ЗАПАДНИЧЕСТВО: П. Я. ЧААДАЕВ

Глава 5

воздействии на человеческий разум, оно предоставило нас всецело самим себе, не пожелало... вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Опыт времен для нас не существует. Века и поко­ления протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Оди­нокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что до­сталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых пер­вых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды...» (с. 330). Чаадаев даже предлагает «основать премию за то, чтобы найти идею, родившуюся в России» (с. 468). «Словом, — делает вывод мыслитель, — новые судьбы человеческого рода не для нас совершались. Хотя мы и хри­стиане, не для нас созревали плоды христианства» (с. 332).

Чаадаев подчеркивает определяющее влияниегеографического фактора на особенности русской культуры, считая его главной при­чиной «нашего умственного бессилия» (с. 538). «...Вся наша исто­рия, — пишет он, — продукт природы того необъятного края, кото­рый достался нам в удел. Это она рассеяла нас во всех направлениях и разбросала в пространстве с первых же дней нашего существования;

она внушила нам слепую покорность силе вещей, всякой власти, провозглашавшей себя нашей повелительницей. В такой среденет места для правильного повседневного общения умов (выделено мною. —Е. Т.); в этой полной обособленности отдельных сознаний нет места для их логического развития, для непосредственного по­рыва души к возможному улучшению, нет места для сочувствия людей друг другу, связывающего их в тесно сплоченные союзы... словом, мы лишь географический продукт обширных пространств... лишь любопытная страница физической географии земли. Вот почему, насколько велико в мире наше материальное значение, настолько ничтожно все наше значение силы нравственной. Мы важнейший фактор в политике и последний из факторов жизни духовной» (с. 480).

Вину за внеисторичность России Чаадаев возлагает в том числе и на православие. «По воле роковой судьбы мы обратились за нрав­ственным учением... к растленной Византии, к предмету глубокого "Резрения этих (западноевропейских.—Е. Т.) народов» (с. 331).

Раздел VIII ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ПРАВОВЫЕ УЧЕНИЯ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX »

Каков же чаадаевский «рецепт» включения России в мировую историю? Мыслитель полагает, что, «если мы хотим подобно другим цивилизованным народам иметь свое лицо, необходимо как-то вновь повторить у себя все воспитание человеческого рода» (с. 325), пример которого для Чаадаева являет христианская история европейской культуры. Мыслитель полагает, что «если... ничто вообще из нашего прошлого не объединяет нас ни с одним народом на земле, если мы... не принадлежим ни к какой нравственной системе вселенной, своими социальными мерками мы все же связаны с западным миром. Эта связь, надо признаться, очень слабая, не соединяющая нас с Евро­пой так крепко, как это воображают, и не заставляющая нас ощу­щать всей своей сущностью то движение, которое там совершается все же ставит нашу будущую судьбу в зависимость от судьбы евро­пейского общества. Поэтому, чем более мы будем стараться с нею отождествиться, тем лучше нам будет» (с. 433).

При этом Чаадаев отнюдь не связывает желательную для него европеизацию России с необходимостью заимствования политических институтов Западной Европы. По его мнению, «каково бы ни было действительное достоинство различных законодательств Европы, раз все социальные формы являются там необходимыми следствиями из великого множества предшествовавших фактов, оставшихся нам чуждыми, они никоим образом не могут быть для нас пригодными» (с. 517). Мысль Чаадаева глубже. Он пишет: «Не с Европой полити­ческой, а с Европой мыслящей хотел я поставить нас в более тесную связь» (с. 519). По его глубокому убеждению, «в особенности мы должны приложить наши старания к тому, чтобы создать себеобщест­венную нравственность (выделено мною. — Е. Т.), которой у нас еще не имеется». «Если нам удастся утвердить ее на религиозном базисе, как это первоначально было сделано во всех странах христи­анского мира, и перестроить всю нашу цивилизацию на этих новых основах, мы в таком случае окажемся на истинных путях, по коим человечество шествует к выполнению своих судеб». Таков истин­ный замысел Чаадаева — замыселхристианизации русской куль­туры спустя девять веков после крещения Руси (с. 520).

Все это определило иположительную оценку Чаадаевым петровских реформ, отношение к которым было своего рода инди­катором принадлежности к западничеству или славянофильству. «Высокий интеллект этого необыкновенного человека безошибоч­но угадал, — пишет Чаадаев, — какова должна быть наша исходная

ЗАПАДНИЧЕСТВО: П. Я. ЧААДАЕВ

Глава 5

точка на пути цивилизации и всемирного умственного движения. Он видел, что за полным почти отсутствием у нас исторических данных мы не можем утвердить наше будущее на этой бессильной основе;

он хорошо понял, что, стоя лицом к лицу с европейской цивилиза­цией, которая является последним выражением всех прежних цивили­заций, нам незачем задыхаться в нашей истории и незачем тащиться... чрез хаос национальных предрассудков, по узким тропинкам местных идей... И вот он освободил нас от всех этих пережитков прошло­го...» (с. 526).

Чаадаев задается вопросом, почему России оказалось возмож­ным «навязать прошлое Европы». По мнению мыслителя, то, что сделал Петр, «было возможным лишь среди нации, чье прошлое не указывало ей властно того пути, по которому она должна была идти, чьи традиции были бессильны создать ей будущее, чьи воспомина­ния смелый законодатель мог стереть безнаказанно». Чаадаев дела­ет категоричный вывод: «Если мы оказались так послушны голосу государя, звавшего нас к новой жизни, то это, очевидно, потому, что в нашем прошлом не было ничего, что могло бы оправдать сопро­тивление» (с. 527).

Однако Чаадаев в целом скептически оценивает успехи нача­того Петром процесса европеизации России. Одним из препятствий на этом пути является, в представлении Чаадаева,славянофильство,называемое им«ретроспективной утопией» (с. 532), «блаженным патриотизмом лени» (с. 533). С возникновением славянофильства, полагает Чаадаев, «у нас совершаетсянастоящий переворот в на­циональной мысли (выделено мною. — Е. Т.), страстная реакция против просвещения, против идей Запада, — против того просвещения и тех идей, которые сделали нас тем, что мы есть, и плодом которых является эта самая реакция, толкающая нас против них» (с. 530-531). «Панславизм и Россия» составляют, по его мнению, «вульгарный символ веры» славянофильства (с. 592).

Итак, в «Философических письмах» Чаадаев делает вывод о том, что «мы составляем... исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род чело­веческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий Урок миру» (с. 326). И далее: «В крови у нас есть нечто, отвергаю­щее всякий настоящий прогресс. Одним словом, мы жили и сейчас еще живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отда­ленным потомкам, которые поймут его; пока, что бы там ни говорили,

Раздел VIII ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ПРАВОВЫЕ УЧЕНИЯ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХК в

мы составляем пробел в интеллектуальном порядке. Я не перестаю удивляться этой пустоте, этой удивительной оторванности нашего социального бытия» (с. 330-331).

В «Апологии сумасшедшего» позиция Чаадаева смягчается. «...Мы призваны, пишет он, —решить большую часть проблем соци­ального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, которые занимают чело­вечество. ...Мы... самой природой вещей предназначены быть на­стоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся пе­ред великим трибуналом человеческого духа и человеческого общества» (с. 534). В письмах к А. И. Тургеневу эти мысли Чаадаева приобретают большую определенность. В частности, он пишет: «Рос­сия, если только она уразумеет свое призвание, должна принять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы... Россия слишком могущественна, чтобы проводить национальную политику... ее дело в мире есть политика рода человеческого».⁴⁰

Чаадаевым впервые была предпринята попытка обобщить основ­ные особенности русской политико-правовой культуры, ставшие предметом последующего полемического обсуждения славянофилов и западников.

Одной из таких особенностей является, в представлении Чаадаева, патерналистский характер политической культуры. «...В русском народе, — пишет мыслитель, — есть что-то неотвратимо неподвижное, безнадежно нерушимое, а именно, его полное равнодушие к природе той власти, которая им управляет. Ни один народ мира не понял лучше нас знаменитый текст писания: "нет власти не от Бога". Установлен­ная власть всегда для нас священна. Как известно, основой нашего социального строя служит семья, поэтому русский народ ничего другого никогда и не способен усматривать во власти, кроме роди­тельского авторитета, применяемого с большей или меньшей суро­востью, — и только. Всякий государь, каков бы он ни был, для него — батюшка. Мы не говорим, например: я имею право сделать то-то и то-то, мы говорим; это разрешено, а это не разрешено. В нашем пред­ставлении не закон карает провинившегося гражданина, а отец на­казывает непослушного ребенка... Идея законности, идея права для русского народа— бессмыслица...». Русский человек, считает Чаадаев,

⁴⁰ Чаадаев П. Я. Поли. собр. соч. и избр. письма. Т. 2. М., 1991. С. 96.