Дальше пришлось тянуть лодки бечевой.

Жутко было смотреть сверху, со скал берега, на эту фантасмагорию. Ничто живое не выберется из этой мельницы. Мы для пробы подтащи­ли и бросили сверху довольно толстую лесину. Дойдя до водоворо­тов, она встала вертикально, исчез­ла в пучине и ниже за порогом вы­нырнула уже без сучьев, корней и вершины.

И все же в этой дикой круговер­ти стояли и ходили таймени, гро­мадные, как бревна. Таких мы еще не видывали. Они чувствовали себя тут, в этом бешеном потоке, совер­шенно свободно, то поднимаясь вверх наружу, то опускаясь вглубь.

Порог оказался не очень длин­ным, около километра напрямую. Тайга здесь негустая, перетаски­ваться будет легко. Выше порога диабаз сменялся известняками. Те­чение хотя и сильное, но у берега змеилась неширокая тропа, так что пробираться все же возможно.

... Пять километров пути — и мы опять оказались перед порогом, уже пятым! Когда же этому будет ко­нец? От устья Хантайки наш отряд прошел 150 километров, а ее истока из озера Кутармо так и не видно. Ну что же, будем преодолевать и этот порог.

Лесом поверху перенесли только багаж. Каноэ провели порожняком на бечеве по берегу. За порогом на­ши суденышки очутились на спо­койной воде и мы сели за весла. Берега везде густо заросли лесом. Иногда то справа, то слева попада­лись валунно-галечные гряды, и их приходилось обходить бечевой. По­том река сильно расширилась, по­явились отмели, заросшие кустар­ником острова. Проплутав довольно долго в их лабиринте, мы наконец выплыли в обширное водное прост­ранство, дальний берег которого был еле виден. Что это? Озеро- Ку­тармо? Не похоже. То, по расска­зам, лежит в горах, а здесь — низ­менные болотистые берега.

Мы решили остановиться на не­большом, но высоком каменистом островке. Он соединялся песчаной отмелью с коренным берегом. Тут сидели тысячи линялых и потому не летных гусей. С отчаянным гамом и гоготом они кинулись от нас в воду.

Стоянка оказалась отличной. Су­хо, рядом лес, комаров и оводов нет, кругом обширное водное прост­ранство, где всегда продувает. Здесь впервые мы встретили следы пребывания человека. На двух ря­дом стоящих лиственницах с обруб­ленными на высоте около трех мет­ров вершинами был сделан настил из жердей, а на нем — шалашик из еловой коры. В стороне стояла ле­сенка — толстая с зарубками жердь. В шалашике мы нашли связку сетей и пучок сушеной рыбы. Такие лабазы в тайге обычно со­оружаются для хранения припасов.

На другой день я с Виктором Александровичем отправился на од­ном каноэ для съемки озера. Теп­лый и солнечный день обещал при­ятную поездку. Выехав на середи­ну, мы увидели вдали на востоке, за озером, силуэты высоких горных склонов, края которых тянулись да­леко на север к Норильску и на юг к Курейке, а в середине темнела глубокая горная долина, уходящая на восток. Очевидно, там-то и должно лежать то легендарное озеро Кутармо, из которого, по словам та­ежных жителей — долган, и выте­кает Хантайка.

Наше озеро оказалось мелковод­ным с массой каменистых и песча­ных островков. Берега сильно изре­заны бухтами и заливами, настоль­ко мелководными, что местами к берегу и на нашей лодочке не подъ­ехать. В глубине одного из зали­вов на северо-востоке озера мы за­метили слабое встречное течение. Проехав вперед, обнаружили, что залив переходит в рукав шириной метров 50 с чистым галечным дном, где течение выражено уже совер­шенно отчетливо. Вероятно, это и есть дальнейшее продолжение или нашей Хантайки, или одного из ее рукавов, ведущего к озеру Ку-тармо.

Открытое нами озеро мы назва­ли Малым Хантайским. Оно имело сильно изрезанные очертания, тяну­лось с запада на восток и в попе­речнике достигало около 15 кило­метров. Следов присутствия челове­ка по берегам мы нигде не обнару­жили. Зато птиц всех родов было великое множество, и притом со­вершенно непуганых. Если плыть тихо, то к стайкам молодых гусей и уток можно было подобраться вплотную, а в глухих заводях уда­лось полюбоваться и лебедями. На каменных островках разместились колонии чаек, которые, наоборот, вели себя очень агрессивно. При нашем приближении вся колония с шумом и гамом поднималась в воз­дух и начинала демонстрацию фи­гур высшего пилотажа. Птицы пи­кировали нам на головы, делали вольты, вновь взмывали и опять мчались вниз. Успокоились они только тогда, когда мы отплыли по­дальше от их гнездовья.

Закончив наши исследования, мы отправились дальше к озеру Кутармо. Путь к нему лежал через от­крытую нами протоку. Она вскоре перешла в обширный плес. Мы уже думали, что въезжаем в озеро, но вот русло опять сузилось, пошли га­лечные острова, отмели, где ориен­тироваться стало нелегко. Пропу-тавшись среди них, вышли наконец из этого архипелага в спокойное расширение — и долгожданное Ку-тармо внезапно открылось перед нами во всей своей необъятности и величественной красоте. Да! Это достойный исток такой реки, как Хантайка.

Замыкаясь в амфитеатре гор, озе­ро уходило далеко на восток в глубь гигантской горной долины, теряясь в ее дымке. День был солнечный, и темная синь горных склонов под­черкивала изумрудную зелень воды. Горы начинались не здесь, а даль­ше, километрах в десяти, тут же берег был пологий, галечный. Здесь мы и разбили свою палатку.

Озеро оказалось шириной около тридцати километров, а длиной не меньше ста. Было бы очень инте­ресно изучить его полностью, так как никто из исследователей на нем еще не бывал, но время стояло уже позднее, вторая половина августа, а нам предстоял длинный и нелег­кий обратный путь по порогам. По­этому мы решили осмотреть горы только в приустьевой части озера и повернуть обратно.

Горы здесь оказались сложенны­ми покровами базальтовых лав и туфов. В основании у подножия кое-где выходили на поверхность песчаники, углистые сланцы, такие же, как в Норильске. Значит, веро­ятно, здесь должны быть и уголь­ные пласты.

20 августа мы повернули обратно. Путь был уже знаком, и потому на­ши суденышки продвигались значи­тельно уверенней.

Мне еще раз пришлось убедиться в крепости и устойчивости каноэ. Спускаясь по течению и рассматри­вая берега, я не заметил, что очу­тился в опасной близости к водо­паду. Быстрое течение подхватило и понесло к нему, выгребать к бе­регу было поздно, а попасть в водо­пад бортом — опасно. Оставалось одно — сильней грести по струе прямо в водопад и проскочить его с маху. И действительно, лодка пти­цей взлетела на гребень каскада, поднялась в воздух, шлепнулась в чашу водослива, проскочила вал и вышла на спокойную воду. Все произошло в считанные секунды! Братья Корешковы, которые были в это время на берегу, с изумлени­ем взирали на мой номер.

Они тоже загорелись желанием испытать свою ловкость. Я стоял на берегу и фотографировал их в тот момент, .когда каноэ взлетало на гребень волны. Все сошлись на од­ном: полет совершенно безопасен. Надо только твердо держаться основной струи и сильнее выгре­бать, чтобы дать лодке максималь­ный разгон.

Дальнейший путь уже не пред­ставлял труда. 12 сентября мы бы­ли в устье Хантайки, в конце меся­ца — в Дудинке. Путешествие по Хантайке заняло больше двух меся­цев. На веслах, бечевой и пешком мы прошли более семисот километ­ров, преодолев пять порогов и бес­численное множество перекатов, лесных завалов и береговых скал. Составили карту Хантайки, выяс­нили, что геологическое строение берегов реки близко к строению пород, залегающих в районе Но­рильска. Наконец, мы обнаружили признаки угольных пластов и руд.

Эта экспедиция убедила меня,что и с малыми средствами, при мини­мальном составе людей можно сде­лать многое.

 

* * *

 

 

ЛЕДНИКИ НА КАМЧАТКЕ

 

На Камчатке имеется свыше 400 ледни­ков, хотя льдом покрыто всего лишь 0,5 про­цента ее территории. Длина многих из этих ледников достигает нескольких километров.

 

МНОГО ЛИ ЭТО - 5 С?

 

Услышав по радио, что среднегодовая температура где-то оказалась выше или ниже многолетней на несколько десятых градуса, мы часто недоумеваем стоит ли говорить о такой малости?..

Но ведь даже Великое Оледенение, охва­тившее миллионы лет назад Европу, было вызвано вовсе не катастрофическими из­менениями климата. Ученые подсчитали, что, если среднегодовая температура по­низится всего на пять градусов, существу­ющие ледники и теперь могут разрастись так, что постепенно займут всю Северную и Среднюю Европу.

 

А. Заблоцкая

 

НАУЧНЫЙ ПОДВИГ

ДЕКАБРИСТОВ В СИБИРИ

 

В мае 1826 года закончилось следствие по делу декабристов. Верховный уголовный суд, послуш­ный воле царя, должен был вынес­ти жестокий приговор вольнодум­цам: смертную казнь одним, тюрем­ное заключение другим, сибирскую каторгу третьим.

Единственный из членов суда, кто осмелился протестовать против смертной казни над декабристами, был адмирал Н. С. Мордвинов. Он был также единственный, кто забо­тился об облегчении участи осуж­денных. Еще до вынесения пригово­ра Мордвинов обратился к царю с неожиданным проектом. Он предло­жил организовать из «государствен­ных преступников» в Сибири некую Академию наук. «Получив блестя­щее образование, они обладают всеми необходимыми данными, что­бы вновь стать людьми, полезными государству», — писал Мордвинов.

Действительно, все необходимые данные у декабристов были. Это были лучшие, «истинно благород­ные» и истинно образованные люди: инженеры, экономисты, естествоис­пытатели, моряки, механики, исто­рики, поэты и писатели. До восстания их голоса молодо и громко зву­чали в литературных и научных журналах. На заседаниях тайных обществ они горячо обсуждали про­екты политического переустройства. Их научная, литературная, полити­ческая работа должна была содей­ствовать обновлению страны... Не­удача 14 декабря прервала деятель­ность декабристов в России...

«Государственные преступники, — писал далее Н. С. Мордвинов, — могут стать в Сибири преподавате­лями... «положительных наук»: ме­ханики, физики, химии, минерало­гии, земледелия. Эти науки «обла­годетельствуют» Сибирь, которую природа так щедро наградила да­рами. Декабристы же смогут вновь «возродиться для общественной пользы».

Николай I категорически отверг этот проект. Его намерения были совсем иными. Он хотел уничтожить всякую память о декабристах, за­ставить забыть об их существова­нии. Более ста осужденных были закованы в кандалы и по этапу от­правлены в Сибирь. Им было за­прещено как-либо напоминать о себе.

По тем временам Сибирь, в пред­ставлении даже образованных лю­дей, была страшным местом, ка­ким-то «мрачным ледяным адом» (по словам современника), откуда, «как с того света, возврат был не­возможен». С XVIII века некоторые пункты Сибири были только местом политической ссылки. Декабрист Басаргин, узнав, что его остальная жизнь должна пройти «в отдален­ном и мрачном краю», решил, что все его «отношения с миром кон­чены».

Вот несколько подробностей си­бирской жизни С. Г. и М. Н. Вол­конских, взятых из воспоминаний внука. Не было в том месте, где Волконские жили на поселении (близ Иркутска), ниток — шить приходилось рыбьими кишками. Не было зубного врача — Мария Ни­колаевна сама должна была при­жечь себе зуб раскаленным гвоз­дем. Аптек не было; медикаменты, выписанные из Петербурга, прихо­дили, когда надобность в них уже пропадала. В такой обстановке только почта могла доставить мину­ты радости, но ждать ответа на письмо приходилось по полгода. «Сибири хладная пустыня» — эти строчки, посвященные Марии Нико­лаевне, встречаем мы в черновиках поэмы Пушкина «Полтава»; в чис­товом варианте — «твоя печальная пустыня».

Но в этой стране, где по несколь­ку месяцев морозы в — 40°, Мария Николаевна занималась садовод­ством; в этой обстановке, где, каза­лось бы, все силы отданы непре­станной борьбе за жизнь, она за­нималась музыкой; собирала герба­рий для петербургского доктора, составляла минералогические кол­лекции для сына.

Муж ее, Сергей Григорьевич, ле­том по целым дням пропадал на ра­ботах в поле; зимой посещал базары в городе, где толковал со знако­мыми крестьянами об их нуждах и ходе хозяйства.

И Волконские — не исключение. Такую стойкость и великую силу воли проявляла не одна Мария Ни­колаевна. Такое стремление войти в жизнь населения, понять его нужды и быть ему полезным было присуще не одному Сергею Григорьевичу.

Декабристы лечили местных жи­телей, обучали грамоте и воспиты­вали их детей; изобретали сельско­хозяйственные машины и занима­лись огородничеством, выращивая впервые в Сибири огурцы и арбузы, кукурузу и дыни, возделывали фруктовые сады.

Местное население, по словам со­временника, с благодарностью и восторженно вспоминало декабри­стов «вплоть до третьего поколения включительно». Для них самих та­кая жизнь была средством сохра­нить себя, сохранить «свое полити­ческое существование за пределами политической смерти» — вопреки воле и предписаниям царя.

Занимались декабристы в Сибири и научной деятельностью.

В начале XIX века Сибирь была еще плохо изучена. Правительство недостаточно ясно представляло себе ту роль, какую могла играть далекая неосвоенная страна в жиз­ни России. Изучение Сибири вели в основном местные жители. Едва ли не самыми активными среди них были декабристы.

По мере того как проходило вре­мя, появлялся интерес к месту, ку­да забросила судьба; менялось от­ношение к стране, где многим из них пришлось провести большую часть жизни. «Я не могу не сказать несколько слов об этой замечатель­ной стране, писал Басаргин, бывшей предметом долговременных моих наблюдений и размышлений».

Разнообразный и богатый край, величественная, дикая природа Си­бири, племена, ее населяющие, и их своеобразный быт привлекали вни­мание невольных путешественников. В их письмах и литературных про­изведениях рассеяны многочислен­ные впечатления о Сибири.

Картины сибирской природы мы найдем в «Записках» А. Е. Розена. Он обладал острой наблюдательно­стью и свежим умом, составлял свои «Записки» точно и аккурат­но — в тюрьме, на поселении, во время переезда из одной страны из­гнания в другую. Со страниц его «Записок» предстает северная поло­са Сибири, «где полгода сряду не показывается солнце... где земля вечно холодная... где нет огородов, нет посевов, — там все малоросло, все угрюмо, все печально, все хо­лодно»; Восточная Сибирь, гори­стая, прорезанная реками, воды их «быстры, чисты, прозрачны»; За­падная — более равнинная, «где реки текут лениво, вода мутная». Здесь и Байкал, или Святое море, с высокими волнистыми берегами, и картины большого почтового трак­та, и губернские города, села, де­ревни. ..

В Буреинской тайге. Рисунок из атласа экспедиции 1855 — 1859 гг.

 

Особой страстью к природе отли­чались братья Борисовы. Младший, Петр Иванович, был необыкновенно скромным и кротким человеком, глаза его искрились добротой и пря­модушием. Он 30 лет ухаживал за своим старшим братом, Андреем Ивановичем, у которого в ссылке развилась психическая болезнь — он боялся людей и никогда не вы­ходил из дома. Оба брата были вы­дающимися натуралистами и бота­никами среди декабристов. Они прекрасно изучили растительное и пернатое царство Сибири. В первый год жизни в Нерчинских рудниках, поселенные вместе с пятью товари­щами в темную, грязную, вонючую конуру, где не только нельзя было двигаться, но спать приходилось в три яруса, они во время редких про­гулок по берегам Аргуни собирали цветы и занимались зоологически­ми изысканиями. «Они набрали множество букашек разных пород, красоты необыкновенной, — вспо­минал Оболенский, — хранили и берегли их и впоследствии состави­ли довольно порядочную коллек­цию». Эту коллекцию они отправи­ли позже знаменитому профессору Фишеру, директору Ботанического сада в Петербурге.

Старший брат, несмотря на бо­лезнь, сам придумал новую класси­фикацию насекомых, аналогичная которой потом, гораздо позже, бы­ла предложена в Парижской Ака­демии и принята ею.

Младший, Петр Иванович, необы­чайно искусно рисовал животных, птиц и насекомых. Он сделал аква­рельные виды всех растений и поч­ти всех птиц Забайкальского края. «Я бы желал, — писал Н. Бестужев сестре, — чтобы ты посмотрела его альбом, в котором нарисованы все цветы и все птички этой стороны». Альбомы эти (их два) сохрани­лись. Это кожаные черные аль­бомы с золотой надписью: «Птич­ки». Каждая «птичка» изображена именно на том дереве, на котором она чаще встречается; именно в той позе, которая для нее наиболее свойственна. Портреты птиц отли­чаются необычайной виртуозностью и точностью исполнения.

В сентябре 1854 года Петр Ива­нович внезапно умер во сне от уда­ра. Андрей Иванович, осознав смерть брата, пришел в такое от­чаяние, что вскоре покончил с со­бой. «Два брата опущены в одну могилу», — писал Волконский Пу­щину.

Трагически сложилась судьба на­учных трудов П. И. Борисова. Из­вестно, что его большой труд «О муравьях» хранится в Историческом музее в Москве. Но неизвестно, где находятся и сохранились ли вооб­ще другие научные труды Петра Ивановича — по археологии, фило­софии, истории, — обнаруженные пос­ле его смерти; неизвестно, где кол­лекции насекомых Забайкалья, от­правленные когда-то из Петровско­го завода в Москву; неизвестно, ка­кие именно экземпляры забайкаль­ских растений были посланы в Бо­танический сад Фишеру. Таков ре­зультат политики Николая I в от­ношении декабристов — полный за­прет на их имена и труды.

Впервые фамилия братьев Бори­совых была упомянута в ученом труде только в конце XIX века. Как ни странно, не в труде по сибирской фауне и флоре, а в первом клима­тологическом Атласе России. Его выпустил в 1881 году директор Глав­ной физической обсерватории Вильд. «Г-н Борисов, политический ссыльный, — читаем мы на страни­це 317 Атласа, — наблюдал в Чите с октября 1827 г. по июль 1830 г. (после того он наблюдал в Пет-ровске)...»

Оказывается, братья Борисовы занимались и метеорологическими наблюдениями. И не только они, но и многие другие декабристы -Якубович и Митьков, Беляев и Якушкин, братья Бестужевы — в Чите, Петровске, Красноярске, Се-ленгинске, Ялуторовске — изучали климат Сибири.

Декабрист П. И. Борисов.

Это было время всеобщего увле­чения климатологией. По всей Рос­сии создавалась сеть метеорологи­ческих станций. В 1829 году ученый Купфер представил Академии наук проект создания Главной физиче­ской обсерватории. И хотя Пулков­ская обсерватория была открыта только через 20 лет, Россия все-таки опередила в этом другие стра­ны Европы. «Мы никоим образом не можем признать почетным для нас, — писал английский ученый,-что мы допустили нации, и в осо­бенности Россию, опередить нас».

В тот момент, когда особенно важным было накопление фактов, конкретные наблюдения декабри­стов, проведенные в Сибири, сыгра­ли огромную роль.

Наблюдениями декабристов поль­зовались русские и иностранные ученые, приезжавшие в Сибирь с экспедициями. Не было ни одной экспедиции, в которой декабристы не приняли бы участия.

В 20-е годы Сибирь посетили прусский ученый Эрман и лейте­нант норвежского флота Дуэ для астрономических и барометрических определений и для изучения земно­го магнетизма. Они знали о неудав­шемся восстании 1825 года, знали, что его участники «искупали свою вину» в тундрах и рудниках Сиби­ри. Мысль встретить этих людей на Дальнем Севере не оставляла их.

Дека брист И. Я. Якубович.

 

Неожиданной была встреча Дуэ с Матвеем Ивановичем Муравь­евым-Апостолом, жившим на посе­лении в Вилюйске. Матвей Ивано­вич вспоминал, как в тот момент, когда он в юрте мысленно беседо­вал с сестрой по-французски, почув­ствовал, что кто-то вошел в юрту, но не оглянулся и вдруг услышал за спиной французскую фразу: «Господин Муравьев, я уже давно жажду вас видеть». Они провели неразлучно три дня.

«Я отдал ему парку (так называ­емый самоедский [Устаревшее наименование ненцев и нганасан] костюм), — вспо­минал Муравьев-Апостол, — он со­стоит из двух шуб, сшитых из олень­его меха... К этому придал я целый мешок сердоликов, собранных мною во время прогулки по берегам Ви­люя». Муравьев сообщил Дуэ о соляном источнике близ Вилюйска. Он предложил французскому путе­шественнику челюсть мамонта, об­наруженную в земле при постройке юрты. Ученый с радостью принял подарок, намереваясь поместить его в музей норвежской столицы.

Продолжая свое путешествие по Лене, Дуэ -встретился и подружил­ся с другими декабристами. Заикин, бывший прекрасным математиком, взялся проверить сделанные Дуэ астрономические наблюдения. Анд­рееву Дуэ предложил совершить вместе с ним поездку вдоль берегов Олекмы, где находились залежи слюды, — ее употребляли на севере вместо стекол в оконных рамах. Они отъехали от Олекминска верст на 150. Но эта поездка не прошла бесследно. Был послан донос; в результате пострадал и Андреев, и лицо, разрешившее эту поездку, так как декабристам было запрещено удаляться от мест поселения более чем на 15 верст. Как видим, на­учная деятельность декабристов встречала многочисленные препят­ствия.

Характерная история произошла со ссыльным С. М. Семеновым.

В 1829 году по приглашению рус­ского правительства совершил пу­тешествие по Сибири знаменитый немецкий ученый Гумбольдт. Из Петербурга было предписано всем местным властям отряжать чинов­ников для сопровождения ученого. Генерал Сен-Лоран назначил со­путствовать Гумбольдту по всей Омской области декабриста Степа­на Михайловича Семенова. Бывший доцент Московского университета, человек широко образованный и де­ятельный, Семенов оказался, веро­ятно, очень полезен экспедиции. Во всяком случае, Гумбольдт счел нуж­ным упомянуть о нем в беседе с царем, сказав, что сопровождавший его в Сибири чиновник оказался человеком весьма образованным. Узнав, что этим чиновником был декабрист Семенов, царь сделал выговор Сен-Лорану, а Семенову велел довольствоваться должностью канцелярского служителя.