Глава девятая. Дешер Коддар.

 

Здоровяку стражнику практически удалось затащить Лику в шатер работорговца, когда Бранд начал действовать. Он плохо видел то, что творилось вокруг него (мешала кроваво-красная пелена, застилавшая глаза). Еще хуже понимал, что ему следует делать. Его вело наитие, чутье, родившееся в нем несколько минут назад.

Бранд подскочил к ближайшему гвардейцу и отвесил тому знатный пинок. Солдат, не ожидавший такой прыти от заморенного, исхудавшего юноши, пошатнулся, едва удержавшись на ногах. Ему понадобилось какое-то время, чтобы восстановить равновесие и прийти в себя, чем и воспользовался невольник. Юноша, не давая опомниться гвардейцу, умудрился выхватить связанными руками нож, висевший у того на поясе, и нанести им несколько глубоких ран в область шеи противника. Стражник схватился за горло, заваливаясь на спину. Из-под его рук фонтанировала кровь.

Мгновением позже поднялась паника. Солдаты, занимавшие позиции ближе к шатру, обнажили мечи, закрывая собой вход в куполообразною палатку; другие выхватили палки и при помощи них попытались повалить невольников на асфальт.

Скальдфаарцы опасались организованного бунта, однако его не последовало. Бранд действовал в одиночку, но и этого хватило, чтобы переполошить несколько близлежащих кварталов. Юноша подскочил к одному из гвардейцев, стерегущих вход в шатер, и попытался нанести тому колющий удар в область головы. Тот ловко ушел с лини атаки, подбил руки Бранда ударом предплечья и опустил на голову невольника свой меч. Мощный, быстрый удар должен был разрубить непокорного раба на две половины, однако мальчишка каким-то невероятным образом избежал смерти. Более того, он умудрился увернуться от клинка, подставив под удар меча связанные толстой веревкой руки. Лезвие со свистом рассекло путы, и Бранд наконец-то избавился от надоевших веревочных оков. Незамедлительно он упал на колени, подныривая под более рослого, массивного противника, и поразил того ножом в коленный сустав. Стражник дико взвыл, выронил меч, который со звонким лязгом ударился о камни. Схватившись руками, облаченными в боевые перчатки, за рану, он инстинктивно попытался остановить кровь, но с тем же успехом гвардеец мог бы попытаться преградить путь течению полноводной реки. Нога солдата подогнулась, и он повалился на мостовую. В следующее мгновение Бранд, не церемонясь, безжалостно вогнал ему клинок под основание черепа.

Оказавшись на ногах, юноша заметил, как стражник, тащивший Лику, уволок девушку внутрь шатра. Бранд зарычал, метнул нож в ближайшего гвардейца и подобрал меч только что поверженного врага. Клинок пролетел в половине ладони от лица стражника, заставив того отпрянуть в сторону. Солдат на некоторое время выпал из суматохи боя, замедлился, чем не преминул воспользоваться более ловкий и быстрый Бранд. Полутораручный клинок подобно наконечнику копья поразил гвардейца в слабо защищенную часть корпуса. Выдернув меч, Бранд рубанул им по внутренней стороне коленной впадины, едва не отделив солдату часть ноги. 

Юноша ринулся к шатру, но сходу проникнуть внутрь ему не удалось. На него плотно насели со всех сторон, и он вынужден был принять бой. Воздух наполнился звоном металла, зычными криками команд и стонами раненых солдат. Бранд демонстрировал чудеса ловкости и координации, будто всю жизнь учился сражаться холодным оружием с противником, превосходящим его числом, экипировкой и физическими силами. Он двигался настолько ловко и гибко, словно его тело было совершенно здорово. Удивительно: полчаса назад он не мог толком дышать, испытывая дикие боли в горле и груди, а сейчас ничем не уступал опытному мечнику-фехтовальщику, наперед знавшему, что и как следует делать, чтобы победить в, казалось бы, неравной схватке.

Выпады, увороты, финты, блоки, колющие и рубящие удары сменяли друг друга. Бранда пытались достать сначала трое гвардейцев, затем пятеро, но его защита казалась безупречной. Правда, он сам практически перестал атаковать, сосредоточившись лишь на выживании. И до поры до времени ему это удавалось. Гвардейцы, видя, что они сражаются с умелым воином, способным противостоять одновременно нескольким опытным бойцам, не спешили лезть на рожон, а у Бранда не было сил добавить в скорости атак, чтобы одолеть стражников.

Сложилась патовая ситуация. Будь гвардейцы чуть лучше обучены работе в команде, им бы удалось одержать верх над Брандом, однако их командное взаимодействие оставляло желать лучшего. Чем юноша нередко пользовался, сохраняя собственную шкуру.

А затем из шатра вышел одноглазый воин с двумя изогнутыми мечами. Скупым жестом он посоветовал стражникам отойти в сторону и не мешать ему выполнять свою работу. Те с большой неохотой, но подчинились, косясь на Бранда с неприкрытой ненавистью.

Юноша, памятуя, ради чего он все это затеял, стремглав бросился в атаку, орудуя достаточно тяжелым и длинным полуторным мечом, словно легкой деревянной палкой. Бранд не задумывался об источнике своих новых сил, он просто атаковал. Он пытался спасти близкого ему человека. Все остальное для не имело значения.

Однако воин с повязкой на глазу прекрасно владел своим оружием. С первых секунд схватки Бранд почувствовал, что против него вышел настоящий мастер ратного дела, который многократно превосходил гвардейцев как умением, так и физическими силами. Он не уступал в скорости более легкому Бранду, при этом превосходил его в подвижности, координации, знании и, что самое главное, в опыте. Одноглазый двигался с проворством и грацией парда, просто, но эффективно защищался и молниеносно контратаковал. Каждое его действие, будь то в защите или в атаке, изматывало юношу, и уже спустя несколько минут Бранд, впервые с момента, как бросил вызов судьбе, почувствовал усталость. Темп его атак резко снизился, иссяк напор. Меч внезапно прибавил в весе, по ощущениям став тяжелее, по крайней мере, на десяток фунтов. Из ног ушла легкость и проворство, руки сделались ватными.

Понимая, что проигрывает, Бранд зарычал, подражая раненному зверю, и попытался ошеломить одноглазого одной яростной атакой. Стремительно сблизившись с врагом, он провел комбинацию, состоящую из колющего выпада и двух мощных рубящих ударов крест-накрест. Мечник скользящим шагом ушел с линии атаки, развернулся к противнику боком, отразил рубящий нисходящий удар обоими мечами, после чего пригнулся, подныривая под атакующую руку Бранда, и неуловимым движением - тычком рукояти - обезоружил юношу.

Бранд зашипел, схватился за левую кисть, и тут же пропустил удар кулака точно в подбородок. Свет перед глазами парня померк. Его слегка качнуло, ноги Бранда подогнулись, и он повалился на каменную мостовую.

Губы воина тронула едва заметная улыбка. Он занес над головой один из своих изогнутых клинков, собираясь одним единственным ударом обезглавить поверженного противника.

- Постой, Хакким!

Повелительный голос, раздавшийся за его спиной, был наполнен нотами самолюбования и важности.

Одноглазый воин замер, медленно развернулся, опуская занесенный для удара меч. Работорговец, вышедший из шатра, прокручивал кольца на пальцах обеих рук, хитрыми глазами разглядывал лежащего без сознания дерзкого раба.

- Отличная работа, Хакким, - едва заметно кивнул он, делая несколько шагов вперед. - Ты проявил себя с наилучшей стороны. Как всегда.

Работорговец подошел к лежащему на боку Бранду, несколько раз осторожно пнул того под ребра острыми носами сапог.

- Ты... его не убил?

- Нет, - скупо ответил Хакким.

Кольценосец кивнул своим мыслям.

- Очень хорошо. Я вовремя успел остановить тебя, и это меня радует. - Он поднял глаза на гвардейцев, державшихся немного в стороне. - Как же так вышло, что вы не смогли с ним совладать? Он действительно настолько хорош?

Работорговец повернул голову в сторону Хаккима, спросил:

- Ты когда-нибудь видел нечто подобное?

Воин с повязкой на глазу лишь коротко пожал плечами.

- Удивительно, - продолжал рассуждать работорговец, - на что оказался способен обычный мальчишка-раб. - Он вновь покосился на Бранда. - Такой худой, грязный, немытый, тщедушный... Воистину, Хакким, я разрываюсь между зовом сердца и звоном монет.

Мечник вопросительно уставился на своего нанимателя, не понимая, к чему тот клонит.

Кольценосец ухмыльнулся, довольный собой.

- Ты знаешь, что в жизни я больше всего ценю деньги, но что они нам дают? Деньги предоставляют нам возможность удовлетворять наши с тобой потребности и желания. Чем больше денег, тем больше мы можем себе позволить. Однако, дорогой Хакким, есть такие желания, которые нельзя выполнить ни за какие деньги, и есть желания, выполнение которых никак не зависит от размеров твоего или моего кошелька. Как думаешь, Хакким, этот раб уникален?

Воин вновь пожал плечами, не удостоив работорговца развернутого ответа.

- Я полагаю, что он, по крайней мере, необычен, а это означает, что его можно выгодно продать. Что это мне дает? Прежде всего, я реализую неплохую сделку, в очередной раз, которая принесет мне деньги. А деньги ни-ког-да не бывают лишними. Звон монет, Хакким, ради этого звона люди готовы на все! Но прямо здесь и сейчас я разрываюсь на части. Меня терзают сомнения о целесообразности продажи этого раба. Видишь ли, в чем дело: когда я только планировал посетить Бристоль, любезный бургграф Вейдин предложил мне услуги своих гвардейцев, на что я, разумеется, согласился, хотя и предполагал, что городская стража не будет отличаться особым мастерством. К тому же, я всегда могу рассчитывать на тебя, но, сам понимаешь, зачем же отказывать таким уважаемым людям? Так вот, я поблагодарил бургграфа за предоставленных мне людей, и тут вдруг происходит такое! Троих из них убивает мальчишка-раб, которого я планирую выгодно продать. Не находишь, что, если я все же совершу эту сделку, то... скажем так, несколько оскорблю бургграфа Вейлина?

Одноглазый не спешил открывать рот, оставаясь все таким же немногословным.

- Может быть, - размышлял вслух работорговец, - мне стоит поступить иначе и продемонстрировать моему многоуважаемому другу... жест доброй воли? Порадовать его...хм... представлением. Как считаешь?

Он шмыгнул носом, снял шляпу, явив миру совершенно лысую голову, макушка которой блестела от пота. Утерев ее ладонью, работорговец пристроил шляпу на место и обратился к Хаккиму:

- Приведи его в чувство.

Одноглазый воин коротко кивнул и подошел к бездыханному Бранду. Указательным и большим пальцами правой руки он схватил юношу за подбородок, повернул его голову к себе, разглядывая лицо. Хлесткими ударами ладони по щеке Хакким попытался привести парня в чувство, однако ему это не удалось. Неудовлетворенно покачав головой, воин поднял глаза на гвардейцев, продолжавших надзирать за пленными. Невольники по-прежнему лежали на земле, не смея поднять голов.

- Вода, - коротко бросил он, обратившись к одному из городских стражей, отданных во временное подчинение работорговцу. - Принеси ведро.

Стражник с показным неудовольствием принялся выполнять приказ чужеземца. Он отсутствовал несколько минут, в течение которых Хакким не оставлял попыток привести Бранда в чувство своими силами. Впрочем, безрезультатно.

Наконец, посланный за водой стражник принес до краев заполненное ведро, передал его Хаккиму, после чего тот окатил раба ледяной струей. Несколько звонких затрещин довершили дело, и Бранд открыл глаза.

- Превосходно, - расплылся в самодовольной улыбке счастливый обладатель широкополой шляпы. - Подними его! Хочу как следует на него посмотреть.

Одноглазый подхватил юношу под руки, поднял его рывком. Некоторое время Бранда пришлось поддерживать за поясницу, так как его ноги отказывались повиноваться. Работорговец с любопытством разглядывал шатавшегося (словно вусмерть пьяного) парня, дерзнувшего оказать ожесточенное сопротивление городским властям. Он видел перед собой провинциального сельского жителя из Халла знает какого захолустья. Такого можно было не опасаться. Торговец больше двадцати лет продавал живой товар и прекрасно разбирался в людях, что называется, по обе стороны монеты. Но на любое правило находились исключения. Кольценосец ненавидел исключения, потому что они редко приносили прибыль (обычно наоборот) и всегда трудно прогнозировались.

Некоторое время работорговец раздумывал над тем, как ему следует поступить, потом, приняв решение, обратился к Бранду:

- Ты ведь не осознаешь тяжести своего поступка, ведь так?

Пленник молчал, пустыми глазами уставившись куда-то в область груди заговорившего с ним человека. Его опять накрыло чудовищное, ни с чем несравнимое равнодушие.

- Понимаю, - покачал головой работорговец, - не хочешь говорить. Я тебе противен. Как и этого город, и эти люди вокруг. Что ж, мне все равно, что ты обо мне думаешь. Ты - товар, причем товар бракованный, однако хороший купец способен прибыльно реализовать даже его. Ты оскорбил моего друга и партнера, многоуважаемого бургграфа Бристоля. Я сделаю так, чтобы он остался доволен... участью, которая тебе уготована. Однако… прежде чем начать развлечение, стоит покончить с текущими делами. Множество уважаемых господ жаждут купить твоих соплеменников. В моем шатре полно респектабельных, богатых клиентов, а для меня, как для истинного торговца, нет ничего важнее желания клиента. Так что тебе придется обождать.

Кольценосец развернулся к Хаккиму и произнес:

- Мне надо работать. Найди для него подходящий подвал. Пусть проведет остаток своей никчемной жизни наедине с крысами.

Воин коротко кивнул и отдал соответствующее распоряжение гвардейцам.

 

***

Когда тяжелая металлическая дверь отворилась, и несколько стражников ступили на промозглый, местами сырой каменный пол, Бранд спал. Юноша сидел в углу небольшого, площадью всего девять квадратных саженей подвала, поджав под себя ноги, и тихо посапывал. Он выглядел абсолютно безмятежным. Казалось, ничто в этом мире не волновало его.

- Подъем, - прогудел стражник, вплотную подойдя к узнику. - Представление вот-вот начнется, а исполнителя главной роли еще нет.

Его приятель, довольный шуткой сослуживца, громко заржал.

Юноша открыл глаза.

- Без глупостей, - приказал гвардеец, на треть обнажая меч. – Сам пойдешь или тебе помочь?

Бранд молча поднялся на ноги (далось ему это непросто), ссутулившись, побрел к выходу.

- Следите за ним, - раздались шепотки за его спиной. – Он только с виду такой спокойный. Неизвестно, что он выкинет на площади.

Было раннее утро. Это означало, что его продержали взаперти остаток прошлого вечера и всю ночь. Солнце уже успело довольно высоко подняться над горизонтом и прогреть остывший за темное время суток воздух.

Под конвоем Бранда доставили на рыночную площадь Бристоля - ту самую, где накануне продали в рабство всех реджинцев, которых Орпик сумел захватить. День толком еще не начался, но народ уже вовсю толпился, занимая все свободное пространство между рыночными рядами. Часть площади за ночь освободили от шатров. Несколько десятков квадратных саженей свободной земли находилось внутри кольца оцепления гвардейцев. То слева, то справа с периодичностью раз в несколько секунд доносились выкрики глашатаев. Те зазывали публику полюбоваться невиданным для этих мест зрелищем. Казнь-испытание – так они это именовали.

Под улюлюканье толпы, всевозможные оскорбления и нецензурную брань Бранда вывели на свободное место. Городские стражи, державшие оцепление, должны были, по всей видимости, наблюдать за народом, собравшимся поглазеть на экзотичную пытку и человеческие страдания. Группа гвардейцев, сопровождавшая узника-раба, не спускала с него глаз.

Посреди освобожденного от горожан и гостей Бристоля участка земли высился вкопанный в землю на неизвестную глубину ровный, деревянный столб, высота которого достигала трех саженей. К верхней его части была приколочена горизонтальная палка, длиной пять-семь локтей, таким образом, деревянная конструкция целиком напоминала большой крест. Рядом с ним между собой вели неспешную беседу работорговец, не изменивший себе в выборе одежды и обуви, и представительного вида высокий мужчина с гривой великолепных густых светлых волос.

Бургграф Бристоля выглядел по-королевски. От каждого его жеста, от каждого движения этого мужчины веяло истинным благородством, которое становилось особенно заметным в компании человека в широкополой шляпе. Если полноватый разодетый в кричаще дорогие одежды работорговец выглядел истинным богатеем-купцом, то на его фоне бургграф смотрелся утончённым аристократом. Один подчеркивал свое отношение к сильным мира сего деньгами, другой – древним родом и благородством свое происхождения.

Беседа двух мужчин прервалась, как только гвардейцы подвели к ним Бранда.

- А вот и виновник сегодняшнего торжества, - расплылся в улыбке кольценосец. Чрезвычайно довольный собой, он обошел юношу кругом, разглядывая его так, словно тот был конем, которого стоило купить. – Можешь порадоваться: все эти люди пришли поглазеть на тебя. Момент истинной славы. Жаль, что тебе не доведётся ей воспользоваться.

Бургграф улыбнулся одними губами. Отреагировав на специфический юмор своего друга.

- Надеюсь, - сказал он глубоким, бархатным голосом, - в этот раз, Верджил, ты приготовил для меня нечто особенное.

Работорговец элегантным жестом приподнял шляпу и даже сподобился на жалкое подобие реверанса. Впрочем, с его комплекцией сделать его правильно было практически невозможно.

- Не извольте беспокоиться, ваше высокородие. Уверяю вас, Дешер Коддар запомнится вам надолго.

Брови бургграфа взлетели верх.

- Дешер Коддар, - медленно, смакуя каждую букву, произнёс он. – Никогда не слышал ни о чем подобном.

Верджил заговорщицки подмигнул градоначальнику Бристоля, хлопнул Бранда по плечу, позволив себе дать некоторые объяснения грядущему действию:

- Вы не слышали об этом по причине того, что в этих землях крайне мало знакомы с обычаями и традициями народов Юга. Дешер Коддар в буквальном переводе с аграмейского языка означает «Суд Стихий». Конечно, истинное величие этого мероприятия невозможно познать, если не проводить его в пустыне, но, я уверен, что сегодня у нас все пройдет как полагается.

Бургграф усмехнулся, едва заметно кивнув.

- Тогда можете приступать, - распорядился он. – С удовольствием приобщусь к обычаям и традициям Дальнего Юга.

Работорговец щёлкнул пальцами, указывая на деревянную конструкцию. Стражники, подхватив Бранда под руки, прислонили его спиной к столбу. Двое из них перекинули веревки через горизонтальную планку и завязали их на руках раба, в области предплечья и плеча. Появилась еще одна группа гвардейцев, тащившая массивную высокую лестницу.

- Начало… уже впечатляет, - произнес бургграф.

- Поверьте мне, - моментально ответил ему Верджил, - продолжение запомнится вам на всю оставшуюся жизнь.

Двое рослых гвардейцев, ухватившись за концы веревок, потянули их на себя. Юношу потянуло вверх. Веревки словно ножи врезались в кожу. Толпа людей, наблюдавшая за экзекуцией, выдохнула в едином порыве.

К столбу подтащили лестницу, по которой наверх взобрался гвардеец. Пока он закреплял один из веревочных концов, обматывая его вокруг перекладины и бицепса невольника, трое его сослуживцев держали оставшиеся три. Еще один стражник обматывал ноги невольника вокруг столба. Когда оказавшееся в подвешенном состоянии тело было крепко закреплено на перекладине, в руках гвардейца появился нож. Несколькими короткими надрезами он избавил Бранда от части одежды, оставив юношу висеть голым по пояс.

Толпа исторгла новую порцию насмешек, адресованных несчастному.

- Ну, что ж, мой дорогой друг, - произнес работорговец, потирая руки, - предварительные мероприятия подошли к концу. Выражаясь писательским языком, вы прочли пролог. Далее последует основное действие, а, значит, мне пора за работу.

- Не переусердствуйте, Верджил, - напутствовал работорговца бургграф. – Надеюсь, раб не сдохнет в ближайшие пять-десять минут.

- Пусть ваше высокородие не беспокоится. Конечно, я не профессионал в такого рода делах, но, скажем так, весьма искушенный любитель. Доверьтесь мне и не будете разочарованы.

Верджил чинно снял шляпу. Откуда не возьмись подле него возник Хакким, которому работорговец вручил свой массивный головной убор. Тот в свою очередь передал хозяину длинный, смотанный кольцом хлыст и отошел в сторону.

Народ взорвался радостными криками.

Верджил по кругу обошел деревянную конструкцию, взобрался на середину лестницы. Размотав хлыст, конец которого украшали несколько матово-серых камушков, работорговец, пристальным взглядом окинул собравшийся на площади народ. Люди, предвкушая кровавое зрелище, радостно орали и вопили, будто испытывали на себе благодать Пресветлых Халла.

«Толпа везде одинакова, - подумал вдруг Верджил. – Они готовы петь, плясать и веселиться при виде чужих страданий только потому, что не с ними творят все те зверства, за которыми они с таким удовольствием наблюдают. Они - слабы, они боятся. Страх – сильнейший механизм управления людьми. В который уже раз убеждаюсь в этом.»

Верджил перевел взгляд на Бургграфа. Тот легонько кивнул, разрешая своему партнеру начать представление. Работорговец откинул руку назад, размахиваясь, прищурился, намечая участки спины, по которым стоит пройтись в первую очередь, и нанес первый удар. Хлыст дико свистнул. Послышалось ни то хлюпанье, ни то треск, и первые капли алой крови брызнули на камень.

Толпа зашлась в экстазе, требуя продолжения расправы.

И оно незамедлительно последовало. Работорговец размахнулся еще раз и нанес второй удар. Тугой хлыст вспорол кожу невольника словно плуг пахаря землю. Маленькие камушки, закреплённые на конце бича, специально заострялись таким образом, чтобы оставлять на теле узников глубокие, плохо заживающие раны. С ними была связана третья часть ритуальной казни, до которой еще не дошло.

Верджил нанес еще несколько ударов, утирая рукой проступивший на любу пот. Он покосился на Бургграфа – градоначальник Бристоля довольно улыбался, во все глаза разглядывая корчившегося, агонизирующего юношу. Люди на площади ликовали. Не мудрено – такого они еще не видели.

Знаток обычаев и традиций народов Юга размахнулся в очередной раз, ударил. На этот раз хлыст оставил на спине юноши глубокую вертикальную рану на расстоянии в половину большого пальца от позвоночника. Раб дернулся, выгнулся дугой. Верджил поморщился, словно от резкой головной боли. Происходящее показалось ему неправильным. Ему не впервой было использовать хлыст для усмирения непокорных рабов. Бывало, что он использовал его по личным соображениям, ставя во главе угла удовольствие собственных потребностей, а не дело. Он знал, на что способен сам и на что способно его средство подчинения. Бренная плоть, разрываемая ударами хлыста, доставляла людям невиданные страдания. Они кричали, стенали, рыдали, умоляя его смилостивиться и прекратить экзекуцию. Стоны несчастных, порой, звучали настолько сладко для его ушей, что он забывался и шел на поводу у азарта всевластия над беззащитной жертвой. Это, в свою очередь, приводило к преждевременной кончине человека, становившегося объектом экзекуции, что, естественно, плохо, ведь чем дольше мучается жертва, тем лучше. Это всем известно. Вот почему Верджил не мог назвать себя профессионалом, но лишь любителем пыточного искусства. Но, несмотря на это, он поведал многое и многое умел. Люди, оказавшиеся во власти свистящего в воздухе бича, вели себя одинаково, плюс-минус, как любили повторять глубокомудрые мужи в каких-нибудь элитарных учебных заведения по всему цивилизованному миру. Но сегодня дела шли по-другому. Этот раб, несомненно, испытывал дикие боли. Его тело сотрясалось под ударами бича. Его спина уже успела превратиться в кровавое месиво, на которой не осталось ни одного живого места. Деревянный столб, на котором висел раб, сделался багровым от крови. Ее прилично натекло на камни. И, несмотря на все это, он не кричал. Он не умолял о пощаде и не проклинал своего мучителя. Юноша, подвешенный к столбу, издавал утробные, глухие звуки, которые не шли ни в какое сравнение с визгами, сопровождавшими любое мероприятие подобное этому.

- Хочешь сопротивляться, маленькая тварь, - тихо, так, чтобы никто не слышал, прошипел Верджил.

Он занес руку для очередного удара, замахнулся. В этот момент перед его глазами возник двойник работорговца, который погрозил Верджилу пальцем, напомнив о том, что экзекутор не должен испытывать никаких чувств по отношению к своим жертвам. Он должен во всех ситуациях оставаться холодным, как камень, и рассудительным, в противном случае это будет означать, что он пошел у жертв на поводу.

Верджил остановил руку, сделал глубокий вдох. Затем еще один. 

Таблицы! Ему нужны таблицы!

Работорговец выудил из памяти несколько листов бухгалтерской отчетности, добавил в нее пару воображаемых новых пунктов. Эти манипуляции позволили ему упорядочить мысли и структурировать сознание. Теперь его мозг способен был работать независимо от испытываемых эмоций.

Верджил лучезарно улыбнулся бургграфу, который, похоже, думал, что все идет своим чередом, свернул хлыст. Тенью возникший подле него Хакким принял из рук своего хозяина орудие пытки.

- Это действительно впечатляет! – воскликнул бургграф, весь сияя и лучась, словно в предвкушении романтического ужина с самой прекрасной женщиной на свете. – Это что-то новенькое, мой дорогой друг!

- А что я говорил? – самодовольно выпятив пузо, заявил Верджил. – Все эти казни… такая банальность! Казнь через повешение, казнь через отсечение головы… Никакой агонии жертвы, никакой… атмосферы приговора. Скукотища.

- Полностью с тобой согласен, - закивал головой градоначальник Бристоля. – Воистину, на Дальнем Юге понимают толк в развлечениях.

«Еще как, - подумал про себя работорговец. – Знал бы ты, на что они способны, пришел бы в дикий восторг. С южными народами в мастерстве доставлять страдания могут поспорить разве что обитатели Хрустальных песков. Ну, и маги, естественно, хотя последние – отдельная песня.»

- Я прямо-таки предвкушаю потрясающее продолжение, - сказал бургграф, радуясь, будто мальчишка. – Надеюсь, оно меня не разочарует?

Верджил недобро посмотрел на окровавленный кусок мяса, висящий на крестообразной конструкции.

- Уверяю вас, ваше высокородие, до захода солнца он не умрет, но будет умолять о том, чтобы смерть пришла к нему как можно скорее.

 

***

 

Заходящее за горизонт солнце заливало рыночную площадь Бристоля багряно-алым светом. Сквозь полузакрытые веки оно казалось гигантским глазом существа исполинских размеров, не пойми каким образом вырвавшегося в мир из обители Теней и Скорби. Возможно, оно было ближайшим сподручным Скарда, и теперь по воле своего хозяина явилось сюда, чтобы пытать и мучить людей одним своим взглядом.

Тяжелые веки опустились, но свет, похоже, продолжал проникать даже сквозь них. Он сводил с ума. Он доставлял человеку непредставимые муки. Физическую боль, даже такую, которую он испытывал в течение всего дня, можно было терпеть, но этот свет… Сопротивляться ему было выше его сил.

Когда же он умрет? Почему смерть не приходит за ним? Он уже готов, он жаждет оказаться в ее объятиях. Он уже отверг блага и прелести материального мира. Они ему неинтересны. Да и кому вообще может хотеться жить в мире, где творится такое? Где людей прилюдно пытают для того, чтобы развлечь, повеселить толпу, где могут убить просто из интереса, где людей вообще не считают за живых разумных существ, относясь к ним как к вещам?
 Неужели Халла ошиблись, творя Архей? Или… все гораздо серьезнее… Что если Божественные намеренно сделали Архей именно таким? Не в этом ли заключалась главная причина Восстания Скарда? Что если Он был прав?!

Резкий порыв ветра метнул горсть пыли ему в лицо - божественная пощечина, не иначе. Так и есть - грешно, когда в голову лезут такие мысли. Тот гигант, бродящий на горизонте, чует его смерть и перед концом физического существования бренного тела жаждет завладеть его душой, жаждет забрать ее собой. Видимо, Скарду скучно сидеть там, куда его низвергли Пресветлые Халла, и он жаждет развлечений с беззащитными душами грешников.

Грешников? Но… что греховного он совершил в своей жизни? За что ему выпали такие страдания? Если каждый человек находится во власти Халла, то… как же Они допускают то, что творится в мире? Почему одни люди получают все, а другие – ничего? Почему он, не совершивший в жизни ни одного дурного поступка, вынужден болтаться на деревянном кресте на потеху толпе? Иссеченный хлыстом, разбитый, сломленный, раздавленный.

«Тук-тук», - раздалось в его голове.

Бранд приоткрыл веки и увидел, что перед ним висит… Дзен. Его глаза глядели на бывшего охотника со смесью укора и насмешки. Выражение его лица как бы говорило Бранду, мол, ты действительно уверен в том, что безгрешен?

Висельник прикрыл глаза.

«Тук-тук».

Стук повторился вновь, но Бранд никак на него не отреагировал. И тогда перед его внутренним взором предстал… Скид. Тело бывшего напарника Бранда лежало на камнях, жутко изломанное, разодранное на части, но его лицо прекрасно сохранилось, а глаза юноши смотрели на мир живых с ненавистью и завистью.

«Почему я…, - доносилось до сознания Бранда. – Почему я!»

Картина подёрнулась пеленой, исчезла. Вероятней всего, так и сходят с ума. Хотя, может быть, во всем виновато то существо, посланное Скардом?

Бранд приоткрыл глаза. Бристоль погрузился во тьму. Ночь.

Он умер или еще нет?

«Интересно, сколько народу соберется завтра?»

Мысль показалась Бранду чрезвычайно смешной. Нет, он определённо сходит с ума. Крайняя степень истощения, обескровливание, дикая, неугасающая боль, властвующая над всем его телом, горячее солнце и порывистый ветер. А еще мухи, копошащиеся в ранах… Слишком много всего. Ни один человек не может такое выдержать и при этом не сойти с ума.

«Где же смерть! Почему ты не приходишь за мной?»

И опять перед его внутренним взором сформировалась картина. Палисад его родного дома, солдаты Орпика, снующие в разные стороны, Агнет и Софи, его любимые сестры, которых избивают и насилуют у него на глазах. И он ничего не делает. Он молча наблюдает за всеми бесчинствами, творимыми захватчиками.

Когда сестрам перерезают глотки, несколько солдат поджигают его дом. Тот вспыхивает как свеча. Пламя мгновенно охватывает избу целиком. Невероятным образом он переносится внутрь объятого пламенем дома. Он видит мать, прикованную к кровати. Она действительно прикована – на ее ногах и руках железные кандалы. Она плачет навзрыд. Лютое пламя медленно пожирает ее часть за частью. Это длится несколько минут. Наконец, ее тело тает в огненной вспышке, а до ушей Бранда доносится дикий вопль.

«Ты грешен. - В сознание юноши врывается призрачный шепот. – Ты – наш. Ты такой же, как мы. Мы – виновны, и ты – тоже».

- Я защищался, - прошипел Бранд.

Он не осознавал, что происходило вокруг него в настоящий момент времени. Он даже не понял, что произнес крайние слова голосом.

- Дзен… пришел… меня… убить, - шептал висельник. – Я защищался… В этом… нет… вины.

«Мы считали так же. – Мерзкий шепот продолжал терзать юношу. Он усиливался с каждой секундой. – Но Божественный Порядок посчитал нас виновными. Ты виновен! Ты виновен! Ты виновен не единожды!»

- Я не мог… ничего сделать… Их убили. Моих… сил… не хватило… чтобы защитить…

«Оправдание труса!»

Ему показалось, или в гневе шепота он расслышал вопль матери? Неужели она упрекала его?

«Ты – жив. Они – мертвы. Они все мертвы.»

- Сестры живы…, - возразил Бранд.

«Такой жизни ты хотел для них? Твои сестры – рабыни, и в этом виноват только ты!»

Бранд захотел заплакать, но не смог. Слезы отказывались литься из его глаз. Почему так?

Несмотря на абсурдность заявлений, которыми разбрасывались голоса, многое из произнесенного ими Бранд готов был принять. По крайней мере, он готов был задуматься над тем, что бы изменилось, поступи он иначе. Однако… иначе, это как? Что он мог тогда сделать?

- Я пытался… Я сражался… Я готов был умереть за… них. Меня лишили… даже этой… возможности.

«Оправдание труса!» - завыли голоса.

- Я… не трус!

Если б мог, если бы ему позволили силы, он бы закричал.

«Тогда докажи!»

- Как? Что… я могу… сделать?

«Отомсти за себя. Отомсти за родных. Отомсти за всех!»

Отомстить? Но как? Он висит на столбе посреди рыночной площади Бристоля. Смерть, если еще не пришла за ним, то вскоре точно придет и заберет его с собой. Он даже до утра не доживет. Эта ночь станет последней в его жизни.

- Я… умираю.

«Оправдание труса!»

- Но я умираю! Нельзя… выжить там… где выжить нельзя!

«Почему так? Кто это сказал?»

- Это… закон. Это… естественный… порядок вещей.

«Тогда измени его!»

- Изменить? Такое… подвластно только… Халла. Я… я не Они.

«Ты не один из Них, верно, но ты понятия не имеешь, на что способен!»

- Я… я… просто раб. Я… никто.

«Если тебе так угодно, пусть будет так. Но от своей природы ты не уйдёшь.»

- От своей природы? О чем… вы?

Но ответа он так и не дождался.

 

***

- Обязательно добавлять соль?

Верджил осторожно кивнул, продолжая втирать матово-белые кристаллики в опухшие, гноящиеся, дурно пахнущие раны на спине приговоренного раба. Шел шестой час после полудня второго дня экзекуции. Строптивый раб не показывал внешних признаков жизни, продолжая висеть на столбе недвижной грудой гниющего мяса. Тем не менее, он был еще жив. Пульс слабо пощупывался, зрачки реагировали на свет. Мало того, Верджил, когда раскрывал веки юноши, видел в его глазах проблески сознания. Это было невероятно. Приговоренного не кормили и не поили более двух суток. Он продолжал висеть на столбе, испытывая дикие боли. Самые глубокие раны Верджил забил солью, по спине раба ползали мухи - вокруг деревянной конструкции вился целый рой этих жужжащих надоедливых тварей. Нечеловеческие условия, в которых невозможно было выжить. Но парень продолжал цепляться за жизнь. Несмотря ни на что.

- Соль разъедает раны, ваше высокородие, - пояснил работорговец, спускаясь с лестницы. – Вы же не хотите, чтобы ему комфортно виселось на столбе?

- Конечно, нет, - ответил бургграф, - мне просто любопытно. Просто… по твоим утверждениям, он должен был сдохнуть еще сутки назад, но… как видишь, все еще жив.

- Это ненадолго, - ответил Верджил, нервно дернув щекой. – Уверяю вас, ваше высокородие. Я знаю, что делаю.

- Конечно-конечно, - улыбнулся ему бургграф, - я не в коем разе не ставлю под сомнение твою квалификацию, мой дорогой друг, но… мне хочется знать, что же будет дальше.

Работорговец и по совместительству ритуальный мучитель осторожно поинтересовался, что его высокородие имело ввиду.

- Я не знаком с обычаями народов Дальнего Юга, Верджил, - поспешил уточнить Вейдин, - но, думаю, что тамошним людям трудно отказать в логике. Они, как мне кажется, не стали бы придумывать особую ритуальную казнь, которая для виновного могла бы закончиться банальной смертью от голода. В связи с этим мне хочется знать, что будет дальше с этим рабом? Предположим, он провесит здесь неделю, так и не умерев. Что тогда? Оставим его на месяц? Но в этом не будет смысла. Что ты на это скажешь? Я жажду услышать твое мнение.

Верджил украдкой посмотрел на людскую толпу, которая увеличивалась в размерах буквально на глазах. Поначалу люди шли на торговую площадь Бристоля в надежде насладиться человеческими муками и страданиями, собственными глазами посмотреть на экзотическое для сих земель кровавое зрелище. Но теперь, по прошествии двух суток казни, толпа зевак была привлечена интригой.

Люди… Сами того не ведая, они изменили отношение к рабу на диаметрально противоположное.

- Трое суток, - нехотя ответил работорговец, переводя взгляд своих глаз с людского моря на деревянную конструкцию. – Есть поверье, что, если по проше<