Рассказ отца. Как родилась Анфиса?

 

И отец стал Анфисе, как мог, эту историю рассказывать. Не вдаваясь в разные секретные, не желательные и мало понятные для неё подробности.

 

И рассказал ей следующее...

 

…

 

Когда его первая жена, мать Анфисы, была ею беременна, на самом последнем сроке — у него как раз была масса совершенно авральной, тяжёлой, нервной, изматывающей и крайне ответственной работы. Это было связано с испытанием новейшего оружия, и где была задействована самая передовая по тому времени электроника. И в этом деле участвовали тысячи и тысячи людей.

 

И это было очень тесно связано со всей космической программой Советского Союза и с запуском самого первого советского — и самого первого в мире — спутника...

 

Около двух недель, если не больше, он почти совершенно не спал, мотаясь, день и ночь, без перерыва, по разным секретным и совершенно секретным объектам.

 

В результате, необходимая и ответственнейшая работа была сделана. Спутник должны были запустить уже без него. Но уже на самом завершающем, и уже не опасном, этапе — он, от крайнего перенапряжения и переутомления (плюс старые военные раны, плюс контакт с довольно вредной для здоровья «химией»), упал — прямо на объекте, на глазах у всех — в обморок...

 

Его моментально доставили в лучшую во всей стране больницу. Но он достаточно быстро пришёл в себя. Врачи не нашли у него, в тот раз, ничего особо опасного. И он, чтобы, по возможности, не пугать и не расстраивать никого из близких своей больницей — отпросился, под наблюдение медсестры и врачей, домой. Точнее — на ленинградскую дачу.

 

Просто, ему надо было хорошенько отоспаться и отдохнуть. В подобающей спокойной и здоровой обстановке. Дача всегда его лечила и приводила в хорошее самочувствие одним лишь своим воздухом. Ну, и своей целебной радоновой водой. Да и само это место было не совсем обычным...

 

Он скрыл от врачей, что головная боль его, всё-таки, мучила очень сильная. И на даче эта боль, в тот раз, только усилилась...

 

Ему удалось тогда заснуть — просто от огромной-преогромной усталости. Но во сне его мучили страшные и странные кошмары, которые после его последнего военного ранения в голову под Кёнигсбергом очень часто не давали ему покоя. И даже во сне он чувствовал эту головную боль и мучился от неё...

 

И, вот, именно заключительную часть этого своего сонного кошмара — он и вспоминал, и рассказывал подробно, близким людям, при случае, чаще всего...

 

Как и сейчас — решил рассказать это Анфисе...

 

Анфиса пристроилась напротив отца на небольшом переносном стуле. Всё это внимательно-превнимательно слушала, всё это мысленно через себя пропускала. Очень переживала за отца. И старалась всё-всё запомнить...

 

 

Сон отца. «Раз — и дочка!»

 

А снилось ему, что перед ним — огромная русская печь. И она же, каким-то образом, была — атомный реактор, сердечник ядерной бомбы и двигатель космического корабля, и даже что-то вроде «машины времени». И в ней — горит огонь Мировой Революции. И именно от этого огня Мировой Революции — голова у него так и болит...

 

И, вот, лежит он так, и мучается этой своей невыносимой головной болью, и не знает, как от неё избавиться...

 

И видит — что стоит перед ним здоровенный мужик, с бородой, мускулистый такой, в красной рубахе и с молотом в руках («вот, как у нас раньше пролетария изображали на агитационных плакатах», пояснял он обычно).

 

А у него, лежащего, в голове мысль:

 

«Это передо мной — исторический период классовой борьбы пролетариата!»

 

И он думает дальше:

 

«Пролетарий-Освободитель не зря ко мне пришёл! Он пришёл избавить меня — от этой моей головной боли! И чтобы Спутник мог взлететь!..»

 

А тот — действительно, как бы, примеривается, чтобы треснуть его этим молотом по голове. Но — не решается...

 

А отцу — тоже, уж очень боязно так лежать беспомощно: уж больно здоровый и страшный мужик, хоть и Пролетарий, и Освободитель. И совершенно разбойничьего вида! И с огнём классовой ярости в глазах!

 

Но и от головной боли — тоже, уж очень хочется избавиться. И про Спутник всё время думает...

 

А как пригляделся повнимательнее к его могучему пролетарскому молоту — то видит, что это и не молот вовсе, а — здоровенный топор!

 

Ну, отцу ещё боязней стало!

 

Пригляделся — а у мужика и рубаха крестьянская, и вся физиономия: как у типичного российского землероба века 19-го, если не 18-го, и при этом явно не совсем трезвого.

 

Отец сразу понял, и говорит себе:

 

«Это передо мной, оказывается, не пролетарский — а крестьянский период классовой борьбы трудящихся! И это, наверное, из времён крестьянского восстания Емельяна Пугачёва! Какой-нибудь восставший крепостной крестьянин. Или какой-нибудь деревенский кузнец...»

 

И думает:

 

«Значит, ещё не пришло историческое время для моего освобождения от этой головной боли (и неужели же и Спутник не полетит?..), потому что крестьяне — класс ещё слишком мало сознательный. Пожечь помещичьи усадьбы — это они могут, ещё и в 1917 году их жгли за милую душу. Ну, там, порубить могут топорами, да косами, разных мелких эксплуататоров, кто под горячую руку попадётся... А добиться истинной Свободы — этого они ещё не могут, ни для себя, ни для других: высокой пролетарской сознательности им ещё не хватает...»

 

И думает дальше:

 

«А значит — и освобождение мне от моей головной боли они принести не могут. И это очень печально... И если Спутник не взлетит — то и Коммунизма не будет...»

 

И тут видит — что рядом с тем мужиком, что с топором, стоит ещё какой-то парень, тоже, здоровый такой, высокий, мускулистый, стройный, красивый, с голым торсом: ну, настоящий атлет — похожий на атланта, что у Зимнего Дворца, в портике Нового Эрмитажа, на улице Халтурина, «держат небо на каменных руках». И что-то этот атлант горячо первому тому мужику говорит, доказывает. А тот — как бы не понимает...

 

Отец пригляделся к тому парню. И видит, что у него на руках — цепи, и на ногах — кандалы!

 

И он понял, что перед ним — рабовладельческий период человеческой истории, и что этот парень атлетического вида — Восставший Раб!

 

Он видел, что этот парень очень мучается от этих своих оков, и пытается их порвать, но это ему никак не удаётся...

 

И отцу было очень жалко этого парня! И он вдруг понял: что если этот мужественный парень, Восставший Раб, сейчас не освободится — то ни Крестьянин, ни Рабочий-Пролетарий, тоже не смогут освободится! И Спутник не взлетит! И никакой Мировой Революции не произойдёт, и Коммунизма не будет! И что он сам — должен будет просто умереть сейчас от этой невыносимой головной боли!..

 

И он стал, как мог, думать: как же можно помочь этому парню-атлету, Восставшему Рабу, освободиться от своих железных пут? Ведь от этого зависит и его собственная жизнь, и судьба Спутника, и судьба всего человечества: и судьба Мировой Революции, и судьба Коммунизма!..

 

А голова у отца при этом — болит всё сильнее и сильнее, совсем невыносимо!..

 

И видит — что и эти двое видят и понимают, что у отца смертельно болит голова, и спорят между собой: как ему можно помочь...

 

Мужик с топором — всё топчется с ним как-то неуверенно, и не знает, как нужно ударить: думает — что просто надо рубануть по черепу... А парень-атлет — тот точно со знанием дела говорит, и показывает: не по черепу — а плашмя надо ударить так — чтобы одним ударом отрубить голову!..

 

И отец понял: что, да, именно так и надо, просто — отрубить голову!.. Правда, он умрёт. Но зато — освободится этот парень и всё человечество, и победит Мировая Революция и Коммунизм!..

 

А парень-атлет видит, что отец собрался совсем умереть за человечество. И показывает и ему, и мужику, как надо отрубить голову, чтобы не умереть совсем. И показывает тому мужику-пугачёвцу: ты только топором — раз! — и я поймаю! То есть, голову отца — он поймает!

 

И отец, и в самом деле, понял: что, да, если его голову, вот, именно так отрубить — чтобы она полетела — то Спутник полетит! И если парень-атлет поймает его голову — то он, хотя и умрёт, но — в то же время, как-то останется жив! И голова больше болеть не будет: отрубленная голова болеть не может. Для этого во Франции и гильотину придумали во время ихней революции, для торжества Разума...

 

А у отца уже такая невыносимая боль в голове — что он только и говорит про себя: скорей бы, скорей бы! Даже если и умру совсем...

 

Мужик-пугачёвец всё неуклюже топчется. Размахивается топором — но всё как-то неуверенно...

 

А парень-атлет ему всё показывает, и повторяет:

 

«Раз — и точка! Раз — и точка!..»

 

Пугачёвец размахнулся...

 

И тут (говорит Анфисе про себя отец) что-то в его голове — ка-ак жахнет!..

 

(Анфиса в этот момент рассказа отца вдруг увидела себя стоящей перед ним с крепко прижатыми к груди ладонями и, кажется, с неприлично раскрытым ртом...)

 

…

 

И вот тут (говорит отец), он — проснулся!..

 

И что же он видит?..

 

А видит, что стоит перед ним, у его постели, его шофёр Геннадий, осторожно так будит его, и повторяет:

 

«Дочка у вас, дочка!.. И Спутник полетел!..»

 

Вот, (слышит Анфиса), вот так ты и произошла...

 

 

Ты освободишь Прометея!

 

Отец действительно, так, глубоко-глубоко, вздохнул, и сказал ей:

 

«Вот так ты и произошла... И Спутник мы запустили...»

 

Его рассказ о происхождении её и Спутника был закончен.

 

Отец замолчал. И о чём-то сильно задумался...

 

…

 

Анфиса понемногу стала приходить в себя...

 

Она была потрясена! Хотя и почти ничего не понятно — но, всё таки, это как-то очень здорово, и загадочно: раз — и дочка! Раз — и дочка!..

 

Отец сидел на скамейке за их садовым столиком, подперев кулаком щёку, и глубоко задумавшись...

 

Она тихо подошла к нему, и осторожно, с заботливостью, спросила:

 

«А у тебя голова — не улетела? Он её поймал?»

 

Отец от этого её вопроса как-то переменился в лице. Он машинально взял с тарелки оставшееся яблоко, повертел его перед собой, но, как бы, не видя. Глаза его как-то странно расширились, будто он видел что-то невидимое...

 

Он положил назад яблоко, и очень тихо, как бы почти про себя, очень задумчиво, произнёс:

 

«Если бы ты знала, сколько голов отлетело — чтобы мог полететь Спутник!..»

 

Отец взглянул на неё глазами, в которых блеснули неожиданные слёзы, и дрогнувшим голосом добавил:

 

«И чтобы могла родиться ты!..»

 

Анфиса поняла, что отцу сейчас нельзя задавать лишних вопросов. Ей очень хотелось спросить про отрубленные головы, и было страшно. Но она чувствовала, что про это спрашивать сейчас нельзя.

 

И было ещё столько вопросов! Но она совершенно не знала, как об этом спросить. А спросить так хотелось!..

 

И она, всё-таки, очень-очень тихо, и осторожно, спросила у отца:

 

«А голова у тебя до сих пор болит?»

 

Отец вдруг рассмеялся, откинулся на стуле назад, и воскликнул:

 

«Анюточка, цветочек! Да у меня — как я такое услышал от Геннадия — голова тогда мгновенно прошла!.. Я вскочил с постели — как мячик! Забыв про все свои хворости! Стал тормошить и обнимать его, и требовать подробностей — и о тебе, и о Спутнике!..

 

А как узнал, что ты такая здоровенькая, и что все, слава богу, живы и здоровы, и что со Спутником всё идёт по плану, то я — просто в пляс пустился!.. А ты говоришь: голова!.. В голове у меня тогда было — одно сплошное ликование и восторг!..»

 

Анфиса не могла понять: как может быть сплошное ликование и восторг в голове — если её до этого только что отрубили?..

 

Но отцу она полностью верила! И она чувствовала — что отец бесконечно, бесконечно счастлив за неё, что она вот так возникла, так загадочно и по-коммунистически, как советский Спутник!..

 

Ей вдруг так захотелось броситься к отцу — и обнять его!.. Но она чувствовала — что с отцом сейчас происходит что-то особенное и важное. Что в этом загадочном и непонятном сне, и во всём рассказе отца — есть что-то глубоко и глубоко важное. Что вообще — всё это очень, очень важно!..

 

Анфиса спросила:

 

«А тот Восставший Раб — он освободился?»

 

Отец посмотрел на неё так серьёзно — как, наверное, ещё не смотрел никогда в жизни. Таким глубоким, и таким всё видящим насквозь взглядом!..

 

Анфиса вдруг почувствовала, что её ноги сейчас — почти отделяются от земли! Что она сейчас — вот-вот взлетит! И что она уже — почти в Коммунизме!..

 

И отец сказал — и в его голосе была необыкновенная уверенность, и твёрдость:

 

«Этого Восставшего Раба — этого Пролетария-Прометея — освободишь ты!..»

 

Анфиса была настолько ошеломлена — что не знала: понимает она сейчас что-нибудь или нет...

 

Отец, кажется, видел сейчас в ней — каким-то своим совершенно особым зрением — нечто настолько огромное, настолько бесконечно огромное!.. Наверное — думала она — весь-весь наступающий на земле Коммунизм!..

 

Он сказал — будто бесконечно любуясь ею уже, вот, прямо сейчас:

 

«Ты станешь великой, прекрасной, замечательной, несгибаемой коммунисткой и революционеркой! Умной и отважной, сильной, мужественной и решительной, с ясным взглядом и горячим сердцем! Быстрой, как молодой ветер! Проницательной и чистой, как луч весеннего Солнца! Видящей насквозь всё сокровенное!.. Разведчицей и революционеркой — смелой и прекрасной — не боящейся никаких препятствий, и никаких преград! Освободительницей от всякой лжи и невежества — всего Человечества!..

 

И ты — освободишь его! Освободишь пленённого Прометея — от всех цепей капитала!..»

 

У Анфисы перехватило дыхание! И удивление от слов отца, и восторг, и ужас — переполнили её одновременно... И — какое-то новое внезапное Понимание, какого у неё ещё не было до этого никогда...

 

А отец продолжал говорить, с горящими необыкновенным огнём глазами, и всё так же прямо и открыто глядя ей в глаза:

 

«Этого Восставшего Раба — всех восставших рабов на Земле — всех угнетённых и восставших за свободу всего человечества — должно освободить ваше поколение!

 

Мы — наше поколение, прошедшее минувшую Великую Войну — самую великую и страшную войну во всей Мировой Истории — и победившие в ней! — победившие самого дьявола! — должны вырастить из вас таких замечательных людей — каких ещё не было никогда на Земле! Настоящих борцов, настоящих коммунистов, и настоящих революционеров! Коммунаров — штурмующих Небо! И таких настоящих товарищей друг другу — что вас не сможет оторвать друг от друга и одолеть никакая сила! И вместе — вы сможете сотворить любые чудеса!..

 

Наверное, вам будет тяжелее, чем нашему поколению. И даже тяжелее, чем поколению первых большевиков, чем поколению Ленина и Дзержинского. Быть может — даже гораздо тяжелее, по очень многим причинам...

 

Но вы — будете летать в Космос! И обретёте там такие знания, такую свободу, такую силу — что Царство Капитала рухнет от тех молний, что вы на него обрушите!..

 

Вы будете настолько прекрасны — что всё человечество, все, в ком есть хоть что-то по-настоящему живое и честное, захотят быть такими же как вы — прекраснее всех богов, и могущественнее всех титанов, когда-либо живших на Земле!

 

И вы построите, все вместе, настолько прекрасный мир — что все мечты о Рае, когда-либо лелеемые человечеством, покажутся лишь бледной тенью, по сравнению с тем волшебным, чудесным, фантастическим и бесконечно прекрасным миром, который построите вы!

 

Вы будете умнее самых гениальных людей, когда-либо раньше живших на Земле! Потому что вы — будете непрерывно и всему учиться и непрерывно работать над собой, над своим развитием! Вы обретёте такие великие знания, и разовьёте в себе такие могущественные способности и силы — что все капиталисты мира, со всей их ложью, со всеми их несметными деньгами, со всей их чудовищной техникой, со всеми их атомными бомбами, и даже если они призовут себе на помощь все силы ада — ничего не смогут сделать против вас, чтобы вас одолеть!

 

Вы победите любое зло, какое есть на Земле! Вы победите любую косность, любое невежество, любой эгоизм! Вы победите все болезни — и физические, и нравственные, и социальные! Вы победите время и пространство! Вы победите — саму смерть!..»