Президент может только напугать, а надо успокоить

САМОЕ ужасное, чем могут обернуться итоги выборов 12 декабря, это если подсчет голосов избирателей приведет к сведению политических счетов: кто кому подставил ножку, кто кого обманул, кто кого предал, кто кого победил, наказал, обыграл, перехитрил. Надо, наконец, осознать, что Россия с ее масштабами и многомиллионным населением, с ее историей и традициями, не полигон для политических экспериментов.

Выборы 12 декабря 1993 г. достаточно убедительно доказа­ли, что в стране уже нет политической силы, способной удер­жать развитие событий под контролем. «Выбор России», каза­лось бы, имел в своем распоряжении все: и истолкованные к собственной корысти результаты апрельского референдума, и неограниченные возможности использовать средства массо­вой информации, особенно телевидение, и зарубежную, – финансовую и политическую, – поддержку, и правительст­венные рычаги влияния, и возможность по своему усмотрению подписывать или отменять любой президентский указ. И что же? Результат оказался, мягко говоря, весьма «неадекват­ный», как любят выражаться хитроумные философы.

Разве это не является сигналом, предупреждающим, что и без того драматический ход событий может в любой момент принять стихийно-катастрофический оборот, от которого по­страдают все, на каком бы из противоборствующих флангов они не находились. Но самое трагическое состоит в том, что в нынешних, действительно «судьбоносных» (это словечко, введенное в политический оборот М.С. Горбачевым, мне, правда, не удалось обнаружить ни в одном из словарей русско­го литературного языка, – авт.) обстоятельствах, Россия ока­залась без достойного лидера, способного уберечь ее от ката­строфы.

Известный в нашей стране историк и правозащитник М. Гефтер, по всей видимости, раньше многих нынешних ав­торитетных политиков понявший роль, которую предстоит сыграть политическому лидеру реформируемой России, писал еще в 1989 году: «Фигура лидера приобретает сегодня бес­прецедентное значение. Многое зависит от того, в какой сте­пени он подотчетен обществу, – ив какой независим, спо­собен выслушать других, не поддаваясь натиску частных ин­тересов. Обладает ли он твердостью характера, риском до­верия, мужеством идти на уступки...

Мы требуем от лидера риска доверия, но и сами рискуем заблудиться. Мы рассчитываем на подконтрольность «чело­века у кнопки», но как придет она к нему и к нам? Только как открытость лидера, его внутренняя свобода, способность получать импульсы из несовпадающих сфер жизни, от думаю­щих и ведущих себя по-разному, суверенных людей. Лидер – не просто политик: он обязан уметь не быть политиком, взнуздывать злобу дня, открывать ход иным голосам и моти­вам. Мир внеполитических связей между людьми, выступая оппонентом политике, может выработать новую мыслитель­ную культуру, новую естественность человеческих контак­тов, выработать альтернативу привычному существованию. И лидер призван импонировать всему этому разнообразию, придавая простому человеческому голосу, человеческой точке зрения мировой статус.

Ведь «импонирование» – не заискивание, не демагогия. Это колоссальной важности труд, способный разряжать не­совместимость людей. И в этом смысле импонирование ли­дера, для общества, для народа – искусство не пугать собой. И здесь уже мы прямо вторгаемся внутрь сегодняшней злобы дня, в центр проблемы страны, которая учится, которая ос­ваивает это искусство".

Мысль, высказанная М. Гефтером, настолько ясна, мудра и актуальна, что освободив меня от необходимости ее истолко­вания, позволяет без всяких дополнительных переходов зая­вить: сегодня Россия оказалась без политического лидера, спо­собного «импонировать» людям, умеющего «не пугать собой». Б. Ельцин с ролью российского лидера, к сожалению, не спра­вился. Он так и не научился «импонировать», не научился «не пугать собой». Скорее даже наоборот, вел себя как типичное «чудище» из русских народных сказок – «чем дальше, тем страшней». Но мы ведь знаем, чем все эти «ужасы» в тех же самых сказках заканчиваются...

Говорю это не для того, чтобы Бориса Николаевича оби­деть, тем более оскорбить, а с чувством искренней горечи, как человек, который Ельцину горячо симпатизировал, не раз пы­тавшийся ему помочь. Не из корысти, не по обязанности, а в меру понимания своего гражданского и профессионального журналистского долга.

Манера политического поведения Б. Ельцина у многих лю­дей с самого начала вызывала настороженность и даже трево­гу. Помню, как еще в 1987 году, после его выступления на октябрьском пленуме ЦК КПСС с резкой критикой М. Горбачева и хода «перестройки», один из нынешних руководителей российского движения демократических реформ назвал Б. Ельцина «командно-аминистративным авангардистом». Тогда я смысла этой политической характеристики не понял. Возобладало чувство обиды за своего «кумира», в котором хо­телось видеть олицетворение самоотверженного борца с пар­тийной номенклатурой и бюрократией, воплощение наших надежд на действительные демократические перемены, а не горбачевское топтание на месте.

Оказавшись в политической опале, Б. Ельцин приобрел ореол мученика. А с таким ореолом в России можно вообще творить любые «чудеса». Иными словами, М. Горбачев в пери­од с 1987 по 1991 год, когда Россия получила собственного президента, своими руками выпестовал Б. Ельцина. Точно так же, как сам Б. Ельцин, при участии особенно усердных помощ­ников, еще быстрее, не за четыре года, а всего за два, «вынян­чил» В. Жириновского. Вот уж, действительно: «Бабу-ягу со стороны брать не будем, воспитаем собственными силами».

Но это сегодня легко судить по результатам, а поначалу распознать возможные последствия ельцинских политиче­ских экспад было не так-то просто. Они представали как слу­чайные, вполне извинительные для начинающего политика, непреднамеренные, хотя и досадные, ошибки, оплошности, огрехи. Пока, наконец, не прозвучал первый серьезный сиг­нал, возвестивший о том, что, собственно, Б. Ельцин и демок­ратия могут оказаться «вещами несовместимыми, как гений и злодейство». Случилось это в феврале 1991 года, когда Б. Ель­цин, выступая в прямом телевизионном эфире, потребовал отставки М. Горбачева, по действовавшей тогда конституции, законного главы государства.

На следующее утро постарался прийти на работу порань­ше, чтобы иметь возможность без помех воспользоваться те­лефоном правительственной связи, установленным в кабине­те главного редактора журнала «Народный депутат», где я тогда работал. Вошел в кабинет, снял трубку белого аппарата с гербом и набрал номер приемной Б. Ельцина. Ответил его по­мощник, представившийся, если не ошибаюсь, Владимиром Ни­колаевичем. Я, со своей стороны, предупредил, что звонят не из сумасшедшего дома, а из уважаемой по тем временам организа­ции – редакции парламентского журнала – с целью предосте­речь Б. Ельцина от неминуемо грозящих неприятностей, если не удастся исправить «оплошность», допущенную им во время вы­ступления «во вчерашнем прямом телевизионном эфире».

Предупреждение о сумасшедшем доме, похоже, оказалось не лишним. На другом конце телефонной связи воцарилось глубокое и затяжное молчание. Когда я уже начал думать, что связь прервалась, слышу голос: «А что, собственно случи­лось?». Объясняю: «Борис Николаевич, потребовав отставки Горбачева, выступил по-существу с призывом к свержению конституционного главы государства. По нормам любого де­мократического общества, да и по нашим нынешним законам, вчерашнее выступление может быть квалифицировано как злонамеренное политическое деяние, со всеми вытекающими отсюда последствиями...».

На другом конце провода вновь гробовое молчание. Опять глубокое и затяжное. Может быть, это стиль такой у тех, кому по долгу службы положено дежурить у правительственных телефонов? После утомительной паузы – вопрос: «А что в такой ситуации можно сделать?». Отвечаю: «Срочно высту­пить с уточнением позиции. Нужно прямо сказать, что, высту­пая с требованием отставки Горбачева, Ельцин имел в виду добровольную отставку. Сделать это нужно уже сегодня, луч­ше немедленно, пока в аппарате Горбачева и в Комитете кон­ституционного надзора еще не спохватились».

Очередная заминка: «Да, но Бориса Николаевича сейчас нет в Москве. Он в поездке по городам Золотого кольца Рос­сии». «Попробуйте связаться, это недалеко, ведь речь идет о действительно серьезных вещах...» «Я понимаю», – отвечает Владимир Николаевич, – и на прощание просит еще раз по­вторить мои личные и профессиональные реквизиты: кто, от­куда, по какому номеру телефона, если понадобится, можно позвонить. На том и расстались...

На следующее утро читаю в газетах распространенную по каналам ТАСС информацию: Б. Ельцин, находясь в Переяславле-Залесском, выступая на одном из предприятий с отве­тами на вопросы трудящихся (правда, на каком именно пред­приятии и каких именно трудящихся сказать забыли, – авт.), отметил, что требуя отставки М. Горбачева, он имел, конечно же, в виду добровольную отставку. От сердца как-то отлегло...

Потом настали президентские выборы в России. У меня не было сомнений, кого поддерживать, за кого голосовать. Конеч­но же, за Бориса Николаевича. Вот только некоторые скан­дальные истории, вроде публикации в итальянской газете «Ре­спублика», экстравагантные зарубежные поездки, необычные мягко говоря, выступления с лекциями и купание в Москва-реке возле чужой дачи при полном светском обмундировании и с букетом цветов в руках, изрядно смущали. Как-то все это плохо вязалось с обликом и достоинством человека, собираю­щегося стать российским президентом. И все-таки...

Чувствуя профессиональным журналистским чутьем, что пропагандистская кампания в средствах массовой информа­ции, а в ту пору все они были еще «официальными», работает в «антиельцинском ключе», одни более тонко и умело, другие – грубо и бестолково, я пытался хоть чем-то Б. Ельцина поддер­жать. Непросто это было. Мою статью в поддержку Ельцина, которая, правда, называлась «Объективная логика политиче­ского краха Горбачева», очень долго никто не хотел печа­тать. Отказался журнал «Народный депутат», отказались «Известия», другие издания называть не буду. Пока, нако­нец, не согласилась «Независимая газета».[78] Хотя существовало мнение, что редакция «НГ» симпатизирует именно Горбачеву, а отказавшие в публикации «Известия», как ни странно, – Борису Никола­евичу Ельцину. Я понимаю, все-таки М. Горбачев оставался конституционным главой государства, будущим Нобелев­ским лауреатом, а тут – крах.

Статья была резкая, по всем признакам, она должна бы­ла привлечь к себе внимание, настроить на полемику. Но – тишина. Позвонили лишь самые верные друзья по домашне­му телефону, поцокали языком. Один, особенно близкий к источникам информации в горбачевском окружении сооб­щил: «Президентская пресс-служба ’’посоветовала" глав­ным редакторам внимания к статье не привлекать". Они и не стали....

На завершающем этапе кампании по выборам российского президента вновь удалось сказать несколько добрых слов в поддержку Б. Ельцина. Хотя сделать это, признаюсь, было крайне сложно. Если бы не друзья из тех, кто тоже симпати­зировал Б. Ельцину, но не имевших возможности сказать об этом открыто в силу своего служебного положения, не помог­ли, наверное, не сумел бы. Потому что речь шла о выступле­нии на телевидении в прямом эфире, да еще в передаче, за ход которой, как я потом узнал, ответственность возлагалась непосредственно на председателя Останкинского телецентра Л. Кравченко и секретаря ЦК КПСС В. Медведева.

Это был последний перед голосованием прямой телевизи­онный эфир передачи «Россия перед выбором». Установка в отношении ее содержания была такая: сделать максимум воз­можного, чтобы вселить в избирателей тревогу в отношении кандидатуры Б. Ельцина. Надеюсь, всем понятно, что случай­но в число участников такой передачи попасть нельзя. Нельзя и первому получить слово, которое начиналось так: «Компар­тия против Бориса Николаевича Ельцина никого не выставля­ет, но ведь ясно же, что на паритетных началах с либерально-демократической партией она имеет против него сразу пять кан­дидатов – четырех коммунистов и одного Жириновского. Кто бы из них не победил, это все равно будет победа Полозкова».

Вместе со мной в том «круглом столе политологов» участ­вовали бывшие тогда народными депутатами СССР Р. Медведев, А. Денисов, корреспондент газеты «Правда» А. Головенко, председатель Российской телерадиокомпании О. Попцов. На­деюсь, они не забыли, что начало наших «дебатов» было имен­но таким. А затем мы разделились на две «команды» – Р. Медведев, А. Денисов, А. Головенко – в одной, О. Попцов и В. Гущин – в другой.

В конце передачи ведущий «круглого стола» А. Скрябин устроил блиц-опрос на тему: «Совместимы ли нравственность и политика?». Каждый сказал то, что считал нужным и пра­вильным. Мой ответ был таким: «Безусловно, совместимы, равно как несовместимо с ней поведение, способное бросить тень на политика, дорожащего доверием и симпатией народа».

Надеюсь, мне не надо пояснять, кому адресовались эти сло­ва и почему они прозвучали. К тому времени тревога в отно­шении того, что Б. Ельцин сумеет разумно и достойно распо­рядиться народным признанием и доверием, засела в душе уже достаточно крепко. Но последние надежды, что благоразумие будущего Президента все-таки возобладает, еще не развея­лись. К августу 1991 года их уже не осталось.

В дни путча я, конечно же, был в Белом доме. Хотя мой родной брат, лишь по счастливой для нас обоих случайности, не оказался среди возможных участников штурма. Но я честно скажу, защищал я в Белом доме не Ельцина, и не демократию. К тому времени я уже убедился, что ее в России как не было, так и нет. Я защищал свое человеческое достоинство. Нельзя в политике давать право решающего голоса пушкам и «калашниковым». Если бы танки шли не на Белый дом по приказу Геннадия Янаева, а на Кремль – по распоряжению другого Геннадия, из ельцинской команды (который недавно на одной пресс-конференции заявил, что для достижения целей блока «Выбор России» готов использовать «любые меры», – авт.), я бы считал, что мое место среди защитников Кремля...

Кстати, именно против использования «любых мер» в по­литической борьбе я и выступил накануне декабрьских выбо­ров 30 ноября 1993 г. в опубликованной «Независимой газе­той» статье «Геннадий Бурбулис ведет свою игру. На кон по­ставлена судьба страны и президента». Я не собирался ее пи­сать заранее, не планировал нанести публикацией урон изби­рательному блоку «Выбор России», в чем меня некоторые по­дозревают и даже обвиняют. Я просто считал, что Б. Ельцин – я ведь за него в июне 1991-го голосовал, – остается моим президентом, пока сам не решу отказать ему в доверии. А пока это не случилось, я обязан его защищать.

Поэтому у публикации в «НГ» была только одна цель: по­пытаться удержать Б. Ельцина от высказанного 26 ноября 1993 г. на встрече с лидерами избирательных блоков намерения при­соединиться к одному из них. Какой блок должен стать «воз­любленным» президента, у меня сомнений не было – «Выбор России». Не случайно же на складах этого блока уже были заготовлены рекламно-агитационные материалы, где прямо говорилось, изображалось, фотографировалось – «Выбор России» – это Ельцин.

Одна из таких листовок, имитирующая страничку из учеб­ника истории, сообщала, что Ельцин со своими ближайшими соратниками из блока «Выбор России» нанесли 12 декабря сокрушительное поражение противникам. А кто же противни­ки? Те же самые россияне, те же самые люди, что голосовали за Ельцина на президентских выборах. После этого я оконча­тельно для себя решил: с политиками, которые планируют победу над собственным народом, над собственной страной, я больше ничего общего не имею. Нет у меня перед ними ника­ких обязательств. Отныне г-н президент на мою скромную поддержку может не рассчитывать. Я пытался помочь Б. Ельцину трижды. Для четвертой попытки не осталось ни сил, ни желания. Хотя ему, насколько я могу судить, на это все равно наплевать.