В. П. Верин Марокканская деревня

В деревне на вопрос «кто вы?» вам могут отве­тить: «Мы — уляд Хамму», т.е. «дети», потомки некоего Хамму, основавшего эту деревню. Ра­зумеется, все эти названия племен в настоящее время нередко выступают как дань прошлому и не всегда отражают реальную действитель­ность. Для сельских районов марокканских рав­нин в общем характерна тенденция к исчезно­вению первобытнообщинного уклада. Развитие торгового обмена и утверждение частной соб­ственности на землю и скот привели к расслое­нию деревни. На одном полюсе сложилась за­житочная верхушка крупных землевладельцев из числа родовой знати, присвоивших общин­ную собственность. На другом — безземельная и малоземельная беднота и полунищие пасту­хи. Отношения между людьми приобрели клас­совый характер. Племенные традиции живы и сейчас, несмотря на то что марокканское пра­вительство предпринимает меры по организа­ции общенациональной жизни и воспитанию на­ционального чувства у всех марокканцев.

В принципе нынешнее «племя» кроме группы се­мей, образующих его ядро и давших ему имя, объединяет немало людей, родовые корни ко­торых не имеют ничего общего с генеалогичес­ким деревом этого племени. Но, несмотря на неоднородность состава племени и социальную

дифференциацию, оно продолжает нередко представлять собой довольно сплоченную груп­пу людей, следующих общим традициям. Марок­канская деревня (дуар) живет и теперь, как одна большая семья, хотя она нередко насчитывает сотни жителей. Все там знают всё друг о друге: от «братьев» и «сестер» секретов нет. И каждый известен по имени. Людей с одинаковыми име-

В. Шукшин опубликовал за 15 лет (1958—1974) 120 рассказов по дере­венской тематике. Его герои — сельские жители, светлые души — то поэтично влюбляются («Степкина любовь»), то устраивают чужие судь­бы («Классный водитель»), то дурашливо, по принципу «у нас героем становится любой», совершают подвиг («Гринька Малюгин»), то соби­раются в Москву к сыну-герою («Сельские жители»), то вспоминают о тяжелом военном детстве («Долгие зимние вечера»), то ваяют из дере­ва образ народного заступника и сами обливаются над ним слезами («Стенька Разин»), то гибнут из-за своей беспросветной доброты («Охо­та жить»). Любимый шукшинский персонаж — «маленький человек» (как говорили в XIX в.), «простой советский человек» (как привычно формулировали через столетие) — шофер, механик, слесарь, пастух.

Однако самая главная причина раскрестьянивания человека на земле проистекала из «Великого перелома» («перелома хребта русского народа», по определению Солженицына), т.е. насильственной коллективизации 1929—1933 гг. Событиям накануне коллективизации и первого ее этапа по­священы повесть С. Залыгина «На Иртыше» (1964), романы Б. Можаева «Мужики и бабы», В. Белова «Кануны» (оба — 1976), И. Акулова «Касьян Остудный» (1978). Во время перестройки и гласности были наконец опуб­ликованы ранее лежавшие в столах «непроходные» рукописи: вторая часть «Мужиков и баб» Б. Можаева, «Год великого перелома» В. Белова (оба — 1987), рассказы В. Тендрякова «Хлеб для собаки» и «Пара гнедых» (1988, уже посмертно) и др.

Начиная с программной статьи Ф. Абрамова 1954 г. «Люди колхозной де­ревни в послевоенной прозе» и «Матрёниного двора» А. Солженицына это направление формировалось в полемике с колхозной литературой, лакиро­вавшей бытность советской деревни — как альтернативное социалистичес-

кими различают с помощью упоминания имени отца: М'хаммед бен-Ахмед, М'хаммед бен-Аб-даллах и т.д. Или матери, если отец пришлый: М'хаммед ульд-Айша, М'хаммед ульд-Рахма... В фамилии нужда появляется, когда человек по­кидает родную деревню. В соседнем дуаре М'хаммед, сын Ахмеда или Айши из дуара Уляд Хассун, станет уже М'хаммедом эль-Хассуни, ибо тамошним жителям имя его отца или мате­ри ничего не говорит. При дальнейшем переме­щении этого человека родовая «фамилия» мо­жет быть вытеснена племенной, а, покинув род­ные края и перебравшись в Касабланку или Рабат, он либо сохранит племенную «фамилию», либо сделает своей окончательной фамилией имя конфедерации, в состав которой входит его племя. Упомянутому М'хаммеду могут выдать удостоверение личности, где будет записана фамилия Сергини, напоминающая о его принад­лежности к племенному объединению Срагна. Такие фамилии очень часто встречаются у го­родских жителей наряду с превратившимися в фамилии «отчествами» типа Бенхима или Бена-исса и даже названиями городов вроде Фасси — у выходцев из Феса...

В зоне полупустынь и в горах, там, где сельская жизнь остается крепко связанной с кочевым ско­товодством, которое немыслимо вне рамок об­щинных обычаев, племенной уклад не подверг­ся такому разложению, как в земледельческих районах. И хотя здесь тоже утверждается инсти­тут частной собственности (на скот) и люди уже познакомились с тем, что такое социальное неравенство, образ жизни способствует сохра­нению многих традиций прошлого. Главный философский принцип кочевника — человек не может прожить в одиночку в огромном мире пустыни. Щедрость— неотъемлемое свойство кочевника, воспитываемого в духе уважения к негласному закону кочевого общества — соли­дарности, ибо без нее нет общественной жиз­ни, а без общественной жизни в пустыне не может быть и жизни индивидуальной. Одинокий человек — мертвый человек. Он не может один вести свое стадо, напоить его, обеспечить его безопасность. Такая этика человека пустыни — вопрос жизни и смерти всей семьи, рода, пле­мени...

Сокращено по источнику: Верин В.П. На марок­канской земле. М., 1972.

кому реализму. В середине 1950-х гг. изменилась социально-экономическая и культурная ситуация в стране — начались позитивные процессы в социаль­ной жизни (критика сталинизма, начало процесса реабилитации жертв тер­рора), переменилась духовная атмосфера общества.

Деревенская проза дала исчерпывающую картину жизни русского крестьян­ства в XX в., отразив главные события, оказавшие прямое влияние на его судь­бу: октябрьский переворот и Гражданскую войну, военный коммунизм и нэп, коллективизацию и голод, колхозное строительство и форсированную индуст­риализацию, военные и послевоенные лишения, всевозможные эксперименты над сельским хозяйством и нынешнюю его деградацию. Она представила чита­телю разные, подчас весьма несхожие по жизненному укладу российские земли: русский Север (например, Ф. Абрамов, В. Белов, А. Яшин), центральные районы страны (Б. Можаев, М. Алексеев), южные районы и казацкие края (Е. Носов, В. Л и-хоносов), Сибирь (В. Распутин, В. Шук­шин, Н. Акулов). Наконец, «деревенщи­ки» создали ряд типов, дающих понима­ние того, что есть русский характер и «загадочная русская душа». Это и знаменитые шукшинские «чудики», и мудрые распутинские старухи, и его же опасные «архаровцы», и многотерпеливый бе-ловский Иван Африканович, и боевой можаевский Кузькин по прозванию Живой.

Некоторые литературоведы, в частности А. Большакова, считают деревен­скую прозу самым влиятельным направлением в русской литературе второй половины XX в. Они обнаруживают глубокие связи деревенской прозы с дворянской литературой. В своем развитии она продолжила традиционную линию русской классики, проявившуюся еще со времен Н. Карамзина и А. Радищева, определившуюся в творчестве А. Пушкина (знаменитая «Дерев­ня», «деревенская» (вторая) глава «Евгения Онегина») и получившую разви­тие в «Деревне» Д. Григоровича, «Записках охотника» И. Тургенева, творче­стве Л. Толстого, «Деревне» И. Бунина, «В овраге», «Мужиках» А. Чехова и т.д. Правда, существуют и иные характеристики: по словам А. Черниченко «деревенская проза» — первая советская литература сопротивления (Росая. 2001. Покт.).

ПОЛУГОРОД-ПОЛУДЕРЕВНЯ

Сельские черты российских городов с самого их основания и до сегодняш­него момента проявляют себя в разных аспектах городской жизнедеятельно­сти. Во-первых, аграрным было историческое происхождение русских горо­дов: многие из них, а скорее большинство, выросли из самых настоящих деревень и сел. Во-вторых, деревенской были градостроительная основа, архитектура и тип инженерной инфраструктуры городов. В-третьих, долгие столетия оставались аграрными образ и стиль жизни горожан, характер меж­личностных отношений, привычки, традиции и ценностные ориентации людей. Со Средневековья до советской поры в России сохранялся тот тип

градообразования, который А. Г. Вишневский назвал «урбанизация по-дере­венски»⁷.

На первых порах города имели ярко выраженный аграрный характер и лишь со временем превращались в центр ремесла и торговли. Как свидетельствуют археологические материалы, их жители вели полукрестьянское существование и занимались разнообразными промыслами — охотой, рыболовством, бортни­чеством. При раскопках даже крупнейших стольных городов археологи нахо­дят лемеха плугов, мотыги, косы, серпы, ручные жернова, ножницы для стриж­ки овец, рыболовные крючки и грузила для сетей, медорезки.

Сельский облик городов и урбанизация по-деревенски — не только рус­ское явление. Деревенские корни рус­ских городов — это не национальная специфика, а общемировая универса­лия. В Западной Европе города вышли из сельского состояния не ранее сере­ дины XII в. В условиях феодализма, когда рынок еще оставался узким, ре­месленник и в городе не сразу находил достаточно покупателей. Поэтому сначала горожане продолжали заниматься и сельским хозяйством, имели огороды и поля. В Париже еще в XIII—XV вв. были не только огороды, но и пахотные поля, а о городе Майнце говорили, что он частью заселен, час­тью засеян.

В 1980-е гг. В.В. Покшишевский и Г.Н. Озерова писали о «деревнях, пе­ренесенных внутрь городов многих стран Африки»⁸. Так называемые сель­ские города встречаются в Восточной Европе — в Польше, Словакии, Венг­рии, Болгарии. Переплетение города и села наблюдается и в иных условиях, на других стадиях эволюции расселения. Описывая процесс разрастания го­родов в развитых странах, Дж. Уэруэйн отмечал, что в пригородах люди живут «не в городе и не в деревне»⁹.

Правда, в России переходный этап от сельскохозяйственного города к ре­месленному затянулся дольше, чем в Европе, происходил в разным местах неравномерно, а культурные остатки сельского уклада в городской черте со­хранились даже в XX в. Советским историкам в свое время так и не удалось доказать наличие в городах домонгольской Руси объединений ремесленни­ков, подобных западным цехам¹⁰.

По утверждению И.Я. Фроянова, «древнейшие города, возникшие вокруг центральных капищ, кладбищ и мест вечевых собраний, ничем не отличались от поселений сельского типа... На первых порах эти города имели, вероятно, аграрный характер»". Продолжительное время в города входили и земли, ад­министративно им подчиненные. Летописи постоянно упоминают как единое целое «города и веси». Наряду с главным городом племени, где «сидел» вели­кий князь, имелись и другие города, которые постепенно попадали под влия­ние главного князя.

⁷ Вишневский А. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М., 1998.

⁸ Покшишевский В.В., Озерова Г.Н. География мирового процесса урбанизации. М, 1981. С. 184.

⁹ Уэруэйн Дж. Пригородная зона. География городов/ Пер. с англ. М, 1965. С. 404.

¹⁰ Фроянов И.Я. Киевская Русь: очерки отечественной историографии. Л., 1990. С. 94. 95.

" Фроянов И.Я. Киевская Русь: очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 227.

Однако за общемировыми тенденциями градообразования нельзя терять из виду национальную специфику. Впрочем, определение «национальная» здесь весьма условно. Вспомним древнейшие городские цивилизации — Аркаим и Крым, существовавшие на территории бывшего СССР и России, о которых мы уже говорили. Населявшие их этносы не были славянскими и существо­вали на протяжении тысячелетий отнюдь не в лесной зоне. Их окружали враж­дебные племена, с которыми приходилось постоянно воевать, а не родное сель­ское население, которым надо было управлять из городов. Греки, создавшие причерноморскую цивилизацию, были пришлым народом. Неизвестно отку­да взялись и аркаимцы, которых ныне относят к индоиранскому этносу.

В отличие от них средневековые славян­ские города ни с кем из ближайшего ок­ружения не воевали (за исключением иноземных захватчиков), были основа­ны не пришлым населением и управля­ли они своим же людом, отличающимся от горожан, быть может, в социальном смысле, но не в этническом. Славянские города не были островками во враждеб­ ном окружении, существовали в лесо­степной и лесной зоне, большинство из них не являлись транзитными центрами и не лежали на перекрестке между­народной торговли (разумеется, были исключения). Поэтому вполне есте­ственным выглядит наличие аграрной доминанты в российской урбанизации на всем ее протяжении.

В большинстве российских городов действительно было много сельско­го, и не только генетически (по происхождению из сел), но и в силу устой­чивого преобладания сельских занятий населения, типов домов и усадебной застройки¹². Сельская архаика —давняя и очень устойчивая черта. В.О. Клю­чевский писал о городах Московской Руси XVI в.: «Когда-то скандинавские сказания называли полосу земли по водному пути «из варяг в греки» «стра­ной городов»; и в XVI в. эта речная полоса не теряла права на такое назва­ние; к ней присоединились еще другие речные полосы со многими города­ми, и иностранцы XVI в. не могли не заметить, что наибольшее количество городов, и наиболее значительных, лежит по большим рекам — Днепру, Оке, Волге; но назвать всю область Московского государства страной городов в XVI в. было бы слишком неточно как по отношению количества городов к пространству страны, так и по характеру самих городов, из которых многие и очень многие только носили имя города, но имели вид и значение боль­шого села»¹³.

Дефицит городов давно заставлял власти России прибегать к созданию го­родов путем преобразования сельских поселений. В ходе административной ре­формы 1775— 1785 гг. при Екатерине II таким образом были учреждены 162 но­вых города; в пределах Европейской России — 146¹⁴. Сельское происхождение

^п Город и деревня в Европейской России. С. 74.

" Ключевский В.О. Сказания иностранцев о московском государстве. М., 1991. С. 163. ¹⁴ Махнова Г.П. Ход и результаты административно-территориальной реформы 1775—1785 гг. в Рос­сии // Историческая география России. Вопросы географии. 1970. Сб. 83.

S97

современных городов часто выдают их названия, не претерпевшие изменений: Жуковка, Козловка, Алексеевка, Бутурлиновка. После преобразования села в город его жители, перейдя в сословие мешан, по духу и занятиям в большин­стве своем оставались крестьянами. Для уральских «городов-заводов» был ха­рактерен тип рабочего-крестьянина. На предприятия Старопромышленного центра тоже нанимались жители окрестных деревень: на фабрике они были рабочими, а дома по-прежнему крестьянами; даже переселяясь в фабричный поселок, они сохраняли крестьянские черты быта, досуга и мышления.

Сельские черты присущи российским городам разных типов и категорий. Это не удивительно в стране, где даже столицу давно и заслуженно называют

«большая деревня». В ряде случаев сель­ские поселения становились составной частью города, не меняя своего облика, застройки, планировки и занятий обита­телей. В крупных и крупнейших городах застройка некоторых районов тра­диционно велась по образу и подобию сельской: одноэтажный дом, палисад­ник, хозяйственный двор, сад, огород. В 1960-е гг., когда на всю страну прогремели знаменитые «Черемушки» и на­чался бум крупнопанельного строительства, Москва поглотила вместе с 5 горо­дами и 12 поселками городского типа еще 150 сел и деревень. От них остались лишь названия: Тропарево, Никулино, Беляево, Коньково, Ясенево, Теплый Стан, Алтуфьево, Владыкино, Выхино и др. А малые города, которых в нашей стране большинство, специалисты и вовсе относят к сельской местности.

Две трети городского населения нашей страны — вчерашние жители сел. Мигранты из села и в городе длительное время сохраняют многие признаки сельского образа жизни, т.е. происходит рурализация — окрестьянивание го­родов. Горожанином по образу жизни трудно стать выходцу из традицион­ного села. Именно поэтому новые города, население которых состоит в зна­чительной мере из сельских мигрантов, выделяются невысоким уровнем бытовой культуры, специфическим укладом повседневной жизни.

Приобщение к городской культуре, растянувшееся в России на несколь-костолетий, принимало две формы: 1) коллективную, когда целые городаи поселки включались в состав крупного города или сами «назначались» горо­дами; 2) индивидуальную, когда из малых и средних городов уезжали в круп­ные самые талантливые, квалифицированные и предприимчивые жители. Приезжие пополняли собой все слои городского населения, в том числе ин­теллектуальную элиту. Малый город и село, провинция в целом питали ин­теллигенцию российских столиц и других крупных городов, поставляя им таланты в области культуры, науки, искусства. По замечанию В.Н. Топоро­ва¹⁵, писательская среда Петербурга десятилетиями создавалась за счет миг­рантов. Петербург не был местом их рождения, он, как и Москва, служил каналом их продвижения, городом карьеры.

Сельские черты российских городов не могли не бросаться в глаза быто­писателям, в то время как в описаниях фабричных, заводских и кустарных

¹⁵ Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С. 336.

сел просматривались городские черты. В.И. Ленин в своей работе «Развитие капитализма в России»¹⁶ приводит выдержки из разных трудов того време­ни: «Дома в селе Кимры городские, и жители отличаются городскими при­вычками, например «щегольством»»; «Жизнь таких центров, как Павлово, сложилась совершенно по-городскому, выработав несравненно более разви­тые потребности, более культурную обстановку, одежду, образ жизни и т.д., чем у окрестных, «серых» земледельцев». С. Маковский, сетуя на то, что «Рос­сия не богата памятниками древности», писал: «Ее города, похожие на села, и села, похожие на города, плохо помнят о прошлом»¹⁷.

Таким образом, русская деревня — это матерь всех наших городов. Она не только родила город, но вскормила его, воспитывала его целыми столетиями, а в трудные минуты отдавала ему все свои силы, включая человеческие ресур­сы. Промышленный рост городов был связан с наплывом в них мигрантов. В течение XIX в. доля крестьян в городах европейской части Российской им­перии выросла с 33 до 43—44% приписного (постоянного) населения и с 37— 38% до 45% населения наличного¹⁸. В пореформенное время Москва очень ак­тивно впитывала приток из села. Характеризуя этот процесс, Ю.Г. Саушкин за­ключает: «...деревня Центрального района сформировала население Москвы»¹⁹. А.С. Нифонтов приводит конкретные цифры: около 75% жителей города роди­лось вне Москвы и около 70% их относилось к крестьянскому сословию²".

Рис. 45. Развитие российского села в течение последних 50 лет на примере Самарской области

Можно сказать, что иным путем этот рост происходить не мог — вокруг горо­дов бескрайнее море деревенского люда, составлявшего от 80 до 90% населения России. Из каких еще источников мог пополняться город, который, как уверяют демографы, сильно уступает деревне в плане естественного прироста, а потому на собственной основе не способен воспроизводиться? Миграция из села в город означает расширение маргинального слоя — городского придонья. Его составля­ют те, кто не сумел устроиться и найти себя в городе: босяки, нищие, безработ­ные, воры и бандиты, проститутки, бомжи. Сельские выходцы, сумевшие своим трудолюбием и старанием устроиться на производстве или продвинуться по го­сударственной службе, военной или гражданской, пополняют ряды низшего клас­са (городские рабочие и городская прислуга), а затем и среднего класса. Исклю-

¹⁶ Ленин В.И. Развитие капитализма в России. М., 1951. С. 353—357.

¹⁷ Маковский С.Силуэты русских художников. М, 1999. С. 183.

¹⁸ Миронов В.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.). СПб., 1999.Т. 1. С. 322.

¹⁴ Саушкин Ю.Г. Москва: Географическая характеристика. М., 1964. С. 79.

²⁰ Нифонтов А.С. Население капиталистической Москвы // История Москвы. М., 1954. Т. IV.

чение из правила — восхождение крестьян сразу в высшие слои, минуя промежу­точные ступени. Примером служат русские купцы, вышедшие из крепостных.

Оказавшиеся в городе вчерашние селяне не сразу приобщаются к новому об­разу жизни, усваивают городские ценности. «Не сразу» — это вся человеческая жизнь! Приехавший в 30-летнем возрасте селянин уже никогда не освоит даже азов городской культуры: самый активный период социализации у него позади, а после 30 лет когнитивные и поведенческие навыки усваиваются с огромным тру­дом. Такие люди попросту обречены быть маргиналами, и этот слой, составляю­щий от 20 до 40% в разных городах, остается стабильным на протяжении 150 лет.

Рис. 45. Спальный район мегаполиса

Иначе и быть не может: русские города прирастали именно деревней, в го­родах сформировался устойчивый слой вчерашних выходцев из села. Но се­годня он стремительно сокращается — деревня как рекрутерская база города уже истощилась. Теперь поток мигрантов направлен скорее из малых горо­дов в средние, из средних в крупные. Но и он не такой мощный, как в по­следние годы советской власти. На пути миграционного потока стали денеж­ные проблемы: невысокий уровень жизни в провинции и высокие цены на билеты.

ГОРОДСКОЕПРОСТРАНСТВО

Город —физическое пространство и материальная территория, получив­шие в ходе человеческой деятельности также качество социального про­странства. Городское пространство расчерчено крышами зданий, лини­ями дорог, эстакад и улиц, шпилями и куполами церквей, составлено, сложено из интерьеров множества квартир, театров, ресторанов, клубов, баров и офисов¹. В этом пространстве происходит постоянное переме­щение городских масс из одного сектора в другой, из места жительства к месту работы, из спальных районов в центры досуга и развлечений.

МЕТОДОЛОГИЯ ВОПРОСА

Существуют самые разные трактовки города. Согласно историко-культур­ному подходу, город — это хранилище памятников истории и культуры. Его придерживаются государственные и общественные организации: инспекции по охране памятников и культурного наследия при Комитетах культуры и искусства областных администраций.

Согласно средовому подходу, который развивают культурологи и отчас­ти архитекторы, город представляет собой не застывший памятник, куда люди приходят как в музей, а естественную среду их обитания, где они по­стоянно живут и трудятся, и которая должна быть не только, а может быть, и не столько красивой, сколько комфортной для горожан.

Среда — это та целостность, которая образуется и из материальных объек­тов (здания, мосты, улицы, площади, дворы, переходы между кварталами), и тех связей между ними, которые осуществляются человеком — носителем информации об этих объектах, одушевляющим эту среду, делающим ее и живой и осмысленной.

Бытие среды и ее составляющие объекты (например, памятники культу­ры) становятся культурогенными тогда, когда она (среда) и он (памятник) переходят в состояние «события» (М. Хайдеггер) с человеком².

Культурология принимает во внимание объект и его окружение. «Данная методология позволяет видеть в среде не просто градостроительное образова-

¹ Быстрицким A. URBS ET ORBIS. Городская цивилизация в России // Новый мир. 1994. № 12.

² Городская среда. М., 1994.

ние, но духовную субстанцию, субстратами которой являются, во-первых, ма­териальные объекты: здания, строения, архитектурные, скульптурные и иные градостроительные составляющие, появившиеся в городском пространстве в разные годы, десятилетия, эпохи, века. Исторические наслоения несут в себе память людей об их встречах и расставаниях, публичных и приватных контак­тах (в церквях, музеях, театрах, под часами, у фонтана и т.п.), их гражданской деятельности, т.е., и это, во-вторых, речь идет о духовной памяти историчес­ких сообществ»³. Исследователям удалось выяснить, что городское простран­ство, отражаясь в сознании людей, приобретает второе измерение — знаковую разметку.

На базе средового подхода в последнее время сформировался градовод-ческий подход, сторонники которого (наиболее активный пропагандист профессор В.Л. Глазычев) требуют освобождения городского пространства от всего лишнего, возвращения к строению через его фасад, выходящий на улицу, ведущую к храму. Они выступают за сохранение очарования ушедших эпох, умножение культурной ауры современной архитектуры, против ненуж­ного модернизма и псевдонародной архитектуры.

Пространственный ракурс на город выбран учеными не случайно: он по­зволяет увидеть то, что бывает скрыто при любом другом подходе. Хайдеггеру принадлежит мысль о том, что в пространстве раскрываются формы природ­ного бытия и человеческого обитания, а потому суть пространства должна выявиться из него самого. К пространственному подходу прибегали и другие исследователи. Ф. Бродель придавал большое значение перемещениям людей в пространстве. Своеобразный пространственный подход мы находим в рабо­тах другого французского исследователя П. Бурдье, чьи взгляды сформирова­лись под влиянием М. Вебера. Бурдье считает, что пространство тесно связа­но с социальными процессами и по существу является проекцией этих про­цессов, которые объективируются в реальном физическом мире.

Социологический ракурс изучает дифференциации и стратификации город­ского пространства, картирование богатых и бедных, благополучных и небла­гополучных районов, символику культурного пространства города и многое другое. Так, в одном из исследований, посвященных городской сегрегации парижских кварталов, речь идет о том, чтобы проанализировать, как конку­рируют между собой деловые круги, торговля предметами роскоши и выдаю­щиеся семейства за то, чтобы размещаться в западных кварталах Парижа (в частности, в 8-м округе и в «Золотом треугольнике», очерченном улицей Монтень, улицей Георга Пятого и улицей Елисейские поля)⁴.