Всемирный закон нигилизма

В прошлом Гитлер творил о своем "коперниковском" достижении. Он наделил Вселенную новым центром. Что же это за неподвижный центр и что находится вдвижении, покоится? Что это за "коперниковскос" достижение? Может быть, это — власть вместо свободы, раса вместо равенства? Только ограниченный человек или слепец станет отрицать, что в планах и концепциях Гитлера есть что-то грандиозное. Если бы кругозор Гитлера не был свободен от узости европейских концепций, вряд л и такое огромное количество интеллигенции попало бы под его влияние. Несмотря на все, в предпринятых Гитлером мерах в определенной степени наблюдается почти что игнорирование всех предусмотренных заранее идей. Свобода Гитлера от сдерживаний и от признания общепринятых понятий и суждений поставила его в положение человека способного рассматривать пограничные явления нашей жизни более непредвзято, чем способны на это те из нас, кого принято называть образованными людьми. Есть доля правды в утверждении, что Гитлер имеет дар видения сквозь пссвдовсликос и способность довести em до своих истинных пропорций. Подобным образом он понял подлинную картину новой реальности еще до того, как многие из нас были готовы к этому.

Если дар видеть суть вещей и сводить сложное к его простой сущности является признаком несомненного величия, то Гитлеру нельзя отказать в этом величии. Нельзя отрицать и другое качество Гитлера, которое также считается признаком политической значимости. Это — способность вдохновить других одаренных людей своей интуицией и склонить их работать на свои цели. Очевидно, от этого человека исходит поток силы и вдохновения. И даже такой проницательный скептик, как господин Шахт, президент Рейхсбанка, не раз заявлял, что после встреч с Гитлером, он уходил нервным и возбужденным. Это не просто фразеология нового византийства. О подобном воздействии мне говорили многие. Сам я этого никогда не испытывал, но и не могу отмахиваться от впечатлений других. Такое воздействие оказывает широкий кругозор Гитлера. Гитлер для всех нас расширил пределы нашего представления о мире и показал нам "все царства мира и их величие".

Я умышленно ссылаюсь на библейский текст. Именно демонические возможности этого человека, его дар видеть проблемы в новом свете, а горизонты в ином измерении сформировали его. Мы сумеем преодолеть

Герман 1'iiyinimnr

этот демонический дар, обладающий силой соблазна и убеждения, только если беспристрастно исследуем эту силу и решим, что же делает се столь труднопреодолимой.

Существует веская причина опасаться, что Гитлер в ходе политической борьбы сможет вскоре поставить демократов в трудное положение. Они могут оказаться втянутыми в открытую пропаганду устаревших идей, противоречащих здравому смыслу и прогрессу. Например, пропаганду той старой Европы, возвращения которой уже никто не хочет. Никто больше не желает той Европы, какой она была между двумя войнами и до революции, когда континент поделили национальные границы, когда разгорелась национальная борьба, когда мы столкнулись с экономическим протекционизмом и всевозможными "препятствиями на пути". Никто не хочет устаревшей внутренней политики, исключая, быть может, небольшую по численности элиту. Для масс, которых мало заботят принципы и политические дебаты, она утратила всю свою привлекательность. Никто не желает старого общественного порядка, где, с одной стороны, проповедуется война, уже не имеющая важного значения для рабочих, а с другой стороны, осуществляется защита социальных и экономических привилегий, которые уже не находят своего оправдания. И никто не хочет старой экономической системы, давно лишенной своих существенных черт, но все еще усердно защищающей собственные границы, внутри которых находятся ортодоксальная валютная система, устаревшая организация торговли, отмирающая финансовая политика и так далее.

Что случится, если Гитлер станет управлять Европой с помошью умеренной и сдержанной власти вместо деспотического правления? Если в конце концов он станет болестерпимым и определит для своего мира такие условия, которые обеспечат членов федерации или Европейской лиги разумно установленными свободами и выгодами, таящимися в стольогром-ной экономической и административной единице? Если впоследствии под нацистским руководством европейский континент приобретет форму, к которой в своем историческом развитии он давно прокладывал себе дорогу — форму экономического и политического единства, при которой не будет растрачиваться энергична преодоление трудностей и ограничений, постоянно возникавших? Может быть, это будет союз, в котором многочисленные национальные и расовые различия между жителями сохранятся, по достоинству оценятся и разовъютсм дальше, везде, где бы они не нуждались в территориальном самоуправлении и в сохранении национальной культуры, обычаев и самобытности?

Что случится, если благодаря Гитлеру появится нечто типа восхваляемых Соединенных Штатов Америки? Не в механическом, рациона-

3lîl'|)l. Ю беЛД ПЫ

листическом и схематичном виде, который отстаивают все паневропей-цы, а в форме, характерной для Европы, индивидуально приспособленной к действительности, традициям и историческому опыту? Такой порядок, детально разработанный для каждого случая, будет отличаться в Голландии или Норвегии, от Швейцарии или Польши и т.д. Это не порядок, оформленный по последнему образцу, и не рационализированная схема, восхищавшая радикальных плановиков. Если в Европе возникнет союз, сумеющий сберечь все богатство исторического развития рас и сообществ с различным культурным уровнем, то что произойдет дальше?

Что тогда скажут демократы, в частности, в Британии, сохранившей западную цивилизацию вес чистой форме, заявят ли они о своей готовности сражаться за реставрацию старой Европы и всех национальных демократий с их протекционизмом и амбициями за счет своих собственных меньшинств, неоформленных в национальные государства? Будут ли они вести борьбу за установление новых окончательных границ, которые на этот раз будут справедливыми, несмотря на то, что в Центральной и Восточной Европе такие границы совершенно невозможны? Или же за Лигу Наций, которая и в будущем будет бессильна, или за разоружение, которое будут продолжать саботировать, или за коллективную безопасность, которая так и останется призраком? Или же они выступят "il faut en finir" за всеобщую месть, за окончательное искоренение пангерманского всликопрусского милитаризма, фактически прекратившего свое существование после объединения с куда более опасной агрессивностью нового якобинизма?

Прокламации, программы, мирные или военные цели — обсуждение всего этого стало пустой тратой времени. Они сбили с толку людей, поверивших утверждениям, будто с их помощью можно чего-то достичь, тогда как действительное развитие идет в другом направлении. Новая реальность уже существует и оказывает свое влияние; она направлена против этих программ и планов. Эта реальность вводит в заблуждение не только массы, но и интеллектуалов, не только немецкий народ, но и порабощенные нации. Она приводит их к покорности, к молчаливому наблюдению за деятельностью политических авантюристов, которые ясно понимают, какую они могут извлечь для себя пользу из этой ситуации. Апатичность и беспомощность начинают распространяться по всей Германии и на оккупированных территориях. Несмотря на все лишения и унижения, насаждается идея, будто при нынешнем немецком режиме люди

Наконец (фр.).

Герман Payiiiumir

хотя бы знают, где они находятся, в то время как никто не возьмется утверждать, будет ли другой режим лучше. Мы начинаем сознавать, что, по крайней мере, в одном мы должны отдать должное нацизму: он придает Европе новуюформу, представляющуюобъединеннунеэкономическую структуру. Раз война окончена, говорят друг другу люди, то действительно начнется восстановление мирной жизни на благо всех, кто в ней заинтересован и даже на благо тех, кто сейчас находится под политическим гнетом. Точно так же Бисмарк на свой манер огнем и мечом в L848 году осуществил мечту народа о германском единстве и демократии. И разве не дол жен л и теперь Гитлер огнем и мечом осуществлять мечту паневропейцевна свой манер?

Но что еще, как не псевдорешение, номешающее принять истинный курс, скомпрометирует его сторонников и их поддержку и даже сделает се невозможной и из разумных доводов удовлетворить свои потребности, воздвигнет нечто, чтостанеттруднопреодолимым препятствием на пути развития будущей жизни Запада?

Ни на секунду не следует верить искренности любого мирного предложения Гитлера, каким бы разумным оно не казалось и как бы нсбыло оно насыщено европейскими националистическими и социалистически — революционными тенденциями XIX столетия. Как реальность надо принимать тот факт, чти демократии, и не только массы в них, можно заставить поверить в такой исход событий, как заключение мира с нацистской Германией. Это объясняется тем, что массы, и не только они, хотят увидеть конец периода национальных революций XIX столетия. Они не меньше устали от нескончаемых национальных разногласий, чем от конфликта, возведенного теоретиками социализма в миф, — классовой борьбы. Закрывая глаза на этот факт, нынешние политики лишают себя важных преимуществ.

Европейский порядок Гитлера — это временный проект для временных целей. Он рассчитан на то, чтобы политическими средствами добиться прекращения военных действий. Это соблазн, против которого нужно выработать иммунитет.

Важно постоянно обращать внимание на идею, которая глубоко укоренилась в нацистских кругах, что, по всей вероятности, Германия не может сразу достигнуть мировой гегемонии и необходима третья попытка. Короткое перемирие между 1918 и 1933 годами не причинило Германии вреда, оно позволило ей дисциплинировать целую нацию и установить совершенно новый баланс сил в международных отношениях. Нацистская элита надеялась получить подобный результат от квазиперемирия, приходящегося на второй промежуточный период. На эти идеи повлияла память о блестяще задуманном Бисмарком процессе по

Зисрь из бездны

национальной унификации в XIX столетии, рассчитанном на три последующие войны. Нацистские лидеры идут куда дальше, но — назад. Они говорят о второй Пунической войне, в которой Карфаген — Британии — будет полностью разрушен. Некоторое усилие памяти и можно показать, что прекращение военных действий с целью заключения мирного компромисса для Гитлера будет означать неизбежную победу. Новый период подготовки к войне дал бы ему возможность уничтожить по очереди Россию и Британию, и позволил бы ему изучить опыт этой войны и заполнить пробел в своем вооружении. Можно предвосхитить и то, что Гитлер воспользуется временной передышкой как козырем в этой опасной игре, и то, какую он извлечет из этого пользу. Если ему и не удастся заключить мир, а только предотвратить одновременное ведение войны на два фронта на западе и на востоке, то прояснится истинная цель его притязаний на Европейское государство, и станут ясными черты его мирового режима. Он не может останавливаться на полпути. Абсолютная концентрация власти и господство являются условием его пребывания у власти в Европе и даже в Германии. Гитлер может сообщать миру о своем намерении в будущем быть сдержанным, говорить о своем желании исправить действия, которые он признает ошибочными. Но никто уже не поверит в его искренность. Его проницательная теория, очевидно, заключается в том, чтобы политическими приемами добиться того, чего нельзя получить военными действиями. Давайте вспомним ситуацию, когда он пришел к власти в Германии. Судя по всему, его движение раскалывалось, его положение было отчаянным и именно по этой причине в Германии нашлись люди, которые посчитали, что настал час для переговоров с национал-социализмом. Они полагали, что из-за своей слабости национал-социализм будет достаточно податлив для них, чтобы извлечь из этого пользу для своих целей. Здесь я еще раз повторяю то, что уже говорил. Но. я думаю, нельзя слишком часто полагаться на то, что изменение ситуации, в самый кризисный момент карьеры Гитлера приведшее его к власти, оказывает непрекращающееся влияние на его взгляды и дает ему идею новой ужасной игры, которая на этот раз будет осуществляться на арене мировой политики.

Все, что до сих пор было известно как новый гитлеровский европейский порядок — всего лишь прием в политической борьбе. Это показывает простое соображение, что европейский порядок не может существовать независимо от других образований. Даже если бы и можно было на континенте основать объединенный экономический и политический порядок, даже если бы он не состоял из уже упомянутой концентрации всех элементов власти в огромных монополиях, контролируемых толь-

Герман Payiiiiiniir

ко Германией, то все равно такого европейского порядка было бы недостаточно для выработки нового мирного положения. Нацистский порядок в лучшем случае привел бы только к перемещению соперничества между национальными государствами, которое ограничивается пределами континента, на интерконтинентальный уровень и, таким образом, ото привело бы к новым осложнениям в мировом масштабе. Это случилось бы, будь Европа даже экономически самодостаточной, каковой она не является. Таким образом, дальнейшие планы неизбежно продолжали бы осуществляться и дальше. Существование обширных соперничающих друг с другом территорий не может внести вклад в защиту мира. Оно может только дать новые возможности для ведения окончательной борьбы за мировую гегемонию.

Новый баланс сил на мировом уровне, гарантированный Гитлером и Муссолини, или, может быть, Японией и Сталиным, является фантасмагорией. Он не стал бы более реальным, даже если бы Великобритания и Соединенные Штаты присоединились к нему. Британская империя, гитлеровская Европа, Россия, паназиатский и панамериканский союз — между всеми ними никогда не будет реального равновесия. Они будут просто отправным пунктом для борьбы за мировое господство. Необходимость концентрации средств власти очень скоро приведет не только к угасанию в пределах больших территорий всех амбиций второстепенных стран (например, таких как Италия), но и к устранению враждующих сил. Если согласиться с требованием необходимости концентрации и централизации средств власти, то вследствие этот будет невозможно следовать политике в противоположном направлении, то есть политике уважения других сил, существования ряда центров власти и принципа мирного соперничества.

Баланс сил — фраза, принадлежащая совершенно отличному политическому порядку — британскому и англосаксонскому. Этот порядок, в который включены государства, выросшие в результате исторического развития из европейских наций, невозможно поддерживать на принципе принуждения некоторых из этих наций. Он может существовать только на принципе сообщества, которое бы отвечало интересам всех входящих в него членов. Только Европа, упорядоченная согласно этому принципу, подходит для того, чтобы вступить в подобное сообщество на интерконтинентальном уровне. Порядок, в котором огромные централистскис и тоталитарные государства противостоят огромным демократическим государствам, является не концом великой Революции, а ее началом.

Зперь нзбоздпы

Tristitia saeculi

В конце процесса разрушения, который начался как высокомерное освобождение человеческого общества от хаотического прошлого и основ его детства, находится абсолютное ничто, чистое сознание индивидуума, его страх принадлежности только к этому миру и его намерение получить максимум удовольствия и власть от этой единственной жизни, до того как он хладнокровно и цинично или же в истерии уйдет из этого мира. Человеческая жизнь потеряла всякую ценность,

Tristitia saeculi — это меланхолия мира по сравнению с "божественной меланхолией". Это отказ от отцовства Бога. Люди больше не желает слышать о необходимости соблюдения требований высшего гуманизма и праведной жизни. Они хотят окунуться в жизнь развлечений, в которой ложная безопасность обеспечивается отсутствием страха и надеждой на лучшее. Но как в эпоху, в которой любая вера стала невозможной и смехотворной, политическое сообщество может вынести отсутствие общепринятого стандарта праведной жизни? Разве страстный патриот, который пытается освободить свою страну, не желает власти столь же сильно, как и нещепетильный охотник, с тем, чтобы ухватиться за одно оставшееся средство, средство, предложенное любой формой общинной жизни, — за принуждение, за принудительную веру?

Самый насущный вопрос: как в эти дни возможна хоть какая-то вера? Для большинства людей этот вопрос означает не более чем поиск того, что можно поставить на место утраченной веры, что могло бы вывести нас из хаоса? Этот вопрос не только для Германии но, и может быть, для Франции и остальной Европы. Британия и англосаксонский мир существует за счет последней сублимации уже давно умирающей христианской веры. Даже если эта вера все еще сохраняется как обычай, она может исчезнуть в новом поколении, среди нынешних молодых людей. Также полностью, как это случилось в Германии. Процесс разоблачения идеологии здесь, на континенте, не достигевоей цели. Но можно ли его остановить? В нем кроется глубочайший источник сомнения в возможности возродить наш западный мир.

В некоторых оргиях французской революции, по крайней мере, присутствовала богиня разума, которую возвели на престол, хотя бы и в форме обнаженной женщины. Деспотизм был несете в стиле Робеспьера. Это — деспотизм разума. Но в Германии на престол возвели — калибана.

А церковь? Я полагаю, что даже люди доброй воли больше не способны сказать, что значит церковь или что она должна значить — не могут, во венком случае, в континентальном протестантстве. Многие приходят к неизбежному заключению, что христианство не вопрос чувства, а

Герма» l'ayiniiHiir

вопрос вероисповедания, не отдельные молитвы, а соборное служение. Нам пришлось идти долгим путем и мы нуждались в этом споре о предназначении христианской церкви, чтобы ешс раз осознать, что христианство есть таинство исповеди. Сам по себе термин исповедальная церковь имеет новое звучание, и разве он не создал конструктивный элемент для будущего, во всяком случае, в пределах германской евангелической церкви.

Но это внутренние изменения, на которые мы больше не можем влиять. С какой стороны не пытайся разрешить проблемы нашего глубокого кризиса, в конечном счете приходишь все к той же центральной проблеме. Это проблема твердости веры. Основной вопрос в нашем кризисе, это вопрос о том, возможно ли достичь духовной и моральной опоры, на которую сможет опереться вся наша жизнь. Важная проблема еще в том, возможно ли повергнуть вспять исторический процесс секуляризации, длящийся уже пять столетий. Это явно невозможно. То, что нужно сделать для этой цели, выходящей за пределы чисто религиозной сферы, нссколькобольшс чем ограничение политических и социальных требований. Это признание ограниченной сферы нашего человеческого космического порядка, который является предметом споров. Вероятно, можно сделать нечто большее, но в любом случае не следует. Деятельность человеческого общества должна определяться извне, а не в себе.

Мы нуждаемся в ewigungen, или, как это окончательно выразил, Якоб Вуркхардт — в обращении к высшим ценностям. Должно быть что-то, "что установлено как абсолют, раз и навсегда". Но Буркхардт не отвергает обращения к христианству как к "утопической реакции". Все, говорит он, способствует интерпретации христианства, как независимой силы. Христианство сейчас имеет смысл только как оппозиция властям и частному капиталу, оно "не согласуется с государством и миром". Тщетно пытаться "искусственно навязать христианство с целью сделать людей более доброжелательными".

Без сомнения, все обдуманные попытки, направленные на возрождение христианства, подчинены одному безжалостному закону: одной доброй воли и желания верить недостаточно. "Спланированная" христианская деятельность, такая, как нам кажется, необходима для возрождения Запада, наиболее абсурдна и разрушительна из всего того, что многие наши современники планируют. Она могла бы плохо кончиться на основании того факта, что все, находящееся само по себе вне веры, например, поддержание общественного порядка, восстановление нормального функционирования государства, этическая база, служащая

Здесь; уискинеченис (нем.).

3ncpi> ид бездны

опорой цивилизации, — не ведут к самой вере, а только к осознанию ее необходимости. "Люди часто попадают под власть воображения, — говорит Паскаль, — и веруют в изменения, покуда надеются на них". Осознание необходимости обращения в веру — не христианство.

Трудность рехрнстианизации объясняется не только отчуждением человека от всего, что трансцендентально, но и вечным парадоксом веры, заключающимся в недостаточности желания и доброй воли самих по себе. Менее всего желание верить, потому что это элемент порядка в светских делах.

Без тою основного смысла, которым наделил Гоббс свое "смертное божество", с его соблазном посюстороннего, чисто земного человеческого порядка, его не назвали бы "зверем из Апокалипсиса". Он хорошо осознал "тщеславие" в религиозном смысле. Он знал, что устанавливает логическую противоположность христианскому порядку. Это был антихристианский Порядок. Он также ясно представлял себе, что против этого порядка нужно сражаться, только полагаясь на христианский духовный порядок, что в своей собственной области этот порядок был неуязвимым, логичным и соблазнительным. Таким образом, если кто-нибудь позволит его богу появится возле себя, то он станет его жертвой, как уже раз опрометчивая душа стала его, заключив договор с дьяволом.

Если господство Левиафана можно преодолеть только силой религии, то сегодня он кажется непоколебимым и, вполне вероятно, день окончательного пришествия и правление Антихриста уже наступил. Как мог христианский порядок, слабый и колеблющийся в своей связи со светским миром найти силы, чтобы преодолеть антихриста, который оказался вне своей духовной сферы?

Возможно, в течение этих лет мы соприкоснулись с чем-то новым. Оно новое только для нас, на самом деле оно бесконечно старо. Мы познали реальность существования зла, метафизическое воздействие и силу зла. Левиафан — это дух зла. Он в евангельском смысле — Искуситель, который обещал все царства мира и их величие тому, кто падет ниц и будет служить ему. Он вышел из силы и, должно быть, из духа зла, который мы уже ощутили в истощении и агонии этих лет. Не из человеческого зла, обычных мелких подлостей, но из силы, которая в самом деле должна внушать восхищение, величественного зла, которое во все времена очаровывало намного сильнее, чем безгрешность великих поэтов. Левиафан — это демонический дух зла, воздействующий на интеллект и являющийся одной из сил, созданных творцом.

Из познания этого зла может открыться путь к познанию веры, в которой может быть преодолено зло.

Термин 1'iwninnnr

Призыв к Синаю

Дух зла в наши дни нашел глубокое, символическое воплощение в антисемитизме. Но нам необходимо избавиться от соблазна отождествлять его только с Германией, ведь он распространился по всему миру. И в любой стране это некий эталон нигилистической революции.

Не стоит исследовать истоки антисемитизма, исходя только из политических и социальных причин. У него — метафизическая основа. "Война с евреями", по мнению великого немецкого историка Моммзе-на , — "недоразвитое чувство нл^ионализма"; этот феномен распространен повсеместно: еще вчера — в Польше, а сегодня — во Франции. И так — по всей планете, в каждой националистической группировке. Однако, это никак не означает, что этим и заканчивается национализм. Вовсе нет. Такой национализм древнее, чем любая из форм европейского национализма. Его не искоренить, рассматривая только как отжившую избыточную форму, поскольку он пустил корни гораздо более глубокие, чем мы думаем, в основу нашей западной цивилизации. От него так просто не отделаться, с презрением, словно это признак грубости и варварства. Чтобы преодолеть антисемитизм, необходимо осознать всю степень ужаса, когда пытаются соблазнить пороком. И несмотря на это, борьба с антисемитизмом — почва для духовного возрождения нашей цивилизации. Антисемитизм — центральная, а не побочная проблема, являющаяся частью всеобщего кризиса, один из его симптомов. Важность этой проблемы заключается в том, что антисемитизм — ключевой элемент нацистской доктрины.

Нацизм со своим дьявольским инстинктом, неспособностью контролировать эмоции, эффектом коллективного стада жаждет, чтобы в человеческое подсознание проникло зло в конкретном образе. Вот так его олицетворением стали евреи, что удовлетворило человеческую потребность в видимом образе зла. Евреи стали не только козлами отпущения, их обвинили в бедах и просчетах прошлого и настоящего. Такой имидж стал дешевым, легким и эффективным средством, породив множество толков. Почему же такой прием хорошо сработал, даже без видимой нужды воплощения в образе зла? Почему этот образ означал зло, когда не было особых условий, благоприятствовавших этому? Замена религии на просвещенный атеизм требует не только смертного божества, но и злого духа — и смертного, и земного.

Не так уж трудно докопаться до корней массового антисемитизма в

* Теодор Моммзси (1817-1903) — немецкий историк, специалист по истории Дрсниего Рима и римского права,лнтор "Римской истории" исиыше 1500 других работ.

Зверь из бездны

Германии. Они тянутся из тех далеких времен, когда успешно создавался миф о Зле. Всезнании народных масс он персонифицировался в образе капиталиста. Распространенные в то время идеи социализма всколыхнули народ и подняли волну ненависти. В принципе, социализм имел ту же основу, что и нацизм. Его последователи тоже стремятся получить сатисфакцию в ненависти к евреям. Функция антисемитизма в политической системе и массовой пропаганде нацизма совершенно ясна. Евреев подставили вместо буржуазии, то есть расово сознательный националист заменяет классово сознательного пролетария. При двух разных политических системах возникает конфликт интересов. Обе системы нуждаются в корреляции, в поисках центра спасения в видимой форме злого духа. Но это только одна сторона антисемитизма. Его успехи, как суррогата марксистского социализма, показывают, что система мышления народного марксизма была неким знамением, указывающим на нигилизм, и антисемитизм лучше, нежели миф о классовой вой не, соответствует инстинктам, присутствующим в подсознании. Ниже педагогических целей — попытка поупражняться в аморальности; ниже мотива политической пропаганды — революционные волнения и бунты; и ниже биологического, расового элемента находятся истинные корни антисемитизма: в людской ненависти к Израилю, к избранному народу, которому доверился Бог.

Эта ненависть работает на элементарные человеческие потребности, в этом — что-то извечное. Ведь антисемитизм так же стар, как и вся западная цивилизация, даже еще старее. Все неординарное, чего общество не приемлет, подсознательно обращается во зло. Так создастся миф о зле, так же, как рождается и живет наивная ненависть к чужакам в душах примитивных народов. Ноантисемитизм — нечто большее, чем атавизм подобного рода, большее, чем только неприязнь к иногород-цам. В ненависти к евреям заключено инстинктивное начало, указывающее на реакцию неприятия автора тех десяти библейских заповедей, в которых зло было отделено от добра, и разделение это приписывалось воле Божьей.

Здесь — сше один признак "дискомфорта в цивилизации", апатия или всемирная меланхолия. Отсюда следует, что антисемитизм ярче проявляется во времена духовного кризиса, нестабильности в обществе, но не только из-за того, что в такие периоды человечество чувствует необходимость в разного рода провокациях, а потому, что люди устают от навалившегося бремени, оставленного в наследство светским обществом.

Ратснау, министр иностранных дел Германии, еврей, 20 февраля 1919 года написал в своем известном письме о значимости еврейской

Термин l';iyinnnm

нации: "Знаете ли вы, для чего мы рождены? Чтобы собрать всех и каждого у горы Синай. Если они не придут — я позову их. А если не позову — это сделает Маркс. Если Маркс не позовет — за него это сделает Спиноза. А если Спиноза не позовет евреев — их покличет Христос". Но Маркс нас больше не зовет, и голос Спинозы ослабел. Тем не менее, мы соберемся у подножия Синая, как когда-то, и это будет моментом зарождения некоего метафизического звена в антисемитизме. Скрытая инстинктивная ненависть к а втору этого призыва и вера в то, что с уничтожением пророка можно будет стереть и надоевшие различия между добром и злом. Антисемитизм — это соблазн видеть зло не в себе, а в других, бегство от собственных моральных и духовных обязанностей к чужому материальному достатку, к благополучию тех, кто мог бы понести ответственность за чьи-нибудь слабости и промахи. Но это еще и искушение напакостить другому вместо того, чтобы самому совершенствоваться. Озлобленность на собственное безволие всячески стремится воплотиться в реальном образе. И люди так и поступают, когда неспособны искоренить зло в себе.

Подобный антисемитизм включает в себя массу составных частей. Это может быть ненависть к какой-либо социальной группе с высоким уровнем интеллекта, которую из-за этого обходят стороной. А люди эти, благодаря своему высокому умственному потенциалу и предприимчивости, обрели особый статус в обществе. Также это может быть чувство зависти за будущее Европы: то, что она упадет им в руки, словно полностью созревший фрукт, как предрекал Ницше. Естественно, здесь и самое что ни есть примитивное чувство зависти с практичным уклоном, общественное негодование, ненависть к иной национальности. Но не стоит поспешно клеймить евреев зачинщиками поджогов и подрывов, теми, кто разлагает общество и в то же время, выступая против всяких подрывов, самому поучаствовать в бунтах и погрязнуть в коррупции.

Еврейский интеллект сыграл огромную роль в процессе освобождения челонеческого духа, приложил псе усилия, чтобы этот процесс развивался в дальнейшем и чтобы, не дай Бог, прогресс и варварство когда-нибудь соединились, о чем предостерегал Зигмунд Фрейд. Интеллект евреев посредством своей исторической миссии участвовал в грандиозных кампаниях XIX и XX веков, когда на глазах у всех разрушались традиционные представления об окружающем. Этот разум, абстрагируясь от всего, что связывало его с духовным началом, традициями, восходящими к древности, проник во все жизненные сферы и искоренил себя духовно ради гражданского освобождения, став образцом

3»upi. из бездны_________________________369

для подражания и отрицая всякую власть, на которую полагался человек. Во все времена, когда мы осознанно обращаемся к возрождению духовных связей и власти, мы полностью ратуем за их реставрацию, за новую власть, которая бы враждебно относилась к той ранней кампании по освобождению, особенна к ее достойнейшим представителям. Когда процесс идеологического обличения достиг логического завершения и перешел затем в крайнюю стадию, никто иной, как еврейская верхушка, требовала громче всех поворота от свободы к новому абсолютизму. "Не освобождение и не открытие собственного "я" являются тайной господствующей идеей того времени. Террор — вот в чем нуждаются, требуют и производят для себя". Это был и слова, которые еще до первой мировой войны Томас Манн вложил в уста революционера Нафты. Сказано это было писателем-пророком, верящим в перемены в душе человека. "Жестокая ошибка молодости —думать, что дух раскрывается в свободе, — нет, он расцветает в покорности". То была безвыходная ситуация, в которую мы, молодое поколение периода первой мировой войны, были втянуты диалектикой западного духа; писатель-романист показал всю се безнадежность в своем романс "Волшебная гора". Он предрекал грядущие события: острый диалектический склад ума евреев, способный спрогнозировать ситуацию. Он располагал свободой, дающей ему политическое и социальное освобождение. Ей писатель противопоставлял рабство и террор. Парадоксально, что сами евреи сделали все возможное, чтобы призыв к Синаю не был услышан.

Вес, связанное с антисемитизмом парадоксально. И не только потому, что ото феномен политической и общественной жизни или особая историческая ситуация. А потому, что корни его — в трансцендентальном. Расселение евреев в Германии представляет собой примермстафи-зической ситуации преследования Израиля, гонения на евреев, как на избранный Богом народ. Это не гражданская война, гдебольшинство выступает против меньшинства, а потому это не только "национальное бедствие", как его называет Моммзен. ] 1окончить с антисемитизмом нужно простым восстановлением равных прав и их защитой, защитой "от открытого беззакония и административной софистики". Но для этого нужно приложить гораздо больше усилий. Для христианства нет ничего существеннее антисемитизма. Сей час для него еврейский народ — народ-избранник, который положит конец своим страданиям и скитаниям, полностью воскресив свою миссию быть избранным. Это всегда служило началом разрушения христианской веры, когда делались попытки отделить Ветхий Завет от Нового, как сделал это Маркнон. Ну а в чем в наши дни заключена важность такого отношения христиан? Не было ли это верой, которая бо-

Герман l'ayiiiiimir

лес девятнадцати столетий преследовала евреев, заключала их в гетто? Не было ли это великой гуманистической революцией, защищавшей вначале гражданскую эмансипацию евреев и покончившей с гетто? Не равносильно ли это реставрации гетто — когда революция возникает вновь, но уже по христианским мотивам? Разве не логично, что сейчас антисемитизм становится политическим требованием?

По этим причинам миссия евреев всегда должна идти рука об руку с революцией, освобождением и распадом государства, пусть даже в конфликте с их истинной духовной миссией, которая находится в рамках законности, самосохранении, традиций и тернистого исторического пути к высшему человеческому обществу. В этой трагической сумятице евреи без особых трудностей, в отличие от других человеческих рас, несут на себе бремя бесконечной борьбы. Это извечный парадокс между революцией и традицией, освобождением и долгом. Обе — человеческие миссии, хотя и неоднородные. Быть может, потому, что евреи более, чем кто-либо отягощены неразрешимыми противоречиями, они рискуют стать ответственными за все. Их неразрешимая проблема — стать гуманными, но основа гуманности заключается в неприятии антисемитизма. Иудаизм, однако, вместес эллинизмом и христианством является неотъемлемым компонентом христианской западной цивилизации, вечный "зов к Синаю", против которого человечество опять и опять восстает.

"Их роковой час"

Не счесть дней и недель бомбардировок. Мы привыкли к этой новой жизни, се прилинам и отливам, пульсу и дыханию, тяжелым атакам и вялым налетам. Многих людей, которых я знал и встречал буквально несколько дней тому назад, сегодня уже нет в живых. Дома, в которых так привычно кипела жизнь, сейчас в руинах. Вот там был наш молочный магазинчик. Молоденькая молочница, развозившая молоко, тоже стала жертвой. Жена зеленщика в больнице, она тяжелоранена. Бомба упала в парикмахерскую, в которой жили четверо хорошеньких монашек. Они убиты. Всего их было шестеро. Те две, что оказались на ночном дежурстве, избежали смерти. А что общего имеют эта небольшая улица, и эти маленькие магазинчики, разрушенные в тот самый час, когда люди чаще всего совершают покупки, с амбициями Гитлера править миром? Ночи становятся длиннее, а днем раньше темнеет и тотчас бомбы сыплются с н