Мегаобучалка Главная | О нас | Обратная связь


Мистический треугольник



2015-12-07 515 Обсуждений (0)
Мистический треугольник 0.00 из 5.00 0 оценок




Если даже великий экономический кудесник Ялмар Шахт заявляет, что беседа с Гитлером всегда приносит ему глубокое внутреннее облегчение — он чувствует прилив сил, а великие перспективы, каждый раз изобретаемые Гитлером, возвращают ему ощущение значимости собственной работы — если так думает даже старый и умный хозяйственник, то что же оставалось делать мне? Конечно, банальные истины, преподносимые с большой убежденностью, иногда действуют как откровение. Но ПРОСТОТА всегда отличается от УПРОЩЕННОСТИ.

Каким образом я мог использовать все услышанное в своей борьбе против партии? Гитлер дал мне понять, что оказал мне большое доверие, посвятив в свои наиболее сокровенные мысли. Мысли, которые он скрывал даже от собственного гауляйтера, потому что тот все равно не способен их понять. Значило ли это, что я обязан хранить полученное "особое знание" в тайне от толпы и присматривать за бестолковыми устремлениями этой толпы, включая самого гауляйтера? Или "доверие" было всего лишь одним из трюков Гитлера, с помощью которых он подчиняет людей своей воле?

Я спросил Гитлера, что означает треугольник, который рисовал Лей из "Трудового фронта" и некоторые гауляйтеры, чтобы наглядно объяснить будущее социальное устройство Германии. Форстер был не в состоянии растолковать мне эту схему, wo очень хвалил ее — говорил, что теперь-то ему все стало ясно.

"Да, я помню, — ответил Гитлер. — Я знаю, что за треугольник они имеют в виду. Одна сторона его — "Трудовой фронт". Здесь все вместе,


1 V|)m;i4 I'iiyiiniMiii'

нет классов, все помогают друг другу. Здесь каждый осознает свой долг, получаст поддержку, совет, занятие для свободного времени. Каждый значит ровно столько, сколько любой другой. Здесь царит равенство. Вторая сторона — сословие профессионалов. Здесь каждый сам по себе, каждый имеет разряд, призван грудиться на благо общества соответственно своим достижениям и качеству работы. Здесь нее решает мастерство. Здесь каждый значит ронно столько, сколько он умеет. Третья сторона означает партию, в одно из подразделений которой входит любой немец, если партия не сочтет его недостойным. Каждый партиец призван участвовать в руководстве нацией. Здесь все решает самоотдача и сила воли. Все партийцы считаются равными, но должны подчиняться строгой иерархии".

Я сказал, что Форстер пытался рассказать мне примерно то же самое, но не смог собраться с мыслями. По его словам, треугольник имеет еще одно, мистическое значение: одна сторона символизирует волю, другая — то, что обычно называют "сердцем", третья — разум.

Гитлер рассмеялся. Он сказал, что не стоит обращать внимания на подобные толкования. Он всего лишь хотел показать, как особые подразделения партии должны контролировать чувства и действия каждого человека. "Партия принимает на себя функцию, которую прежде имело общество — вот что я хотел вам объяснить. Партия — всеобъемлющая сила. Она управляет всей широтой и полнотой жизни. Поэтому необходимо развертывать подразделения партии, которые задействуют жизнь каждой отдельно взятой личности. Всякое действие и всякая потребность личности должны регулироваться обществом, функцию которого выполняет партия. Больше нет своеволия, больше не будет свободного места, где личность была бы предоставлена самой себе. Вот это называется социализм! А всякие мелочные споры о частной собственности на средства производства не имеют к нему никакого отношения. К чему об этом спорить, если я прочно свяжу людей дисциплиной, из рамок которой они не смогут вырваться? Пусть они владеют землей и фабриками, сколько им угодно. Самое главное — что государство распоряжается ими с помощью партии, независимо от того, хозяева они или работники. Поймите, собственность больше ничего не значит. Наш социализм берет значительно глубже. Он не меняет внешнего порядка вещей, а формирует лишь отношение людей к государству, ко всенародной общности. Он формирует их с помощью партии, И я бы сказал точнее: с помощью ордена".

"Однако это новое и весьма суровое учение'", — вырвалось у меня.

"Так оно и есть", — ответил Гитлер. Он добавил, что не каждый в состоянии его понять, и поэтому он чувствует, что должен немного по-

ИвРД^ЯЗЗпй^^Я


I'diKipiiT Гитлер

пуляризовать свои идеи с помощью небольших схем.

"Так значит, все разговоры особо рьяных социально-экономических деятелей нашей партии о приоритете государства, о преимущественном праве государства на владение средствами производства — неболес чем пустой звук?" —спросил я.

"Зачем мне размениваться на вес эти полумеры, если в моих руках — нечто гораздо более существенное: сам человек! Массы всегда клюют на внешнюю видимость. В данном случае это — национализация, социализация. Как будто что-нибудь изменится, если владельцем фабрики будет называться государство, а не какой-нибудь господин Лсман. Но когда все господа директора и высшие чиновники будут подчинены одной общей дисциплине — тогда-то и придет новый порядок, который невозможно описать прежними словами".

Я ответил, что, в общем, начинаю понимать, какие широкие новые перспективы это открывает перед нами. Однако, сели быть откровенным, лично у меня пока что одни неудачи,

"Время личной удачи прошло, — ответил мне Гитлер. — Зато мы скоро ощутим удачу нашего общего дела. Есть ли что-нибудь счастливее национал-социалистического собрания, где все — и докладчики, и слушатели — ощущают себя единым целым? Это счастье единства. С такой интенсивностью его переживали лишьобшины первых христиан. Они тоже жертвовали своим личным счастьем ради блага общины. И если мы принимаем и ощущаем великую смену эпох именно таким образом, то нас уже не волнуют мелочи и отдельные просчеты. Мы знаем, что движемся вперед по всем направлениям, как бы далеко они не уводили нас от основного пути. Мы, прежде всего, сохраняем нашу непреклонную волю преобразовывать мир так, как еще не бывало в истории. И у нас есть особое, тайное наслаждение — видеть, как люди вокруг нас не могут взять в толк, что же с ними происходит на самом деле. Они упрямо таращатся на знакомые внешние приметы — на имущество, доходы, чины и порядок наследования. Если все это на месте — значит, вес в порядке. Но тем временем они уже вовлечены в новые связи, гигантская организующая сила определяет их курс. Они уже изменились. И здесь им не помогут ни имущество, ни доходы. Зачем нам социализировать банки и фабрики? Мы социализируем людей".

ДИКТАТОР ЛИ ГИТЛЕР?

Мой конфликт с данцигскои национал-социалистической партией продолжался. Из-за резкого поведения оппозиционеров я был вынужден фактически изменить конституцию. Постоянные выпады против


l'cpMOn l'ayumiiiir

данцинеких поляков осложняли проведение компенсационной политики по отношению к Польше. В экономике партия действовала поспешно и бестолково. В правительстве моя позиция оказалась полностью изолированной, так как все коллеги считали, что ради собственной карьеры лучше пойти навстречу желаниям партии, чем компрометировать себя сомнениями в се политике. Дошло до того, что после официальных заседаний правительства происходили — уже без моего участия — тайные чрезвычайные заседания, частично аннулировавшие предыдущие правительственные решения. Хотя Данциг был относительно мал, проблемы здесь приходилось решать те же самые, что и в Рейхе, уже принявшем национал-социалистическую диктатуру. Одни и те же беспорядки и конфликты происходили и п Данциге, и во всей Германии. И у Рейха, и у нас еще был шанс открыть глаза на неестественность положения во всех сферах — экономической, внешнеполитической, военной; и тогда реалистически мыслящие политики могли бы постепенно приобрести вес.

Несмотря на мою изоляцию, н пытался работать. К работе меня побуждало прежде всего внешнеполитическое положение Данцига, грозившее осложниться еще больше.

Однако в борьбе со мной как с единственным препятствием на пути приобщения Данцига к национал-социализму, мои коллеги и партия зашли eine дальше. Они пожаловались на меня Гессу и даже самому Гитлеру. Причиной жалобы было мое отчуждение от партии и антипартийное поведение, вследствие чего я будто бы утратил доверие населения. Гесс несколько раз пытался уладить дело. Я сказал ему, что могу уйти в отставку и тут же занять любой другой пост, если гауляйтер Форстер станет председателем и возьмет на себя полнуюответственность за правительство. Я объяснил Гессу, что полная ответственность и давление вполне реальных проблем очень скоро вынудят господина Форстера вернуться к той же политической линии, какую проводил я. Гесс возразил, что Гитлер ни при каких обстоятельствах не одобрит самовольного ухода в отставку. Мой долг— найти общий язык с партией. А Форстере грубой прямотой, которая все больше входила в моду у лихих деятелей подобного рода, заявил мне: **Я не желаю загадить всю свою карьеру".

Наконец дело дошло до Гитлера. Он посчитал его настолько важным, что лично допросил обо мне всех данцигских сенаторов. При этом не обнаружилось почти никакого компромата — кроме того, что я (как сообщил мне мой преемник в должности) "действительно" верил в возможность немецко-польской компенсации, вместо того, чтобы рассматривать ее лишь как временное вспомогательное средство. Впрочем, я не участвовал в этом допросе, и мне так и не представилось возможности высказаться по каждому обвинению в отдельности.


Говорит Гитлер

Затем Гитлер пригласил меня самого. Это было в феврале 1934-го. Мне предстояло оправдаться. Я сделал это, обрисовав общие условия данцигской политики и сопоставив еною политическую л и ни юс планами партии. На это едва ли можно было что-либо возразить.

Однако Гитлер принялся обвинять меня в том, что я требую полной свободы действии, чтобы заполучить единоличную власть. Он сказал, что политика была бы элементарны м делом, вполне доступным для всяких "специалистов", если бы все политические действия определялись лишь материальными причинами. К сожалению, здесь приходится иметь дело в первую очередь с человеческим несовершенством: со злонамеренностью и непонятливостью. Партия не может быть злонамеренной — или я осмелюсь утверждать обратное':1 Все национал-социалисты, облеченные сейчас политической ответственностью, и не догадываются, насколько они лучше политических деятелей Веймарской республики, которые были не просто непонятливы, но на каждом шагу проявляли самую настоящую взаимную злонамеренность.

Одно из величайших достижений национал-социализма, заключается в том, что он устранил из партийной жизни именно эту черту, отравлявшую всю жизнь нации. Эти злобные интриги фракций, завистливо и ревностно шпионивших друг за другом, думавших не о достижении чего-нибудь существенного, а об укреплении собственных позиций и собственной выгоде.

"Партия доброжелательна. ПАРТИЯ ПОЙМЁТ ВСЕ. Дело лишь в том, как ей объяснить. Если кто-то не может объяснить партии собственное мнение, то либо это мнение еще не ясно ему самому и недостаточно просто, либо это просто не тот человек, который нам нужен. А если человек отчуждается от партии настолько, что она перестает понимать его язык — то в этом всегда виноват только он сам. Поэтому я снова и снова заклинаю вас: говорите! Говорите! Выступайте на собраниях, сохраняйте постоянную эмоциональную связь с партийными массами! Если вы потеряете эту связь, то несмотря на ваши самые благие намерения, вас никто не поймет. Нам нельзя совершать ошибку, свойственную антинародным буржуазным депутатам, которые организуют два-три агитационных собрания за две недели до выборов, а в остальном не проявляют никакой заботы о своих избирателях. Вполне возможно, наши товарищи просто не понимают некоторых вешей, потому что эти вещи раньше были чужды их сознанию. Но никто не может упрекнуть их, будто они НЕ ХОТЯТ ничего понимать. И поэтому передо мной и перед каждым моим соратником стоит одна задача: постоянно растолковывать нашим партийным товарищам мою точку зрения — пока они не поймут, пока они не станут добровольно следовать за


Герм«111'ayiiiiiHitr

мной. Само собой разумеется, в этой борьбе должны отшлифоваться многие из ваших воззрений: вам придется приспосабливать свое мнение к мнению партии. В том и заключается плодотворность подобного общения. Партия — неподкупный судья. Ваши намерения и ваши идеи могут быть самыми правильными. По если партия не признает их — ишите вину в себе".

Гитлер говорил громкой уверенно, но не враждебно. Я предусмотрительно заметил, что никогда не ленился разъяснять и растолковать политику, которую считал целесообразной. Но я имею все основания подозревать, что некоторым людям просто невыгодно, чтобы широкая общественность получила понятие об этой политике.

И тут Гитлер прямо-таки набросился на меня. Дескать, он тоже не всегда может делать то, что считает нужным. Ему приходится принимать во внимание желание и степень осведомленности других людей и приспосабливаться к ним. Он взял на себя обязательства и считает нужным строго соблюдать их. И в первую очередь ему приходится принимать во внимание непонятливость стариков, память и восприимчивость которых притупились: со свойственным своему возрасту упрямством они отвергают многое, даже не пытаясь разобраться. Это тоже приходится учитывать, проводя собственную политику. Или я предпочел бы, чтобы Гитлер стал диктатором и делал все что ему угодно? "Я не диктатор, и не буду диктатором", — заверил Гитлер. Даже если в политике удастся ему освободиться от нынешних ограничений — он все равно никогда не будет принимать своевольных решений. Ибо никто не способен выдержать бремя всей ответственности, связанной с такими решениями. Поего мнению, ясовершенно неверно представляюсебе, что такое "руководство". И, подобно многим, путаю руководство с диктатом. "Мы не голосуем и не выносим решения большинством голосов; ибо наша политика постоянно зависит от партийных масс и от множества внепартийных факторов. Может быть, вы хотите стать более независимым чем я?" Гитлер умерил свой пыл. Он сказал, что диктатуру может установить любой дурак. Если ему повезет. Но такое везение недолговечно. "Вы требуете полномочий. Вы хотите отделиться от партии. А кто даст гарантию, что правы именно вы? И каким образом я сам убеждался бы в собственной правоте, если бы подобно вам, стремился ни от кого не зависеть? Сознание собственной правоты я приобретаю только в постоянном общении с волей партии. И я буду уверен в вас только тогда, когда рядом с вами будут стоять другие люд и, будет стоять неподкупная партия и проверять каждый ваш шаг. Если вы заставите этих людей согласиться с вами — я буду знать, что вы на правильном пути. Неограниченных полномочий не существует, и я никогда не стал


Говорит Гитлер

бы требовать их для себя. Слово "диктатура" — ловушка: диктатура в общепринятом смысле этого слова просто не возможна. Каждый, даже самый отъявленный самодержец вынужден соотносить свою абсолютную волю с действительностью. Если разобраться, все что может человек — это образовывать переменные формы единой Главной Воли. Находясь на посту председателя совета министров, вы можете иногда иметь более абсолютную власть и большую степень независимости чем та, что я имею сегодня или получу когда-либо в будущем.

Диктатор — это просто ярлык, не имеющий реального содержания. Сведение к единому знаменателю всех бесчисленных наблюдений, мнений и пожеланий партии — исключительно трудная задача, которая предстает передо мной снова и снова. Моя первейшая задача — никогда не противопоставлять себя партии. Если мои убеждения расходятся с партийными, — мой долг изменить либо свою, либо се точку зрения. Но того, чего вы требуете, вам никто не даст. Вы хотите действовать в пустом пространстве, вместо того, чтобы участвовать в борьбе противоположностей, без которой вообще не мыслима никакая жизнь".

Таким образом Гитлер снова проскочил мимо жизненной темы, содержащей вполне конкретные вопросы, и углубился вобщис рассуждения о сущности партии.

"Что же такое наша партии, почему мы смогли победить все прочие партии и вес демократические парламентские структуры? Они говорят, будто мы избегаем всякой связи с народом. Нет! Мы выбросили на помойку все устаревшие демократические учреждении именно потому, что они уже не способствовали сохранению плодотворных связей со всей нацией. Они вели к болтовне, к тривиальному обману. Мы устранили паразитов, которые угнездились в этих учреждениях и препятствовали истинному народовластию. Очевидно, "массы" уже сыграли свою роль. "Масс" больше нет, нет человеческого стада, несколько лет назад пьяневшего от ораторских речей. Вместо массы возникает выросшая из нес новая народная общность, нация, проникнутая иерархией и самосознанием — наша Партия.

Партия — неподходящее слово. M не больше нравится слово "орден". Нооно имеет романтический оттенок. Орден "Молодой Германии" канул в прошлое, и сейчас это слово напоминает людям о церкви. 8 чем суть нашей партии? У нас право голоса имеет только тот, у кого есть обязанность. Но тот, кто взял на себя эту обязанность, — кто вступил в ряды нашего Ордена, кого сочли достойным, невзирая на его положение в обществе — тот получает не только право голоса, но и право быть услышанным; и его СЛЫШАТ. Мы все время общаемся с этой избранной частью народа. Мы выносим на ее обсуждение все вопросы. Мы


I5K

IVpMiui l*aytiiiinnr

проводим такую воспитательную работу, какой до нас не вела ни одна партии. Я никогда не приму ни одного важного решения, не известив обитом партию. Я не могу командовать как Бог на душу положит. Веемой приказания — не самоуправство; они находятся в пределах согласованных с партией, установленных в ходе длительной борьбы. Мы прогрессивнее любого парламента в мире, ибо мы всегда находимся в состоянии референдума и голосования. Только таким образом возникает истинная народная общность. Я завишу от людей с улицы. Но я несу ответственность только перед моими соратниками по партии. Парламентские демократии свободно изменяют общественное мнение, от которого якобы зависят. Я же завишу только от неподкупного суда моей партии".

Гитлер заговорил о величии национал-социалистического движения. Он сказал, что наиболее существенной является форма, которую приобретает сейчас наш народ. Это, прежде всего, дисциплина, которая свяжет всех воедино, а уже потом единая цель и единая программа. Я вынужден признать, что воодушевленная речь Гитлера произвела на меня впечатление. Но, несмотря на это, меня не покидала мысль: что за странный спектакль? Этот человек старался придать благородный вид собственным поступкам, которые в действительности были подчинены далеко не идеальным мотивам. Сознавал ли он, что вводит всех в заблуждение? Или он и сам верил в свою ложь? Думаю, что последнее более соответствует истине. Для того, чтобы уйти от мелочности постоянных конфликтов с партией, Гитлеру приходилось создавать себе вымышленный мир, в котором он и прятался от повседневности. Находясь в этом мире, он уже не видел того, что творилось в действительности — он видел лишь то, что страстно желал видеть. Его монологи были одержимы целью доказать, будто именно он создал новую форму демократии, будто именно национал-социализм всерьез борется за демократию, выродившуюся при господстве парламентского строя.

Я спросил, не следует ли внести ясность и как можно скорее законодательно определить эту новую форму демократии. Ведь она во многом не согласуется с Веймарской конституцией, которую еще никто не отменял. А при таком положении дел каждый ответственный политик постоянно противоречит своим же собственным обязанностям. Прежний статус уже не имеет силы, а новый предполагает решительные действия и революционное насилие. Новая форма руководства кажется самоуправством вовсе не потому, что она новая, а потому, что не подчиняется никаким законам.

1 иглер решительно возразил мне. Если создавшееся положение можно конституционно оформить, то это значит, что революционные силы уже можно считать исчерпанными. Революционное состояние


Говорит Гитлер

\$<)

следует как можно дальше поддерживать открытым, чтобы преждевременно не парализовать творческие силы. Основная ошибка всех законодателей и юристов заключается втом, что они полагают, будто жизнь можно организовать согласно конституции и законодательству. В то время как настоящая жизнь всегда разыгрывается вне конституционного статуса — примером тому судьба хитроумной Веймарской конституции. Искусственные построения насилуют жизнь. Они неизбежно разрушают народный организм, раздражают его, мешают ему расти". Гитлер добавил, что постарается сохранить нынешний порядок вещей как можно дольше. Потому что он не может предвидеть, в каком направлении будет развиваться новая форма немецкого народа. Все должно еще вырасти и созреть. "Я умею ждать, — подчеркнул Гитлер. — Может быть, после моей смерти мои преемники смогут написать законы великой жизни нашей нации. Сейчас время для этого еще не настало".

Далее Гитлер заговорил о реформации Рейха. 11о его мнению, здесь складывались тс же отношения. От него требовали дать Рейху новую конституцию, которая отменит прежние федеральные земли и зафиксирует новое административно-территориальное деление Рейха на га-уляйтерства. Но он и не думает спешить с этим. Как художник, он очень точно чувствует, когда решение созреет. Здесь же ешс только-только началось брожение. Кроме того, он сначала должен приобрести такие страны как Австрия и Чехия, получить польские и французские земли, прежде чем из этой глиняной массы действительно можно будет вылепить большую и долговечную форму дли нынешней Германии. Должна подняться, молодая поросль, должно возникнуть единство старых и новых традиций, старых и новых революционных сил, прежде чем появится конституция — последний мазок на грандиозном полотне завершенною развития. Поэтому ему приходится снова и снова заклинать своих соратников по партии: имейте терпение.

Также должно обстоять дело и с разработкой законодательства. Здесь все еще в движении. Именно из-за это го он избегает облекать новую жизнь в юридические формулировки. Так называемого "естественного права", конечно же, не существует на самом деле. "Право — это инструмент господства. Право — это волеизъявление власти, возведенное в правило". И здесь Гитлерсчитал себя недиктатором, принуждающим всех подчиниться собственной воле, а строителем. Он сравнивал себя с великими строителями соборов, на протяжении многих поколений возводившими величественное здание, музыка существования которого значила для них больше, чем собственные гениальные произведения. "Я строю новую Германию не как своевольный и по сути своей бесплодный современный художник, а как благочестивый строитель средневекового собора".


Герман l';ivi]iiMiin

Гитлер воодушевился. Он совсем забыл причину нашего разговора — мое самооправдание. "Мне нужно десять лет для законодательной работы, — страстно воскликнул он. — Время не ждет. Мне не хнатит жизни. А я сше должен командовать нашей освободительной войной. Я должен заложить фундамент, на котором смогут строить другие — тс, кто придет после меня. Я не увижу завершения своей работы", — и он замолчал.

Гитлер проводил меня весьма дружелюбно. Я был ошеломлен. Мой собственный вопрос остался невыясненным. Прощаясь со мной, он дал мне еще один совет: "Хочу предостеречь вас от двух вещей. Во-первых, перестаньте возиться с этим буржуазно-националистическим обществом. Не воспринимайте их серьезней, чем они тот заслуживают. Врем я эти х господ прошло. Буржуазная эпоха завершилась. Эти люди — призраки. И пусть вас не обманывает их так называемой "опытность". Они не понимают нового, формирующегося мира, и неверно толкуют его законы. Эти люди ничем не смогут помочь ни мне, ни вам. Второе, от чего я вас предостерегаю — это Л и га Наций и се предста витать у вас в Данциге. Их мир тоже вымирает. Вам следует увидеть что важная позиция этих людей на деле лишь актерство, вся нарочитость которого станет очевидной, как только представление окончится и вы выйдете на улицу. Освободитесь от всех этих резонов — и тогда вы поймете партию, а партия поймет вас".

Фантазии и действительность

В действительности все выглядело иначе. Партия не была благожелательна и вовсе не хотела меня понимать. Она хотела власти. Каждый партиец хотел играть какую-то роль, хотел любой ценой пробиться наверх, наверх, поближе к солнцу. Каждый старался принять соответствующую позу, надеялся что сверху заметят его успехи и бодрый вид. и он получит поощрение. Тех, кто действовал решительней всех и не имел меркантильных помыслов, ждали чины и благосклонность начальства. Те, кто указывали мл существенные недостатки, считались неудобными людьми и оттеснялись на задний план. Так, во взаимном вытеснении элементов, закалялась партия. "Существенные причины" считались устаревшими буржуазными предрассудками. Никто больше не обращал внимания на беспорядок, творившийся в стране. А к тем, кто находился рядом с Гитлером, неприкрашенная действительность едва ли доходила. Каждый в чем-то обманывал своего начальника. "Не соврешь — красиво не расскажешь" — такая старинная поговорка бытовала еще у прусских военных. Но ложь, возникшая в результате подтасовок, вызванных стремлением представить все в лучшем свете перед гауляйтсрами или более


Говорит I iicicp

высокими инстанциями, оказалась непревзойденной.

Подобное имело место повсюду — вплоть до самых высших кругов. Небольшой, но характерный пример: Тодт, Генеральный директор управлении автодорог, еще it 1934-м году хотел построить автотрассу через "данцигский коридор", на необходимости которой так настаивал Гитлер. Явно переоценивая мое влияние на польское правительство,он просил меня уговорить поляков, чтобы они разрешили построить нашу дорогу через свою часть возвышенности. Это было политической проблемой первого разряда, решавшейся вовсе не так легко, как наивно полагал господин Тодт. Все же я обещал постараться. Каково же было мое удивление, когда пару месяцев спустя, вовремя визита к Гитлеру, я услышал от него, что Восточная Пруссия снова стала ближе к Рейху. Строится автотрасса — и так далее, в тоне неуемного возвеличивания собственных заслуг. Я спросил, как обстоят дела с польской стороной

— насколько я знаю, здесь могут возникнуть затруднения. Гитлер сказал, что здесь вес урегулировано. Тодт недавно заключил договоре одним известным итальянским специалистом по строительству дорог, который уже имеет твердую договоренность с польским правительством. Когда я возвратился от Гитлера, то обнаружил в своем гостиничном номере приглашение от Тодта. Был уже вечер, когда я зашел к нему в бюро, располагавшееся в то время в ста ром здании на 11а рижской площади

— я думаю, раньше в нем было дворянское собрание какого-нибудь гвардейского пехотного полка. Тодт показал мне свои планы и карты, огром-нуюсеть дорог, распланированных и частим но строящихся. Затем он спросил, как обстоят дела с моими польскими переговорами, и есть ли перспективы, что участок все-таки разрешат построить: » :ггом особенно заинтересован сам фюрер. Я позволил Тодту высказаться и удостоверился, что все "неоспоримые факты", о которых только что говорил мне Гитлер, на самом деле не существуют. Затем я рассказал Тодту, о чем беседовал с Гитлером сегодня во второй половине дня. Признаюсь, мне доставило особую радость увидеть смертельное смущение на лице этого надутого и важного господина. "Этоошнбка, здесь, должно быть, какая-то ошибка", — бормотал он. После этого наш разговор быстро закончился. Тодт действительно ухватился за мое неуверенное согласие прозондировать почву и сделал Гитлеру сообщение, абсолютно не соответствующее реальности — чтобы Гитлер мог быть уверен: все в порядке, автотрасса строится. А она, как известно, не строится и по сей день.

Подобными способами — разве что не всегда так грубо — Риббентропы всех ведомств использовали контакты с Гитлером на благо своей карьеры. Они пускали Гитлеру пыль в глаза. Они из кожи вон лезли, чтобы показать себя особенно старательными, чтобы "упрочить собст-

6-855


Герман I'nyiiiHiinr

венное положение". Каждый узнавал, что именно хочет слышать Гитлер и затмевал своих конкурентов и соратникон, преподнося фюреру только хорошие и приятные новости, намекая на то, что желаемый успех был достигнут только благодаря ЕМУ.

Немцы, раньше славившиеся деловитостью и прагматизмом, теперь демонстрировали здесь весь цвет своей лживости и холуйства.

Неудобные ситуации не доходил и до Гитлера. Приятно разукрашенные доклады всесильнее и сильнее подталкивали его вперед по ложному пути. Началось с того, что Гитлер стал видеть все меньше трудностей и все больше благоприятных перспектив. Сперва подчиненные лишь услужливо искажали мелкие нюансы, а затем пустились врать напропалую. Образовалась система, не допускавшая к Гитлеру ни одной новости, способной его расстроить. Никто не решался приносить ему подобных новостей, помня о его неукротимых взрывах ярости. И подобная система сделалась всеобщей. Вскоре она стала обслуживать и прочих партийных властителей.

Данциг стоял на пороге банкротства. Нам нужны были средства, чтобы удержать обеспечение нашей валюты на предписываемом уровне. Рейхсбанк отказал мне в требующейся сумме. Директор кричал, что из-за Данцига провалится весь план вооружения. Тогда один молодой человек, по фамилии Форстер, сверкая нимбом особой благосклонности фюрера, пришел к тому же самому господину и получил требующуюся сумму, и не только ее. И как было Гитлеру и em людям, глядя на это, не прийти к выводу: никаких трудностей нет, нужно только кое-где поправить этих специалистов, и вес сразу войдет в нужное русло.

В действительности подобные манипуляции лишь переносили решение проблемы на более отдаленное нремя. Это продол жал ось до тех пор, пока неизбежное все-таки случилось, но за вес приходилось платить гораздо дороже. То же самое произошло и с данцигекой валютно-фи-нансовой проблемой. Партия не только помешала мне своевременно решить ее, но и сама палец о палец не ударила, как будто в ее распоряжении была волшебная лампа Алладинд. Через полгода после моей отставки уже ничего нельзя было спасти; да нцигский гульден должен был суммарно обесцениться на тридцать процентов.

Эти валютные проблемы создали противоречие, вес больше и больше разрушавшее мои отношения с партией. Через два месяца после моего "оправдания" перед Гитлером, закончившегося его воодушевленной речью о сущности партии, финансовое положение Данцига обсуждалось на малом заседании Совета Министров Германии. Председателем был Гесс, в заседании участвовали Нсйрат, Швсрин-Крозигк, Шмидт, в то время занимавший пост министра экономики и еще несколько чс-


I oHopiii Гитлер

ловек. Поразительно, как трудно было этим людям понять особое положение Данцига, которое было неблагоприятно само по себе и стало вовсе безнадежным из-за бестолкового хозяйствования национал-социалистов, которых я никак не мог остановить. Мы уже поплатились за финансовые эксперименты, которые еще только предстояли Германии. Это было подобно волнам, расходящимся на поверхности небольшого пруда отброшенного камня. Они бегут, отражаются от ближнего берега, нозвращаютсн назад, пересекаются, гасят друг друга. Если такой камень бросить в большой пруд, волнение будет продолжаться значительно дольше, пока не исчерпается само по себе. Данциг уже поплатился за некоторые мероприятия по креди i мой экспансии, в то время как Германии они еще только предстояли в далеком будущем. Для господ из Берлина это было в новинку. Все ограничилось дебатами, половинчатыми предложениями, половинчатой помощью. Вывод, который партия сделала из этих событий: деньги можно и впредь тратить как душе угодно. "Деньги не имеют значения".

Тогда, отчаявшись, я добился приема у будущего госсекретаря Кепплс-ра — в то время он был личным референтом Гитлера по хозяйственным вопросам и работал в рейхсканцелярии. Кепплсрбыл инженером и подобно всем инженерам, по крайней мере, в Германии, был по-детски бестолков и наивен во всем, что не касалось его профессиональных знаний — но всегда имел полный п <ртфель изобретений, которые считал очень близкими к воплощению. Я разработал план, как стимулировать экспортную промышленность Данцига. Kennлер посчитал, что все это— пустая трата времени. Самое большее через год Данциг войдет в состав Германии. Рейх обладает так ими изобретениями и орудиями нласти, что ни одна коалиция в мире не помешает Германии возвратить себе Данциг. Кепплер высказал сожаление, что пока не имеет права говорить о том, что готовит Гитлер. Но если бы я знал об этом столько, сколько знает он, то я, наверное, пустил бы все на самотек и предался ожиданию. Несмотря на это, я все же смог через Кепплсра записаться на прием к Гитлеру. Здесь все тоже складывалось не лучшим для меня образом. Я повторил Гитлеру все. что сказал на заседании Совета Министров: если Данцигу не удастся максимум за полгода сделать свой платежный баланс положительным, то нам придется девальвировать гульден.

Шверин-Крозигк, однажды находившийся вместе со мной в приемной Гитлера, сказал мне, что Германия тоже не сможет избежать инфляции. Гитлер был согласен на любое скрытое обесценивание денег, он просто не хотел допускать открытой девальвации. Здесь в нем говорил расчетливый демагог, точно знавший, что предложить человеку с улицы, до какой степени можно рассчитывать на его доверчивость, и от


Герман Рауишинг

чего он начнет терять послушание. Инфляция и продовольственные карточки были для него вершиной непонимания психологии масс.

"Делайте, что хотите", — повторил он и на этот раз, — "но на девальвацию я своего согласия никогда не дам — так же точно я никогда не позволю ввести продовольственные карточки. Ведь есть так много других средств, пораскиньте-ка своим умом". По его мнению, предыдущая воина была проигран именно из-за подобного абсолютного непонимания мироощущения массы, мелких вкладчиков и домохозяек. Он никогда не потерпит, чтобы та же самая ошибка была допущена еще раз, причем накануне новой воины. Гораздо охотнее он бы совсем отменил деньги и ввел вместо продуктовых карточек всеобщую трудовую повинность. Если придется слишком туго, он всегда сможет оправдать подобные меры перед лицом масс. Он может объявить их новым военным социализмом, может пропагандировать их как колоссальный социальный прогресс. И народ поверит ему. Но своему правительству он никогда не позволит связывать имя Гитлеру с мероприятиями, которые однажды уже привели к обнищанию и крушению Рейха. Это возбудит чувства, которые потом обратятся против всего, что делают национал-социалисты. И вес доверие будет разрушено за несколько месяцев.

"Каждое государство базируется прежде всего на том, что мелким вкладчиками домохозяйкам требуется чувствоватьсебя в безопасности и кому-то верить. Никакое правительство не сможет удержаться, если не сумеет склонить эти категории населения на свою сторону".

Секрет овладения массами

Затем Гитлер заговорил о руководстве массами. Он считал, будто безошибочно улавливает все чувства массы, знает как взбодрить ее и чего следует избегать при любых обстоятельствах. Это уникальный дар, и здесь никто не имеет права что-либо ему возражать. Но одной лишь этой способностью многого не сделаешь. Следует хорошо знать средства, которыми располагаешь. Руководство массами — искусство в самом прямом смысле этот слова. Овладение массами требует напряженной работы. "Мои соперники морщат носы, когда говорят обо мне. Они с завистью спрашивают: откуда у него такой успех в массах? Ведь все эти социалисты и коммунисты уже считали массу своей вотчиной. Они владели аудиторией в



2015-12-07 515 Обсуждений (0)
Мистический треугольник 0.00 из 5.00 0 оценок









Обсуждение в статье: Мистический треугольник

Обсуждений еще не было, будьте первым... ↓↓↓

Отправить сообщение

Популярное:



©2015-2020 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (515)

Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку...

Система поиска информации

Мобильная версия сайта

Удобная навигация

Нет шокирующей рекламы



(0.023 сек.)