю голос до шепота.

— Нет, не провалил. Ты получил высший балл.

— Это что, какая-то шутка? — Дэй слегка двигает больную ногу и тут же напрягается от боли.

— Высший балл..... ха. Я не знаю никого, кто когда-либо получал высший балл.

Я скрещиваю перед собой руки.

— Я получила.

Он поднимает одну бровь.

— Ты? Так это ты тот вундеркинд, получивший высший балл?

— Да. — Я киваю головой. — И, похоже, ты тоже.

Дэй закатывает глаза и снова смотрит в сторону.

— Это просто смешно.

Я пожимаю плечами.

— Верь во что хочешь.

— В этом нет смысла. Разве, в таком случае, я не должен быть на твоем месте? Разве это не главная цель вашего драгоценного Испытания? — Кажется, что Дэй хочет остановиться, колеблется, а затем продолжает. — Они ввели что-то мне в глаз, и это что-то жгло его, как осиный яд. Еще они разрезали мне колено. Скальпелем. Затем они насильно запихнули в меня какое-то лекарство, а последнее, что я помню..... я лежу в подвале больницы среди кучи трупов. Но я не умер. — Он снова смеется. Но смех звучит слишком слабо. — Отличный день рождения.

Они проводили на нем эксперименты. Возможно, для военных целей. Теперь я в этом уверена, и от этого мне становится плохо. Они взяли крошечные образцы тканей из его колена, сердца и глаза. Его колено: они, наверное, хотели изучить его необычную способность к физическим нагрузкам, скорости и ловкости. Глаз: возможно, они не вводили ничего, а наоборот, взяли пробу, чтобы узнать причину такого хорошего зрения. И сердце: они дали ему лекарство, которое снижает частоту сокращения сердечной мышцы, они разочаровались, когда увидели, что его сердце на время остановилось. Вот, когда они решили, что он умер. Теперь все становится ясно — они хотели внедрить эти образцы во что-то — я не знаю, в таблетки, контактные линзы, во что-то, что помогло бы улучшить наших солдат, сделать так, чтобы они стали быстрее, видели лучше, быстрее реагировали даже в самых критических условиях.

Все это пролетает в моей голове за одну секунду, прежде чем я останавливаюсь. Ни за что. Это не соответствует главным ценностям Республики. Зачем использовать одаренного ребенка в этих целях?

Возможно, они увидели в нем какую-то опасность. Какую-то маленькую искорку зарождающегося бунтарского духа. Что-то, что заставило их рискнуть его воспитанием и пожертвовать им, отказавшись от цели внести вклад в общество. В прошлом году тридцать восемь детей набрали больше 1400 баллов.

Может быть, Республика хотела, чтобы этот ребенок исчез.

Но Дэй не просто одаренный ребенок. Он получил высший балл. Что же заставило их сделать это?

— Могу теперь я задать тебе вопрос? — спрашивает Дэй. — Настала моя очередь?

— Да. — Я смотрю в сторону лифта, откуда только что вышла новая смена охранников. Я поднимаю руку, показывая им, чтобы не подходили ближе. — Можешь спрашивать.

— Я хочу знать, почему они забрали Идена. Чума. Я знаю, что для богатых людей как вы, в этом нет ничего особенного — новая прививка каждый год и любое лекарство, которые вам нужно. Но, неужели вам не интересно..... разве вы не задавились вопросом, почему она не проходит? Или, почему она так часто возвращается?

Я снова смотрю на него.

— Что ты хочешь этим сказать?

Дэю удается сфокусировать на мне взгляд.

— Что я пытаюсь сказать.... это то, что вчера, когда меня выводили из камеры, я видел красные цифры, напечатанные на каких-то двойных дверях в Баталла Холле. Я видел такие же цифры и в Озерном. Для чего они нужны в бедных секторах? Для чего они там — какое они имеют значение для этих секторов?

Я сощуриваю глаза.

— Ты думаешь, Республика намеренно заражает людей? Дэй, ты ступаешь на опасную дорогу.

Но Дэй не останавливается. Вместо этого голос звучит тверже.

— Вот для чего им нужен Иден, верно? — шепчет он. — Чтобы посмотреть на результаты своего мутировавшего вируса чумы? Зачем же еще?

— Они хотят предотвратить распространение болезни.

Дэй смеется, но смех снова переходит в кашель.

— Нет. Они используют его. Они используют его. Его голос затихает. — Они используют его.... — Его глаза закрываются. Этот разговор лишил его последних сил.

— Ты бредишь, — отвечаю я. Но в то время, как я оттолкнула от себя Томаса, я не чувствую никакого отвращения к Дэю. Хоть и должна. Но этого чувства просто нет. — Ложь воспринимается, как измена Республике. Кроме того, как Конгресс мог допустить такое?

Дэй не сводит с меня глаз. И когда я думаю, что у него нет сил ответить, он говорит и его голос звучит более настойчиво.

— Подумай об этом так. Как они узнают о том, какую вакцину делать вам каждый год? Ведь она всегда действует. Тебе не кажется, что каждый раз они подбирают именно ту вакцину, которая предотвращает заболевание новым видом чумы? Откуда они узнают, какая именно вакцина нужна?

Я сажусь на землю. Я никогда не думала о тех прививках, которые нам делают каждый год — никогда не сомневалась в них. А почему я должна сомневаться? Мой отец работал за этими двойными дверями, разрабатывая новые способы борьбы с чумой. Нет. Я больше не хочу это слушать. Я беру свой плащ с земли и перекидываю через руку.

— И еще одно, — шепчет Дэй, когда я встаю. Я смотрю вниз на него. Его глаза горят, когда он смотрит на меня. — Думаешь, нас отвозят в рабочие лагеря, когда мы проваливаем Испытание? Джун, единственный рабочий лагерь — это морг в подвале больницы.

Я не могу больше это слушать. Вместо этого я иду к лифту, подальше от Дэя. Но сердце противоречиво бьется в груди. Солдаты ждут у лифта, выпрямляясь, когда я подхожу ближе. Я изображаю на лице выражение чистого раздражения.

— Освободите его, — приказываю я солдатам. — Отведите его вниз, в больничное крыло, и пусть они вылечат его ногу. Дайте ему еды и воды. Иначе он не переживет эту ночь.

Солдат салютует мне, но я даже не смотрю на него, когда двери лифта закрываются.

 

Глава 27

У МЕНЯ СНОВА НОЧНЫЕ КОШМАРЫ. На этот раз они о Тессе.

Я бегу по улицам Озерного. Где-то впереди меня бежит Тесса, но она не знает, где я. Она поворачивает направо и налево, в надежде увидеть мое лицо, но все, что она видит, это незнакомцы, уличная полиция и солдаты. Я зову ее. Но я едва передвигаю ногами, как будто бегу по густой грязи.

— Тесса! Кричу я. Я здесь, прямо за тобой!

Но она не слышит меня. Я беспомощно смотрю, как она бежит прямо в сторону солдата, а затем пытается убежать от него, но он хватает ее и бросает на землю. Я что-то кричу. Солдат поднимает пистолет и наставляет на Тессу. Затем я вижу, что это не Тесса, а моя мама, которая лежит в луже собственной крови. Я хочу подбежать к ней. Но вместо этого прячусь за трубой дымохода на крыше, как трус. Это я виноват в ее смерти.

Потом я снова оказываюсь в лаборатории больницы. Меня окружают доктора и медсестры. Я щурюсь от яркого света. Ногу пронзает боль. Они снова разрезают мое колено, отодвигая плоть, чтобы соскрести пробу с кости. Я выгибаю спину и кричу. Одна из сестер пытается удержать меня. Я взмахиваю рукой и опрокидываю поднос.

— Успокойся! Черт побери, мальчик, я не причиню тебе вреда.

Мне требуется минута, чтобы окончательно проснуться. Сцена из больницы пропадает, и я понимаю, что смотрю вверх на такой же флуоресцентный свет от ламп, и надо мной нависает доктор. На нем защитные очки и респиратор. Я вскрикиваю и пытаюсь встать. Но я привязан к операционному столу ремнями.

Доктор вздыхает и снимает маску с лица.

— Посмотри на меня. Перевязываю уголовника вроде тебя, вместо того, чтобы помогать солдатам на фронте.

Я в замешательстве смотрю по сторонам. Охранники стоят около стен в больничной комнате. Медсестра складывает окровавленные инструменты в раковину.

— Где я?

Доктор раздраженно смотрит на меня.

— Ты в больничном крыле Баталла Холла. Агент Ипарис приказала залечить твою ногу. Мы не можем позволить тебе умереть до исполнения приговора.

Я поднимаю голову насколько могу и смотрю на ногу. Рана перевязана чистыми бинтами. Когда я шевелю ногой, то понимаю, что боль уже не такая сильная. Я перевожу взгляд на доктора.

— Что вы сделали?

Он только пожимает плечами, затем снимает перчатки и моет руки у одной из раковин.

— Немного подлатал тебя. Ты сможешь стоять во время своей казни. — Он делает паузу. — Не знаю, это ли ты хотел услышать.

Я опускаюсь обратно на каталку и закрываю глаза. Отсутствие боли в ноге — это такое облегчение, что я стараюсь смаковать эту радость подольше, но воспоминания о кошмаре все еще слишком свежие, чтобы я мог расслабиться. Где сейчас Тесса? Сможет ли она выжить там одна, без поддержки? Она ведь близорукая. Кто поможет ей ориентироваться в темноте?

Как и мама..... у меня сейчас нет сил, чтобы о ком-то позаботиться.

Кто-то громко стучит в дверь.

— Откройте, — кричит один из солдат. — Коммандер Джемесон хочет увидеть заключенного. — Заключенного. Я улыбаюсь. Солдаты даже не называют меня по имени.

Охранник быстро открывает дверь, едва успевая отскочить в сторону, как коммандер Джемесон влетает в комнату, явно чем-то раздраженная. Она щелкает пальцами.

— Поднимите этого мальчишку с каталки и закуйте в цепи, — выкрикивает она. Затем она одним пальцем тычет мне в грудь. — Ты. Ты всего лишь мальчишка, ты даже не поступил в колледж, ты провалил свое Испытание! Как тебе удавалось перехитрить солдат на улицах? Каким образом ты смог учинить столько неприятностей? — Она оскаливает на меня зубы. — Я знала, что ты причинишь большие неудобства, чем сам того стоишь. Мои солдаты впустую тратят на тебя время. Не говоря уже о солдатах других коммандеров.

Я стискиваю зубы, чтобы не закричать на нее в ответ. Солдаты быстро подходят ко мне и расстегивают ремни на каталке.

Рядом со мной доктор опускает голову.

— Если вы не возражаете, коммандер, — говорит он, — что-то случилось? Что происходит?

Коммандер Джемесон бросает на него яростный взгляд. Он отходит назад.

— Протестующие у парадных дверей Баталла Холла, — шипит она. — Они нападают на уличную полицию.

Солдаты поднимают меня с каталки и ставят на ноги. Я морщусь, когда всем телом опираюсь на больную ногу.

— Протестующие?

— Да. Мятежники. — Коммандер Джемесон хватает меня за лицо. — Мои собственные солдаты вовлечены в разбирательства, а это означает нарушение в их расписании. Один из моих лучших людей вернулся оттуда с ранами на лице. Грязные отбросы, такие как ты, не знают, как нужно относиться к нашим солдатам. — Она с отвращением отталкивает мое лицо и отворачивается. — Уведите его, — приказывает она солдатам, держащим меня. — И побыстрее.

Мы выходим из больничной палаты. Солдаты пробегают мимо вверх и вниз по коридору. Коммандер Джемесон прижимает руку к уху, внимательно слушает, затем выкрикивает приказы. Когда меня подводят к лифту, я вижу несколько мониторов — останавливаюсь на секунду, чтобы полюбоваться тем, чего я никогда не видел в Озерном секторе — тем, о чем коммандер Джемесон только что сказала. Я не слышу голос за кадром, но по тексту заголовка все и так понятно: «БЕСПОКОЙСТВА НА УЛИЦАХ ПЕРЕД БАТАЛЛА ХОЛЛОМ. ЗАДЕЙСТВОВАНЫ ВОЕННЫЕ. ОЖИДАЮТСЯ ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКАЗАНИЯ». Я понимаю, что это не общественное вещание. На экранах показана площадь перед Баталла Холлом, забитая несколькими сотнями людей. Я вижу ряд солдат, одетых в черное, которые сдерживают толпу у главного входа. Другие солдаты бегут по крышам и карнизам, вставая в позиции с винтовками. Я могу хорошо рассмотреть некоторых из протестующих, стоящих под уличными фонарями.

Некоторые из них выкрасили волосы в кроваво-красные пряди.

Когда мы подходим к лифту, солдаты запихивают меня внутрь. Они протестуют из-за меня. Эти мысли наполняют меня волнением и страхом. Ни в коем случае военные не оставят это просто так. Они полностью запечатают бедные сектора и арестуют всех мятежников на площади.

Или они убьют их.

 

Глава 28

КОГДА Я БЫЛА МАЛЕНЬКОЙ, МЕТИАСА ИНОГДА ВЫЗЫВАЛИ, ЧТОБЫ РАЗОБРАТЬСЯ С НЕБОЛЬШИМИ МЯТЕЖАМИ, А ПОТОМ ОН РАССКАЗЫВАЛ МНЕ О НИХ. Истории всегда были одинаковые: около десятка бедняков (обычно подростки, но иногда и взрослые) создавали проблемы в секторах, негодуя по поводу карантинных зон и налогов. Несколько пылевых бомб, а затем их всех арестовывали и отправляли под суд.

Но я никогда не видела такой бунт, как этот: с сотнями людей, рискующими своими жизнями. Ничего даже близкого к этому.

— Что с этими людьми? — спрашиваю я Томаса. — Они сошли с ума.

Мы стоим на возвышающейся платформе перед Баталла Холлом, а весь остальной патруль пытается сдержать толпу перед нами. Остальные солдаты из патруля коммандера Джемесон стараются оттолкнуть толпу назад со щитами и дубинками в руках.

Раннее я заглянула к Дэю, когда доктор оперировал его ногу. Интересно, он уже очнулся и видит весь этот хаос на мониторах в коридоре? Надеюсь, что нет. Ему не нужно видеть то, что из-за него началось. Мысли о нем — о его обвинениях против Республики, то, что она создает чуму, убивает детей, которые не прошли Испытания, все это очень злит меня. Я вытаскиваю пистолет из кобуры. Нужно быть наготове.

— Когда-нибудь видели что-нибудь подобное? — спрашиваю я, стараясь говорить так, чтобы мой голос не дрожал.

Томас качает головой.

— Только однажды. Давным-давно. — Темная прядь волос упала ему на лицо. Они не забраны назад, как обычно — должно быть, он до этого тоже сдерживал толпу. Одна рука лежит на пистолете, прикрепленном к поясу, а другая держит винтовку, висящую на плече. Он не смотрит на меня. Он не посмотрел на меня ни разу с тех пор, как пытался поцеловать меня прошлой ночью в холле. — Толпа дураков, — отвечает он. — Если они вскоре не успокоятся, коммандеры заставят их пожалеть об этом.

Я поднимаю голову вверх и вижу нескольких коммандеров, стоящих на одном из балконов Баталла Холла. Сейчас слишком темно, чтобы разглядеть, но я не думаю, что коммандер Джемесон тоже там. Я знаю, что она отдает приказы через микрофон, хотя бы потому, что Томас все время напряженно что-то слушает, приложив руку к уху. Но то, что она говорит, предназначается только Томасу. Толпа перед нами продолжает прорываться. Я могу сказать по их одежде — рваные рубашки и брюки, обувь вся в дырках — что они все из бедных секторов, таких как Озерный. Нужно как-то тайком сказать им, чтобы уходили отсюда, пока не стало хуже.

Томас наклоняется ко мне и кивает в центр толпы.

— Видите эту жалкую кучку дураков?

Я уже заметила то, на что он мне показывает, но из вежливости проследила за его взглядом. Группа протестующих выкрасила волосы в алый цвет, имитируя окровавленную прядь на волосах Дэя, которую они увидели во время его приговора.

— Плохого они выбрали героя, — продолжает Томас. — Дэй умрет раньше, чем закончится эта неделя.

Я киваю, но ничего не говорю.

Несколько криков эхом отдаются из толпы. Один из патрулей обошел толпу сзади, и теперь они зажимают людей в центре площади. Я хмурюсь. В протоколе не прописано, что так нужно вести себя с неконтролируемой толпой. В школе нас учили, что для таких случаев можно использовать пылевые бомбы или слезоточивый газ. Но ни на одном из солдат нет респиратора. А теперь и еще один патруль теснит оставшихся людей с площади в узкие проходы между улиц.

— Что коммандер Джемесон сказала вам? — спрашиваю я Томаса.

Темные волосы Томаса падают ему на глаза и скрывают их выражение.

— Она сказала оставаться на месте и ждать ее команды.

Мы ничего не делаем уже полчаса. Я держу одну руку в кармане, рассеянно потирая кулон Дэя. Почему-то эта толпа напоминает мне бои Скиз. Возможно, здесь даже есть те же самые люди.

В этот момент я вижу солдат, бегущих по крышам зданий на площади. Некоторые бегут к выступам на зданиях, другие же выстроились в линию на крышах. Странно. Обычно на мундирах солдат есть черные кисточки и полоса серебряных пуговиц на жакетах. На рукавах у них голубые, красные, серебряные или золотые знаки отличия. Но у этих солдат нет пуговиц на жакетах. Вместо этого на груди у них по диагонали проходит белая полоса, а на руках серые повязки. В следующую секунду я понимаю, кто они.

— Томас, — я касаюсь его и указываю на крышу. — Палачи.

Он даже не удивился, в глазах нет никаких эмоций. Он прочищает горло.

— А вот и они.

— Что они делают? — Мой голос повышается. Я смотрю на протестующих на площади, затем обратно на крыши. Ни у одного из солдат нет пылевой бомбы или респиратора. Зато у каждого из них есть ружье, перекинутое через плечо. — Они не собираются разгонять их, Томас. Они загоняют их в ловушку.

Томас строго смотрит на меня.

— Стойте смирно, Джун. Следите за толпой.

Я смотрю обратно на крыши и вижу, как коммандер Джемесон выходит на крышу Баталла Холла в окружении солдат. Она что-то говорит в микрофон.

Проходит несколько секунд. Тревожное чувство зарождается в груди — я знаю, что сейчас произойдет.

Томас что-то бормочет в микрофон. Ответ на приказ. Я смотрю на него. Он на секунду ловит мой взгляд, затем поворачивается в сторону патруля, стоящего на платформе перед нами.

— Огонь по цели! — кричит он.

— Томас! — Я хочу сказать еще что-то, но в этот момент со всех сторон, с крыш и платформ, раздаются выстрелы. Я подаюсь вперед. Я не знаю, что делать — может, помахать руками перед солдатами? Но Томас хватает меня за плечо, прежде чем я успеваю сделать шаг вперед.

— Назад, Джун!

— Скажи своим людям прекратить, — кричу я, пытаясь выбраться из его хватки. — Скажи им…

Затем Томас так сильно бросает меня на землю, что я чувствую, как рана на боку открылась.

— Черт побери, Джун! — говорит он. — Назад!

Земля оказалась на удивление холодной. Я сажусь в растерянности, не в силах пошевелиться. Я не очень понимаю, что сейчас произошло. Кожу вокруг раны сильно жжет. Дождь из пуль падает на площадь. Люди в толпе падают, как дамбы во время наводнения. «Томас, остановись. Пожалуйста, остановись». Я хочу подняться и крикнуть ему это в лицо, ударить его. «Метиас убил бы тебя за это, Томас, если бы был жив». Но вместо этого я закрываю уши. Выстрелы оглушают меня.

Шквал выстрелов длился только минуту — а как будто целую вечность. Томас наконец-то выкрикивает приказ прекратить огонь, а люди в толпе, которых не расстреляли, падают на колени и поднимают руки над головой. Солдаты подбегают к ним, заламывают руки за спины, подгоняя их встать вместе. Я поднимаюсь и встаю на колени. В ушах до сих пор звенит..... Я просматриваю представшую передо мной картину из крови и мертвых тел протестующих. Девяносто семь, девяносто восемь мертвых тел. Нет, около ста двадцати. Более сотни теперь под стражей. Я даже не могу сконцентрироваться, чтобы сосчитать их.

Томас смотрит на меня перед тем, как сойти с платформы — выражение на лице напряженное, но я знаю, что он чувствует вину только за то, что бросил меня на землю. Не за эту резню, которую он оставил за спиной. Он идет обратно в Баталла Холл с несколькими солдатами. Я отворачиваюсь, чтобы не смотреть на него.

 

Глава 29

МЫ ПОДНИМАЕМСЯ ВВЕРХ НА НЕСКОЛЬКО ЭТАЖЕЙ, ЗАТЕМ Я СЛЫШУ, КАК ЦЕПИ, ПОДНИМАЮЩИЕ ЛИФТ, ОСТАНАВЛИВАЮТСЯ. Двое солдат выводят меня в знакомый коридор. Думаю, они поместят меня в ту самую камеру, по крайней мере, на какое-то время. С тех пор как я проснулся на медицинской каталке, я понимаю, что сильно устал, и опускаю голову на грудь. Должно быть, доктор что-то ввел мне, чтобы я не проснулся во время операции. Все вокруг выглядит размытым, как при быстром беге.

Солдаты внезапно останавливаются в середине коридора на приличном расстоянии от моей камеры. Я в замешательстве поднимаю голову. Мы стоим перед одной из комнат, которую я видел раньше, с прозрачными окнами. Комната для допроса. Так. Они хотят вытянуть из меня больше информации.

Помехи, затем раздается голос из одного из наушников у солдат. Солдат кивает.

— Заводите его внутрь, — говорит он. — Капитан говорит, что скоро придет.

Я стою внутри, минуты тикают. Солдаты, с пустым выражением на лицах, стоят у двери, а двое других держат меня за скованные руки. Я знаю, что эта комната более или менее звуконепроницаемая...но я готов поклясться, что слышу звуки выстрелов и чьи-то крики. Сердце бьется быстрее. Войска, должно быть, открыли огонь по толпе на площади. Они умирают из-за меня?

Проходит еще какое-то время. Я жду. Веки тяжелеют. Я ничего не хочу так, как свернуться в клубок в углу камеры и уснуть.

Наконец-то я слышу приближающиеся шаги. Дверь открывается и входит молодой человек, одетый в черное, с темными волосами, которые падают ему на глаза. На каждом плече у него по серебряному погону. Остальные солдаты в камере щелкают каблуками, сводя пятки вместе.

Мужчина машет им рукой. Теперь я узнаю его. Это тот капитан, который застрелил мою маму. Джун упоминала о нем раньше. Томас. Наверное, коммандер Джемесон отправила его сюда.

— Мистер Уинг, — говорит он. Он подходит ко мне и скрещивает руки на груди. — Какое удовольствие, наконец-то, официально познакомиться с вами. Я уже начал переживать, что мне так и не представится шанс.

Я заставляю себе сохранять молчание. Он выглядит так, как будто ему неуютно находиться со мной в одной комнате, а выражение лица говорит о том, что он по-настоящему меня ненавидит.

— Мой коммандер хочет, чтобы я задал вам несколько вопросов по стандартной процедуре до приговора. Предлагаю сделать это по-хорошему, хоть мы и начали наше знакомство не совсем хорошо.

Я не могу удержаться от тихого смешка.

— Правда? Ты так думаешь?

Томас не отвечает, но я вижу, что ему тяжело себя сдерживать, стараясь не реагировать на мои слова. Он опускает руку в карман и достает маленький серый пульт, направляет его на пустую стену комнаты. Появляется проекция. Какие-т